«Стальной шлем» и Дорогая редакция возвращаются!
Первая тема будет под стать возвращению с длительных каникул. Сегодня в 16:00 по мск. обсудим с Николаем Росовым на канале «Гроза» Реставрацию Бурбонов. Присоединяйтесь!
https://www.youtube.com/watch?v=9rmW98Kcz-o
Картина «Возвращение Карла X» кисти художницы Полин Озу
Первая тема будет под стать возвращению с длительных каникул. Сегодня в 16:00 по мск. обсудим с Николаем Росовым на канале «Гроза» Реставрацию Бурбонов. Присоединяйтесь!
https://www.youtube.com/watch?v=9rmW98Kcz-o
Картина «Возвращение Карла X» кисти художницы Полин Озу
Forwarded from Роман Юнеман
ТОТАЛЬНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ — ИЩЕМ АГИТАТОРОВ!
Прошу максимальный репост.
Президент подпишет указ о выборах не позднее 20 июня. Это значит, что до старта сбора подписей в поддержку моего выдвижения остаётся меньше двух недель.
На выборы я иду самовыдвиженцем. Чтобы стать зарегистрированным кандидатом, мне нужно сдать 15 тысяч идеальных подписей жителей Чертаново, Ясенево и Бутово. Для этого моему штабу потребуется целая армия сборщиков-агитаторов.
Эти выборы в Госдуму, прямо скажем, вряд ли будут конкурентными. Множество опасных потенциальных кандидатов срезали на дальних подступах.
Передо мной же стоит другое испытание — преодолеть тяжелейший подписной барьер.
Нужно собрать очень много подписей за очень небольшое время. Да ещё и по новым правилам, которые введены специально к этим выборам.
Скорее всего, во властных кабинетах уверены, что я точно не смогу этого сделать. Два года назад собрать подписи было куда легче. Сейчас — на грани возможного.
Давайте огорчим этих людей.
Я предпринимаю всё возможное и невозможное, чтобы в парламенте звучал голос гражданского общества. И мне требуется ваша помощь.
Главное, что мне нужно нужно сейчас — кадры.
Вот условия работы:
1) За одну подпись платим 300 рублей + есть бонусы. В среднем один сборщик будет зарабатывать от 1,5 до 3 тысяч рублей за смену.
2) График работы — гибкий.
3) Оплата еженедельная.
4) Требования: возраст 18 лет и старше, гражданство РФ.
Заявку можно заполнить по ссылке:
https://team.yuneman.ru/#rec317439158
Если у вас есть знакомые, которых может заинтересовать вакансия агитатора-сборщика, пожалуйста, скиньте им эту ссылку или мой пост.
Также у нас есть вакансии в колл-центре — нужно информировать жителей округа о сборе подписей (звонки «тёплые»).
И, главное: прошу МАКСИМАЛЬНО РАСПРОСТРАНИТЬ ЭТОТ ПОСТ.
Давайте побеждать!
Прошу максимальный репост.
Президент подпишет указ о выборах не позднее 20 июня. Это значит, что до старта сбора подписей в поддержку моего выдвижения остаётся меньше двух недель.
На выборы я иду самовыдвиженцем. Чтобы стать зарегистрированным кандидатом, мне нужно сдать 15 тысяч идеальных подписей жителей Чертаново, Ясенево и Бутово. Для этого моему штабу потребуется целая армия сборщиков-агитаторов.
Эти выборы в Госдуму, прямо скажем, вряд ли будут конкурентными. Множество опасных потенциальных кандидатов срезали на дальних подступах.
Передо мной же стоит другое испытание — преодолеть тяжелейший подписной барьер.
Нужно собрать очень много подписей за очень небольшое время. Да ещё и по новым правилам, которые введены специально к этим выборам.
Скорее всего, во властных кабинетах уверены, что я точно не смогу этого сделать. Два года назад собрать подписи было куда легче. Сейчас — на грани возможного.
Давайте огорчим этих людей.
Я предпринимаю всё возможное и невозможное, чтобы в парламенте звучал голос гражданского общества. И мне требуется ваша помощь.
Главное, что мне нужно нужно сейчас — кадры.
Вот условия работы:
1) За одну подпись платим 300 рублей + есть бонусы. В среднем один сборщик будет зарабатывать от 1,5 до 3 тысяч рублей за смену.
2) График работы — гибкий.
3) Оплата еженедельная.
4) Требования: возраст 18 лет и старше, гражданство РФ.
Заявку можно заполнить по ссылке:
https://team.yuneman.ru/#rec317439158
Если у вас есть знакомые, которых может заинтересовать вакансия агитатора-сборщика, пожалуйста, скиньте им эту ссылку или мой пост.
Также у нас есть вакансии в колл-центре — нужно информировать жителей округа о сборе подписей (звонки «тёплые»).
И, главное: прошу МАКСИМАЛЬНО РАСПРОСТРАНИТЬ ЭТОТ ПОСТ.
Давайте побеждать!
Про время, когда ничего не было
Одна из глав книги Лутца Нитхаммера «Вопросы к немецкой памяти» посвящена периоду в истории Германии, о котором на русском языке, как мне кажется, написано достаточно мало, а потому русскоязычный читатель имеет о нём весьма смутное представление. Речь идёт о периоде оккупации между капитуляцией в мае 1945 г. и созданием двух немецких государств в 1949 г.
В воспоминаниях большинства респондентов об этом времени наиболее часто встречаются такие характеристики, как «Великий голод», «сумасшедшее времечко» и «время, когда вообще ничего не было». Частично это было связано с разрушением большей части инфраструктуры в результате боевых действий и гитлеровской тактики «выжженной земли», но главной причиной, делавшей немецкий опыт уникальным в сравнении с остальной разрушенной Европой, являлся крах государства и всех его институтов как таковых.
При нацистах Германия оставалась относительно бедной страной с введённой ещё до войны карточной системой, сопровождавшейся товарным дефицитом и «чёрным рынком». Однако система государственного обеспечения худо-бедно работала, а нацистский режим, боявшийся революции в тылу по примеру Первой мировой, до самого конца войны обеспечивал сносные бытовые условия большинству населения.
«Настоящий» голод наступил только весной 1945 г., когда государство рухнуло как институт, ведь Союзники не спешили восстанавливать немецкую государственность. Руководство оккупационных зон сосредоточилось на демонтаже промышленности и переустройстве политической системы, в то время как гражданское население фактически осталось один на один с нехваткой еды, жилья, работы и тех «благ цивилизации», которые уже казались естественными в XX в. Конечно, какие-то формы квазигосударственного обеспечения со стороны оккупационных администраций имели место быть, как и помощь от благотворительных организаций, но по признанию респондентов, они бы не выжили, если бы рассчитывали только на них.
И дальше началось то, что у большинства жителей постсоветского пространства ассоциируется со словом «девяностые». Каждый выживал, как мог. Социальные связи в условиях разгрома всех институтов скукожились до архаичных дополитических форм, прежде всего, до расширенной семьи, когда под одной крышей жили представители сразу нескольких поколений. Этим, кстати, частично объясняются последующие проблемы с замедленной денацификацией сознания у немцев. В условиях, когда буквально нечего есть, немного не до того, за кого в 1933 г. голосовал ваш родственник или сосед. Политические споры в такой ситуации, скорее всего, привели бы к тому, что их участники попросту умерли с голоду. Шанс на выживание появлялся лишь в случае сотрудничества с тем или иным человеком здесь и сейчас, независимо от его взглядов.
Крах денежной системы привел к массовому переходу на бартер. Главной валютой отныне были шнапс, сигареты и шоколад. Один из респондентов вспоминал, как оказался однажды у здания английского военного трибунала, где судили какого-то немца, попавшегося на спекуляции сигаретами. После вынесения приговора английский судья вышел из здания суда, встретил рассказчика… и тут же выменял у того фотоаппарат за блок сигарет. Сам респондент вскоре поменял сигареты на сало. Одна семейная пара, в которой муж был столяром, обменяла спальный гарнитур на медную проволоку, а ту в свою очередь на строгальный станок.
В условиях расцвета «чёрного рынка» и принципа «каждый сам за себя» рухнула старомодная мораль. Ещё один респондент хвастался, как обманул недалёких крестьян, втюхав им шахматные часы под видом обычных в обмен на картошку. Сами крестьяне, впрочем, тоже не были ангелами и в обмен на часть урожая зачастую использовали на полях буквально рабский труд соотечественников. Католический архиепископ Кёльна Йозеф Фрингс в декабре 1946 г. благословил воровство в том случае, если речь шла о жизни и здоровье. Яркий след в коллективной памяти респондентов оставила проституция немок, которые пошли на панель ради подачек от солдат союзных армий.
Одна из глав книги Лутца Нитхаммера «Вопросы к немецкой памяти» посвящена периоду в истории Германии, о котором на русском языке, как мне кажется, написано достаточно мало, а потому русскоязычный читатель имеет о нём весьма смутное представление. Речь идёт о периоде оккупации между капитуляцией в мае 1945 г. и созданием двух немецких государств в 1949 г.
В воспоминаниях большинства респондентов об этом времени наиболее часто встречаются такие характеристики, как «Великий голод», «сумасшедшее времечко» и «время, когда вообще ничего не было». Частично это было связано с разрушением большей части инфраструктуры в результате боевых действий и гитлеровской тактики «выжженной земли», но главной причиной, делавшей немецкий опыт уникальным в сравнении с остальной разрушенной Европой, являлся крах государства и всех его институтов как таковых.
При нацистах Германия оставалась относительно бедной страной с введённой ещё до войны карточной системой, сопровождавшейся товарным дефицитом и «чёрным рынком». Однако система государственного обеспечения худо-бедно работала, а нацистский режим, боявшийся революции в тылу по примеру Первой мировой, до самого конца войны обеспечивал сносные бытовые условия большинству населения.
«Настоящий» голод наступил только весной 1945 г., когда государство рухнуло как институт, ведь Союзники не спешили восстанавливать немецкую государственность. Руководство оккупационных зон сосредоточилось на демонтаже промышленности и переустройстве политической системы, в то время как гражданское население фактически осталось один на один с нехваткой еды, жилья, работы и тех «благ цивилизации», которые уже казались естественными в XX в. Конечно, какие-то формы квазигосударственного обеспечения со стороны оккупационных администраций имели место быть, как и помощь от благотворительных организаций, но по признанию респондентов, они бы не выжили, если бы рассчитывали только на них.
И дальше началось то, что у большинства жителей постсоветского пространства ассоциируется со словом «девяностые». Каждый выживал, как мог. Социальные связи в условиях разгрома всех институтов скукожились до архаичных дополитических форм, прежде всего, до расширенной семьи, когда под одной крышей жили представители сразу нескольких поколений. Этим, кстати, частично объясняются последующие проблемы с замедленной денацификацией сознания у немцев. В условиях, когда буквально нечего есть, немного не до того, за кого в 1933 г. голосовал ваш родственник или сосед. Политические споры в такой ситуации, скорее всего, привели бы к тому, что их участники попросту умерли с голоду. Шанс на выживание появлялся лишь в случае сотрудничества с тем или иным человеком здесь и сейчас, независимо от его взглядов.
Крах денежной системы привел к массовому переходу на бартер. Главной валютой отныне были шнапс, сигареты и шоколад. Один из респондентов вспоминал, как оказался однажды у здания английского военного трибунала, где судили какого-то немца, попавшегося на спекуляции сигаретами. После вынесения приговора английский судья вышел из здания суда, встретил рассказчика… и тут же выменял у того фотоаппарат за блок сигарет. Сам респондент вскоре поменял сигареты на сало. Одна семейная пара, в которой муж был столяром, обменяла спальный гарнитур на медную проволоку, а ту в свою очередь на строгальный станок.
В условиях расцвета «чёрного рынка» и принципа «каждый сам за себя» рухнула старомодная мораль. Ещё один респондент хвастался, как обманул недалёких крестьян, втюхав им шахматные часы под видом обычных в обмен на картошку. Сами крестьяне, впрочем, тоже не были ангелами и в обмен на часть урожая зачастую использовали на полях буквально рабский труд соотечественников. Католический архиепископ Кёльна Йозеф Фрингс в декабре 1946 г. благословил воровство в том случае, если речь шла о жизни и здоровье. Яркий след в коллективной памяти респондентов оставила проституция немок, которые пошли на панель ради подачек от солдат союзных армий.
Сегодня, 19 июня 2021 г., в Соединённых Штатах впервые на федеральном уровне празднуется Juneteenth или, как его ещё называют – «Чёрный День независимости».
В этот день в 1865 г. войска Союза провозгласили свободными рабов Техаса – последнего штата поверженной Конфедерации, где к тому моменту ещё сохранялось рабство. Справедливости ради, рабы оставались в неволе на территории ещё двух северных штатов – Делавэре и Кентукки, вплоть до декабря 1865 г., пока не была ратифицирована 13-я поправка к Конституции. Тем не менее именно отмена рабства в Техасе традиционно отмечается в качестве даты освобождения рабов в США.
Чёрное сообщество сначала в Техасе, а затем и по всей стране, начало праздновать эту дату ещё с первой годовщины в 1866 г. Интерес к празднику усилился с 1970-х гг. на волне движения за гражданские права. Постепенно Juneteenth приобретал официальный статус, так как почти все штаты по отдельности признали его праздничным днём. Наконец, в июне 2021 г. Сенат единогласно, а Палата представителей подавляющим большинством голосов, проголосовали за провозглашение Juneteenth федеральным праздником.
Достаточно забавно было слушать сегодня бомбящих американских консерваторов с PragerU, для которых «федерализация» Juneteenth почему-то означает попытку вездесущих «леваков» углубить межрасовые конфликты в Америке. И вообще, по мысли PragerU, не праздновать надо, а работать. Да и рабство ведь было не только в Америке, зачем его отмену только в США праздновать? В общем, позиция американских консерваторов удивительным образом смыкается с позицией определённой части отечественной публики, для которой, например, пересмотр мемориальной и топонимической политики «что-то там разжигает», «зачем ворошить прошлое?», да и вообще «в стране столько проблем, больше заняться нечем?»
Дорогая редакция, которая к консерваторам себя не причисляет, в свою очередь может только порадоваться за американцев и их новый праздник, отражающий безусловно важную веху в американской истории. В связи с этим захотелось составить пост с изложением некоторых нетривиальных фактов о рабстве в Америке. Но об этом, пожалуй, завтра.
В этот день в 1865 г. войска Союза провозгласили свободными рабов Техаса – последнего штата поверженной Конфедерации, где к тому моменту ещё сохранялось рабство. Справедливости ради, рабы оставались в неволе на территории ещё двух северных штатов – Делавэре и Кентукки, вплоть до декабря 1865 г., пока не была ратифицирована 13-я поправка к Конституции. Тем не менее именно отмена рабства в Техасе традиционно отмечается в качестве даты освобождения рабов в США.
Чёрное сообщество сначала в Техасе, а затем и по всей стране, начало праздновать эту дату ещё с первой годовщины в 1866 г. Интерес к празднику усилился с 1970-х гг. на волне движения за гражданские права. Постепенно Juneteenth приобретал официальный статус, так как почти все штаты по отдельности признали его праздничным днём. Наконец, в июне 2021 г. Сенат единогласно, а Палата представителей подавляющим большинством голосов, проголосовали за провозглашение Juneteenth федеральным праздником.
Достаточно забавно было слушать сегодня бомбящих американских консерваторов с PragerU, для которых «федерализация» Juneteenth почему-то означает попытку вездесущих «леваков» углубить межрасовые конфликты в Америке. И вообще, по мысли PragerU, не праздновать надо, а работать. Да и рабство ведь было не только в Америке, зачем его отмену только в США праздновать? В общем, позиция американских консерваторов удивительным образом смыкается с позицией определённой части отечественной публики, для которой, например, пересмотр мемориальной и топонимической политики «что-то там разжигает», «зачем ворошить прошлое?», да и вообще «в стране столько проблем, больше заняться нечем?»
Дорогая редакция, которая к консерваторам себя не причисляет, в свою очередь может только порадоваться за американцев и их новый праздник, отражающий безусловно важную веху в американской истории. В связи с этим захотелось составить пост с изложением некоторых нетривиальных фактов о рабстве в Америке. Но об этом, пожалуй, завтра.
День, когда всё появилось
«Время, когда ничего не было», закончилось 20 июня 1948 г. В этот день в Западной Германии началась денежная реформа. Судя по воспоминаниям немцев, ни одно из событий той эпохи за исключением капитуляции – ни создание ФРГ, ни первые выборы, ни образование Европейского союза угля и стали – не оставило в коллективной памяти такого следа, как денежная реформа. Она стала водоразделом между двумя эпохами: «до денег» и «после денег».
Крах государства весной 1945 г. привёл к тому, что и денежные знаки этого государства обесценились. Формально старая рейхсмарка продолжала оставаться официальной валютой, но союзники начали выпускать собственные оккупационные деньги, что только разогнало инфляцию. Искусственное сдерживание спроса, проводившееся оккупантами с 1945 по 1947 гг., также увеличивало денежный навес. В этих условиях население массово перешло на бартер, меняя товар на товар, а эрзац-валютой стали в основном сигареты. Изменение политики в отношении Германии, которую западные союзники начали проводить с 1947 г., потребовало нормализации денежной системы.
Проект реформы был разработан командой экономистов во главе с Людвигом Эрхардом. В условиях военной оккупации никакого широкого общественного обсуждения будущей реформы или дебатов о ней не проводилось. Население было уведомлено о реформе за двое суток до начала обмена. Отношения с Советским Союзом у западных союзников уже были испорчены, так что реформа распространялась только на три западных оккупационных зоны.
С 20 июня каждому немцу единовременно выдавалось по 40 марок наличными, спустя месяц каждый получил на руки ещё по 20 марок. Все прежние сбережения на банковских счетах фактически сгорали в ходе конвертации по курсу 6,5 новых дойчмарок на 100 старых рейхсмарок. Обязательства по зарплатам, социальным выплатам и арендной плате сохранялись в соотношении 1 к 1. Одновременно прошла либерализация цен.
«Шоковая терапия» фактически запустила простаивавшие до того шестерёнки немецкой экономики. Если 19 июня большинство магазинов ещё были закрыты и заколочены, а торговля велась через бартер, то уже 20 числа всё вдруг оказалось открытым, витрины ломились от товаров, которые до того «придерживались» продавцами, а расчёт отныне вёлся через твёрдую и стабильную валюту.
Впрочем, как и всякая другая «шоковая терапия», реформа 1948 г. имела и обратную сторону. Было мало приятного в сгорании сбережений. Цены одномоментно взлетели на несколько сотен процентов. Большинство честных бюргеров были раздражены тем, насколько сильно обогатились всевозможные барыги и спекулянты. Но главное: необходимость расчёта в твёрдой валюте означала разорение многих работодателей, неспособных платить работникам стабильную зарплату, что привело к взлёту безработицы. За полгода число безработных выросло вчетверо (!), составив 2 млн. человек. Осенью 1948 г. профсоюзы провели единственную в истории Западной Германии всеобщую забастовку, которая заставила правительство согласиться на кое-какие компенсационные выплаты владельцам сгоревших вкладов.
Хотя денежная реформа 1948 г. ретроспективно и считается исходной точкой западногерманского «экономического чуда», большая часть населения начала ощущать повышение уровня жизни лишь через несколько лет – с начала 1950-х гг. Тогда ФРГ очень помогла внешнеполитическая конъюнктура. Война в Корее, начавшаяся в 1950 г., привела к увеличению международного спроса на промышленные товары (например, на чугун и сталь), и здесь-то Западная Германия с её дешёвой рабочей силой обскакала других конкурентов. Безработица снизилась, и началось Prosperity.
«Время, когда ничего не было», закончилось 20 июня 1948 г. В этот день в Западной Германии началась денежная реформа. Судя по воспоминаниям немцев, ни одно из событий той эпохи за исключением капитуляции – ни создание ФРГ, ни первые выборы, ни образование Европейского союза угля и стали – не оставило в коллективной памяти такого следа, как денежная реформа. Она стала водоразделом между двумя эпохами: «до денег» и «после денег».
Крах государства весной 1945 г. привёл к тому, что и денежные знаки этого государства обесценились. Формально старая рейхсмарка продолжала оставаться официальной валютой, но союзники начали выпускать собственные оккупационные деньги, что только разогнало инфляцию. Искусственное сдерживание спроса, проводившееся оккупантами с 1945 по 1947 гг., также увеличивало денежный навес. В этих условиях население массово перешло на бартер, меняя товар на товар, а эрзац-валютой стали в основном сигареты. Изменение политики в отношении Германии, которую западные союзники начали проводить с 1947 г., потребовало нормализации денежной системы.
Проект реформы был разработан командой экономистов во главе с Людвигом Эрхардом. В условиях военной оккупации никакого широкого общественного обсуждения будущей реформы или дебатов о ней не проводилось. Население было уведомлено о реформе за двое суток до начала обмена. Отношения с Советским Союзом у западных союзников уже были испорчены, так что реформа распространялась только на три западных оккупационных зоны.
С 20 июня каждому немцу единовременно выдавалось по 40 марок наличными, спустя месяц каждый получил на руки ещё по 20 марок. Все прежние сбережения на банковских счетах фактически сгорали в ходе конвертации по курсу 6,5 новых дойчмарок на 100 старых рейхсмарок. Обязательства по зарплатам, социальным выплатам и арендной плате сохранялись в соотношении 1 к 1. Одновременно прошла либерализация цен.
«Шоковая терапия» фактически запустила простаивавшие до того шестерёнки немецкой экономики. Если 19 июня большинство магазинов ещё были закрыты и заколочены, а торговля велась через бартер, то уже 20 числа всё вдруг оказалось открытым, витрины ломились от товаров, которые до того «придерживались» продавцами, а расчёт отныне вёлся через твёрдую и стабильную валюту.
Впрочем, как и всякая другая «шоковая терапия», реформа 1948 г. имела и обратную сторону. Было мало приятного в сгорании сбережений. Цены одномоментно взлетели на несколько сотен процентов. Большинство честных бюргеров были раздражены тем, насколько сильно обогатились всевозможные барыги и спекулянты. Но главное: необходимость расчёта в твёрдой валюте означала разорение многих работодателей, неспособных платить работникам стабильную зарплату, что привело к взлёту безработицы. За полгода число безработных выросло вчетверо (!), составив 2 млн. человек. Осенью 1948 г. профсоюзы провели единственную в истории Западной Германии всеобщую забастовку, которая заставила правительство согласиться на кое-какие компенсационные выплаты владельцам сгоревших вкладов.
Хотя денежная реформа 1948 г. ретроспективно и считается исходной точкой западногерманского «экономического чуда», большая часть населения начала ощущать повышение уровня жизни лишь через несколько лет – с начала 1950-х гг. Тогда ФРГ очень помогла внешнеполитическая конъюнктура. Война в Корее, начавшаяся в 1950 г., привела к увеличению международного спроса на промышленные товары (например, на чугун и сталь), и здесь-то Западная Германия с её дешёвой рабочей силой обскакала других конкурентов. Безработица снизилась, и началось Prosperity.
Про работорговлю
Как и обещал вчера по случаю празднования Juneteenth, выкладываю небольшой конспект с некоторыми фактами об истории работорговли.
– Для начала следует отметить, что африканцев продавали не только в Америку. Согласно примерным подсчётам, в 1500 – 1900 гг. с целью отправки в Новый Свет были схвачены около 12 – 12,5 млн. негров. Из них от 1,5 до 2 млн. умерли во время перевозки. Таким образом, всего в Америку в качестве рабов доставили примерно 10,5 млн. чернокожих. За то же время ещё 8 млн. африканцев были порабощены для продажи внутри самого континента. Наконец, около 6 млн. негров продали в Азию, в основном на Ближний Восток, в Индию и в европейские колонии в Индийском океане. Неизвестное количество людей умерли или были убиты ещё до того, как их доставили на суда в пункты вывоза.
Почти 40% обращённых в рабство для перевозки в Америку происходили из Западной Центральной Африки (Ангола и Конго). 20% были отправлены из Бенинского залива (совр. Бенин, Того и западная Нигерия), 15% – из залива Биафра (совр. Габон, Экв. Гвинея, Камерун и восточная Нигерия). Ещё 10% – с Золотого берега (совр. Гана и Кот-д'Ивуар). По 5% – с Сенегамбии и Юго-Восточной Африки (Мозамбик и Мадагаскар).
– 38% всех перевезённых рабов были проданы в Бразилии, 18% – в британских карибских колониях, 17% – во владениях Испании, 14% – во французских карибских колониях. На долю британских Тринадцати колоний и позднее США пришлось лишь 10% импорта рабов. Наконец, 2% рабов были доставлены в карибские колонии Нидерландов, и совсем уж малая статистическая погрешность, о которой тем не менее стоит сказать – в карибские владения Дании.
– Если распределять ответственность за транспортировку через Атлантику по государствам, то 47% рабов были перевезены на португальских кораблях, 26% – на британских, 11% – на французских, 8% – на испанских, 4% – на голландских, 2% – на американских и 1% – на датских.
Безусловно, следует упомянуть об активном участии самих африканских народов в работорговле. Что касается других направлений, то в Северной Африке торговлей рабами занимались в основном арабы и берберы, в восточной части континента – те же арабы, эфиопы и сомалийцы. Работорговля в Индийском океане вовсе представляла собой полный «интернационал», в котором, наряду с африканцами, участвовали арабы, европейцы (в основном португальцы, голландцы, французы и британцы), индийцы, малайцы, индонезийцы и даже китайцы.
Среди историков так и не сложилось консенсуса по поводу того, что же послужило основной причиной отказа западных держав от работорговли. Классическое экономическое объяснение гласит, что рабство перестало быть рентабельным. Однако ряд историков полагают, что рабство до самого конца продолжало оставаться крайне выгодным бизнесом, а корни его отмены лежали скорее в «культурной революции», когда в начале XIX в. значительная часть британской элиты ударилась в религию и стала считать рабство морально неприемлемым. Также указывается на страх перед повторением Гаитянской революции, когда восставшие рабы во французской колонии перебили на острове всех белых.
Как бы то ни было, в 1807 г. британский Парламент и американский Конгресс фактически синхронно объявили о запрете трансатлантической работорговли. Пользуясь статусом «Владычицы морей», Великобритания в следующие десятилетия заставила прочие европейские государства также прекратить работорговлю.
Конечно, в реальности она никуда не делась, уйдя в «тень», после чего британский и американский флоты начали, пожалуй, первую в истории глобальную гуманитарную военную операцию, десятилетиями гоняясь за контрабандистами (например, последний известный транспорт с рабами прибыл в США аж в 1860 г.). В конце концов, повсеместная отмена рабства: в британских колониях – в 1833 г., во французских – в 1848 г., в США – в 1865 г. и, наконец, в Бразилии – в 1888 г., окончательно перевернула эту постыдную страницу истории.
Впрочем, перед обществами американских государств встала новая проблема: как интегрировать миллионы чернокожих, до конца нерешённая до сих пор.
Как и обещал вчера по случаю празднования Juneteenth, выкладываю небольшой конспект с некоторыми фактами об истории работорговли.
– Для начала следует отметить, что африканцев продавали не только в Америку. Согласно примерным подсчётам, в 1500 – 1900 гг. с целью отправки в Новый Свет были схвачены около 12 – 12,5 млн. негров. Из них от 1,5 до 2 млн. умерли во время перевозки. Таким образом, всего в Америку в качестве рабов доставили примерно 10,5 млн. чернокожих. За то же время ещё 8 млн. африканцев были порабощены для продажи внутри самого континента. Наконец, около 6 млн. негров продали в Азию, в основном на Ближний Восток, в Индию и в европейские колонии в Индийском океане. Неизвестное количество людей умерли или были убиты ещё до того, как их доставили на суда в пункты вывоза.
Почти 40% обращённых в рабство для перевозки в Америку происходили из Западной Центральной Африки (Ангола и Конго). 20% были отправлены из Бенинского залива (совр. Бенин, Того и западная Нигерия), 15% – из залива Биафра (совр. Габон, Экв. Гвинея, Камерун и восточная Нигерия). Ещё 10% – с Золотого берега (совр. Гана и Кот-д'Ивуар). По 5% – с Сенегамбии и Юго-Восточной Африки (Мозамбик и Мадагаскар).
– 38% всех перевезённых рабов были проданы в Бразилии, 18% – в британских карибских колониях, 17% – во владениях Испании, 14% – во французских карибских колониях. На долю британских Тринадцати колоний и позднее США пришлось лишь 10% импорта рабов. Наконец, 2% рабов были доставлены в карибские колонии Нидерландов, и совсем уж малая статистическая погрешность, о которой тем не менее стоит сказать – в карибские владения Дании.
– Если распределять ответственность за транспортировку через Атлантику по государствам, то 47% рабов были перевезены на португальских кораблях, 26% – на британских, 11% – на французских, 8% – на испанских, 4% – на голландских, 2% – на американских и 1% – на датских.
Безусловно, следует упомянуть об активном участии самих африканских народов в работорговле. Что касается других направлений, то в Северной Африке торговлей рабами занимались в основном арабы и берберы, в восточной части континента – те же арабы, эфиопы и сомалийцы. Работорговля в Индийском океане вовсе представляла собой полный «интернационал», в котором, наряду с африканцами, участвовали арабы, европейцы (в основном португальцы, голландцы, французы и британцы), индийцы, малайцы, индонезийцы и даже китайцы.
Среди историков так и не сложилось консенсуса по поводу того, что же послужило основной причиной отказа западных держав от работорговли. Классическое экономическое объяснение гласит, что рабство перестало быть рентабельным. Однако ряд историков полагают, что рабство до самого конца продолжало оставаться крайне выгодным бизнесом, а корни его отмены лежали скорее в «культурной революции», когда в начале XIX в. значительная часть британской элиты ударилась в религию и стала считать рабство морально неприемлемым. Также указывается на страх перед повторением Гаитянской революции, когда восставшие рабы во французской колонии перебили на острове всех белых.
Как бы то ни было, в 1807 г. британский Парламент и американский Конгресс фактически синхронно объявили о запрете трансатлантической работорговли. Пользуясь статусом «Владычицы морей», Великобритания в следующие десятилетия заставила прочие европейские государства также прекратить работорговлю.
Конечно, в реальности она никуда не делась, уйдя в «тень», после чего британский и американский флоты начали, пожалуй, первую в истории глобальную гуманитарную военную операцию, десятилетиями гоняясь за контрабандистами (например, последний известный транспорт с рабами прибыл в США аж в 1860 г.). В конце концов, повсеместная отмена рабства: в британских колониях – в 1833 г., во французских – в 1848 г., в США – в 1865 г. и, наконец, в Бразилии – в 1888 г., окончательно перевернула эту постыдную страницу истории.
Впрочем, перед обществами американских государств встала новая проблема: как интегрировать миллионы чернокожих, до конца нерешённая до сих пор.
Самый известный немецкий дезертир
Среди нескольких миллионов военнослужащих Вермахта, готовившихся к нападению на СССР в июне 1941 г., не могли не найтись люди, готовые перебежать на сторону Советов. Отдельные перебежчики начали пересекать границу с середины июня. В ночь на 22-е число на советскую сторону дезертировали как минимум четверо немцев. Самым известным из них стал столяр-коммунист из Кольберга ефрейтор Альфред Лисков, перешедший границу Львовской области за восемь часов до наступления.
Естественно, ничего предотвратить Лисков уже не мог. В последний момент его успели вывезти из Львова и переправили в Москву. В июле он стал звездой советской пропаганды, образцом настоящего коммуниста-интернационалиста, перешедшего на сторону пролетарского государства. С листовок Лисков обращался к бывшим сослуживцам, убеждая переходить на советскую сторону. Призывы оказались не очень убедительными: к концу 1941 г. в советских лагерях находились лишь 9 тыс. немецких военнопленных (при 3,35 млн. советских военнопленных по другую сторону).
Поселившись в общежитии Коминтерна, Лисков не нашёл общего языка с его обитателями. С сентября на него посыпались доносы. В них бывший ефрейтор обвинялся в антисемитизме, разочаровании в Советском Союзе, тоске по Германии, распространении порочащих слухов о вождях Коминтерна. Например, Лисков по форме ушей определил, что настоящий Георгий Димитров был убит нацистами в 1933 г., а в Москве находился его двойник и фашистский агент. Во время эвакуации в Уфу Лисков бил своих попутчиков и отбирал у них тёплые вещи, аргументируя тем, что «сильный всегда прав».
В январе 1942 г. странного немца арестовал НКВД. Во время следствия он проявлял признаки психического расстройства, после чего им занялись психиатры. В июле того же года дело почему-то закрыли, а освобождённый Лисков был направлен в Новосибирск. На этом следы самого известного дезертира Вермахта окончательно теряются. Больше о нём ничего неизвестно.
Среди нескольких миллионов военнослужащих Вермахта, готовившихся к нападению на СССР в июне 1941 г., не могли не найтись люди, готовые перебежать на сторону Советов. Отдельные перебежчики начали пересекать границу с середины июня. В ночь на 22-е число на советскую сторону дезертировали как минимум четверо немцев. Самым известным из них стал столяр-коммунист из Кольберга ефрейтор Альфред Лисков, перешедший границу Львовской области за восемь часов до наступления.
Естественно, ничего предотвратить Лисков уже не мог. В последний момент его успели вывезти из Львова и переправили в Москву. В июле он стал звездой советской пропаганды, образцом настоящего коммуниста-интернационалиста, перешедшего на сторону пролетарского государства. С листовок Лисков обращался к бывшим сослуживцам, убеждая переходить на советскую сторону. Призывы оказались не очень убедительными: к концу 1941 г. в советских лагерях находились лишь 9 тыс. немецких военнопленных (при 3,35 млн. советских военнопленных по другую сторону).
Поселившись в общежитии Коминтерна, Лисков не нашёл общего языка с его обитателями. С сентября на него посыпались доносы. В них бывший ефрейтор обвинялся в антисемитизме, разочаровании в Советском Союзе, тоске по Германии, распространении порочащих слухов о вождях Коминтерна. Например, Лисков по форме ушей определил, что настоящий Георгий Димитров был убит нацистами в 1933 г., а в Москве находился его двойник и фашистский агент. Во время эвакуации в Уфу Лисков бил своих попутчиков и отбирал у них тёплые вещи, аргументируя тем, что «сильный всегда прав».
В январе 1942 г. странного немца арестовал НКВД. Во время следствия он проявлял признаки психического расстройства, после чего им занялись психиатры. В июле того же года дело почему-то закрыли, а освобождённый Лисков был направлен в Новосибирск. На этом следы самого известного дезертира Вермахта окончательно теряются. Больше о нём ничего неизвестно.
28 июня 1919 г. был подписан Версальский договор
Я не буду расписывать тут все потери Германии, а также ограничения, наложенные на неё. Интересующиеся могут прочитать соответствующую статью в Википедии. Куда интереснее представляется рассмотреть дебаты в Германии о необходимости подписания этого договора. В конце концов, консерваторы и позднее нацисты неоднократно обвиняли демократическое руководство недавно созданной Республики в том, что оно пошло на неслыханное предательство национальных интересов. Но так ли это? И насколько сами демократы были готовы подписать договор?
Немецкая делегация в Версале была ознакомлена с условиями Союзников 7 мая. Стоит отметить, что большая часть политической элиты и граждан Германии до того момента рассчитывали на «мир Вильсона», основанный на «14 пунктах» американского президента. Немцы надеялись, что с ними подпишут компромиссный договор в духе «права народов на самоопределение», по которому немцы, потеряв что-то на Западе, сохранят земли на Востоке, свои колонии, а может даже присоединят Австрию. Можно задаться риторическим вопросом, соответствовал ли «праву народов на самоопределение» Брестский мир, который немцы всего за год до того с позиции силы подписали с поверженной Россией.
В общем, победители поступили с немцами в духе Realpolitik (неожиданно, да?), что вызвало бурю негодования с немецкой стороны. На тот момент в революционное правительство Рейха, недавно пережившего Ноябрьскую революцию, входили три партии: Социал-демократическая (её представитель – Филипп Шейдеман, возглавлял кабинет), католический Центр и леволиберальная Немецкая демократическая партия. Вопреки правоконсервативной болтовне, все указанные партии позиционировали себя в качестве «патриотических» сил и на первых порах практически единогласно отказывались признавать договор. Социал-демократ Шейдеман на одном из митингов публично пожелал «отсохнуть той руке, что подпишет такой мир». Другой социал-демократ – премьер Пруссии Пауль Хирш утверждал, что «лучше умереть, чем стать рабом под таким договором». Центрист и председатель Учредительного собрания Константин Ференбах даже угрожал Антанте новой войной, так как «немецкие женщины родят будущих мстителей».
Однако первоначальный порыв вскоре сменился необходимостью взглянуть правде в глаза: у Германии не было ни армии, ни ресурсов, чтобы возобновить сопротивление. Отказ от подписания договора означал бы продолжение наступления Антанты, оккупацию всей территории страны и, вероятно, «парад суверенитетов». В сложившейся ситуации именно военные – начальник Генштаба фельдмаршал Гинденбург, генерал-квартирмейстер Грёнер и министр рейхсвера социал-демократ Носке, наряду с главой переговорной комиссии центристом Эрцбергером, попытались переломить настрой ведущих партий. В итоге кабинет Шейдемана раскололся, и 20 июня немецкое правительство ушло в отставку.
В новом правительстве, в которое левые либералы входить отказались, остались только социал-демократы и центристы, готовые, скрипя зубами, подписать договор. Впрочем, часть фракции Центра в Учредительном собрании колебалась до последнего момента. И здесь свою роль сыграли правые. Отказавшись брать ответственность и голосовать «за» ратификацию, правые выпустили воззвание, в котором объявили о «понимании» мотивов тех депутатов, кто всё же одобрит договор. В итоге под влиянием этого воззвания и позиции армии, Учредительное собрание минимальным большинством голосов постановило подписать договор, что и произошло 28 июня.
Вскоре правые благополучно забыли о своём воззвании и до самого конца Веймарской республики поносили демократические партии, чьи представители подписали договор, как «национал-предателей». Тот самый фельдмаршал Гинденбург, который и в ноябре 1918 г., и в июне 1919 г. уверял правительство в невозможности продолжения сопротивления, уже в ноябре 1919 г. нагло лгал перед парламентской комиссией, будто немецкой армии якобы «нанесли удар ножом в спину подлые революционеры».
О том, стоил ли Версаль тех возмущений и стенаний, что породил, читайте в следующем посте.
Я не буду расписывать тут все потери Германии, а также ограничения, наложенные на неё. Интересующиеся могут прочитать соответствующую статью в Википедии. Куда интереснее представляется рассмотреть дебаты в Германии о необходимости подписания этого договора. В конце концов, консерваторы и позднее нацисты неоднократно обвиняли демократическое руководство недавно созданной Республики в том, что оно пошло на неслыханное предательство национальных интересов. Но так ли это? И насколько сами демократы были готовы подписать договор?
Немецкая делегация в Версале была ознакомлена с условиями Союзников 7 мая. Стоит отметить, что большая часть политической элиты и граждан Германии до того момента рассчитывали на «мир Вильсона», основанный на «14 пунктах» американского президента. Немцы надеялись, что с ними подпишут компромиссный договор в духе «права народов на самоопределение», по которому немцы, потеряв что-то на Западе, сохранят земли на Востоке, свои колонии, а может даже присоединят Австрию. Можно задаться риторическим вопросом, соответствовал ли «праву народов на самоопределение» Брестский мир, который немцы всего за год до того с позиции силы подписали с поверженной Россией.
В общем, победители поступили с немцами в духе Realpolitik (неожиданно, да?), что вызвало бурю негодования с немецкой стороны. На тот момент в революционное правительство Рейха, недавно пережившего Ноябрьскую революцию, входили три партии: Социал-демократическая (её представитель – Филипп Шейдеман, возглавлял кабинет), католический Центр и леволиберальная Немецкая демократическая партия. Вопреки правоконсервативной болтовне, все указанные партии позиционировали себя в качестве «патриотических» сил и на первых порах практически единогласно отказывались признавать договор. Социал-демократ Шейдеман на одном из митингов публично пожелал «отсохнуть той руке, что подпишет такой мир». Другой социал-демократ – премьер Пруссии Пауль Хирш утверждал, что «лучше умереть, чем стать рабом под таким договором». Центрист и председатель Учредительного собрания Константин Ференбах даже угрожал Антанте новой войной, так как «немецкие женщины родят будущих мстителей».
Однако первоначальный порыв вскоре сменился необходимостью взглянуть правде в глаза: у Германии не было ни армии, ни ресурсов, чтобы возобновить сопротивление. Отказ от подписания договора означал бы продолжение наступления Антанты, оккупацию всей территории страны и, вероятно, «парад суверенитетов». В сложившейся ситуации именно военные – начальник Генштаба фельдмаршал Гинденбург, генерал-квартирмейстер Грёнер и министр рейхсвера социал-демократ Носке, наряду с главой переговорной комиссии центристом Эрцбергером, попытались переломить настрой ведущих партий. В итоге кабинет Шейдемана раскололся, и 20 июня немецкое правительство ушло в отставку.
В новом правительстве, в которое левые либералы входить отказались, остались только социал-демократы и центристы, готовые, скрипя зубами, подписать договор. Впрочем, часть фракции Центра в Учредительном собрании колебалась до последнего момента. И здесь свою роль сыграли правые. Отказавшись брать ответственность и голосовать «за» ратификацию, правые выпустили воззвание, в котором объявили о «понимании» мотивов тех депутатов, кто всё же одобрит договор. В итоге под влиянием этого воззвания и позиции армии, Учредительное собрание минимальным большинством голосов постановило подписать договор, что и произошло 28 июня.
Вскоре правые благополучно забыли о своём воззвании и до самого конца Веймарской республики поносили демократические партии, чьи представители подписали договор, как «национал-предателей». Тот самый фельдмаршал Гинденбург, который и в ноябре 1918 г., и в июне 1919 г. уверял правительство в невозможности продолжения сопротивления, уже в ноябре 1919 г. нагло лгал перед парламентской комиссией, будто немецкой армии якобы «нанесли удар ножом в спину подлые революционеры».
О том, стоил ли Версаль тех возмущений и стенаний, что породил, читайте в следующем посте.
Был ли Версальский мир столь «невыносимым», как о нём пишут?
У меня есть субъективное мнение, согласно которому в русской интеллектуальной и псевдоинтеллектуальной среде до сих пор существует странная германофилия, выражающаяся в бездумном сочувствии немцам в различных международных конфликтах Нового и Новейшего времени. Относится это и к Версальскому миру, который у нас зачастую представляют «несправедливым» по отношению к Германии. Полагаю, что у «корня зла» есть два источника. Во-первых, в 1919 г. один из британских экспертов на Парижской мирной конференции – Джон Мейнард Кейнс, опубликовал книжку «Экономические последствия мира», в которой жалел бедных немцев, мол задушили бедняг репарациями. Кейнс, как известно, впоследствии стал одним из самых влиятельных экономистов, а потому его критический взгляд на Версальский мир получил широкое распространение. Ну не может же такой умный человек ошибаться! Второй корень скрыт в большевистской позиции начала 1920-х гг. Тогда противостояние с Антантой и особенно с Польшей сближало интересы большевистской России и Германии настолько, что сам Ленин писал о «блоке» между большевиками и самыми ярыми немецкими реакционерами-реваншистами. Общий враг обусловил и традиционное «понимание» со стороны Советской России ресентимента немецких националистов.
Но так как Дорогая редакция не имеет ничего общего ни с большевиками, ни с германофилами, а скорее наоборот, попробуем разобраться, а так ли Версаль был страшен, как его малюют?
Утверждают, что Германия потеряла часть «национальных территорий». Что ж, Эльзас-Лотарингия была аннексирована Германией у Франции всего за полвека до того, а Данциг, Позен и Западная Пруссия у Польши – за полтора века, причём на территории Позена даже в начале XX в. абсолютное большинство населения продолжали составлять поляки. В Шлезвиге, Верхней Силезии и на юге Восточной Пруссии Версальский договор предполагал проведение референдумов о самоопределении, причём в последнем случае немцы по итогу выиграли, а в Шлезвиге и в Верхней Силезии разделили регионы с датчанами и поляками соответственно. Для сравнения, после Второй мировой вопросы о территориальной принадлежности решались не референдумами, а несколько другими методами, а послевоенная граница Германии с Польшей напоминала скорее границу 1000 года, а не 1772-го. В целом можно понять недовольство по поводу потери преимущественно немецких Данцига и Западной Пруссии, а также запрета на слияние с Австрией, но не более того.
Потеря колоний вообще оказалась незаметной для немецкой экономики. Практически все они были убыточны, а объём торговли с ними не превышал 2,5% от внешней торговли. Ценность обладания очередным убыточным заморским лимпопо могла заключаться исключительно в военно-морских базах и международных «понтах» перед другими державами. Версаль лишил Германию этого «удовольствия» наряду с «удовольствием» разбираться в будущем с национально-освободительными движениями и прочими партизанами в джунглях.
Дискуссии о репарациях, которые ведутся в исторической науке на протяжении ста лет, заслуживают быть представленными в отдельном посте. Отмечу лишь, что точка зрения Кейнса о якобы разорительном для Германии «Карфагенском мире» нынче считается устаревшей и несоответствующей действительности. Репарации могли оказывать негативное влияние на германскую экономику, но не являлись фатальными и были сравнимы с тем, что в своё время самим немцам выплатили побеждённые французы в 1871/73 гг., и с теми взносами, что ФРГ уже после Второй мировой вносила в Европейское экономическое сообщество.
Германия осталась единым суверенным государством. Её территорию не расчленили и не оккупировали полностью, а с её правительством подписали мирный договор. Это выгодно отличало для немцев ситуацию 1919 г. от будущей ситуации 1945 г. Британцы, заинтересованные в «балансе сил», и американцы со своей верой в «право народов на самоопределение» защитили Германию от французских планов по аннексии Рейнской области и Рура или созданию там россыпи буферных «Люксембургов».
У меня есть субъективное мнение, согласно которому в русской интеллектуальной и псевдоинтеллектуальной среде до сих пор существует странная германофилия, выражающаяся в бездумном сочувствии немцам в различных международных конфликтах Нового и Новейшего времени. Относится это и к Версальскому миру, который у нас зачастую представляют «несправедливым» по отношению к Германии. Полагаю, что у «корня зла» есть два источника. Во-первых, в 1919 г. один из британских экспертов на Парижской мирной конференции – Джон Мейнард Кейнс, опубликовал книжку «Экономические последствия мира», в которой жалел бедных немцев, мол задушили бедняг репарациями. Кейнс, как известно, впоследствии стал одним из самых влиятельных экономистов, а потому его критический взгляд на Версальский мир получил широкое распространение. Ну не может же такой умный человек ошибаться! Второй корень скрыт в большевистской позиции начала 1920-х гг. Тогда противостояние с Антантой и особенно с Польшей сближало интересы большевистской России и Германии настолько, что сам Ленин писал о «блоке» между большевиками и самыми ярыми немецкими реакционерами-реваншистами. Общий враг обусловил и традиционное «понимание» со стороны Советской России ресентимента немецких националистов.
Но так как Дорогая редакция не имеет ничего общего ни с большевиками, ни с германофилами, а скорее наоборот, попробуем разобраться, а так ли Версаль был страшен, как его малюют?
Утверждают, что Германия потеряла часть «национальных территорий». Что ж, Эльзас-Лотарингия была аннексирована Германией у Франции всего за полвека до того, а Данциг, Позен и Западная Пруссия у Польши – за полтора века, причём на территории Позена даже в начале XX в. абсолютное большинство населения продолжали составлять поляки. В Шлезвиге, Верхней Силезии и на юге Восточной Пруссии Версальский договор предполагал проведение референдумов о самоопределении, причём в последнем случае немцы по итогу выиграли, а в Шлезвиге и в Верхней Силезии разделили регионы с датчанами и поляками соответственно. Для сравнения, после Второй мировой вопросы о территориальной принадлежности решались не референдумами, а несколько другими методами, а послевоенная граница Германии с Польшей напоминала скорее границу 1000 года, а не 1772-го. В целом можно понять недовольство по поводу потери преимущественно немецких Данцига и Западной Пруссии, а также запрета на слияние с Австрией, но не более того.
Потеря колоний вообще оказалась незаметной для немецкой экономики. Практически все они были убыточны, а объём торговли с ними не превышал 2,5% от внешней торговли. Ценность обладания очередным убыточным заморским лимпопо могла заключаться исключительно в военно-морских базах и международных «понтах» перед другими державами. Версаль лишил Германию этого «удовольствия» наряду с «удовольствием» разбираться в будущем с национально-освободительными движениями и прочими партизанами в джунглях.
Дискуссии о репарациях, которые ведутся в исторической науке на протяжении ста лет, заслуживают быть представленными в отдельном посте. Отмечу лишь, что точка зрения Кейнса о якобы разорительном для Германии «Карфагенском мире» нынче считается устаревшей и несоответствующей действительности. Репарации могли оказывать негативное влияние на германскую экономику, но не являлись фатальными и были сравнимы с тем, что в своё время самим немцам выплатили побеждённые французы в 1871/73 гг., и с теми взносами, что ФРГ уже после Второй мировой вносила в Европейское экономическое сообщество.
Германия осталась единым суверенным государством. Её территорию не расчленили и не оккупировали полностью, а с её правительством подписали мирный договор. Это выгодно отличало для немцев ситуацию 1919 г. от будущей ситуации 1945 г. Британцы, заинтересованные в «балансе сил», и американцы со своей верой в «право народов на самоопределение» защитили Германию от французских планов по аннексии Рейнской области и Рура или созданию там россыпи буферных «Люксембургов».
Германия оставалась самой населённой и экономически развитой страной Европы, по-прежнему превосходя «победителей». Собственно итоги Парижской мирной конференции, на которой не удалось ни расчленить Германию, ни лишить её важнейших экономических областей, воспринимались во Франции как «поражение». История с оккупацией Рурской области в 1923 г. представляла собой отчаянную попытку французов превентивно вырвать у Германии экономическое жало, пока та неизбежно вновь не перегонит Францию. Но британцы и американцы снова спасли Германию.
Крах Российской и Австро-Венгерской империй открывал для немцев более выгодные перспективы по подчинению Центральной и Восточной Европы, чем это было до 1914 г., так как политически и экономически совладать с десятком мелких и средних государств было куда проще, чем с двумя могучими империями.
Дипломатия правого либерала Густава Штреземана привела к тому, что во второй половине 1920-х гг. Германия вошла в Лигу Наций (причём сразу на правах постоянного участника её Совета – аналога Совбеза ООН), избавилась от международного контроля за вооружениями (что открыло дорогу ремилитаризации) и добилась досрочного вывода оккупационных войск из Рейнской области к 1930 г. Дипломатия центриста Генриха Брюнинга привела к тому, что в 1932 г. с Германии списали все репарации.
Таким образом, Версальский договор при всех его ограничениях не являлся «невыносимым» для Германии, которая и после 1919 г. имела все шансы вернуться в клуб великих держав в качестве полноправного члена, и фактически сделала это к началу 1930-х гг. без всяких Гитлеров и нацистов. Национал-социалистическая диктатура скорее наоборот привела к тому, что поступательная ревизия Версальского договора превратилась в необузданную гонку вооружений, завершившуюся тем, что Германия во второй раз за четверть века бросила вызов большей части мира, чтобы закономерно проиграть. И решения Союзников в 1945 г. уже не шли ни в какое сравнение с решениями 1919 г. Иронично, что реваншистская внешняя политика ФРГ до начала 1970-х гг. требовала возвращения к границам 1937 г. – как раз к тем «версальским» границам, которые в 1920-х/30-х гг. считались «невыносимыми», а в 1950-х/60-х – уже пределом мечтаний.
Да, Версальский мир не был идеальным. Но его проблема заключалась не в том, что «бедную» Германию «ограбили» (вспоминается политика самой Германии в Бресте в марте 1918 г.), а в том, что Германия одновременно была унижена, но оставлена слишком сильной. Обладая послезнанием и привилегией раздавать с дивана советы политикам столетней давности, можно утверждать, что Союзникам следовало либо полностью реализовать французскую концепцию («уработать» Германию до талого), либо полностью опереться на идеализм президента Вильсона (обрезать Германию по минимуму, а возможно и прирастить Австрией, и сразу же интегрировать в общие структуры, а не ждать десяти лет). В какой-то степени совмещением этих принципов стала судьба Германии по итогам Второй мировой войны. С одной стороны, страна была полностью оккупирована, расчленена и лишена суверенитета. С другой, обе её части были быстро интегрированы в военно-политические и экономические структуры Западного и Восточного блоков соответственно.
Крах Российской и Австро-Венгерской империй открывал для немцев более выгодные перспективы по подчинению Центральной и Восточной Европы, чем это было до 1914 г., так как политически и экономически совладать с десятком мелких и средних государств было куда проще, чем с двумя могучими империями.
Дипломатия правого либерала Густава Штреземана привела к тому, что во второй половине 1920-х гг. Германия вошла в Лигу Наций (причём сразу на правах постоянного участника её Совета – аналога Совбеза ООН), избавилась от международного контроля за вооружениями (что открыло дорогу ремилитаризации) и добилась досрочного вывода оккупационных войск из Рейнской области к 1930 г. Дипломатия центриста Генриха Брюнинга привела к тому, что в 1932 г. с Германии списали все репарации.
Таким образом, Версальский договор при всех его ограничениях не являлся «невыносимым» для Германии, которая и после 1919 г. имела все шансы вернуться в клуб великих держав в качестве полноправного члена, и фактически сделала это к началу 1930-х гг. без всяких Гитлеров и нацистов. Национал-социалистическая диктатура скорее наоборот привела к тому, что поступательная ревизия Версальского договора превратилась в необузданную гонку вооружений, завершившуюся тем, что Германия во второй раз за четверть века бросила вызов большей части мира, чтобы закономерно проиграть. И решения Союзников в 1945 г. уже не шли ни в какое сравнение с решениями 1919 г. Иронично, что реваншистская внешняя политика ФРГ до начала 1970-х гг. требовала возвращения к границам 1937 г. – как раз к тем «версальским» границам, которые в 1920-х/30-х гг. считались «невыносимыми», а в 1950-х/60-х – уже пределом мечтаний.
Да, Версальский мир не был идеальным. Но его проблема заключалась не в том, что «бедную» Германию «ограбили» (вспоминается политика самой Германии в Бресте в марте 1918 г.), а в том, что Германия одновременно была унижена, но оставлена слишком сильной. Обладая послезнанием и привилегией раздавать с дивана советы политикам столетней давности, можно утверждать, что Союзникам следовало либо полностью реализовать французскую концепцию («уработать» Германию до талого), либо полностью опереться на идеализм президента Вильсона (обрезать Германию по минимуму, а возможно и прирастить Австрией, и сразу же интегрировать в общие структуры, а не ждать десяти лет). В какой-то степени совмещением этих принципов стала судьба Германии по итогам Второй мировой войны. С одной стороны, страна была полностью оккупирована, расчленена и лишена суверенитета. С другой, обе её части были быстро интегрированы в военно-политические и экономические структуры Западного и Восточного блоков соответственно.
Так что там с немецкими репарациями?
На самой Парижской мирной конференции Союзники так и не договорились об итоговых суммах немецких репараций. Французы, на чьей территории в основном шли боевые действия, требовали максимально высоких сумм, чуть меньше были запросы Великобритании, а США вовсе не проявили заинтересованности в этом вопросе. В итоге в Версале стороны договорились лишь наложить на Германию предварительные выплаты в 20 млрд. марок для оплаты расходов Союзников на оккупацию Рейнской области. К тому же под давлением британцев и американцев французы согласились ограничиться требованием к Германии возместить гражданский ущерб, но не оплатить все военные расходы, сделанные Союзными правительствами во время войны.
В 1920 г. Союзники договорились о распределении репараций. 52% должны были прийтись на долю Франции, 22% – Великобритании, 10% – Италии, 8% – Бельгии и ещё 8% – всем остальным Союзникам.
В январе 1921 г. Союзники постановили взыскать с Германии 226 млрд. марок, в ответ на что Рейх заявил о готовности заплатить лишь от 30 до 50 млрд. В мае того же года Союзники понизили сумму до 132 млрд., разбитых на три категории облигаций. «Реальные» облигации категорий «А» и «В» в общей сложности составляли 50 млрд. марок. Облигации категории «С» подлежали выплате только после определения платёжеспособности Германии. Иными словами, эти дополнительные 82 млрд. были фантиками, которые страны Антанты могли когда-нибудь затребовать, а могли и не затребовать, в зависимости от их последующих отношений с немцами. Что касается «реальных» выплат, то они могли взыматься как в денежной, так и в натуральной форме. Немцы должны были сразу выплатить 1 млрд. и затем ежегодно – по 2 млрд., не считая обязанности отдавать четвёртую часть доходов от экспорта.
Немцы то ли оказались не в состоянии, то ли не захотели следовать графику выплат, что спровоцировало кризис 1923 г. в Рурской области. По его итогам стало хуже всем: и немцам, и французам, после чего на помощь пришли американцы. Согласно плану американского банкира Дауэса 1924 г., Германия, согласившись на международный контроль над Рейхсбанком и железными дорогами, получала доступ к американским кредитам. Ежегодные платежи были установлены на уровне 2,5 млрд. марок.
В 1929 г. План Дауэса был заменён на План Юнга (ещё одного американского капиталиста). Немцы согласились выплачивать репарации общей суммой в 112 млрд. марок до 1988 г. с колеблющимися ежегодными платежами в районе плюс-минус 2 млрд. В обмен Союзники снимали международный контроль с Рейхсбанка и с железных дорог и досрочно выводили оккупационные войска из Рейнской области.
Однако План Юнга навернулся, едва начав работать. Во время Великой депрессии поток американских кредитов кончился, и Германия оказалась у разбитого корыта. Попытки как-то спасти тонущий корабль европейской экономики привели к годичному мораторию американского президента Гувера по выплате всех долгов в 1931/32 гг. В июле 1932 г. британцы и французы, которые в разгар кризиса хотели получить хоть что-то, согласились списать с Германии все репарации в обмен на финальный платёж в 3 млрд. марок. Однако договор так и не был ратифицирован (американцы отказались прощать европейцам их долги, а те в свою очередь не были готовы прощать немцев). Впрочем, пришедший к власти Гитлер всё равно ничего выплачивать не собирался.
В 1953 г. бывшие противники снова собрались вместе, чтобы решить вопрос с немецкими долгами. Сами репарации немцам окончательно простили, затребовав лишь долги по кредитам 1920-х гг. на сумму в 15 млрд. марок. С французами и британцами расплатились к 1973 г, а с американцами – к 1988 г. Небольшую сумму процентов, набежавших с 1945 по 1952 гг., немцам разрешили выплатить после объединения. Таким образом, последний платёж, косвенно связанный с выплатами по Первой мировой, был совершён лишь в 2010 г.
О дискуссиях, касающихся влияния репараций на немецкую экономику, читайте в следующем посте.
На самой Парижской мирной конференции Союзники так и не договорились об итоговых суммах немецких репараций. Французы, на чьей территории в основном шли боевые действия, требовали максимально высоких сумм, чуть меньше были запросы Великобритании, а США вовсе не проявили заинтересованности в этом вопросе. В итоге в Версале стороны договорились лишь наложить на Германию предварительные выплаты в 20 млрд. марок для оплаты расходов Союзников на оккупацию Рейнской области. К тому же под давлением британцев и американцев французы согласились ограничиться требованием к Германии возместить гражданский ущерб, но не оплатить все военные расходы, сделанные Союзными правительствами во время войны.
В 1920 г. Союзники договорились о распределении репараций. 52% должны были прийтись на долю Франции, 22% – Великобритании, 10% – Италии, 8% – Бельгии и ещё 8% – всем остальным Союзникам.
В январе 1921 г. Союзники постановили взыскать с Германии 226 млрд. марок, в ответ на что Рейх заявил о готовности заплатить лишь от 30 до 50 млрд. В мае того же года Союзники понизили сумму до 132 млрд., разбитых на три категории облигаций. «Реальные» облигации категорий «А» и «В» в общей сложности составляли 50 млрд. марок. Облигации категории «С» подлежали выплате только после определения платёжеспособности Германии. Иными словами, эти дополнительные 82 млрд. были фантиками, которые страны Антанты могли когда-нибудь затребовать, а могли и не затребовать, в зависимости от их последующих отношений с немцами. Что касается «реальных» выплат, то они могли взыматься как в денежной, так и в натуральной форме. Немцы должны были сразу выплатить 1 млрд. и затем ежегодно – по 2 млрд., не считая обязанности отдавать четвёртую часть доходов от экспорта.
Немцы то ли оказались не в состоянии, то ли не захотели следовать графику выплат, что спровоцировало кризис 1923 г. в Рурской области. По его итогам стало хуже всем: и немцам, и французам, после чего на помощь пришли американцы. Согласно плану американского банкира Дауэса 1924 г., Германия, согласившись на международный контроль над Рейхсбанком и железными дорогами, получала доступ к американским кредитам. Ежегодные платежи были установлены на уровне 2,5 млрд. марок.
В 1929 г. План Дауэса был заменён на План Юнга (ещё одного американского капиталиста). Немцы согласились выплачивать репарации общей суммой в 112 млрд. марок до 1988 г. с колеблющимися ежегодными платежами в районе плюс-минус 2 млрд. В обмен Союзники снимали международный контроль с Рейхсбанка и с железных дорог и досрочно выводили оккупационные войска из Рейнской области.
Однако План Юнга навернулся, едва начав работать. Во время Великой депрессии поток американских кредитов кончился, и Германия оказалась у разбитого корыта. Попытки как-то спасти тонущий корабль европейской экономики привели к годичному мораторию американского президента Гувера по выплате всех долгов в 1931/32 гг. В июле 1932 г. британцы и французы, которые в разгар кризиса хотели получить хоть что-то, согласились списать с Германии все репарации в обмен на финальный платёж в 3 млрд. марок. Однако договор так и не был ратифицирован (американцы отказались прощать европейцам их долги, а те в свою очередь не были готовы прощать немцев). Впрочем, пришедший к власти Гитлер всё равно ничего выплачивать не собирался.
В 1953 г. бывшие противники снова собрались вместе, чтобы решить вопрос с немецкими долгами. Сами репарации немцам окончательно простили, затребовав лишь долги по кредитам 1920-х гг. на сумму в 15 млрд. марок. С французами и британцами расплатились к 1973 г, а с американцами – к 1988 г. Небольшую сумму процентов, набежавших с 1945 по 1952 гг., немцам разрешили выплатить после объединения. Таким образом, последний платёж, косвенно связанный с выплатами по Первой мировой, был совершён лишь в 2010 г.
О дискуссиях, касающихся влияния репараций на немецкую экономику, читайте в следующем посте.
Разорили ли репарации Веймарскую Германию?
Всего по репарациям, наложенным на неё победителями в Великой войне, Германия выплатила около 20 млрд. марок из 50 млрд., которые от неё реально требовали Союзники. За это же время страна получила по различным подсчётам в качестве кредитов около 30 млрд. марок, а чистый приток капитала составил 18 млрд.
Дебаты о значении репараций для экономики Германии начались среди экономистов практически сразу же с момента их наложения. «Классическую» точку зрения выразил британец Джон Мейнард Кейнс, опубликовавший в 1919 г. книгу «Экономические последствия мира», в которой он критиковал подход Союзников и пугал читателей картиной предстоящего полного разорения Германии, неспособной, по мнению учёного, выплачивать репарации в полном объёме в условиях отторжения части территорий. Авторитет Кейнса привёл к тому, что его точка зрения в течение долгих десятилетий признавалась исследователями и общественностью «ключом» к пониманию экономических невзгод Веймарской республики и дальнейшего прихода нацистов к власти.
Однако с конца 1980-х гг. в экономической и исторической науке началась ревизия тезисов Кейнса. Исследователи обратили внимание на работу современника Кейнса – француза Этьена Манту, который ещё в 1930-х гг. на статистическом материале опроверг доводы британца, показав, что приток кредитов, модернизация промышленности и рост производительности труда в 1920-х гг. компенсировали Германии все её территориальные потери. Суммы, которые были потрачены немцами на перевооружение в 1930-х гг., во много раз превосходили те, что от них требовали выплатить. Таким образом, вопрос о репарациях являлся скорее вопросом политической воли, а не экономических возможностей.
В целом, современные исследователи в большинстве своём скорее склоняются к позиции Манту, добавляя новых аргументов. Например, репарации отныне признаются лишь в малой степени ответственными за гиперинфляцию первой половины 1920-х гг. К числу же основных причин относят, во-первых, необходимость выплат по военным облигациям, выпущенных ещё кайзеровским правительством в годы войны, во-вторых, рост социальных выплат рабочему классу после Ноябрьской революции, в-третьих, отказ от значительного повышения налогов, чтобы не «раскачивать» политическую лодку, и, в-четвёртых, бездумную политику печатания денег в 1923 г. с целью поддержать всеобщую забастовку в Рурской области, оккупированной французами. Сама же оккупация Рура со стороны Франции видится авантюрной, но понятной мерой, так как немцы, скорее всего, действительно намеренно срывали график выплат репараций, обладая материальными возможностями выплатить всё в срок. В конце концов, почему-то Германия, страдая от гиперинфляции, до 1924 г. выплатила меньшую часть репараций, а после 1924 г., обладая стабильной валютой – большую.
Любопытна в данном случае и компаративистика. Судя по соотношению ежегодных выплат к ежегодному национальному доходу, Франция в 1870-х гг. при выплате своих репараций испытывала куда большие тяготы, чем Германия в 1920-х гг., но так почему-то и не разорилась. Если говорить о кредитах, то американские инвестиции в Веймарскую республику в 1920-х гг. в четыре раза превышали аналогичные инвестиции американцев в Западную Германию по Плану Маршалла после Второй мировой войны. Наконец, Нил Фергюсон утверждал, что репарации Германии были меньше выплат ФРГ, которые та вносила в Европейское экономическое сообщество в 1950-х/1990-х гг. без потери уровня жизни населения.
Однако, говоря о материальных факторах, историки признают также важность политики и психологии. Репарации не являлись основной причиной экономических проблем Веймарской республики, но активно использовались в политической борьбе экстремистами любых оттенков (от национал-консерваторов и нацистов до коммунистов) с целью расшатать основы демократии.
Всего по репарациям, наложенным на неё победителями в Великой войне, Германия выплатила около 20 млрд. марок из 50 млрд., которые от неё реально требовали Союзники. За это же время страна получила по различным подсчётам в качестве кредитов около 30 млрд. марок, а чистый приток капитала составил 18 млрд.
Дебаты о значении репараций для экономики Германии начались среди экономистов практически сразу же с момента их наложения. «Классическую» точку зрения выразил британец Джон Мейнард Кейнс, опубликовавший в 1919 г. книгу «Экономические последствия мира», в которой он критиковал подход Союзников и пугал читателей картиной предстоящего полного разорения Германии, неспособной, по мнению учёного, выплачивать репарации в полном объёме в условиях отторжения части территорий. Авторитет Кейнса привёл к тому, что его точка зрения в течение долгих десятилетий признавалась исследователями и общественностью «ключом» к пониманию экономических невзгод Веймарской республики и дальнейшего прихода нацистов к власти.
Однако с конца 1980-х гг. в экономической и исторической науке началась ревизия тезисов Кейнса. Исследователи обратили внимание на работу современника Кейнса – француза Этьена Манту, который ещё в 1930-х гг. на статистическом материале опроверг доводы британца, показав, что приток кредитов, модернизация промышленности и рост производительности труда в 1920-х гг. компенсировали Германии все её территориальные потери. Суммы, которые были потрачены немцами на перевооружение в 1930-х гг., во много раз превосходили те, что от них требовали выплатить. Таким образом, вопрос о репарациях являлся скорее вопросом политической воли, а не экономических возможностей.
В целом, современные исследователи в большинстве своём скорее склоняются к позиции Манту, добавляя новых аргументов. Например, репарации отныне признаются лишь в малой степени ответственными за гиперинфляцию первой половины 1920-х гг. К числу же основных причин относят, во-первых, необходимость выплат по военным облигациям, выпущенных ещё кайзеровским правительством в годы войны, во-вторых, рост социальных выплат рабочему классу после Ноябрьской революции, в-третьих, отказ от значительного повышения налогов, чтобы не «раскачивать» политическую лодку, и, в-четвёртых, бездумную политику печатания денег в 1923 г. с целью поддержать всеобщую забастовку в Рурской области, оккупированной французами. Сама же оккупация Рура со стороны Франции видится авантюрной, но понятной мерой, так как немцы, скорее всего, действительно намеренно срывали график выплат репараций, обладая материальными возможностями выплатить всё в срок. В конце концов, почему-то Германия, страдая от гиперинфляции, до 1924 г. выплатила меньшую часть репараций, а после 1924 г., обладая стабильной валютой – большую.
Любопытна в данном случае и компаративистика. Судя по соотношению ежегодных выплат к ежегодному национальному доходу, Франция в 1870-х гг. при выплате своих репараций испытывала куда большие тяготы, чем Германия в 1920-х гг., но так почему-то и не разорилась. Если говорить о кредитах, то американские инвестиции в Веймарскую республику в 1920-х гг. в четыре раза превышали аналогичные инвестиции американцев в Западную Германию по Плану Маршалла после Второй мировой войны. Наконец, Нил Фергюсон утверждал, что репарации Германии были меньше выплат ФРГ, которые та вносила в Европейское экономическое сообщество в 1950-х/1990-х гг. без потери уровня жизни населения.
Однако, говоря о материальных факторах, историки признают также важность политики и психологии. Репарации не являлись основной причиной экономических проблем Веймарской республики, но активно использовались в политической борьбе экстремистами любых оттенков (от национал-консерваторов и нацистов до коммунистов) с целью расшатать основы демократии.
Выполнил ли Гитлер свои предвыборные обещания?
В своё время было очень популярным утверждение, будто Гитлер якобы выполнил «все свои предвыборные обещания». На самом деле это абсолютно не так, достаточно посмотреть на официальную программу НСДАП «25 пунктов», принятую в 1920 г., и остававшуюся неизменной до самого конца партии в 1945-м.
Экономические пункты программы с 11 по 14 предполагали уничтожение «нетрудовых доходов», конфискацию военных прибылей, национализацию акционерных обществ и участие рабочих в распределении прибылей крупных компаний. 16 пункт предполагал безвозмездную конфискацию крупных универмагов, а 17 – земельную реформу с безвозмездной конфискацией земли у помещиков. Придя к власти, Гитлер не выполнил ничего из перечисленного. Крупные промышленники и финансисты, даже при определённых ограничениях на получение дивидендов, стали только больше обогащаться на военных заказах, а помещики сохранили свою землю нетронутой.
Всё это страшно бесило часть партийцев, особенно боевиков из Штурмовых отрядов (СА), многие из которых и присоединились то к нацистам из-за их социалистических лозунгов. Первый глава Гестапо Рудольф Дильс утверждал, что до 70% новобранцев СА в Берлине были перекрасившимися коммунистами. С весны 1933 по лето 1934 гг. требования «Второй революции», то есть превращения революции «Национальной» в «Социалистическую», были основными лозунгами «левого» крыла партии и Штурмовых отрядов во главе с Эрнстом Рёмом.
В течение всего указанного года Гитлер своими заявлениями перебрасывал мяч от «правых» к «левым». Ещё в мае/июне 1933 г. он восклицал, что «революция не окончена». Однако уже в июле фюрер заявил руководителям СА, что будет пресекать любые посягательства на существующий порядок и всякие разговоры о «Второй революции», и что революция вообще не должна быть перманентным состоянием. В сентябре Гитлер потребовал от земельных губернаторов прекратить «революционные эксцессы», но уже в марте 1934 г. заявил гауляйтерам, что, так как государственный аппарат недостаточно надёжен, «революцию» следует продолжать.
В конце концов, фюрер делал противоречащие друг другу заявления до самой «Ночи длинных ножей», когда всё же приказал перебить верхушку штурмовиков. Лишь после этого Гитлер объявил об окончании «Национальной революции».
В своё время было очень популярным утверждение, будто Гитлер якобы выполнил «все свои предвыборные обещания». На самом деле это абсолютно не так, достаточно посмотреть на официальную программу НСДАП «25 пунктов», принятую в 1920 г., и остававшуюся неизменной до самого конца партии в 1945-м.
Экономические пункты программы с 11 по 14 предполагали уничтожение «нетрудовых доходов», конфискацию военных прибылей, национализацию акционерных обществ и участие рабочих в распределении прибылей крупных компаний. 16 пункт предполагал безвозмездную конфискацию крупных универмагов, а 17 – земельную реформу с безвозмездной конфискацией земли у помещиков. Придя к власти, Гитлер не выполнил ничего из перечисленного. Крупные промышленники и финансисты, даже при определённых ограничениях на получение дивидендов, стали только больше обогащаться на военных заказах, а помещики сохранили свою землю нетронутой.
Всё это страшно бесило часть партийцев, особенно боевиков из Штурмовых отрядов (СА), многие из которых и присоединились то к нацистам из-за их социалистических лозунгов. Первый глава Гестапо Рудольф Дильс утверждал, что до 70% новобранцев СА в Берлине были перекрасившимися коммунистами. С весны 1933 по лето 1934 гг. требования «Второй революции», то есть превращения революции «Национальной» в «Социалистическую», были основными лозунгами «левого» крыла партии и Штурмовых отрядов во главе с Эрнстом Рёмом.
В течение всего указанного года Гитлер своими заявлениями перебрасывал мяч от «правых» к «левым». Ещё в мае/июне 1933 г. он восклицал, что «революция не окончена». Однако уже в июле фюрер заявил руководителям СА, что будет пресекать любые посягательства на существующий порядок и всякие разговоры о «Второй революции», и что революция вообще не должна быть перманентным состоянием. В сентябре Гитлер потребовал от земельных губернаторов прекратить «революционные эксцессы», но уже в марте 1934 г. заявил гауляйтерам, что, так как государственный аппарат недостаточно надёжен, «революцию» следует продолжать.
В конце концов, фюрер делал противоречащие друг другу заявления до самой «Ночи длинных ножей», когда всё же приказал перебить верхушку штурмовиков. Лишь после этого Гитлер объявил об окончании «Национальной революции».
30 июня 1934 г. Адольф Гитлер в ходе «Ночи длинных ножей» расправился с оппозицией
В 1933 г. Гитлер без особых проблем в течение нескольких месяцев расправился с парламентскими партиями, профсоюзами, региональным и местным самоуправлением, установив в Германии однопартийную диктатуру. Однако даже после этого его власть нельзя было назвать абсолютной.
Во-первых, Гитлер не являлся главой государства, так как высший пост президента занимал фельдмаршал Гинденбург, который мог в любой момент снять Гитлера с должности канцлера. Во-вторых, вооружённые силы Германии – рейхсвер, так и не были взяты нацистами под контроль. Генералы оставались лояльными, прежде всего, президенту, а не канцлеру.
Наконец, в-третьих, приход нацистов к власти во многом был обеспечен уличным террором Штурмовых отрядов (СА) во главе с Эрнстом Рёмом. С ним у Гитлера и возникли существенные разногласия по вопросам будущего государственного устройства. Рём считал, что нацистская «Национальная революция» должна стать «Национал-социалистической», иными словами НСДАП должна выполнить «левые» пункты собственной программы и раскулачить буржуев в пользу верных партийных товарищей. Более того, Рём видел СА в качестве основы будущей национальной армии с собою во главе. К июню 1934 г. численность СА достигла 4,5 млн. человек, в то время как в рейхсвере официально состояли лишь 100 тыс. Естественно, генералы ненавидели Рёма с его толпой деклассированных гопников и считали их планы неслыханной дерзостью.
Гитлеру же требовалась поддержка генералов. Старый президент Гинденбург дышал на ладан, со дня на день ожидали его смерти, а это означало освобождение высшего поста в государстве. И лишь от армии, обладавшей нужным силовым ресурсом и авторитетом, зависело, кто его займёт: Гитлер или кто-то другой, а может быть вообще установлена военная диктатура или реставрирована монархия? К тому же не для того Гитлер так долго выстраивал контакты с промышленниками и банкирами, чтобы раскулачить их в пользу бедных однопартийцев.
Чувствуя свою силу, военные выставили Гитлеру ультиматум: или тот сам расправляется с Рёмом, или военные берут власть в свои руки, и тогда – конец нацистскому правлению. Гитлер ультиматум принял. Однако, судя по всему, Рёма изначально он убивать не собирался, намереваясь лишь отстранить от должности. Судьбу руководителя СА решили Геринг и Гиммлер, которые воспользовались гитлеровской паранойей и убедили фюрера в том, что «друг Рём» готовит заговор. В реальности не найдено никаких подтверждений, будто Рём реально готовил путч против Гитлера. С другой стороны, степень противоречий между ними всё нарастала, и возможно, поживи Рём ещё немного, заговор действительно бы возник.
Как бы то ни было, 30 июня и 1 июля расправа свершилась. Её жертвами стали около ста человек. Помимо лидеров СА, эсэсовцы уничтожили ряд ненацистских оппозиционеров: бывшего канцлера генерала Шляйхера, бывшего главу абвера генерала Бредова, бывшего комиссара Баварии фон Каппа, который некогда подавил Пивной путч (его вывезли в болото и забили кирками), консервативного публициста Эдгара Юлиуса Юнга и некоторых других.
К бесчестию офицеров рейхсвера те в массе своей спокойно восприняли бессудное убийство двух генералов, лживо объявленных к тому же «французскими шпионами». Один из здравомыслящих офицеров в отставке следующим образом прокомментировал произошедшее: «Если вы будете спокойно и бездеятельно смотреть на подобное, то вас рано или поздно постигнет та же участь». Ровно через десять лет его пророчество сбылось.
Устранив СА, армия вскоре получила ещё более грозного врага в лице СС, получивших статус самостоятельной структуры. Что же касается самих Штурмовых отрядов, то их роль после 1934 г. свелась к допризывной подготовке молодёжи, фактически они стали представлять собой аналог ДОСААФ. По этой причине СА, некогда бывшие грозным оружием нацистского террора, даже не были признаны «преступной организацией» на Нюрнбергском процессе.
В 1933 г. Гитлер без особых проблем в течение нескольких месяцев расправился с парламентскими партиями, профсоюзами, региональным и местным самоуправлением, установив в Германии однопартийную диктатуру. Однако даже после этого его власть нельзя было назвать абсолютной.
Во-первых, Гитлер не являлся главой государства, так как высший пост президента занимал фельдмаршал Гинденбург, который мог в любой момент снять Гитлера с должности канцлера. Во-вторых, вооружённые силы Германии – рейхсвер, так и не были взяты нацистами под контроль. Генералы оставались лояльными, прежде всего, президенту, а не канцлеру.
Наконец, в-третьих, приход нацистов к власти во многом был обеспечен уличным террором Штурмовых отрядов (СА) во главе с Эрнстом Рёмом. С ним у Гитлера и возникли существенные разногласия по вопросам будущего государственного устройства. Рём считал, что нацистская «Национальная революция» должна стать «Национал-социалистической», иными словами НСДАП должна выполнить «левые» пункты собственной программы и раскулачить буржуев в пользу верных партийных товарищей. Более того, Рём видел СА в качестве основы будущей национальной армии с собою во главе. К июню 1934 г. численность СА достигла 4,5 млн. человек, в то время как в рейхсвере официально состояли лишь 100 тыс. Естественно, генералы ненавидели Рёма с его толпой деклассированных гопников и считали их планы неслыханной дерзостью.
Гитлеру же требовалась поддержка генералов. Старый президент Гинденбург дышал на ладан, со дня на день ожидали его смерти, а это означало освобождение высшего поста в государстве. И лишь от армии, обладавшей нужным силовым ресурсом и авторитетом, зависело, кто его займёт: Гитлер или кто-то другой, а может быть вообще установлена военная диктатура или реставрирована монархия? К тому же не для того Гитлер так долго выстраивал контакты с промышленниками и банкирами, чтобы раскулачить их в пользу бедных однопартийцев.
Чувствуя свою силу, военные выставили Гитлеру ультиматум: или тот сам расправляется с Рёмом, или военные берут власть в свои руки, и тогда – конец нацистскому правлению. Гитлер ультиматум принял. Однако, судя по всему, Рёма изначально он убивать не собирался, намереваясь лишь отстранить от должности. Судьбу руководителя СА решили Геринг и Гиммлер, которые воспользовались гитлеровской паранойей и убедили фюрера в том, что «друг Рём» готовит заговор. В реальности не найдено никаких подтверждений, будто Рём реально готовил путч против Гитлера. С другой стороны, степень противоречий между ними всё нарастала, и возможно, поживи Рём ещё немного, заговор действительно бы возник.
Как бы то ни было, 30 июня и 1 июля расправа свершилась. Её жертвами стали около ста человек. Помимо лидеров СА, эсэсовцы уничтожили ряд ненацистских оппозиционеров: бывшего канцлера генерала Шляйхера, бывшего главу абвера генерала Бредова, бывшего комиссара Баварии фон Каппа, который некогда подавил Пивной путч (его вывезли в болото и забили кирками), консервативного публициста Эдгара Юлиуса Юнга и некоторых других.
К бесчестию офицеров рейхсвера те в массе своей спокойно восприняли бессудное убийство двух генералов, лживо объявленных к тому же «французскими шпионами». Один из здравомыслящих офицеров в отставке следующим образом прокомментировал произошедшее: «Если вы будете спокойно и бездеятельно смотреть на подобное, то вас рано или поздно постигнет та же участь». Ровно через десять лет его пророчество сбылось.
Устранив СА, армия вскоре получила ещё более грозного врага в лице СС, получивших статус самостоятельной структуры. Что же касается самих Штурмовых отрядов, то их роль после 1934 г. свелась к допризывной подготовке молодёжи, фактически они стали представлять собой аналог ДОСААФ. По этой причине СА, некогда бывшие грозным оружием нацистского террора, даже не были признаны «преступной организацией» на Нюрнбергском процессе.
Советская власть в Западной Германии
Поражение во Второй мировой войне, иностранная оккупация и ликвидация немецкой государственности как института при всех своих издержках открыли возможности для таких мысленных и практических экспериментов, о которых до того можно было только мечтать. Сложившееся постфактум представление о том, будто западные зоны оккупации Германии тяготели к капитализму, а восточная – к социализму, опирается на послезнание. Во второй половине 1940-х гг. всё выглядело далеко не так однозначно.
На первых порах обе ведущие партии западных зон – Социал-демократическая и Христианско-демократический союз, открыто призывали к строительству социализма. Социал-демократы даже не стали пересматривать свою партийную программу времён Веймарской республики, и до 1959 г. открыто считали своей конечной целью построение марксисткого общества, пусть и реформистским эволюционным путём. В Христианско-демократическом союзе в первые годы после войны также преобладала «левая фракция», которая приняла в 1947 г. Аленскую партийную программу. Эта программа начиналась следующими словами: «Капиталистическая экономическая система не сумела защитить государственных и социальных жизненных интересов немецкого народа». В качестве альтернативы авторы Аленской программы предлагали строительство «христианского социализма».
В своих исследованиях послевоенного немецкого общества историк Лутц Нитхаммер пришёл к выводу, что в первые послевоенные годы в Рурской области – главном индустриальном центре страны, фактически установилась необъявленная власть Советов. Никакого противодействия со стороны предыдущих руководителей предприятий не было: они либо непосредственно являлись нацистами, либо, как минимум, сотрудничали с ними, а потому при союзниках либо сидели по тюрьмам, либо были люстрированы. Рабочим Рура к тому же «повезло» с оккупантами: ими были британцы. Британские чиновники и офицеры, привыкшие к колониальным практикам «косвенного управления» мало интересовались, что там происходит на низовом уровне у «немецких папуасов», концентрируясь на вопросах более высокого уровня.
В условиях полного развала государства производственные Советы предприятий стали локальными органами исполнительной и законодательной власти. Пользуясь правовым вакуумом, эти Советы теоретически могли наделять себя любыми полномочиями. Выдача справок о денацификации, представление интересов предприятия перед оккупационными властями, найм на работу и увольнение с неё, снабжение продовольствием и предоставление коммунальных услуг – все эти вопросы фактически находились в сфере компетенций рабочих Советов Рурской области.
Однако это всесилие в условиях полного развала выхолостило политическое значение Советов. Всеобщий послевоенный голод и разруха привели к тому, что вместо вопросов о социализации и осуществления политической власти, Советы практически полностью были погружены в вопросы о том, как бы «достать» еды и угля, в том числе и нелегальным способом на «чёрном рынке». Как впоследствии писал один из авторов, «бекон» победил «социализацию».
В конце концов, к концу 1940-х гг. окно возможностей для построения социалистического общества в Западной Германии заметно сузилось. Конраду Аденауэру – представителю «правого крыла» в ХДС, удалось свернуть партию на рыночные рельсы. Создание ФРГ в 1949 г. означало возвращение института государства и, соответственно, сокращение компетенций производственных Советов. Вскоре они вернулись к привычной для себя роли контролирующих органов, надзирающих за выполнением работодателями своих социальных обязательств. Сами работодатели, кстати, тоже вернулись: денацификация быстро закончилась, и бывшие партайгеноссе въехали в свои прежние кабинеты.
Федеративная республика с тех пор развивалась как социально-ориентированная рыночная экономика, а социалистическая альтернатива так и осталась мысленным экспериментом.
Поражение во Второй мировой войне, иностранная оккупация и ликвидация немецкой государственности как института при всех своих издержках открыли возможности для таких мысленных и практических экспериментов, о которых до того можно было только мечтать. Сложившееся постфактум представление о том, будто западные зоны оккупации Германии тяготели к капитализму, а восточная – к социализму, опирается на послезнание. Во второй половине 1940-х гг. всё выглядело далеко не так однозначно.
На первых порах обе ведущие партии западных зон – Социал-демократическая и Христианско-демократический союз, открыто призывали к строительству социализма. Социал-демократы даже не стали пересматривать свою партийную программу времён Веймарской республики, и до 1959 г. открыто считали своей конечной целью построение марксисткого общества, пусть и реформистским эволюционным путём. В Христианско-демократическом союзе в первые годы после войны также преобладала «левая фракция», которая приняла в 1947 г. Аленскую партийную программу. Эта программа начиналась следующими словами: «Капиталистическая экономическая система не сумела защитить государственных и социальных жизненных интересов немецкого народа». В качестве альтернативы авторы Аленской программы предлагали строительство «христианского социализма».
В своих исследованиях послевоенного немецкого общества историк Лутц Нитхаммер пришёл к выводу, что в первые послевоенные годы в Рурской области – главном индустриальном центре страны, фактически установилась необъявленная власть Советов. Никакого противодействия со стороны предыдущих руководителей предприятий не было: они либо непосредственно являлись нацистами, либо, как минимум, сотрудничали с ними, а потому при союзниках либо сидели по тюрьмам, либо были люстрированы. Рабочим Рура к тому же «повезло» с оккупантами: ими были британцы. Британские чиновники и офицеры, привыкшие к колониальным практикам «косвенного управления» мало интересовались, что там происходит на низовом уровне у «немецких папуасов», концентрируясь на вопросах более высокого уровня.
В условиях полного развала государства производственные Советы предприятий стали локальными органами исполнительной и законодательной власти. Пользуясь правовым вакуумом, эти Советы теоретически могли наделять себя любыми полномочиями. Выдача справок о денацификации, представление интересов предприятия перед оккупационными властями, найм на работу и увольнение с неё, снабжение продовольствием и предоставление коммунальных услуг – все эти вопросы фактически находились в сфере компетенций рабочих Советов Рурской области.
Однако это всесилие в условиях полного развала выхолостило политическое значение Советов. Всеобщий послевоенный голод и разруха привели к тому, что вместо вопросов о социализации и осуществления политической власти, Советы практически полностью были погружены в вопросы о том, как бы «достать» еды и угля, в том числе и нелегальным способом на «чёрном рынке». Как впоследствии писал один из авторов, «бекон» победил «социализацию».
В конце концов, к концу 1940-х гг. окно возможностей для построения социалистического общества в Западной Германии заметно сузилось. Конраду Аденауэру – представителю «правого крыла» в ХДС, удалось свернуть партию на рыночные рельсы. Создание ФРГ в 1949 г. означало возвращение института государства и, соответственно, сокращение компетенций производственных Советов. Вскоре они вернулись к привычной для себя роли контролирующих органов, надзирающих за выполнением работодателями своих социальных обязательств. Сами работодатели, кстати, тоже вернулись: денацификация быстро закончилась, и бывшие партайгеноссе въехали в свои прежние кабинеты.
Федеративная республика с тех пор развивалась как социально-ориентированная рыночная экономика, а социалистическая альтернатива так и осталась мысленным экспериментом.
К 3 июля 1940 г. войска Южного фронта РККА достигли реки Прут, что означало окончательный переход Бессарабии и Северной Буковины под контроль СССР.
Бессарабия, которая с 1812 г. после очередной русско-турецкой войны принадлежала Российской империи, была аннексирована Румынией в 1918 г. после развала России. СССР никогда не признавал Бессарабию румынской территорией. На всех советских картах она была заштрихована как временно оккупированная.
Межвоенная Румыния являлась союзником Франции, но с усилением нацистской Германии и особенно после сдачи Чехословакии её правительство начало совершать реверансы в сторону Гитлера, не желая держать яйца в одной корзине. Тем не менее осенью 1939 г. именно через румынскую территорию спасались отступавшие польские войска, которые затем морем отправлялись на Запад, чтобы продолжить борьбу против Германии. Однако после разгрома Франции в июне 1940 г. Румыния осталась без внешнеполитической «крыши». Этим воспользовался Сталин, который ещё в августе 1939 г. при заключении пакта с Германией обговорил возможность присоединения Бессарабии к СССР.
26 июня Румынии был выдвинут ультиматум с требованием передать Советскому Союзу Бессарабию и Северную Буковину, которая в отличие от Бессарабии никогда в состав Российской империи не входила и до Первой мировой войны являлась австрийской территорией. После консультаций с Германией румынское правительство незадолго до истечения ультиматума в ночь на 28 июня согласилось принять советские условия. Подразделения РККА перешли границу и в начале июля полностью установили контроль над присоединёнными землями. Отступавшие румынские войска по пути к новым границам устроили целый ряд погромов и массовых грабежей местного населения.
Румыния без боя лишилась 17% своей территории и 19% населения (3,8 млн. человек). Присоединение вызвало разнонаправленные миграционные потоки. 70 тыс. человек бежали вслед за румынской армией, и одновременно до 150 тыс. переехали из Румынии на новые советские территории. Преимущественно это были уроженцы здешних мест, работавшие в других частях Королевства, и евреи, которые бежали из антисемитской Румынии, считая советскую власть более «проеврейской». К осени по договорам с Германией были вывезены до 120 тыс. бессарабских и буковинских немцев, живших здесь с первой половины XIX в. Они стали поселенцами-колонистами на оккупированных территориях Польши.
В целом, никакого сочувствия Румыния не вызывает. То, что она в 1918 г. откусила кусок русской территории, воспользовавшись крахом России, сложно ставить в вину – свои корыстные национальные интересы румынские элиты соблюли, пусть и за счёт союзника, спасшего их от полного разгрома в 1916/1917 гг. Впрочем, в мемуарах Гинденбурга сказано, что румыны в конце 1918 г. открыто благодарили уходящие немецкие войска «за освобождение от русского ига». В межвоенной Бессарабии русская культура всячески вычищалась, русский язык вытеснялся из всех сфер государственной и общественной жизни. Наконец, с начала 1938 г. Румыния являлась однопартийной фашистской диктатурой во главе с королём Каролем II. Было бы кому сочувствовать.
Бессарабия, которая с 1812 г. после очередной русско-турецкой войны принадлежала Российской империи, была аннексирована Румынией в 1918 г. после развала России. СССР никогда не признавал Бессарабию румынской территорией. На всех советских картах она была заштрихована как временно оккупированная.
Межвоенная Румыния являлась союзником Франции, но с усилением нацистской Германии и особенно после сдачи Чехословакии её правительство начало совершать реверансы в сторону Гитлера, не желая держать яйца в одной корзине. Тем не менее осенью 1939 г. именно через румынскую территорию спасались отступавшие польские войска, которые затем морем отправлялись на Запад, чтобы продолжить борьбу против Германии. Однако после разгрома Франции в июне 1940 г. Румыния осталась без внешнеполитической «крыши». Этим воспользовался Сталин, который ещё в августе 1939 г. при заключении пакта с Германией обговорил возможность присоединения Бессарабии к СССР.
26 июня Румынии был выдвинут ультиматум с требованием передать Советскому Союзу Бессарабию и Северную Буковину, которая в отличие от Бессарабии никогда в состав Российской империи не входила и до Первой мировой войны являлась австрийской территорией. После консультаций с Германией румынское правительство незадолго до истечения ультиматума в ночь на 28 июня согласилось принять советские условия. Подразделения РККА перешли границу и в начале июля полностью установили контроль над присоединёнными землями. Отступавшие румынские войска по пути к новым границам устроили целый ряд погромов и массовых грабежей местного населения.
Румыния без боя лишилась 17% своей территории и 19% населения (3,8 млн. человек). Присоединение вызвало разнонаправленные миграционные потоки. 70 тыс. человек бежали вслед за румынской армией, и одновременно до 150 тыс. переехали из Румынии на новые советские территории. Преимущественно это были уроженцы здешних мест, работавшие в других частях Королевства, и евреи, которые бежали из антисемитской Румынии, считая советскую власть более «проеврейской». К осени по договорам с Германией были вывезены до 120 тыс. бессарабских и буковинских немцев, живших здесь с первой половины XIX в. Они стали поселенцами-колонистами на оккупированных территориях Польши.
В целом, никакого сочувствия Румыния не вызывает. То, что она в 1918 г. откусила кусок русской территории, воспользовавшись крахом России, сложно ставить в вину – свои корыстные национальные интересы румынские элиты соблюли, пусть и за счёт союзника, спасшего их от полного разгрома в 1916/1917 гг. Впрочем, в мемуарах Гинденбурга сказано, что румыны в конце 1918 г. открыто благодарили уходящие немецкие войска «за освобождение от русского ига». В межвоенной Бессарабии русская культура всячески вычищалась, русский язык вытеснялся из всех сфер государственной и общественной жизни. Наконец, с начала 1938 г. Румыния являлась однопартийной фашистской диктатурой во главе с королём Каролем II. Было бы кому сочувствовать.
3 июля 1940 г. де-факто началась последняя англо-французская война
Одним из ключевых пунктов франко-германского перемирия, подписанного 22 июня 1940 г., являлось то, что французский ВМФ полностью оставался под контролем Франции. От него требовалось лишь разоружиться во французских портах под контролем немецких и итальянских наблюдателей. Гитлер боялся требовать передачи французского флота Германии, так как у Рейха не было людских резервов, чтобы оснастить корабли собственными подготовленными экипажами, а давление на французов могло привести лишь к тому, что те увели бы корабли в Великобританию и продолжили войну против Германии. Сохранение флота под контролем нейтральной Франции виделось немцам оптимальным вариантом.
Однако премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль имел собственное мнение по этому вопросу. Он полагал, что немцам верить нельзя, и рано или поздно те всё равно предпримут попытку захватить французские суда. Чтобы этого не произошло, французов следовало либо убедить сдать суда британцам, либо потопить их любой ценой. Проигнорировав мнение собственных адмиралов, указывавших, что большая часть французского флота находится вне досягаемости немцев, Черчилль отдал приказ о проведении операции «Катапульта».
3 июля 1940 г. были захвачены французские корабли, находившиеся в портах Великобритании и в Гибралтаре, интернирована эскадра, располагавшаяся в Александрии, и максимально брутально потоплена эскадра в алжирском Мерс-эль-Кебире. В ходе последней боевой операции жертвами вчерашних союзников-англичан стали 1300 французских моряков. Грустный факт состоял в том, что внутренние инструкции французов требовали ни при каких условиях не допустить перехода кораблей под контроль немцев, либо выведя суда за пределы досягаемости Рейха, либо затопив их. Таким образом, «Катапульта», как и предупреждали Черчилля его собственные адмиралы, изначально не имела смысла.
В итоге погром французского флота со стороны недавнего союзника привёл лишь к тому, что Франция разорвала дипломатические отношения с Великобританией, установившийся вскоре режим Виши получил внутреннюю легитимацию, как защитник от «английской агрессии», а отношения Франции с Германией стали более тесными. Черчилль практически на ровном месте приобрёл для Британии дополнительного врага. С другой стороны, стоит отметить, что столь отмороженное поведение доказало решимость Лондона идти до конца. Это произвело большое впечатление в США, где убедились, что британцев можно поддерживать против Рейха, и те не «сольются».
Последующие вишистско-английские отношения можно описать фразой «ни войны, ни мира». Официально война между правительствами никогда не объявлялась. Однако де-факто англо-французская война шла с 1940 по 1942 гг. Англичане справедливо опасались, что вишистские колонии могли так или иначе использоваться державами Оси, а потому стремились либо захватить их сами, либо помогали голлистам из «Свободной Франции» (французская Гражданская война 1940/44 гг. – тоже один из малоизвестных у нас эпизодов Второй мировой). В сентябре 1940 г. вишисты успешно отбили англо-голлистское вторжение в сенегальском Дакаре и в ответ бомбили Гибралтар. Однако уже в ноябре того же года голлисты при поддержке британского флота успешно захватили Габон в Экваториальной Африке. В июне/июле 1941 г. британцы захватили французские Сирию и Ливан. С мая по октябрь 1942 г. британцы вели бои с французами за контроль над Мадагаскаром.
Кульминация наступила в ноябре 1942 г., когда вишистские войска в Северной Африке добровольно перешли на сторону американцев (США поддерживали с Виши официальные дипломатические отношения до конца 1942 г., как, кстати, и СССР до июня 1941 г.). Гитлер после этого потерял интерес к вишистскому нейтралитету и приказал оккупировать Юг Франции. Выполняя директиву 1940 г., французы в ответ затопили остатки своего флота в Тулоне, чтобы тот не достался немцам. После оккупации всей территории Франции суверенитет вишистского режима оказался условным, а последние вишистские колонии добровольно перешли на сторону Союзников.
Одним из ключевых пунктов франко-германского перемирия, подписанного 22 июня 1940 г., являлось то, что французский ВМФ полностью оставался под контролем Франции. От него требовалось лишь разоружиться во французских портах под контролем немецких и итальянских наблюдателей. Гитлер боялся требовать передачи французского флота Германии, так как у Рейха не было людских резервов, чтобы оснастить корабли собственными подготовленными экипажами, а давление на французов могло привести лишь к тому, что те увели бы корабли в Великобританию и продолжили войну против Германии. Сохранение флота под контролем нейтральной Франции виделось немцам оптимальным вариантом.
Однако премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль имел собственное мнение по этому вопросу. Он полагал, что немцам верить нельзя, и рано или поздно те всё равно предпримут попытку захватить французские суда. Чтобы этого не произошло, французов следовало либо убедить сдать суда британцам, либо потопить их любой ценой. Проигнорировав мнение собственных адмиралов, указывавших, что большая часть французского флота находится вне досягаемости немцев, Черчилль отдал приказ о проведении операции «Катапульта».
3 июля 1940 г. были захвачены французские корабли, находившиеся в портах Великобритании и в Гибралтаре, интернирована эскадра, располагавшаяся в Александрии, и максимально брутально потоплена эскадра в алжирском Мерс-эль-Кебире. В ходе последней боевой операции жертвами вчерашних союзников-англичан стали 1300 французских моряков. Грустный факт состоял в том, что внутренние инструкции французов требовали ни при каких условиях не допустить перехода кораблей под контроль немцев, либо выведя суда за пределы досягаемости Рейха, либо затопив их. Таким образом, «Катапульта», как и предупреждали Черчилля его собственные адмиралы, изначально не имела смысла.
В итоге погром французского флота со стороны недавнего союзника привёл лишь к тому, что Франция разорвала дипломатические отношения с Великобританией, установившийся вскоре режим Виши получил внутреннюю легитимацию, как защитник от «английской агрессии», а отношения Франции с Германией стали более тесными. Черчилль практически на ровном месте приобрёл для Британии дополнительного врага. С другой стороны, стоит отметить, что столь отмороженное поведение доказало решимость Лондона идти до конца. Это произвело большое впечатление в США, где убедились, что британцев можно поддерживать против Рейха, и те не «сольются».
Последующие вишистско-английские отношения можно описать фразой «ни войны, ни мира». Официально война между правительствами никогда не объявлялась. Однако де-факто англо-французская война шла с 1940 по 1942 гг. Англичане справедливо опасались, что вишистские колонии могли так или иначе использоваться державами Оси, а потому стремились либо захватить их сами, либо помогали голлистам из «Свободной Франции» (французская Гражданская война 1940/44 гг. – тоже один из малоизвестных у нас эпизодов Второй мировой). В сентябре 1940 г. вишисты успешно отбили англо-голлистское вторжение в сенегальском Дакаре и в ответ бомбили Гибралтар. Однако уже в ноябре того же года голлисты при поддержке британского флота успешно захватили Габон в Экваториальной Африке. В июне/июле 1941 г. британцы захватили французские Сирию и Ливан. С мая по октябрь 1942 г. британцы вели бои с французами за контроль над Мадагаскаром.
Кульминация наступила в ноябре 1942 г., когда вишистские войска в Северной Африке добровольно перешли на сторону американцев (США поддерживали с Виши официальные дипломатические отношения до конца 1942 г., как, кстати, и СССР до июня 1941 г.). Гитлер после этого потерял интерес к вишистскому нейтралитету и приказал оккупировать Юг Франции. Выполняя директиву 1940 г., французы в ответ затопили остатки своего флота в Тулоне, чтобы тот не достался немцам. После оккупации всей территории Франции суверенитет вишистского режима оказался условным, а последние вишистские колонии добровольно перешли на сторону Союзников.
В годы необъявленной англо-французской войны вишистская пропаганда прилагала усилия для разъяснения французам сути противостояния.
Помимо «свежих» воспоминаний о Мерс-эль-Кебире, Дакаре и Сирии, а также опыта воздушных бомбардировок и морской блокады, использовались отсылки к героям французской истории, сражавшихся против англичан, прежде всего к Жанне д’Арк и Наполеону.
Также в глаза бросаются прямые визуальные утверждения, будто за англичанами стоят вездесущие евреи и масоны.
Помимо «свежих» воспоминаний о Мерс-эль-Кебире, Дакаре и Сирии, а также опыта воздушных бомбардировок и морской блокады, использовались отсылки к героям французской истории, сражавшихся против англичан, прежде всего к Жанне д’Арк и Наполеону.
Также в глаза бросаются прямые визуальные утверждения, будто за англичанами стоят вездесущие евреи и масоны.