По неподтверждённой версии 2 декабря 1941 г. моторизованный патруль 62-го панцер-пионерного батальона 2-й танковой дивизии 40-го моторизованного корпуса 4-й танковой группы Вермахта на несколько часов занял ж/д станцию Химки. Это стало high water mark немецкой армии под Москвой – до Кремля оставалось каких-то 20 км. К счастью, к тому моменту Вермахт был уже настолько измотан, что у него не нашлось резервов, чтобы бросить их в открывшийся прорыв. Через три дня, 5 декабря, началось русское контрнаступление.

2 декабря 1939 г. СССР заключил «Договор о взаимопомощи и дружбе» с «Финляндской Демократической Республикой» – марионеточным просоветским правительством, созданным за день до этого на оккупированных финских территориях.

Согласно условиям договора, СССР дарил Финляндии 70 тыс. квадратных километров карельской тайги в обмен на 4 тыс. квадратных километров на Карельском перешейке, примыкавших к Ленинграду. Шесть островов в Финском заливе и два полуострова на побережье Северного Ледовитого океана Советы покупали, полуостров Ханко западнее Хельсинки брали в аренду для строительства военной базы. На этом какая-то осмысленная деятельность ФДР закончилась. В марте 1940 г. СССР, получив ещё больше территорий (ценой жизней 126 тыс. своих солдат и офицеров), распустил марионеточное правительство за ненадобностью.

Смотреть карту в высоком разрешении: https://blogs.helsinki.fi/chartarum-amici/files/2016/12/uitto1.jpg

Евреи в Российской империи

Политику Романовых по отношению к евреям нельзя сводить исключительно к гонениям и дискриминации. С конца XVIII по начало XX вв. имперские элиты совершили несколько разворотов в «еврейской политике».

Начнём с того, что в промежуток с Первого раздела Польши в 1772 г. и до последующих разделов в 1790-х гг., когда в состав империи впервые вошло крупное еврейское сообщество (до 50 тыс. человек), положение евреев в России напротив было наиболее привилегированным в Европе. В поздней Речи Посполитой еврейское самоуправление ограничивалось, в то время как Екатерина II, напротив, восстановила широкие полномочия кагалов. Евреи получили право избираться и быть избранными в органы городского самоуправления. Закон 1780 г. предписывал евреям записаться либо в купеческое, либо в мещанское сословие и означал полную эмансипацию, причём еврейские купцы получали эксклюзивное право переезда между городами, чего были лишены купцы других национальностей. Фактически, 1780-е гг. были «золотым веком» новоявленного российского еврейства.

Возможно, ассимиляция евреев в России прошли бы куда быстрее и менее драматично, если бы Первый раздел Речи Посполитой так и остался первым и последним. Однако по результатам двух последующих разделов в состав России вошли ещё до 700 тыс. новых еврейских поданных, и эту массу уже невозможно было интегрировать в один присест. Черта оседлости, за пределы которой евреям не разрешалось выезжать, была установлена в 1804 г., но, справедливости ради, она на первых порах даже расширила территорию, доступную для проживания евреев: к бывшим землям Речи Посполитой добавились Малороссия, Новороссия и до 1830-х гг. Астрахань. Лишив евреев избирательных прав в городах, власти тем не менее не стали посягать на общинное самоуправление кагалов. В целом, при Александре I за исключением стимулирования ограниченной еврейской сельскохозяйственной колонизации Новороссии центр не пытался влезать в еврейские дела.

Разворот произошёл при Николае I, который силой попытался эмансипировать евреев и интегрировать их в имперскую систему: на евреев была распространена рекрутская повинность, отменены кагалы и создана новая система школьного светского образования. Всё это естественно встретило бешенное сопротивление со стороны закрытого традиционалистского еврейского сообщества. Эмансипация (правда, более мягкая) продолжилась и усилилась при Александре II, начиная с которого любой иудей – обладатель «полезных» с точки зрения государства профессий (купец 1-й гильдии, обладатель высшего образования, врач и т.д.), получил право легально жить, где захочет. В 1860/70-х гг. Россия была наиболее близка к тому, чтобы вслед за Габсбургской монархией отменить все ограничения для евреев и начать их массовую эмансипацию, к чему призывали наиболее влиятельные русские националисты, вроде Каткова. Не произошло этого по комплексным причинам, которые нельзя свести сугубо к «еврейскому вопросу»: для эмансипации ход и размах либеральных реформ во всей империи должны были быть куда более глубокими, чем это было на самом деле (Алексей Миллер считает, что логика реформ во многом была деформирована Польским восстанием 1863 г.).

Перелом произошёл при Александре III., когда имперские элиты развернули политику эмансипации на 180 градусов. Образ успешного безжалостного предприимчивого еврея-капиталиста, который грозил уничтожить ещё неоперившееся слабое русское предпринимательство (в расчёт брались чрезвычайные успехи евреев на ниве капитализма в Германии и Австро-Венгрии), настолько испугал общество, что эмансипации евреев наоборот начали ставить палки в колёса. В течение 1880-х гг. евреям запретили селиться в сельской местности, ограничили их торговлю, ввели процентную норму в учебных заведениях. Это убило зачатки лояльности к власти со стороны уже ассимилированных евреев и привело к наплыву еврейской молодёжи в революционные организации. Если в начале 1870-х гг. евреи составляли до 5% революционеров, что соответствовало их доле в населении, то уже к концу 1880-х гг. евреями являлись до 40% революционеров.

​​Время как социальный конструкт

Прочитал работу Алейды Ассман «Распалась связь времён? Взлёт и падение темпорального режима Модерна», изданную в оригинале в 2013 г. и переведённую на русский язык в издательстве «Новое литературное обозрение» в 2017 г. Книга теоретизирует подход к рассмотрению времени и его составных частей – прошлого, настоящего и будущего, как ещё одних социальных конструктов, изобретаемых и переизобретаемых человечеством на протяжении всей своей истории.

Человек Древности, Античности или Средневековья, как бы это не показалось нам странным, чувствовал время и воспринимал себя в нём совсем не так, как мы. В реалиях традиционного общества фактически отсутствовало разделение на привычные нам три временные стадии: какой смысл в прошлом, настоящем или будущем, если время циклично и всё, что было в прошлом, либо повторяется в настоящем, либо повторится в будущем? Легитимацию своих действий, если это вдруг почему-то оказывалось нужным, люди преимущественно находили в прошлом, и именно ссылками на него обосновывали свои претензии. О какой-либо исторической науке или систематизированном музейном деле говорить не приходилось в том числе и потому, что прошлого как такого не было: то, что было, и так должно было вернуться, а потому не требовало критической рефлексии или целенаправленного сохранения.

Этот традиционный темпоральный режим разъедался постепенно. Сначала иудеи вместо многих богов обрели одного Бога, поселившегося на Небе, а потому оставившего природу на откуп людям. Затем христианство принесло идею о линейном и, следовательно, конечном времени. Изобретение механических часов к XIV в. привело к распространению идеи об универсальном времени, общем для всех. Порождённый Реформацией пуританский культ впервые стал рассматривать время земной жизни как самостоятельную ценность, а не как преддверие перед чем-то большим.

По мнению Рейнхарда Козеллека, на которого ссылается автор, ключевое пограничье в восприятии времени произошло приблизительно в 1770 г. Этот перелом исследователь окрестил «седловинным временем». Количественная совокупность интеллектуальных и научно-технических достижений, накопленных европейцами к Эпохе Просвещения, привели к качественной трансформации восприятия времени. «Истории» – набор локальных поучительных баек превратился в единую «Историю», лежащую на общей для всех хронологической линии. Тоже самое произошло с «искусствами», превратившимися в «Искусство», а также с «народами», каждый из которых стал конкретным «Народом». Время и действующие в нём акторы получили субъектность, а значит и уникальность. Эта уникальность разрушила представления о циклическом времени и обусловила отказ от поиска легитимации в прошлом, устремив взоры к будущему. На следующие два столетия темпоральный режим Модерна стал определяться утопиями прогресса. Прошлое было сепарировано от настоящего и будущего, и без особых сожалений отдано историкам и музейным работникам.

Новый перелом произошёл где-то в районе 1980-х гг., и стал достоверно ощущаться, начиная с двухтысячных. Как и в случае с «седловинным временем» новый качественный переход не был связан с каким-то конкретным событием. Скорее сошлись несколько факторов: нефтяной кризис 1970-х гг, конец «Холодной войны», страх глобального потепления, издержки глобализации, всеобщая компьютеризация, новая мемориальная культура об ужасах прошлого и много чего ещё. Одним словом, идея прогресса потеряла свою привлекательность, а оптимизм по поводу будущего на Западе вовсе сошёл на нет. Часть коллег Ассман видит в этом трагедию и культурную патологию. Сама же Ассман полагает, что нынешняя ситуация является не более чем корректировкой изначально патологического темпорального режима Модерна, нацеленного исключительно на прогресс любой ценой, не считаясь ни с какими издержками и жертвами. Современное состояние темпоральной неопределённости Ассман предлагает использовать для рефлексии над прошлым и выработки на её основе рецептов более поступательного и ответственного движения вперёд без издержек предыдущей темпоральной эпохи.

Карта союзной оккупации Рейнской области после Первой мировой войны

В оккупации принимали участие французские, британские, бельгийские и до 1923 г. американские войска. Оккупация должна была длиться 15 лет с постепенным выводом союзных войск каждые 5 лет в зависимости от «сговорчивости» немцев в вопросе о выплате репараций. Судьба Саарской области, находившейся под управлением Лиги Наций, должна была решиться также в 1935 г. на референдуме.

Во второй половине 1920-х гг. министр иностранных дел Германии Густав Штреземан сумел настолько улучшить отношения с бывшими противниками, что оккупационные войска были полностью выведены уже в 1930 г. Впрочем, к тому моменту Штреземан уже умер, поэтому празднования «освобождения Рейна» проходили под нарративом, который условно можно охарактеризовать как «1914 – 1918: можем повторить». Однако празднования оказались смазаны тем обстоятельством, что в Кобленце под тяжестью празднующей толпы обвалился мост, и четыре десятка человек утонули.

На стриме у «Грозы» рассказываю про Венгерскую Советскую республику, Белу Куна и Миклоша Хорти

https://youtu.be/nHjQYdiW58A

7 декабря 1941 г., радиосигнал "Тора! Тора! Тора!" возвестил о начале Тихоокеанской войны.

Газета "Los Angeles Examiner" предупреждала читателей об опасности японского нападения ещё осенью 1937 г. Особенно подробно описаны сценарии гипотетических бомбардировок Лос-Анджелеса и Сан-Франциско.

Смотреть карту в высоком разрешении: https://external-preview.redd.it/QkdwsIEg_Inv1Mzn4sEUOTT3cVsJA72Lu6Yivqs2JIM.jpg?auto=webp&s=73e1f2e3a57b0e0fd5a072a8c950e6eae8600035

8 декабря 1941 г. президент Рузвельт на совместной сессии Конгресса произнёс одну из самых ярких речей в американской истории - «Речь позора» («Infamy Speech»). Позором для Америки являлось то, что та прошляпила Перл-Харбор. В конце своего выступления президент объявил, что Соединённые Штаты Америки и Японская империя отныне пребывают в состоянии войны.

https://www.youtube.com/watch?v=lK8gYGg0dkE

​​«Та, которая не голосовала»

8 декабря 1941 г., спустя полчаса после того, как Рузвельт произнёс свою «Infamy Speech», Конгресс почти единогласно проголосовал за объявление войны Японии.

Единственным человеком, голосовавшим против, была Джанет Рэнкин – член Палаты представителей от Монтаны. Она являлась пацифисткой, суфражисткой и первой женщиной, избранной в Конгресс США – это произошло в 1917 г., за три года до того, как женщины получили право голоса на федеральном уровне (до этого женское избирательное право существовало лишь в отдельных штатах). В том же году она стала одной из 56 членов Конгресса, кто голосовал против вступления США в Первую мировую. Спустя четверть века Рэнкин подтвердила свою позицию принципиальной пацифистки: «Как женщина, я не могу идти на войну, и я отказываюсь отправлять кого-либо еще».

Сразу же после голосования за ней погналась толпа журналистов, требуя объяснений. Конгрессвумен пришлось прятаться в телефонной будке и ожидать прибытия наряда полиции, который сопроводил Рэнкин в её кабинет. Подвергнутая всеобщему остракизму, Рэнкин не выставляла свою кандидатуру на перевыборах и ушла из Конгресса в 1943 г. Впрочем, дожила она до 1973 г. и ещё успела погреться в лучах славы на волне антивоенного движения 1960-х гг.

До самой смерти Рэнкин ни разу не сожалела о своей позиции 8 декабря 1941 г, подчёркивая, что когда её переизбирали в 1940 г., все знали об её пацифизме. Есть мнение, что в тот день, вероятно, ещё сотня мужчин-конгрессменов хотели бы проголосовать так же как она (как никак изоляционистские настроения в Штатах в межвоенное время были очень сильны), но ни у кого, кроме этой женщины, не хватило духу пойти наперекор общественному мнению и позиции Президента.

Ровно за год до начала Тихоокеанской войны (или как её окрестили в Японии "Великой Восточно-азиатской войны"), 8 декабря 1940 г., газета "Baltimore American" выпустила карту, на которой демонстрировался конфликт интересов между Японией и Соединёнными Штатами.

Красной границей обозначена сфера интересов Японии, белой - сфера интересов США. Особое внимание на карте уделено двум важнейшим военно-морским базам США на Тихом океане: Маниле на Филиппинах и Перл-Харбору на Гавайях.

Смотреть карту в высоком разрешении: https://www.davidrumsey.com/luna/servlet/detail/RUMSEY~8~1~295520~90066168:Pacific-Rule-Threatens-Peace-

Объявление войны Соединёнными Штатами

За свою более чем двухвековую историю Соединённые Штаты участвовали в несметном количестве военных конфликтов. Однако формально США воевали лишь 5 раз. Дело в том, что согласно Конституции лишь Конгресс имеет право «объявлять войну», и воспользовался он этим правом за всю историю лишь 8 раз в отношении 11 государств: в 1812 г. против Великобритании, в 1846 г. против Мексики, в 1898 г. против Испании, в апреле 1917 г. против Германии, в декабре того же года против Австро-Венгрии, 8 декабря 1941 г. против Японии, 11 декабря того же года против Германии и Италии, и наконец, 5 июня 1942 г. против Венгрии, Болгарии и Румынии.

Около десяти раз Конгресс разрешал Президенту использовать военную силу без формального объявления войны. Самыми известными примерами такого рода являются Берберийские войны в начале XIX в., интервенция в Мексику в 1914 г., война во Вьетнаме, война в Персидском заливе, Иракская война и Война с терроризмом.

В 7 случаях Президент использовал войска на основании резолюций Совета безопасности ООН, как например, в Корее, в Югославии или в Ливии, что также позволило избежать формальной декларации Конгресса о начале войны.

Конфликты с индейцами, многочисленные интервенции в Латинскую Америку и колониальные кампании в Азии на рубеже XIX/XX вв. обходились без непосредственного обращения к Конгрессу и регулировались в административном порядке. Гражданская война 1861 – 1865 гг. с точки зрения победившей стороны не являлась войной против иностранного государства, а представляла собой подавление внутреннего мятежа.

Война во Вьетнаме оказала большое влияние на все сферы американского общества, в том числе и на правоприменительную практику в отношении военных конфликтов. Конгресс, наученный горьким опытом, что бывает, когда единожды даёшь исполнительной власти бесконтрольное право распоряжаться вооружёнными силами и отправлять их куда заблагорассудится, принял в 1973 г. «Резолюцию о военных полномочиях». Согласно ей, у Президента отныне есть возможность отправлять куда-либо войска без санкции Конгресса лишь на 60 дней, после чего солдат либо нужно выводить в месячный срок, либо испрашивать разрешения Конгресса на продолжение боевых действий.

В следующие четверть века президенты, исполнительная власть которых значительно ослабла после Вьетнама и Уотергейта, старались заручаться поддержкой Конгресса при проведении военных кампаний. На обострение отношений с Конгрессом пошёл Билл Клинтон, который в 1999 г. «перебомбил» Югославию сверх установленных 60 дней.

Усиление исполнительной власти произошло после 9/11. Всего через три дня после теракта Конгресс практически единогласно проголосовал за «Разрешение на применение военной силы против террористов» (AUMF). Фактически это разрешение дало карт-бланш исполнительной власти на использование американских вооружённых сил по всему миру под предлогом «борьбы с терроризмом».

Впрочем, Конгресс, начиная с 2010-х гг., достаточно активно, апеллируя к «Резолюции о военных полномочиях», ставит излишне воинственным президентам палки в колёса. Много крови выпили Обаме, который в 2011 г. пошёл по стопам Клинтона и вообще проигнорировал сроки, установленные «Резолюцией», утверждая, что американские войска действуют в рамках операции НАТО, а значит «это другое». Через два года Конгресс отказал Обаме использовать вооружённые силы в Сирии, впрочем, и Обаме, и впоследствии Трампу это не помешало всё равно вести военные операции в этой стране. В 2019 и 2020 гг. Конгресс попытался заблокировать участие США в Йеменской войне и в бомбардировках Ирана соответственно, но Трамп в обеих случаях наложил вето, которые так и не были преодолены в Сенате. Бодание между исполнительной и законодательной властями в Соединённых Штатах за приоритетное право в проведении военных операций и контроле над ними остаётся одним из проявлений сдержек и противовесов в американской политической системе.

​​11 декабря 1941 г. Адольф Гитлер принял одно из самых тупых и необъяснимых решений в своей жизни. Объявил войну Соединённым Штатам.

По свидетельствам всех очевидцев, имевших возможность наблюдать Гитлера в декабре 1941 г., это решение было принято им единолично без предварительных консультаций с ближайшим окружением, буквально «на эмоциях». Германия не имела никаких юридических обязательств вступать в войну на стороне Японии. Несмотря на то, что в ноябре 1941 г. Гитлер на словах пообещал японскому послу выступить единым фронтом против США, никаких обязательств он не подписывал. Условия Трёхстороннего пакта 1940 г. предполагали военную поддержку страны-союзницы лишь в случае агрессии против неё, но не в случае агрессии со стороны самой державы-союзницы. Тем не менее Гитлер практически сразу же после получения известий об атаке на Перл-Харбор принял решение объявить войну Америке. Почему же он решил так поступить? Однозначного ответа на этот вопрос быть не может, так как Гитлер в дальнейшем об этом не упоминал, а после апреля 1945 г. его черепушка не была предрасположена к откровениям. Исследователям остаётся только гадать.

Стоит сказать, что несмотря на формальное сохранение нейтралитета, де-факто США в течение 1941 г. уже втягивались в войну на стороне Великобритании. В соответствии с политикой «Арсенала демократии» Штаты развернули широкомасштабную экономическую помощь британцам по ленд-лизу. Американский флот начал сопровождать конвои с грузами до Британских островов, а в июле 1941 г. американские войска сменили британский оккупационный контингент в Исландии, ещё больше расширив зону безопасности для британских конвоев. Уже весной 1941 г. начались первые боестолкновения между американскими кораблями и немецкими подлодками, которые к зиме вылились в необъявленную войну. Вполне возможно, что не объяви Гитлер войну в декабре 1941 г., через пару месяцев произошла бы очередная «Лузитания», и официальная война всё равно была бы объявлена.

С другой стороны, нет никаких гарантий, что без инициативы Гитлера Рузвельту удалось бы склонить изоляционистское общественное мнение Штатов к тому, чтобы Америка первой объявила войну Германии. Объявление войны Японии после 7 декабря было совершенно понятным, но ничего похожего на Перл-Харбор в американо-германских отношениях не было. С рациональной точки зрения Гитлеру следовало бы продолжать игнорировать инциденты в Атлантике и радоваться тому, что всё внимание Америки отвлечено на Тихоокеанский театр военных действий. Необходимость вести войну на один фронт с Японией, возможно, заставила бы американцев снизить объёмы помощи Великобритании в Европе, сконцентрировавшись на Азии. Но вместо этого Гитлер решил добавить себе ещё одного противника, и без того уже имея в их числе Британскую империю и СССР. Советники Гитлера при этом поражались чудовищному невежеству фюрера, полагавшему, будто США представляли собой не более чем страну изнеженных декадентов, состоявшую наполовину из негров, наполовину из евреев. Ни финансовый, ни промышленный, ни военный потенциал Штатов Гитлер в расчёт не брал и не верил, что у американцев в этих сферах может получиться что-то годное.

Согласно ещё одной точке зрения, Гитлер объявил войну Америке, чтобы отвлечь внимание немцев от краха «Барбароссы» на Восточном фронте. Возможно, что объявлением войны ещё одному могущественному противнику Гитлер как бы хотел показать миру, что он всё равно продолжает держать инициативу в своих руках, и может открывать столько новых фронтов, сколько захочет. Наконец, публицист Себастьян Хаффнер утверждал, что объявление войны Америке означало скрытое признание Гитлером невозможности достичь победы после неудачи под Москвой, а потому было не более чем реализацией принципа «погибать, так с музыкой».

Как бы то ни было, 11 декабря 1941 г. Адольф Гитлер взошёл на трибуну в Кролль-опере и перед рейхстагом объявил о том, что добавил к числу противников Германии ещё одну великую державу. Отныне Германия волей своего невменяемого фюрера воевала фактически одна против всего мира, и её поражение становилось лишь делом времени.

Зачем ворошить прошлое и стоит ли бояться «гражданской войны памяти» в России.

https://youtu.be/5yrW6kNJAD8

Рассказываю, почему нужно прорабатывать травматическое прошлое, кто виноват в красном терроре и как государство должно вести политику в отношении исторической памяти.

— Что такое «миф основания», как он менялся на протяжении русской истории, какие «мифы основания» есть у других стран.

— Может ли государство влиять на память общества об исторических событиях и какие меры допустимы.

— Чем опасно замалчивание и переписывание исторических фактов.

— Почему нынешней власти выгодно не говорить о преступлениях советского руководства.

— Почему важно не допускать коллективной ответственности за преступления прошлого.

Поделитесь этим видео в соцсетях, подписывайтесь на мой канал.

В наших силах сохранить свою историю.

Почему было тяжело судить ГДРовскую верхушку?

После воссоединения Германии в 1990 г. власти Федеративной республики арестовали и посадили на скамью подсудимых ряд высокопоставленных деятелей коммунистического режима, обвинив тех в отдаче преступных приказов, касавшихся стрельбы по беженцам, прежде всего по тем, кто пытался пересечь Берлинскую стену. Однако обвинение в ходе судебных процессов столкнулось с крайне неприятной для себя проблемой правового характера.

Так уж вышло, что начиная с XIX в. под влиянием Эпохи Просвещения всякое европейское государство, мнящее себя «цивилизованным», берёт на себя обязательства быть «правовым государством». Одним из фундаментальных принципов «правового государства» является принцип «nulla poena sine lege» – «нет наказания без закона». Иными словами, в правовом государстве Модерна нельзя наказывать за то, что в момент совершения деяния не являлось противозаконным.

Данное обстоятельство использовалось и используется критиками Нюрнбергского процесса, мол, подсудимых на нём осудили по тем нормам, которые были приняты странами-союзницами лишь летом 1945 г., то есть уже после того, как прописанные в Уставе Международного военного трибунала преступления были совершены. Впрочем, общепризнанная трактовка Нюрнбергского процесса гласит, что он как раз являлся законным прецедентом и легитимной реакцией на неслыханные доселе преступления нацистского режима. В конце концов, именно Нюрнберг стал родоначальником международного уголовного права, в результате чего началась продолжающаяся до сих пор деконструкция вестфальского миропорядка. Принцип суверенитета отныне условен: если в вестфальской системе то, что происходит внутри государства, касается только этого государства и никого более, то в начавшейся с Нюрнберга поствестфальской эре дела обстоят совсем по-другому. Теперь официальные должностные лица, подозреваемые в нарушении международного гуманитарного права, теоретически могут быть отданы под суд даже вне пределов юрисдикции своих государств.

Но вернёмся к немцам. ГДРовских бонз обвиняли в отдаче преступных приказов, касавшихся стрельбы по «нарушителям границы», стремившихся пересечь Берлинскую стену. Но проблема заключалась в том, что судили их в ФРГ за преступления, совершённые ими в бытность гражданами ГДР, причём согласно законам ГДР никаких преступлений подсудимые не совершали, а наоборот, действовали сообразно законодательству Восточной Германии, прямо предполагавшему «защиту границы» любыми средствами. Принцип «nulla poena sine lege» вступил в противоречие с принципами международного гуманитарного права.

Ситуация была ещё более пикантной по причине того, что на рубеже 1940/50-х гг. статья о запрете обратного действия закона была специально прямо введена в Основной закон ФРГ. На словах это подавалось в качестве осознания опыта нацистской диктатуры, когда законы имели обратную силу на каждом шагу, но в реальности статья усложняла судебное преследование самих бывших нацистов (денацификация, как известно, в Западной Германии в общем и целом провалилась). Даже Европейскую конвенцию по правам человека, предполагавшую обратную силу закона в случае нарушений международного гуманитарного права, ФРГ ратифицировала с оговоркой, что признаёт её за исключением того самого пункта, где говорилось о возможности нарушения «nulla poena sine lege». И вот, спустя 40 лет, судебная система ФРГ столкнулась с, казалось бы, неразрешимой проблемой.

Но её, в конце концов, решили. Из архивов достали формулу, выведенную в 1946 г. бывшим веймарским министром юстиции Густавом Радбрухом, согласно которой правопорядок, конечно, должен оставаться правопорядком, но если речь идёт о чём-то уж совсем запредельном, то законом можно и пожертвовать ради «высшей справедливости». Суды ФРГ в итоге признали экс-коммунистов виновными и приговорили к нескольким годам тюремного заключения. Те пытались подавать апелляции в ЕСПЧ, но и там к их аргументам не прислушались и признали приговоры законными.

Как судили немецких военных преступников после Первой мировой войны

Серия судебных процессов, проведённых над немецкими военными преступниками в Нюрнберге после Второй мировой войны, достаточно известна, и память о них прочно вошла в массовое сознание. Совсем иначе обстоит дело с судами над военными преступниками после Первой мировой войны.

Международное гуманитарное право начало оформляться на Гаагских конференциях ещё до начала Первой мировой войны. Кайзеровский Рейх хоть и подписал все соответствующие договоры, но в годы Великой войны не особо им следовал (справедливости ради, как и остальные воюющие державы). Германия совершила ничем не спровоцированную агрессию в отношении Бельгии, на территории которой немцы целенаправленно уничтожали культурное наследие (город Лувен, например) и проводили массовые расстрелы гражданского населения (например, в городе Динан), а тех, кого не достреляли, угоняли на принудительные работы в Рейх. В ходе неограниченной подводной войны немецкие подлодки топили любое судно, следующее в британские порты, будь оно даже гражданским, госпитальным или нейтральным, что также нарушало все писаные правила.

Великая война во многом была войной нового типа. Стала она таковой и в правовой сфере. В отличие от прошлых войн после её окончания победители ничего забывать и прощать не собирались. По Версальскому мирному договору Германия признавала свою ответственность за развязывание агрессивной войны и обязывалась выдать союзникам для суда запрошенных ими военных преступников. Кайзера Вильгельма II, который сбежал в Нидерланды, планировалось также экстрадировать и судить международным трибуналом. Однако голландцы выдавать экс-императора отказались.

Ничего не получилось и из затеи союзного суда над почти 900 немецкими преступниками. Германское государство, которое после Первой мировой сохранялось как институт, внутри которого к тому же практически не было проведено никаких люстраций, начало артачиться и, в конце концов, отказалось выдавать своих граждан. В качестве компромисса немцы согласились сами судить 45 обвиняемых в соответствии с собственным законодательством. В итоге на скамье подсудимых перед Верховным судом в Лейпциге в 1921 г. оказались лишь около десятка человек: три малоизвестных генерала, капитаны, лейтенанты, сержанты, даже рядовые. Никого из военной или правительственной верхушки. Судили в основном за жестокое обращение с военнопленными и за торпедирование госпитальных кораблей. И судьи, и прокуроры, сами бывшие частью кайзеровской «системы», довольно снисходительно относились к подсудимым, в результате чего те были либо полностью оправданы, либо получили по несколько месяцев тюрьмы. Протесты союзников на немцев никакого особого впечатления не произвели.

История с Лейпцигскими процессами показала, что в вестфальской системе осуждение военных преступников, виновных в нарушении международного гуманитарного права, их собственными юрисдикциями достаточно проблематично – «своих» всё равно стараются выгораживать. Нюрнберг, произошедший после Второй мировой войны, положил начало новой эпохе. Военных преступников теперь стало возможным судить вне юрисдикции их государств, что обеспечило куда более строгие наказания за их преступления.

​​О забытых войнах

В замечательном видео Романа Юнемана о перипетиях политики памяти и исторической политики в России была озвучена совершенно справедливая мысль о том, что пространство коллективной памяти, грубо говоря, «нерезиновое». Вся многовековая национальная история элементарно не может вместиться в историческую память общества, а потому совершенно естественным является выстраивание «иерархии воспоминаний», при которой о чём-то общество помнит, а о чём-то нет.

В связи с этим вспоминается лекция историка Владимира Лапина о «забытых» для русского исторического сознания вооружённых конфликтах, и о том, почему те были забыты: https://youtu.be/v2eImpVD5nY

- Русско-турецкая война 1735/39 гг. Генеральное сражение той войны – разгром турок при Ставучанах, современники называли «турецкой Полтавой». Впервые в истории русские пусть и временно, но взяли Крым, а по итогам мирного договора был возвращён Азов. Почему забыли? Во-первых, из-за демонизации Анны Иоанновны. Во-вторых, из-за демонизации «немецкого засилья». Русской армией в той войне руководили, и руководили успешно, как раз немцы: турок и крымчаков бил Миних, а при Ставучанах геройски отличились братья одиозного Бирона. По этим же причинам совершенно забыта успешная Война за польское наследство 1733/35 гг., по время которой на поле боя победили французов и по итогам сделали Польшу русской марионеткой.

- Русско-шведские войны 1741/43 и 1788/90 гг. Забыты из-за последней русско-шведской войны 1808/09 гг., во время которой Россия как союзница Наполеона напала на Швецию как на союзницу Великобритании. Так как признаваться в соучастии Наполеону было стрёмно, в историографии смысл русской агрессии был объяснён необходимостью приобрести Финляндию, чтобы «отодвинуть границу» и «обезопасить» Санкт-Петербург. В реальности столица уже была в полной безопасности как раз по итогам войны 1741/43 гг., так как Россия уже тогда отодвинула границу и выстроила вдоль неё неприступные укрепления, пересечь которые шведская армия была неспособна. Именно поэтому в войну 1788/90 гг. шведы носились с авантюрой высадить морской десант в Санкт-Петербурге, так как сухопутная атака на него была ещё большей авантюрой. Русско-шведская война 1788/90 гг. наряду с такой же «забытой» русско-английской войной 1807/12 гг. (которая тоже велась во время «неудобного» союза России с Наполеоном) являются единственными в истории нашей страны войнами, в которых боевые действия велись исключительно на море без участия сухопутных армий.

- Русско-турецкая война 1806/12 гг. и русско-персидская война 1804/13 гг. оказались в тени Отечественной войны 1812 г. Победы в русско-персидской войне 1826/28 гг, русско-турецкой войне 1828/29 гг., Польском походе 1830/31 гг. и Венгерском походе 1849 г. забыты по причине демонизации Николая I.

- Кавказская война. Прежде всего, стоит отметить, что речь идёт о позднем историографическом конструкте, схожем, например, со «Столетней войной». Канонические хронологические рамки «войны» умещаются в 1817 – 1864 гг., начиная с приезда Ермолова и заканчивая покорением Черкесии. В действительности первые походы русских на Кавказ датируются ещё временами Ивана Грозного, а о политике, направленной на присоединение региона, можно говорить, начиная с Персидского похода Петра I 1722/23 гг. (кстати, ещё одна «забытая» война). В итоге получается, что к моменту «начала Кавказской войны» добрая половина Кавказа уже почему-то входила в состав России. Последнее же серьёзное восстание горцев произошло в Абхазии, Чечне и Дагестане уже в 1877/78 гг. Итого, эпоха покорения Кавказа вместо традиционных полувека с лихвой покрывает полтора столетия.

- Поражение Советов в войнах с Литвой, Латвией и Эстонией в 1918/20 гг. Если поражение от поляков ещё можно было как-то объяснить, то вспоминать о поражениях от маленьких прибалтийских лимитрофов было как-то совсем позорно. Эстонцы по Тартускому мирному договору 1920 г. умудрились отхватить не только национальные эстонские земли, но и территории, населённые этническими русскими и малыми финно-угорскими народами.

​​Сегодня работники органов безопасности Российской Федерации празднуют свой профессиональный праздник – годовщину создания ВЧК в 1917 г. Профессиональный праздник спецслужбистов в нашей стране стоит в одном ряду с Днём пограничника, Днём сотрудника органов внутренних дел, Днём железнодорожника и, в конце концов, с Днём военнослужащего – Днём защитника Отечества. Все они почему-то увязаны с распоряжениями Совнаркома первых послереволюционных лет о создании соответствующих структур в РСФСР. Можно подумать, что ни пограничников, ни полицейских, ни железнодорожников, ни военных, ни чинов Тайной канцелярии или Охранного отделения до 1917/18 гг. в России не было. Из этой же оперы и недавнее карикатурное празднование Министерством иностранных дел «100-летия русско-турецких отношений». Непонятно, откуда тогда в «Википедии» взялись статьи о 12 русско-турецких войнах с 1568 по 1918 гг., если дипломатические отношения, согласно МиДу, Россия и Турция установили только в 1920 г.

При этом нельзя сказать, что РФ уж совсем игнорирует дореволюционный период в сфере профессиональных праздников. Тот же День дипломатического работника празднуется в день самого раннего упоминания о Посольском приказе при Иване Грозном. День таможенника отмечается в день появления первого Торгового устава при Алексее Михайловиче. Дни работников прокуратуры и сотрудников органов следствия связаны с соответствующими распоряжениями Петра I. День юриста отмечают в годовщину начала судебной реформы Александра II.

Но, в конце концов, кто я такой, чтоб указывать людям, когда им отдыхать и праздновать. Скину лучше хороший гайд «Коммерсанта», где и как искать информацию о репрессированных родственниках.

https://www.kommersant.ru/doc/3785719

​​Как советский посол из собственного посольства убежал.

В 1927 г. первым советником советского полпредства во Франции стал Г.З. Беседовский. Человеком, судя по всему, он был ушлым, в годы революции успел побывать и кадетом, и эсером, и большевиком, с начала 1920-х состоял на дипломатической работе. Так как полпред В.С. Довгалевский часто болел, Беседовский де-факто возглавлял советское посольство в Париже. В какой-то момент он сблизился с эмигрантом и аферистом Багговутом-Коломийцевым. Вдвоём они решили в обход Политбюро выйти на британское правительство и попробовать выбить огромный займ для СССР. Советы на эти деньги закупили бы технику для индустриализации, британская промышленность получала новые заказы и рабочие места, Багговут – комиссию со сделки, а Беседовский – номенклатурное повышение и, возможно, неплохой гонорар. В итоге в Париж из Лондона в сентябре 1928 г. отправилась целая министерская делегация для переговоров о займе с человеком, который вёл дело в порядке самодеятельности и продолжал держать собственное руководство в неведении. Однако переговорив с Беседовским, англичане всё же решили проверить информацию в Москве, откуда ответили, что знать не знают ни о каких займах. Акции Беседовского в глазах советских вождей резко пошли вниз, благо по донесениям ОГПУ тот предпочитал всё больше времени уделять не полпредству, а парижским кокоткам, тратя на них государственные деньги. В сентябре 1929 г. Беседовскому приказали вернуться в Москву, тот отказался. Тогда в Париж отправился старый партиец Ройзенман с указанием вернуть полпреда, если потребуется – силой. Дальнейшие события походили на комедийный фильм: Ройземанн потребовал сдать дела, Беседовский ринулся к выходу, тот перегородили чекисты, тогда посол выбежал во двор и через садовую лестницу перебрался через стену, тем самым сбежав из собственного посольства. Впрочем, уже через несколько минут Беседовский в сопровождении французской полиции вернулся в здание, чтобы вывести жену с ребёнком и забрать заранее упакованные вещи.

Франция предоставила беглому послу политическое убежище. В дальнейшем он занимался журнализмом, активничал в эмигрантской среде, подозревался в связях с ОГПУ и французским Сопротивлением в годы Второй мировой. После войны начал публиковать фейковые воспоминания от имени умерших советских вождей, вымышленных родственников Сталина и никогда несуществовавших советских генералов. Умер, так и не тронутый советскими спецслужбами, то ли в 1950-х, то ли в 1960-х гг.

​​Социал-демократическая партия в ранней ФРГ

Всякая политическая партия, если за ней, конечно, стоит действительный комплекс неких принципов, а не желание отдельных карьеристов присосаться государственному аппарату, переживает за свою историю целый ряд идеологических трансформаций, связанных с борьбой различных фракций за право выражать консолидированную позицию партии. Тем интереснее сравнивать нынешние партийные установки с теми, что были ранее.

Социал-демократическая партия Германии была воссоздана во всех оккупационных секторах уже летом-осенью 1945 г. Впрочем, на Востоке СДПГ просуществовала недолго и вскоре объединилась с КПГ в Социалистическую Единую партию Германии (СЕПГ) – будущую правящую партию ГДР. Социал-демократы западных секторов объединяться с коммунистами отказались, и во многом это являлось следствием позиции Курта Шумахера – человека-глыбы, возглавившего послевоенную СДПГ на Западе. Безрукий ветеран Первой мировой в Веймарской республике уже был депутатом рейхстага, а при нацистах десять лет просидел в концлагерях, в результате чего уже после войны ему ампутировали ногу. Помня о деструктивной роли коммунистов в веймарский период, когда те, следуя указаниям Москвы, видели главную угрозу не в нацистах, а как раз в социал-демократах, Шумахер считал самих коммунистов не более чем «лакированными красными фашистами», и отказывался идти с ними на компромиссы. Социал-демократия ранней ФРГ, таким образом, была жёстко антикоммунистической, что сближало её с большинством остальных партий политического спектра.

Антикоммунизм СДПГ в условиях разделения Германии удивительным образом привёл к тому, что социал-демократы начали играть на националистическом поле. Шумахер вообще считал одной из ключевых ошибок веймарской социал-демократии то, что та фактически «подарила» националистический дискурс консерваторам и нацистам. Социал-демократы также как и правые выступали за возвращение Германии к границам Рейха 1937 г. и не признавали ГДР.

Находясь на платформе немецкого национализма, вроде бы «левые» социал-демократы критиковали вроде бы «правых» христианских демократов Аденауэра за то, что те как-то слишком резво пошли на интеграцию с США и Францией. Шумахер выступал и против НАТО, и против Совета Европы, и против Европейского объединения угля и стали. Вся эта атлантистская и панъевропейская риторика казалась ему лишней и только мешающей грядущему воссоединению страны. В идеале лидер социал-демократов желал видеть суверенную, сильную и нейтральную Германию, которая, в конце концов, благодаря своему социально-экономическому благополучию, «примагнитила» бы восточных соотечественников.

Впрочем, будучи националистами во внешней политике, социал-демократы оставались «левыми» в политике внутренней. Партия при Шумахере подтвердила приверженность Гейдельбергской программе ещё 1925 г., согласно которой партия должна оставаться авангардом рабочего класса и, пусть и постепенно, но двигать общество к осуществлению марксистской утопии. Именно поэтому социал-демократы были не в восторге и от экономической политики Аденауэра-Эрхарда, требуя национализации крупнейших предприятий.

Шумахер умер в 1952 г. На протяжении всех 1950-х гг. социал-демократы никак не могли потеснить ХДС на выборах, что в итоге привело к пересмотру партийных установок. В 1959 г. была принята новая Годесбергская программа, в которой партия, наконец, оставила риторику о марксизме и рабочем классе, и провозгласила себя партией всех социальных слоёв. СДПГ смирилась и с европейской интеграцией, и с перевооружением бундесвера, и с рыночной экономикой. Позиция по отношению к ГДР также смягчилась: социал-демократы уже были готовы к диалогу с «осси». Во многом благодаря именно этим трансформациям социал-демократы улучшали свои результаты на выборах в течение всех 1960-х гг., и в итоге к концу десятилетия, наконец, взяли власть в свои руки.

​​Рождество в тени свастики

В Рождественскую ночь 1959 г. двое 25-летних активистов крайне правой Немецкой имперской партии пробрались к Кёльнской синагоге, которую всего за несколько месяцев до того торжественно открыл канцлер Конрад Аденауэр, и исписали её стены свастонами и антисемитскими кричалками. В течение следующего месяца по всей ФРГ было зафиксировано 700 (!) аналогичных проявлений антисемитского и ультраправого вандализма. Свастиками исписывали синагоги, кладбища, стены государственных учреждений, двери домов, где проживали евреи, уцелевшие после Холокоста. В отношении них участились случаи вербальной агрессии. Антисемитская волна стихла только к весне 1960 г.

Что же это было? Первой реакцией официальных властей Федеративной республики было желание замять скандал. Вандализм объяснялся не более чем выходками отдельных хулиганов, ну или тем, что «дети балуются» («насмотрелись репортажей СМИ про Кёльн, и принялись сами рисовать»). Канцлер Аденауэр наставлял полицейских, что если те поймают пресловутых хулиганов, то проблему стоит решить на месте, иными словами, избить их, и дело с концом. Однако вскоре концепция изменилась, и министр обороны Франц Йозеф Штраус начал говорить об «иностранном следе». Мол, коммунистам (а ФРГ тогда принципиально не признавала ГДР) выгодно опорочить Федеративную республику в глазах мировой общественности, а потому это восточногерманская Штази изрисовала свастиками подъезды по всей ФРГ. Правда, никаких доказательств причастности ГДРовских гэбистов к антисемитской волне предоставлено так и не было.

В конце концов, превалирующей стала другая версия, связавшая волну вандализма с проблемой неэффективной «проработки прошлого» в послевоенной ФРГ. Дело в том, что в первые 15 лет после окончания войны и падения нацизма никакой реальной работы с общественной памятью и общественным отношением к нацистскому режиму в Западной Германии проведено не было. Демократические институты Федеративной республики во многом оказались навязаны немцам «сверху» союзниками. В отличие от положения после Первой мировой войны, когда монархический режим был свергнут самими немцами, а немецкое государство сохранилось как институт, после Второй мировой ситуация обстояла с точностью до наоборот: нацистский режим был свергнут иностранными армиями, они же ликвидировали саму немецкую государственность и через несколько лет слепили её по своему образу и подобию. После всех жертв и разрушений у большинства немцев не было никакого желания «сопротивляться иностранной оккупации», но значительная часть общества продолжала держать фигу в кармане.

Сколько бы официальные лица не говорили про «Нулевой час», который в 1945 г. «провёл черту» и всё обнулил, совершенно очевидно, что мировоззрение десятков миллионов человек не может измениться за пару дней, месяцев или даже лет. Раннюю ФРГ в большинстве своём продолжали населять и строить вчерашние «партай-» и «фольксгеноссен». В наше время часто говорится о том, что гражданское общество способно «перерастать» существующие в государстве институты. Ранняя ФРГ 1950-х гг. скорее являлась примером обратного: институты уже имелись, а вот сознание большинства граждан ещё оставалось где-то на уровне 1930-х гг. Антисемитская волна 1959/60 гг., таким образом, согласно этому объяснению, являлась не более чем выплеском подавляемых на протяжении 15 лет скрытых эмоций большинства немцев, которые после новостей из Кёльна, буквально как в одном анекдоте, решили, что «Началось!».

Считается, что именно скандал 1959/60 гг. стал той вехой, с которой пошла действительная «проработка прошлого» в ФРГ. В школах и в университетах начали рассказывать о национал-социализме (до того этого периода не касались), а интеллектуалы и массовая культура стали поднимать в своих произведениях вопросы вины и ответственности немцев за нацистский режим.

Впрочем, о принципиальном сдвиге взглядов на прошлое можно говорить и вовсе лишь с 1980/90-х гг., когда Федеративная республика перестала быть республикой тех, кто старше её самой.

​​Рождественские бои в Берлине

Одной из опор Ноябрьской революции 1918 г. в Германии являлась так называемая «Народная морская дивизия» – около 2 тыс. морячков-анархистов и примкнувших к ним авантюристов, которые на правах «красы и гордости революции» несли караульную службу в центральных правительственных учреждениях, занимаясь традиционными для такой публики грабежами, попойками и беспределом.

В середине декабря немецкое Временное правительство, состоявшее из социал-демократов, устало терпеть такой карнавал у себя под боком и попыталось спровадить морячков из центра столицы, сократив подразделение в обмен на выплату задержанного жалования. Самораспускаться матросики не захотели, а потому 23 декабря захватили рейхсканцелярию и взяли в заложники социал-демократического коменданта Берлина. Товарищи коменданта из Временного правительства попробовали заручиться вооружённой поддержкой многочисленных Советов, но те предоставили всего 80 человек. Тогда мольбы о помощи полетели в штаб Верховного командования армии, с которым у Временного правительства уже имелось соглашение о сотрудничестве. В условиях всеобщей демобилизации после войны генералы выставили лишь 1800 человек, что, впрочем, уже неплохо контрастировало с «помощью» Советов.

Утром 24 декабря армия начала обстрел Городского дворца (немецкий аналог Зимнего), где засели матросы. Какое-то время казалось, что превосходство правительственных войск в артиллерии обеспечит им победу, но дело решила мобилизация масс. Красная толпа, накатившая с тыла и поддержанная революционной милицией, буквально смела солдат. Войска потеряли от двух до пяти десятков убитыми, революционеры – всего десяток. У Временного правительства вообще не осталось верных подразделений.

И здесь-то проявилось одно из отличий Германской революции от Русской. Потенциальные немецкие большевики не имели ни лидеров уровня Ленина или Троцкого, ни внятных стратегических целей. Разгромив правительственные отряды, «Народная морская дивизия» могла без проблем смести Временное правительство, но ограничилась тем, что стрясла с него денег и добилась отмены своего роспуска.

Спустя несколько дней следующую глупость совершили лидеры Независимой социал-демократической партии (НСДПГ) – отколовшегося в 1917 г. левого крыла социал-демократов, которые в ноябре 1918 г. поделили власть с бывшими товарищами по партии. Обидевшись, что «правые» социал-демократы без их ведома решили расстрелять классово близких братушек-матросиков, «левые» демонстративно ушли из правительства, оставив за оппонентами всю полноту государственной власти. Те тут же начали зачистку госаппарата от сторонников НСДПГ, а также приступили к формированию добровольческих подразделений из фронтовиков – фрайкоров.

В последний день 1918 г. бывшие члены НСДПГ Карл Либкнехт и Роза Люксембург создали Коммунистическую партию Германии. Однако благоприятное для большевистского переворота время было уже упущено, и в начале января 1919 г. немецкие коммунисты столкнулись с альянсом правых военных и умеренных левых из СДПГ, которые и подавили большевистскую революцию в Германии в самом зародыше.