Вторая Чехо-Словацкая республика
После того как Великобритания и Франция без боя сдали Чехословакию Гитлеру в Мюнхене в сентябре 1938 г., Германия аннексировала населённую немцами Судетскую область. В октябре – ноябре того же года по примеру немцев Венгрия и Польша также решили территориальные споры с Чехословакией в свою пользу. В условиях краха всей предыдущей политики ориентации на западные демократии, чехословацким элитам пришлось на ходу менять всю политическую систему, переориентируясь на Германию.
Вторая Чехо-Словацкая республика, существовавшая в течение полугода, с октября 1938 по март 1939 гг., демонтировала систему парламентской демократии, перейдя к диктатуре правительства, наделённого чрезвычайными полномочиями. Причиной «национальной катастрофы» была объявлена «губительная многопартийность», а потому большинство чешских партий Первой республики слились в Партию национального единства, а социал-демократы составили «лояльную оппозицию». Компартия была законодательно запрещена. Началась антисемитская кампания: еврейским беженцам из Германии было приказано покинуть страну, началось изгнание евреев из сфер образования, здравоохранения, масс-медиа и из армии. В угоду Германии была проведена «федерализация»: Словакия и Карпатская Украина стали автономными субъектами с собственными правительствами, парламентами и формирующимися вооружёнными силами. Словаки дополнительно добились победы в «дефисной войне», настояв на новом официальном названии государства, подчёркивавшем равноправие чехов и словаков.
Однако, выбив столько преференций, словацкие элиты во главе с лидером Глинковой народной партии Йозефом Тисо планировали оставаться в составе союзного государства, опасаясь, что в противном случае независимая Словакия быстро будет проглочена Венгрией. Изменить своё мнение их вынудил Адольф Гитлер, который в начале 1939 г. вознамерился окончательно уничтожить чехословацкое государство. Это намерение было реализовано в марте 1939 г. одновременно с провозглашением независимой Словакии и аннексией Венгрией Закарпатья.
После того как Великобритания и Франция без боя сдали Чехословакию Гитлеру в Мюнхене в сентябре 1938 г., Германия аннексировала населённую немцами Судетскую область. В октябре – ноябре того же года по примеру немцев Венгрия и Польша также решили территориальные споры с Чехословакией в свою пользу. В условиях краха всей предыдущей политики ориентации на западные демократии, чехословацким элитам пришлось на ходу менять всю политическую систему, переориентируясь на Германию.
Вторая Чехо-Словацкая республика, существовавшая в течение полугода, с октября 1938 по март 1939 гг., демонтировала систему парламентской демократии, перейдя к диктатуре правительства, наделённого чрезвычайными полномочиями. Причиной «национальной катастрофы» была объявлена «губительная многопартийность», а потому большинство чешских партий Первой республики слились в Партию национального единства, а социал-демократы составили «лояльную оппозицию». Компартия была законодательно запрещена. Началась антисемитская кампания: еврейским беженцам из Германии было приказано покинуть страну, началось изгнание евреев из сфер образования, здравоохранения, масс-медиа и из армии. В угоду Германии была проведена «федерализация»: Словакия и Карпатская Украина стали автономными субъектами с собственными правительствами, парламентами и формирующимися вооружёнными силами. Словаки дополнительно добились победы в «дефисной войне», настояв на новом официальном названии государства, подчёркивавшем равноправие чехов и словаков.
Однако, выбив столько преференций, словацкие элиты во главе с лидером Глинковой народной партии Йозефом Тисо планировали оставаться в составе союзного государства, опасаясь, что в противном случае независимая Словакия быстро будет проглочена Венгрией. Изменить своё мнение их вынудил Адольф Гитлер, который в начале 1939 г. вознамерился окончательно уничтожить чехословацкое государство. Это намерение было реализовано в марте 1939 г. одновременно с провозглашением независимой Словакии и аннексией Венгрией Закарпатья.
Forwarded from Stuff and Docs
Рассказ про наследных принцев и небольшая просьба ко всем
Я люблю странные истории, смутных личностей, неожиданные какие-то повороты судьбы - мне вообще кажется, что биография является лучшим и самым быстрым способом понять что-то про эпоху и жизнь вокруг нас.
Посмотрите внимательно на человека, чьи фотографии я прикрепил к посту. Как вам кажется, кто это? Может быть, некогда успешный рэпер, который красиво стареет? Богач, который прожигает жизнь и встречается с сильными мира всего? Бывший успешный спортсмен? Нет, это наследный принц Экваториальной Гвинеи.
И я уже вижу возражения - но Егор, какой же принц в Гвинее, там же вроде как нет монархии! Формально, конечно, нет. Человека на фотографиях зовут Теодор Нгема Обианг Мангу - он вице-президент Экваториальной Гвинеи, богач и хип-хоп продюсер. А ещё он - сын многолетнего президента страны Теодора Нгема Обианга Мбасого, который руководит страной аж с 1979 года - вы только вдумайтесь в этот срок.
Нгема ведёт роскошную жизнь: его социальные сети полны фотографий дорогих машин, самолётов и особняков. Он любит стильно одеваться, путешествовать и пить дорогое вино — то в Москве, то в Пекине, то в столицах соседних африканских стран. А деньги на этот роскошный образ жизни у Теодора есть благодаря тому, что в начале 1990-х в стране обнаружили нефть - и значительная часть прибыли от её добычи идет в карман президенту и его окружению. Впрочем, нынешняя ситуация всё же лучше того, что творилось при предыдущем президенте страны (тоже из семейства Нгема) - тот хранил валютный запас страны у себя на заднем дворе, скармливал врагов крокодилам и требовал славить себя в церквях.
Нгема - герой предпоследнего выпуска моего подкаста "Синий бархат" - в новом сезоне я рассказываю о том, что 2020 год нас, конечно, безумно пугает, но всё, что происходит с нами сегодня, уже было. Пусть не с нами, а с людьми, которых уже давно нет - но нам как раз стоит у них поучиться. Я рассказывал про политические отравления и войны, про странных актеров, про политиков, что меняли конституции - и куда это их приводило, об американских протестах и пулях, что летали над ними.
Я общался с разными людьми. Вот во вчерашнем эпизоде, который посвящен бегству из СССР мы обсуждали с Олег Кашин русскую эмиграцию и диссидентские надежды. А до того с Егор Исаев разговаривали о насилии, протестах и американской свободе. С Григорий Туманов (без которого этот сезон бы вообще не состоялся) мы говорили об архетипе убегающего мужчины и разбирались в судьбе героя старого Голливуда.
В общем, я это всё к чему. Я без ложной скромности скажу, что считаю свой подкаст одним из лучших исторических подкастов на русском языке - есть много других замечательных работ, которые я слушал и с создателями которых знаком, и я считаю, что "Синий бархат" как минимум не хуже. Впереди будет только интереснее (а ещё будет одно очень большое объявление, связанное с подкастом), будет больше новых гостей и интересных историй.
А пока что я очень прошу всех, кто дочитал до этого места - послушать подкаст (или хотя бы занести себе в закладки), рассказать о нем ещё кому-то. И, конечно, обязательно рассказать, как вам выпуски и что вам нравится.
Вот как-то так. И я очень рад, что меня окружают люди, без помощи которых ничегошеньки не получилось бы - это Григорий Туманов, Эмма Барсегова и Елена Белова
Я люблю странные истории, смутных личностей, неожиданные какие-то повороты судьбы - мне вообще кажется, что биография является лучшим и самым быстрым способом понять что-то про эпоху и жизнь вокруг нас.
Посмотрите внимательно на человека, чьи фотографии я прикрепил к посту. Как вам кажется, кто это? Может быть, некогда успешный рэпер, который красиво стареет? Богач, который прожигает жизнь и встречается с сильными мира всего? Бывший успешный спортсмен? Нет, это наследный принц Экваториальной Гвинеи.
И я уже вижу возражения - но Егор, какой же принц в Гвинее, там же вроде как нет монархии! Формально, конечно, нет. Человека на фотографиях зовут Теодор Нгема Обианг Мангу - он вице-президент Экваториальной Гвинеи, богач и хип-хоп продюсер. А ещё он - сын многолетнего президента страны Теодора Нгема Обианга Мбасого, который руководит страной аж с 1979 года - вы только вдумайтесь в этот срок.
Нгема ведёт роскошную жизнь: его социальные сети полны фотографий дорогих машин, самолётов и особняков. Он любит стильно одеваться, путешествовать и пить дорогое вино — то в Москве, то в Пекине, то в столицах соседних африканских стран. А деньги на этот роскошный образ жизни у Теодора есть благодаря тому, что в начале 1990-х в стране обнаружили нефть - и значительная часть прибыли от её добычи идет в карман президенту и его окружению. Впрочем, нынешняя ситуация всё же лучше того, что творилось при предыдущем президенте страны (тоже из семейства Нгема) - тот хранил валютный запас страны у себя на заднем дворе, скармливал врагов крокодилам и требовал славить себя в церквях.
Нгема - герой предпоследнего выпуска моего подкаста "Синий бархат" - в новом сезоне я рассказываю о том, что 2020 год нас, конечно, безумно пугает, но всё, что происходит с нами сегодня, уже было. Пусть не с нами, а с людьми, которых уже давно нет - но нам как раз стоит у них поучиться. Я рассказывал про политические отравления и войны, про странных актеров, про политиков, что меняли конституции - и куда это их приводило, об американских протестах и пулях, что летали над ними.
Я общался с разными людьми. Вот во вчерашнем эпизоде, который посвящен бегству из СССР мы обсуждали с Олег Кашин русскую эмиграцию и диссидентские надежды. А до того с Егор Исаев разговаривали о насилии, протестах и американской свободе. С Григорий Туманов (без которого этот сезон бы вообще не состоялся) мы говорили об архетипе убегающего мужчины и разбирались в судьбе героя старого Голливуда.
В общем, я это всё к чему. Я без ложной скромности скажу, что считаю свой подкаст одним из лучших исторических подкастов на русском языке - есть много других замечательных работ, которые я слушал и с создателями которых знаком, и я считаю, что "Синий бархат" как минимум не хуже. Впереди будет только интереснее (а ещё будет одно очень большое объявление, связанное с подкастом), будет больше новых гостей и интересных историй.
А пока что я очень прошу всех, кто дочитал до этого места - послушать подкаст (или хотя бы занести себе в закладки), рассказать о нем ещё кому-то. И, конечно, обязательно рассказать, как вам выпуски и что вам нравится.
Вот как-то так. И я очень рад, что меня окружают люди, без помощи которых ничегошеньки не получилось бы - это Григорий Туманов, Эмма Барсегова и Елена Белова
«Еврейская перепись» 1916 г. как первый звоночек государственного антисемитизма в Германии
В объединённой Германии евреи обладали всеми правами граждан Рейха. Хотя по-прежнему оставались значительные социальные барьеры, которые не позволяли евреям делать карьеру на гражданской и военной службе, немецкие евреи постепенно ассимилировались. «Августовское переживание» 1914 г., казалось, должно было лишь подтвердить общий курс на вовлеченность германского еврейства в общее дело немецкой нации. Однако вышло ровно наоборот.
К началу третьего года войны измученная Германия окончательно утратила наступательную инициативу, союзники пытались проломить фронт на всех направлениях, а продовольственная блокада держала тыл на голодном пайке. В сложившейся ситуации не могли не активизироваться параноидальные настроения, будто определённые категории общества приносят «недостаточно жертв» и вообще «отлынивают» от общего патриотического долга. Учитывая ещё довоенную антисемитскую атмосферу в офицерских, аристократических и отчасти буржуазных кругах, евреи как раз и стали той группой, которую стигматизировали как потенциально «нелояльную». Беда, однако, состояла в том, что руководство страны вместо того, чтобы преследовать подобные настроения, де-факто потворствовало им.
11 октября 1916 г. прусский военный министр приказал провести перепись всех призванных на военную службу лиц иудейского вероисповедания под предлогом проверки обвинений евреев в массовом уклонизме. Мало того, что государство публично выделило отдельную конфессиональную категорию в подобном сомнительном контексте, оно ещё и засекретило результаты переписи (не говоря о сомнительной методике опроса, отданного на откуп офицерам и военным чиновникам).
Засекреченность результатов переписи только распаляла антисемитскую пропаганду. Лишь после конца войны новые социологические исследования предоставили полную картину участия немецкого еврейства в войне. В армии в том или ином качестве служили 100 тыс. евреев, 80 тыс. из них непосредственно на фронте. 12 тыс. немцев Моисеева закона сложили свои головы за немецкую Родину. В процентном соотношении фронтовиков к общей численности населения евреи ничем не отличались от прочих немцев. В межвоенной Германии память об евреях-участниках Великой войны сберегал Имперский союз еврейских фронтовиков (Reichsbund jüdischer Frontsoldaten), распущенный нацистами в 1938 г. Данный союз ещё действовал в парадигме необходимости ассимиляции евреев в немецком обществе, хотя для многих еврейских фронтовиков эпизод с «Еврейской переписью» показал, что какие бы жертвы они не приносили на алтарь германского Отечества, вне собственного национального государства они навсегда останутся подозрительным меньшинством.
В объединённой Германии евреи обладали всеми правами граждан Рейха. Хотя по-прежнему оставались значительные социальные барьеры, которые не позволяли евреям делать карьеру на гражданской и военной службе, немецкие евреи постепенно ассимилировались. «Августовское переживание» 1914 г., казалось, должно было лишь подтвердить общий курс на вовлеченность германского еврейства в общее дело немецкой нации. Однако вышло ровно наоборот.
К началу третьего года войны измученная Германия окончательно утратила наступательную инициативу, союзники пытались проломить фронт на всех направлениях, а продовольственная блокада держала тыл на голодном пайке. В сложившейся ситуации не могли не активизироваться параноидальные настроения, будто определённые категории общества приносят «недостаточно жертв» и вообще «отлынивают» от общего патриотического долга. Учитывая ещё довоенную антисемитскую атмосферу в офицерских, аристократических и отчасти буржуазных кругах, евреи как раз и стали той группой, которую стигматизировали как потенциально «нелояльную». Беда, однако, состояла в том, что руководство страны вместо того, чтобы преследовать подобные настроения, де-факто потворствовало им.
11 октября 1916 г. прусский военный министр приказал провести перепись всех призванных на военную службу лиц иудейского вероисповедания под предлогом проверки обвинений евреев в массовом уклонизме. Мало того, что государство публично выделило отдельную конфессиональную категорию в подобном сомнительном контексте, оно ещё и засекретило результаты переписи (не говоря о сомнительной методике опроса, отданного на откуп офицерам и военным чиновникам).
Засекреченность результатов переписи только распаляла антисемитскую пропаганду. Лишь после конца войны новые социологические исследования предоставили полную картину участия немецкого еврейства в войне. В армии в том или ином качестве служили 100 тыс. евреев, 80 тыс. из них непосредственно на фронте. 12 тыс. немцев Моисеева закона сложили свои головы за немецкую Родину. В процентном соотношении фронтовиков к общей численности населения евреи ничем не отличались от прочих немцев. В межвоенной Германии память об евреях-участниках Великой войны сберегал Имперский союз еврейских фронтовиков (Reichsbund jüdischer Frontsoldaten), распущенный нацистами в 1938 г. Данный союз ещё действовал в парадигме необходимости ассимиляции евреев в немецком обществе, хотя для многих еврейских фронтовиков эпизод с «Еврейской переписью» показал, что какие бы жертвы они не приносили на алтарь германского Отечества, вне собственного национального государства они навсегда останутся подозрительным меньшинством.
11 октября 1931 г. в брауншвейгском городе Бад-Гарцбург состоялась попытка объединения правых радикалов, выступавших против Веймарской республики.
В условиях свирепствовавшей Великой депрессии и крайне непопулярной дефляционной политики канцлера-центриста Брюнинга правые вновь увидели возможность прийти к власти и демонтировать здание ненавистной им демократической республики. Однако правый лагерь в Германии того периода был расколот (как, впрочем, и левый), и осенью 1931 г. правые антиреспубликанцы попытались создать что-то вроде единого фронта для координации дальнейших действий.
В Бад-Гарцбург прибыли представители от главной правоконсервативной партии того периода – Немецкой национальной народной (DNVP), которую возглавлял медиамагнат Альфред Гугенберг, за несколько лет до того предотвративший «примирение» DNVP с республиканской формой правления. Были здесь лидеры «Стального шлема», который некогда представлял собой аполитичный клуб по интересам для фронтовиков, но со второй половины 1920-х гг. начал косплеить Муссолини (осуждаем). Прибыли пангерманисты и лоббисты интересов прусских лендлордов из Ландбунда. Среди почётных гостей выделялись сыновья свергнутого кайзера, а также бывший главнокомандующий рейхсвера Ханс фон Сект и бывший глава Рейхсбанка Ялмар Шахт. Правда, за исключением Фрица Тиссена никто из крупных промышленников не посетил фан-встречу. Наконец, к «приличному обществу» подключили и одну молодую, пусть и плебейскую, но динамично развивающуюся партию во главе с австрийским иммигрантом. На прошедших за год до того выборах в рейхстаг НСДАП умудрилась стать второй партией, а в ряде земель (например, в том же Брауншвейге, где и проходила встреча) наци уже входили в состав местных правительств.
В конце концов, Гарцбургский фронт оказался мертворождённым, и идея организационного объединения всех антивеймарских правых провалилась. Гитлер сразу же принялся показывать, что быть «на подхвате» у серьёзных дядь он не намерен. Он отказался участвовать в совместном обеде с прочими организаторами, а затем демонстративно покинул парад правых военизированных формирований сразу же после прохода штурмовиков, не став дожидаться прохода других консервативных группировок. Уже в начале 1932 г. Гарцбургский фронт рухнул, когда нацисты и консерваторы выдвинули разных кандидатов на президентских выборах.
Однако, несмотря на тактический провал фронта, Гитлер сумел выжать пользу и из него. Постоянно тусуясь и мелькая на мероприятиях такого рода лидер партии, воспринимавшейся до того как сборище гопоты и деклассированной голытьбы, не являвшийся до определённого момента вообще немецким гражданином, добился того, что консервативная элита начала воспринимать его как партнёра, с которым в принципе возможно хоть о чём-то говорить и даже подбрасывать деньжат. В конце концов, веймарские комбинаторы и многоходовочники обыграли сами себя, решив использовать электоральную популярность нацистов для проворачивания своих закулисных делишек. Кончилось это, как известно, очень нехорошо.
В условиях свирепствовавшей Великой депрессии и крайне непопулярной дефляционной политики канцлера-центриста Брюнинга правые вновь увидели возможность прийти к власти и демонтировать здание ненавистной им демократической республики. Однако правый лагерь в Германии того периода был расколот (как, впрочем, и левый), и осенью 1931 г. правые антиреспубликанцы попытались создать что-то вроде единого фронта для координации дальнейших действий.
В Бад-Гарцбург прибыли представители от главной правоконсервативной партии того периода – Немецкой национальной народной (DNVP), которую возглавлял медиамагнат Альфред Гугенберг, за несколько лет до того предотвративший «примирение» DNVP с республиканской формой правления. Были здесь лидеры «Стального шлема», который некогда представлял собой аполитичный клуб по интересам для фронтовиков, но со второй половины 1920-х гг. начал косплеить Муссолини (осуждаем). Прибыли пангерманисты и лоббисты интересов прусских лендлордов из Ландбунда. Среди почётных гостей выделялись сыновья свергнутого кайзера, а также бывший главнокомандующий рейхсвера Ханс фон Сект и бывший глава Рейхсбанка Ялмар Шахт. Правда, за исключением Фрица Тиссена никто из крупных промышленников не посетил фан-встречу. Наконец, к «приличному обществу» подключили и одну молодую, пусть и плебейскую, но динамично развивающуюся партию во главе с австрийским иммигрантом. На прошедших за год до того выборах в рейхстаг НСДАП умудрилась стать второй партией, а в ряде земель (например, в том же Брауншвейге, где и проходила встреча) наци уже входили в состав местных правительств.
В конце концов, Гарцбургский фронт оказался мертворождённым, и идея организационного объединения всех антивеймарских правых провалилась. Гитлер сразу же принялся показывать, что быть «на подхвате» у серьёзных дядь он не намерен. Он отказался участвовать в совместном обеде с прочими организаторами, а затем демонстративно покинул парад правых военизированных формирований сразу же после прохода штурмовиков, не став дожидаться прохода других консервативных группировок. Уже в начале 1932 г. Гарцбургский фронт рухнул, когда нацисты и консерваторы выдвинули разных кандидатов на президентских выборах.
Однако, несмотря на тактический провал фронта, Гитлер сумел выжать пользу и из него. Постоянно тусуясь и мелькая на мероприятиях такого рода лидер партии, воспринимавшейся до того как сборище гопоты и деклассированной голытьбы, не являвшийся до определённого момента вообще немецким гражданином, добился того, что консервативная элита начала воспринимать его как партнёра, с которым в принципе возможно хоть о чём-то говорить и даже подбрасывать деньжат. В конце концов, веймарские комбинаторы и многоходовочники обыграли сами себя, решив использовать электоральную популярность нацистов для проворачивания своих закулисных делишек. Кончилось это, как известно, очень нехорошо.
Украинский вопрос и Великая война
Великая война стала настолько мощным кризисом, потрясшим все идейно-политические основы и представления прошлого, что воющие державы отказались от целого ряда неписанных правил, которых придерживались до того. Это касалось и использования украинской карты. И Вена, и Петербург до войны пытались мобилизовать национальный вопрос в своих интересах (Австрия – по отношению к Юго-Западному краю и Малороссии, Россия – в отношении Галиции), однако обе державы всё-таки держались границ дозволенного и не переходили некую черту, опасаясь реактивной реакции в собственных империях. Война же снесла все барьеры.
Первой черту перешла Австро-Венгрия, начав формирование украинских воинских соединений – Сечевых стрельцов. Военнопленные – уроженцы соответствующих губерний, направлялись в особые лагеря, где их условия содержания были лучше, нежели у русских, и где велась проукраинская агитация. Усилилось издание украиноязычной литературы. Символом «единения» Габсбургов с украинцами стала фигура представителя династии – Вильгельма Франца, взявшего псевдоним «Василь Вышиваный» и рассматривавшегося в качестве австрийского кандидата на украинский престол.
В сложившихся условиях Россия не могла не ответить. Несмотря на то, что дискурс о «едином и неделимом общерусском народе» сохранился, были сделаны реверансы и в сторону украинского национального движения. Летом 1915 г. Николай II в своей телеграмме публично поблагодарил верноподданных «украинцев» («не малороссов»). Представители Особого политического отдела МИД, которые занимались выработкой стратегии в отношении славянских народов, предлагали целый ряд мер по привлечению украинского национального движения на сторону России: поощрение использования украинского языка, открытие украинского университета. Венцом предложений Особого отдела была инициатива по провозглашению наследника престола цесаревича Алексея «Гетманом Малороссии» (по аналогии с тем, как наследник британской короны является «Принцем Уэльским») или хотя бы «Королём Галиции». Предлагалось организовать визит цесаревича в Львов по аналогии с тем, как австрийский наследник – эрцгерцог Карл, также объехал украинские земли Габсбургов.
Временное правительство, столкнувшись с мощной автономистской оппозицией Центральной рады и массовым дезертирством из армии, также попыталось разыграть украинскую карту. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов подписал приказ о начале украинизации воинских частей, которая в итоге охватила несколько сотен тысяч человек. Правда, во многом столь активное желание солдат «украинизироваться» было связано не с их национальными чаяниями, а с желанием отсрочить отправку на фронт, так как «реорганизация» предполагала определённое время нахождения в тылу.
Неприятие Центральной Радой Октябрьского переворота в Петрограде означало её разворот от требований широкой автономии в составе федеративной России к сепаратизму. Украина подписала Брестский мир с Центральными державами и стала де-юре независимым государством под фактическим немецко-австрийским контролем. Однако свой триумф те праздновали недолго. Уже осенью 1918 г. империи Гогенцоллернов и Габсбургов распались, причём важную роль в развале последней сыграли не только «революционизированные», но и «национализированные» солдаты и военнопленные, которых в случае украинцев в предыдущие годы «национализировали» сами имперские власти. Таким образом, довоенные опасения полностью оправдались: разыгрывание украинской карты на полную мощность стало обоюдоострым оружием, которое дестабилизировало как империи, против которых оно было использовано, так и империи, которые его использовали.
Великая война стала настолько мощным кризисом, потрясшим все идейно-политические основы и представления прошлого, что воющие державы отказались от целого ряда неписанных правил, которых придерживались до того. Это касалось и использования украинской карты. И Вена, и Петербург до войны пытались мобилизовать национальный вопрос в своих интересах (Австрия – по отношению к Юго-Западному краю и Малороссии, Россия – в отношении Галиции), однако обе державы всё-таки держались границ дозволенного и не переходили некую черту, опасаясь реактивной реакции в собственных империях. Война же снесла все барьеры.
Первой черту перешла Австро-Венгрия, начав формирование украинских воинских соединений – Сечевых стрельцов. Военнопленные – уроженцы соответствующих губерний, направлялись в особые лагеря, где их условия содержания были лучше, нежели у русских, и где велась проукраинская агитация. Усилилось издание украиноязычной литературы. Символом «единения» Габсбургов с украинцами стала фигура представителя династии – Вильгельма Франца, взявшего псевдоним «Василь Вышиваный» и рассматривавшегося в качестве австрийского кандидата на украинский престол.
В сложившихся условиях Россия не могла не ответить. Несмотря на то, что дискурс о «едином и неделимом общерусском народе» сохранился, были сделаны реверансы и в сторону украинского национального движения. Летом 1915 г. Николай II в своей телеграмме публично поблагодарил верноподданных «украинцев» («не малороссов»). Представители Особого политического отдела МИД, которые занимались выработкой стратегии в отношении славянских народов, предлагали целый ряд мер по привлечению украинского национального движения на сторону России: поощрение использования украинского языка, открытие украинского университета. Венцом предложений Особого отдела была инициатива по провозглашению наследника престола цесаревича Алексея «Гетманом Малороссии» (по аналогии с тем, как наследник британской короны является «Принцем Уэльским») или хотя бы «Королём Галиции». Предлагалось организовать визит цесаревича в Львов по аналогии с тем, как австрийский наследник – эрцгерцог Карл, также объехал украинские земли Габсбургов.
Временное правительство, столкнувшись с мощной автономистской оппозицией Центральной рады и массовым дезертирством из армии, также попыталось разыграть украинскую карту. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов подписал приказ о начале украинизации воинских частей, которая в итоге охватила несколько сотен тысяч человек. Правда, во многом столь активное желание солдат «украинизироваться» было связано не с их национальными чаяниями, а с желанием отсрочить отправку на фронт, так как «реорганизация» предполагала определённое время нахождения в тылу.
Неприятие Центральной Радой Октябрьского переворота в Петрограде означало её разворот от требований широкой автономии в составе федеративной России к сепаратизму. Украина подписала Брестский мир с Центральными державами и стала де-юре независимым государством под фактическим немецко-австрийским контролем. Однако свой триумф те праздновали недолго. Уже осенью 1918 г. империи Гогенцоллернов и Габсбургов распались, причём важную роль в развале последней сыграли не только «революционизированные», но и «национализированные» солдаты и военнопленные, которых в случае украинцев в предыдущие годы «национализировали» сами имперские власти. Таким образом, довоенные опасения полностью оправдались: разыгрывание украинской карты на полную мощность стало обоюдоострым оружием, которое дестабилизировало как империи, против которых оно было использовано, так и империи, которые его использовали.
14 октября 1919 г. части Корниловской ударной бригады 1-й пехотной дивизии 1-го армейского корпуса Добровольческой армии взяли Мценск, а за сутки до того, 13 октября – Орёл. Эти успехи стали high water mark Вооружённых сил Юга России, пиковым успехом белого наступления на Москву, до которой оставалось чуть более 300 км., меньше, например, чем расстояние отделяющее Москву от Смоленска. В эти же дни 1-й партизанский Алексеевский полк уже вступил в Тульскую губернию, очищая её от красных. Предыдущий месяц ознаменовался настоящим триумфом Добровольческой армии, и казалось, окончательным крахом Южного фронта большевиков. Москву уже готовили к эвакуации, переводя совдеповские учреждения в Вологду и организуя подпольные партийные ячейки.
Однако целая совокупность факторов, будь то ограниченность резервов, партизанская война в тылу и предательство «второго фронта» поляков, не позволили продолжить спасительный для России полёт корниловских орлов. Уже на следующий день, 15 октября, Ударная группа красных, костяк которой состоял из эстонцев и латышей, вышла в тыл белым и заняла Кромы. Угроза окружения вынудила корниловцев оставить Орёл всего через неделю после его освобождения – 20 октября. В течение следующих месяцев уже белый фронт начнёт стремительно рассыпаться, а красная лавина катком покатится на Юг.
Но пока на календаре 14 октября 1919 г., в Орле проходят молебен и торжественный парад корниловских ударников. Кажется, что до освобождения Москвы рукой подать, и никто не подозревает, что уже совсем скоро для Белой России начнётся Бег, завершившийся Исходом.
Однако целая совокупность факторов, будь то ограниченность резервов, партизанская война в тылу и предательство «второго фронта» поляков, не позволили продолжить спасительный для России полёт корниловских орлов. Уже на следующий день, 15 октября, Ударная группа красных, костяк которой состоял из эстонцев и латышей, вышла в тыл белым и заняла Кромы. Угроза окружения вынудила корниловцев оставить Орёл всего через неделю после его освобождения – 20 октября. В течение следующих месяцев уже белый фронт начнёт стремительно рассыпаться, а красная лавина катком покатится на Юг.
Но пока на календаре 14 октября 1919 г., в Орле проходят молебен и торжественный парад корниловских ударников. Кажется, что до освобождения Москвы рукой подать, и никто не подозревает, что уже совсем скоро для Белой России начнётся Бег, завершившийся Исходом.
История немецкого Хлестакова
Вильгельм Фогт родился в 1849 г. и в первые 57 лет своей жизни совершил шесть ходок за кражи и подделку документов. В 1906 г. он в очередной раз откинулся и начал пытаться пристроиться в каком-либо городе, но отовсюду его гнала полиция как закоренелого уголовника. Не стал исключением и Берлин.
16 октября 1906 г. Фогт облачился в мундир капитана прусской гвардии, который незадолго до этого самостоятельно сшил из различных кусков униформы, приобретённых у старьёвщиков. На улице он тут же переподчинил себе десяток рядовых гвардейцев и отправился с ними в пригород Берлина Кёпеник. Впоследствии Фогт утверждал, что хотел всего лишь вернуть отобранный полицией паспорт, намереваясь эмигрировать из страны, но историки сходятся в том, что, скорее всего, реальной целью авантюриста являлись 2 млн. марок, которые, по слухам, хранились в сейфе ратуши Кёпеника.
Купив солдатам по пиву и дав каждому по марке, «капитан» направился с ними к городской ратуше, где арестовал бургомистра и городского казначея за «финансовые нарушения». Также «капитан» переподчинил себе городскую полицию, оцепившую по его приказу центр Кёпеника. Фогт реквизировал городскую казну в 3,5 тыс. марок (по современному курсу что-то около 22 тыс. евро), оставил солдат «защищать позицию», приказал направить арестованных под конвоем в Берлин, после чего отправился на вокзал, там успел ещё бахнуть пивка, и был таков. Задержали Фогта через десять дней по доносу бывшего сокамерника, которому авантюрист имел неосторожность рассказать о своём плане.
История «капитана из Кёпеника» вызвала фурор как в самой Германии, так и во всём мире. Говорят, будто Вильгельм II, узнав о казусе, произнёс: «Вот что значит дисциплина. Ни один народ мира не сможет за нами угнаться!» (сейчас бы добавил: «Эту страну не победить!»). Впрочем, наряду с подобным бравурным восприятием инцидента, высказывались и куда более критические настроения: что же это за общество такое, где какой-то проходимец, обзаведшийся военной формой, без предъявления каких-либо документов способен взять в заложники целый город при абсолютном попустительстве окружающих, беспрекословно подчиняющихся приказам любого лица в униформе? С тех пор в немецком языке появилось существительное «Кёпеникиада», обозначающее случаи выдачи кем-либо себя за того, кем он не является.
За своё дерзкое преступление Фогт был приговорён к 4 годам заключения, но уже через два года на волне общественного резонанса кайзер его помиловал. После этого Фогт к седьмому десятку, наконец, стал обеспеченным человеком, благодаря своей славе, регулярным турне по Европе и изданной автобиографии. Он переехал в Люксембург, обзавёлся собственным домом и автомобилем, примирился с законом и подрабатывал официантом и сапожником. Однако умер Вильгельм Фогт в 1922 г. всё-таки снова нищим, причиной чему стала послевоенная инфляция и разруха. Исторический анекдот гласит, что во время похорон траурная процессия встретилась с французским патрулём. На вопрос: «Кого хоронят?», последовал ответ: «Капитана из Кёпеника». После этого французы отдали воинское приветствие усопшему как реальному офицеру. Так Вильгельм Фогт в последний раз, уже посмертно, одурачил окружающих, посчитавших его настоящим военным.
Вильгельм Фогт родился в 1849 г. и в первые 57 лет своей жизни совершил шесть ходок за кражи и подделку документов. В 1906 г. он в очередной раз откинулся и начал пытаться пристроиться в каком-либо городе, но отовсюду его гнала полиция как закоренелого уголовника. Не стал исключением и Берлин.
16 октября 1906 г. Фогт облачился в мундир капитана прусской гвардии, который незадолго до этого самостоятельно сшил из различных кусков униформы, приобретённых у старьёвщиков. На улице он тут же переподчинил себе десяток рядовых гвардейцев и отправился с ними в пригород Берлина Кёпеник. Впоследствии Фогт утверждал, что хотел всего лишь вернуть отобранный полицией паспорт, намереваясь эмигрировать из страны, но историки сходятся в том, что, скорее всего, реальной целью авантюриста являлись 2 млн. марок, которые, по слухам, хранились в сейфе ратуши Кёпеника.
Купив солдатам по пиву и дав каждому по марке, «капитан» направился с ними к городской ратуше, где арестовал бургомистра и городского казначея за «финансовые нарушения». Также «капитан» переподчинил себе городскую полицию, оцепившую по его приказу центр Кёпеника. Фогт реквизировал городскую казну в 3,5 тыс. марок (по современному курсу что-то около 22 тыс. евро), оставил солдат «защищать позицию», приказал направить арестованных под конвоем в Берлин, после чего отправился на вокзал, там успел ещё бахнуть пивка, и был таков. Задержали Фогта через десять дней по доносу бывшего сокамерника, которому авантюрист имел неосторожность рассказать о своём плане.
История «капитана из Кёпеника» вызвала фурор как в самой Германии, так и во всём мире. Говорят, будто Вильгельм II, узнав о казусе, произнёс: «Вот что значит дисциплина. Ни один народ мира не сможет за нами угнаться!» (сейчас бы добавил: «Эту страну не победить!»). Впрочем, наряду с подобным бравурным восприятием инцидента, высказывались и куда более критические настроения: что же это за общество такое, где какой-то проходимец, обзаведшийся военной формой, без предъявления каких-либо документов способен взять в заложники целый город при абсолютном попустительстве окружающих, беспрекословно подчиняющихся приказам любого лица в униформе? С тех пор в немецком языке появилось существительное «Кёпеникиада», обозначающее случаи выдачи кем-либо себя за того, кем он не является.
За своё дерзкое преступление Фогт был приговорён к 4 годам заключения, но уже через два года на волне общественного резонанса кайзер его помиловал. После этого Фогт к седьмому десятку, наконец, стал обеспеченным человеком, благодаря своей славе, регулярным турне по Европе и изданной автобиографии. Он переехал в Люксембург, обзавёлся собственным домом и автомобилем, примирился с законом и подрабатывал официантом и сапожником. Однако умер Вильгельм Фогт в 1922 г. всё-таки снова нищим, причиной чему стала послевоенная инфляция и разруха. Исторический анекдот гласит, что во время похорон траурная процессия встретилась с французским патрулём. На вопрос: «Кого хоронят?», последовал ответ: «Капитана из Кёпеника». После этого французы отдали воинское приветствие усопшему как реальному офицеру. Так Вильгельм Фогт в последний раз, уже посмертно, одурачил окружающих, посчитавших его настоящим военным.
История «Капитана из Кёпеника» вдохновила многих драматургов и кинорежиссёров на создание произведений по мотивам этой истории. На ютубе можно посмотреть экранизацию 1956 г. (доступна как на немецком с русскими субтитрами, так и в локализованной версии под названием «Сила мундира») с Хайнцем Рюманом в главной роли. В основу фильма легла пьеса Карла Цукмайера, написанная ещё в 1931 г. В ней образ Фогта значительно романтизирован по сравнению с реальностью: он выставлен оступившимся, но благородным человеком, искренне желавшим завязать с криминальным прошлым и провернувшим всю авантюру исключительно с целью выкрасть паспорт. Также изменены обстоятельства приобретения мундира: если в реальности Фогт сшил его по частям, то в пьесе и в фильме мундир проходит через цепочку владельцев – типичных образов вильгельминовской эпохи, и затем поношенным, но целым попадает в руки Фогта.
https://www.youtube.com/watch?v=oH8MG-luGpY
https://www.youtube.com/watch?v=oH8MG-luGpY
YouTube
Капитан из Кёпеника.
Старая фээргэвская фильма.
Кепеник сейчас это такой район Берлина. Кажется. А 100 лет назад это был отдельный городок. Кажется.
Эта потрясающая история случилась на самом деле в 1906 году. Хохотала вся Германия. А кайзер Вильгельм сказал про Вильгельма Фогта…
Кепеник сейчас это такой район Берлина. Кажется. А 100 лет назад это был отдельный городок. Кажется.
Эта потрясающая история случилась на самом деле в 1906 году. Хохотала вся Германия. А кайзер Вильгельм сказал про Вильгельма Фогта…
Сегодня, 30 октября, День памяти жертв политических репрессий
Когда речь заходит о большевистском терроре, чаще всего вспоминают мясорубку конца 1930-х гг. На самом деле террор являлся неотъемлемой частью большевистской власти с самого начала её существования. С 1921 по 1929 гг. органы ВЧК-ОГПУ арестовали 1 млн. человек, в том числе 590 тыс. за «контрреволюционные преступления». Официально осуждены были около 210 тыс., из которых 23 тыс. – приговорены к расстрелу.
В 1930 – 1936 гг. госбезопасность арестовала уже 2,255 млн. человек, в том числе 1,38 млн. за «контрреволюционные преступления». Официально осуждены были 1,39 млн. человек, из них приговорены к расстрелу – 40 тыс.
Наконец, за 1937 – 1938 гг. органы НКВД арестовали 1,575 млн. человек, из них за «контрреволюционные преступления» – 1,37 млн. Осуждены были 1,345 млн., из них к расстрелу – около 680 тыс. В 1939 – 1940 гг. «за контрреволюцию» осудили ещё 135 тыс. человек, из которых к расстрелу приговорили 4 тыс.
Для сравнения, в Российской империи в 1905 – 1912 гг., то есть во время Первой русской революции и в первые годы после её подавления, было вынесено 7,8 тыс. смертных приговоров.
С 1930 по первое полугодие 1941 гг. в пенитенциарной системе СССР погибли около 500 тыс. человек, в среднем по 48 тыс. в год, причём в отдельные годы смертность становилась экстраординарной: в 1933 г. она составляла 15% (в дореволюционных российских тюрьмах – 2%). Для сравнения, за 30 лет, с 1885 по 1915 гг., в российских тюрьмах умерли около 125 тыс. человек.
К 1939 г. в местах лишения свободы находились до 3 млн. человек: 1,3 млн. – в лагерях, 940 тыс. – в спецпоселениях для раскулаченных, 700 тыс. – в тюрьмах и колониях, что составляло 1,8% населения. Из них около 1,6 млн. (940 тыс. спецпоселенцев + 700 тыс. осуждённых за «контрреволюционные преступления»), т.е 55%, составляли жертвы политических репрессий. К моменту начала войны количество заключённых в системе ГУЛАГа превысило 3.3 млн.
К моменту смерти Сталина в 1953 г. в системе ГУЛАГа находились более 5,3 млн. человек (2,6 млн. в тюрьмах, лагерях и колониях + 2,7 млн. на спецпоселении).
Когда речь заходит о большевистском терроре, чаще всего вспоминают мясорубку конца 1930-х гг. На самом деле террор являлся неотъемлемой частью большевистской власти с самого начала её существования. С 1921 по 1929 гг. органы ВЧК-ОГПУ арестовали 1 млн. человек, в том числе 590 тыс. за «контрреволюционные преступления». Официально осуждены были около 210 тыс., из которых 23 тыс. – приговорены к расстрелу.
В 1930 – 1936 гг. госбезопасность арестовала уже 2,255 млн. человек, в том числе 1,38 млн. за «контрреволюционные преступления». Официально осуждены были 1,39 млн. человек, из них приговорены к расстрелу – 40 тыс.
Наконец, за 1937 – 1938 гг. органы НКВД арестовали 1,575 млн. человек, из них за «контрреволюционные преступления» – 1,37 млн. Осуждены были 1,345 млн., из них к расстрелу – около 680 тыс. В 1939 – 1940 гг. «за контрреволюцию» осудили ещё 135 тыс. человек, из которых к расстрелу приговорили 4 тыс.
Для сравнения, в Российской империи в 1905 – 1912 гг., то есть во время Первой русской революции и в первые годы после её подавления, было вынесено 7,8 тыс. смертных приговоров.
С 1930 по первое полугодие 1941 гг. в пенитенциарной системе СССР погибли около 500 тыс. человек, в среднем по 48 тыс. в год, причём в отдельные годы смертность становилась экстраординарной: в 1933 г. она составляла 15% (в дореволюционных российских тюрьмах – 2%). Для сравнения, за 30 лет, с 1885 по 1915 гг., в российских тюрьмах умерли около 125 тыс. человек.
К 1939 г. в местах лишения свободы находились до 3 млн. человек: 1,3 млн. – в лагерях, 940 тыс. – в спецпоселениях для раскулаченных, 700 тыс. – в тюрьмах и колониях, что составляло 1,8% населения. Из них около 1,6 млн. (940 тыс. спецпоселенцев + 700 тыс. осуждённых за «контрреволюционные преступления»), т.е 55%, составляли жертвы политических репрессий. К моменту начала войны количество заключённых в системе ГУЛАГа превысило 3.3 млн.
К моменту смерти Сталина в 1953 г. в системе ГУЛАГа находились более 5,3 млн. человек (2,6 млн. в тюрьмах, лагерях и колониях + 2,7 млн. на спецпоселении).
Про бардак тоталитаризма.
В своих статьях для патронов на Patreon и Boosty я неоднократно писал о тех неразберихе и бардаке, которые были присущи нацистской диктатуре в Германии. Если взглянуть на сталинский Советский Союз, то… обнаружится тоже самое: чем-чем, а порядком в сталинской системе и не пахло.
Возьмём коллективизацию. В рамках репрессивных мероприятий большевики предполагала арестовать до 60 тыс. кулацкого «актива», а ещё 150 тыс. семей отправить в спецпоселения на Север, в Казахстан и за Урал. Реальная коллективизация вылилась в вакханалию неконтролируемых самосудов местных комбедовцев, партийных и комсомольских активистов, а также рабочих-«двадцатипятитысячников», которые самостоятельно без опоры на какие-либо формальные документы решали, кого объявить «кулаком» или «подкулачником», а кого нет. В итоге за 1930 – 1931 гг. вместо 60 тыс. «активистов» арестовали 125 тыс., а вместо планировавшихся 150 тыс. семей выслали 380 тыс. – более 1,8 млн. человек. Стоит ли говорить, что неготовность государственных и партийных органов к такому перехлёсту плановых показателей вела к отсутствию всякого снабжения ссыльнопоселенцев, и обрекала сотни тысяч человек на голодную смерть.
Та же самая ситуация повторилась спустя всего несколько лет, в годы Большого террора: центр проявляет живодёрскую инициативу, а затем не в состоянии контролировать «самодеятельность» на местах. Приказ НКВД №00447 от 30 июля 1937 г. предписывал казнь 75 тыс. и арест с последующим заключением более 190 тыс. человек, которых советская власть рассматривала в качестве «антисоветских элементов». В результате массовых операций НКВД в 1937 – 1938 гг. вместо 190 тыс. были арестованы почти 770 тыс. человек, а вместо 75 тыс. к расстрелу приговорены более 385 тыс. (в расчёт не берутся жертвы национальных операций, репрессии в отношении которых санкционировались другими приказами). Когда в Туркмении были арестованы все «антисоветские элементы», числившиеся в картотеках, а незаполненные квоты ещё остались, чекисты начали массовые облавы на рынках на случайных людей, чтобы выполнить план. Приговорённых к высшей мере наказания не только расстреливали, как того требовал Уголовный кодекс. В Вологде им, например, рубили головы топором, в Куйбышеве душили верёвками, в Барнауле убивали ломами.
Сталин провалил первую пятилетку, плановые показатели для которой брались с потолка и уже по ходу неё постоянно менялись и пересматривались. Сталин провалил коллективизацию, по итогам которой производство зерна упало настолько, что привело к массовому голоду с 7 млн. трупов, а поголовье почти всех видов скота к началу войны так и не превысило показатели 1928 г. Сталин провалил паспортизацию, которая предполагала «очищение» городов от лишних едоков, но лишь за 1930-е гг. численность городского населения увеличилась более чем на 20 млн. человек. Даже регулирование рождаемости Сталин провалил: повышение фертильности, рухнувшей до этого по итогам коллективизации с 42 на тысячу в 1928 до 31 на тысячу в 1932 гг., происходившее с 1936 г. в результате запрета абортов, уже к 1940 г. выдохлось. Советские люди в условиях запрещённых абортов всё равно рожали меньше, чем во времена разрешённых абортов. О кадровом «гении» Сталина я уже писал тут и ещё раз тут.
На мой взгляд, тоталитаризм должен быть очищен от тех смыслов, которых он не заслуживает. «Тоталитаризм», «Сталин», «Гитлер» – это не синонимы, а наоборот, антонимы таких понятий как «законность», «порядок» и «стабильность». Истинное лицо всякого тоталитаризма (да и многих авторитарных режимов, чего уж греха таить) – это неуправляемый хаос, бардак, произвол, беззаконие, неуверенность в будущем и страх руководителей перед ответственностью.
В своих статьях для патронов на Patreon и Boosty я неоднократно писал о тех неразберихе и бардаке, которые были присущи нацистской диктатуре в Германии. Если взглянуть на сталинский Советский Союз, то… обнаружится тоже самое: чем-чем, а порядком в сталинской системе и не пахло.
Возьмём коллективизацию. В рамках репрессивных мероприятий большевики предполагала арестовать до 60 тыс. кулацкого «актива», а ещё 150 тыс. семей отправить в спецпоселения на Север, в Казахстан и за Урал. Реальная коллективизация вылилась в вакханалию неконтролируемых самосудов местных комбедовцев, партийных и комсомольских активистов, а также рабочих-«двадцатипятитысячников», которые самостоятельно без опоры на какие-либо формальные документы решали, кого объявить «кулаком» или «подкулачником», а кого нет. В итоге за 1930 – 1931 гг. вместо 60 тыс. «активистов» арестовали 125 тыс., а вместо планировавшихся 150 тыс. семей выслали 380 тыс. – более 1,8 млн. человек. Стоит ли говорить, что неготовность государственных и партийных органов к такому перехлёсту плановых показателей вела к отсутствию всякого снабжения ссыльнопоселенцев, и обрекала сотни тысяч человек на голодную смерть.
Та же самая ситуация повторилась спустя всего несколько лет, в годы Большого террора: центр проявляет живодёрскую инициативу, а затем не в состоянии контролировать «самодеятельность» на местах. Приказ НКВД №00447 от 30 июля 1937 г. предписывал казнь 75 тыс. и арест с последующим заключением более 190 тыс. человек, которых советская власть рассматривала в качестве «антисоветских элементов». В результате массовых операций НКВД в 1937 – 1938 гг. вместо 190 тыс. были арестованы почти 770 тыс. человек, а вместо 75 тыс. к расстрелу приговорены более 385 тыс. (в расчёт не берутся жертвы национальных операций, репрессии в отношении которых санкционировались другими приказами). Когда в Туркмении были арестованы все «антисоветские элементы», числившиеся в картотеках, а незаполненные квоты ещё остались, чекисты начали массовые облавы на рынках на случайных людей, чтобы выполнить план. Приговорённых к высшей мере наказания не только расстреливали, как того требовал Уголовный кодекс. В Вологде им, например, рубили головы топором, в Куйбышеве душили верёвками, в Барнауле убивали ломами.
Сталин провалил первую пятилетку, плановые показатели для которой брались с потолка и уже по ходу неё постоянно менялись и пересматривались. Сталин провалил коллективизацию, по итогам которой производство зерна упало настолько, что привело к массовому голоду с 7 млн. трупов, а поголовье почти всех видов скота к началу войны так и не превысило показатели 1928 г. Сталин провалил паспортизацию, которая предполагала «очищение» городов от лишних едоков, но лишь за 1930-е гг. численность городского населения увеличилась более чем на 20 млн. человек. Даже регулирование рождаемости Сталин провалил: повышение фертильности, рухнувшей до этого по итогам коллективизации с 42 на тысячу в 1928 до 31 на тысячу в 1932 гг., происходившее с 1936 г. в результате запрета абортов, уже к 1940 г. выдохлось. Советские люди в условиях запрещённых абортов всё равно рожали меньше, чем во времена разрешённых абортов. О кадровом «гении» Сталина я уже писал тут и ещё раз тут.
На мой взгляд, тоталитаризм должен быть очищен от тех смыслов, которых он не заслуживает. «Тоталитаризм», «Сталин», «Гитлер» – это не синонимы, а наоборот, антонимы таких понятий как «законность», «порядок» и «стабильность». Истинное лицо всякого тоталитаризма (да и многих авторитарных режимов, чего уж греха таить) – это неуправляемый хаос, бардак, произвол, беззаконие, неуверенность в будущем и страх руководителей перед ответственностью.
И ещё про бардак при Сталине
Виленский еврей Михаил Павлович Шрейдер с 1919 г. служил в ВЧК – ОГПУ, в начале 1930-х гг. перешёл на работу в милицию. Пиком его карьеры стала должность заместителя наркома внутренних дел Казахской ССР весной-летом 1938 г., после чего Шрейдер предсказуемо оказался в родном ведомстве, но уже по другую сторону решётки.
Естественно, все попавшие под каток репрессий считали себя невиновными и были свято убеждены, что «наверху точно разберутся». Но как сделать так, чтоб «наверху» узнали о несправедливости, если были сомнения, что жалобы, которые писали заключённые, вообще доходили до руководства? «Популярной» тактикой у подследственных становился намеренный самооговор и признание в самых невероятных преступлениях. В таком случае, думали обвиняемые, их либо доставят к руководству лично, чтоб проверить сведения о разветвлённом заговоре, и уж тогда то можно будет пожаловаться, либо ближайшая проверка следственных дел обнаружит всю бредовость признаний, и обвинение развалится. В итоге, Шрейдер показал на себя, что являлся сыном маньчжурского императора Пу-И, который сожительствовал с его матерью в 1901 г. (реальный Пу-И родился в 1906 г.), одновременно признал себя законспирированным немцем, которому для маскировки сделали обрезание, и, наконец, сообщил о своей вербовке дочерью эфиопского негуса по личному приказу Черчилля.
Стоит ли говорить, что полуграмотные чекисты «ежовской школы» были настолько тупыми, что скрупулёзно, потирая руки, заносили весь этот бред в протоколы, надеясь выслужиться за раскрытие очередного шпионского заговора (разве что история с Пу-И даже им показалась уж слишком невероятной).
Шрейдера действительно направили из Иваново, где шло следствие, в Москву. Ему повезло, что к тому моменту пришёл Берия и начал «чистить» ежовские кадры, как до того «ежовцы» чистили «ягодовских». Бывшие следователи Шрейдера сами пошли под расстрел, но это ничуть не означало свободы для него самого.
Бериевская «либерализация» означала лишь то, что летом 1940 г. Шрейдер предстал перед судом «только» за «превышение служебных полномочий», а не как шпион и диверсант. Правда, судя по его воспоминаниям, заранее отобранных «свидетелей» об этом предупредить забыли, поэтому те во время суда сначала заявили, что знают подсудимого как правотроцистского террориста. Когда председатель суда поправил, что обвиняют Шрейдера не в этом, «свидетели» удивились и на голубом глазу сообщили, что в НКВД их проинструктировали по-другому. «Заседание» длилось не более получаса без присутствия адвоката, после чего Шрейдера осудили на 10 лет. Впрочем, сидел он недолго, в 1942 г. был отправлен на фронт рядовым, и после 1945 г. устроился клерком. При Хрущёве Шрейдера реабилитировали и сделали персональным пенсионером. Шрейдер написал воспоминания «Записки чекиста», по которым вся вышеприведённая история и рассказана, скончавшись в 1978 г.
Виленский еврей Михаил Павлович Шрейдер с 1919 г. служил в ВЧК – ОГПУ, в начале 1930-х гг. перешёл на работу в милицию. Пиком его карьеры стала должность заместителя наркома внутренних дел Казахской ССР весной-летом 1938 г., после чего Шрейдер предсказуемо оказался в родном ведомстве, но уже по другую сторону решётки.
Естественно, все попавшие под каток репрессий считали себя невиновными и были свято убеждены, что «наверху точно разберутся». Но как сделать так, чтоб «наверху» узнали о несправедливости, если были сомнения, что жалобы, которые писали заключённые, вообще доходили до руководства? «Популярной» тактикой у подследственных становился намеренный самооговор и признание в самых невероятных преступлениях. В таком случае, думали обвиняемые, их либо доставят к руководству лично, чтоб проверить сведения о разветвлённом заговоре, и уж тогда то можно будет пожаловаться, либо ближайшая проверка следственных дел обнаружит всю бредовость признаний, и обвинение развалится. В итоге, Шрейдер показал на себя, что являлся сыном маньчжурского императора Пу-И, который сожительствовал с его матерью в 1901 г. (реальный Пу-И родился в 1906 г.), одновременно признал себя законспирированным немцем, которому для маскировки сделали обрезание, и, наконец, сообщил о своей вербовке дочерью эфиопского негуса по личному приказу Черчилля.
Стоит ли говорить, что полуграмотные чекисты «ежовской школы» были настолько тупыми, что скрупулёзно, потирая руки, заносили весь этот бред в протоколы, надеясь выслужиться за раскрытие очередного шпионского заговора (разве что история с Пу-И даже им показалась уж слишком невероятной).
Шрейдера действительно направили из Иваново, где шло следствие, в Москву. Ему повезло, что к тому моменту пришёл Берия и начал «чистить» ежовские кадры, как до того «ежовцы» чистили «ягодовских». Бывшие следователи Шрейдера сами пошли под расстрел, но это ничуть не означало свободы для него самого.
Бериевская «либерализация» означала лишь то, что летом 1940 г. Шрейдер предстал перед судом «только» за «превышение служебных полномочий», а не как шпион и диверсант. Правда, судя по его воспоминаниям, заранее отобранных «свидетелей» об этом предупредить забыли, поэтому те во время суда сначала заявили, что знают подсудимого как правотроцистского террориста. Когда председатель суда поправил, что обвиняют Шрейдера не в этом, «свидетели» удивились и на голубом глазу сообщили, что в НКВД их проинструктировали по-другому. «Заседание» длилось не более получаса без присутствия адвоката, после чего Шрейдера осудили на 10 лет. Впрочем, сидел он недолго, в 1942 г. был отправлен на фронт рядовым, и после 1945 г. устроился клерком. При Хрущёве Шрейдера реабилитировали и сделали персональным пенсионером. Шрейдер написал воспоминания «Записки чекиста», по которым вся вышеприведённая история и рассказана, скончавшись в 1978 г.
31 октября отмечается День Реформации. Якобы именно в этот день в 1517 г. августинский монах Мартин Лютер прибил к дверям Замковой церкви саксонского города Виттенберга свои «95 тезисов против торговли индульгенциями». В целом считается, что данная история мифологизирована, 95 тезисов к воротам Лютер не прибивал, да и сам документ ещё не тянул на разрыв с официальной Церковью.
Однако как бы то ни было, 31 октября постфактум считается днём начала Реформации. На пике своего распространения реформаторы имели все шансы сделать протестантскими Францию, современную Бельгию, Чехию, Австрию, Венгрию и Речь Посполитую. Однако католическая Контрреформация в конце концов отстояла эти земли.
Однако как бы то ни было, 31 октября постфактум считается днём начала Реформации. На пике своего распространения реформаторы имели все шансы сделать протестантскими Францию, современную Бельгию, Чехию, Австрию, Венгрию и Речь Посполитую. Однако католическая Контрреформация в конце концов отстояла эти земли.
Тут же недавно была годовщина начала Великой Депрессии. В 3 сезоне сериала "Вавилон-Берлин" пусть и исторически упрощённо, но художественно выразительно показаны причины кризиса в отношении Германии. Народ под впечатлением от бешеного роста акций понабрал кредитов и вложил все свои деньги в мыльные финансовые пузыри, надеясь расплатиться по долгам после получения дивидендов. Когда финансовый рынок рухнул, и акции обесценились, возвращать кредиты оказалось нечем, и немцы оказались у разбитого корыта. Оставалось дождаться только популиста, который пообещал бы списать все долги и отомстить загранице, втянувшей доверчивых бюргеров в разорительную аферу.
https://www.youtube.com/watch?v=vKsWZkuZL38
https://www.youtube.com/watch?v=vKsWZkuZL38
YouTube
The Great Depression in Germany (shortly before)
A financial auditor is taking a survey about the market situation in Germany few weeks before the Financial Crisis called the Great Depression that arrived from the States. This crisis later led to the rise of Radical parties take over political and social…
Про Рейнский сепаратизм
Идея независимости Рейнской области зародилась после окончания Наполеоновских войн, когда католический регион был передан протестантской Пруссии. Впрочем, идея находилась в «спящем» состоянии вплоть до поражения Рейха в Великой войне. Многие в победившей Франции полагали, что рейнские земли следует если не прямо аннексировать, то хотя бы создать там независимое государство – сателлит Франции. Однако французам сильно мешали англичане, считавшие, исходя из теории баланса сил, что с Германии уже достаточно, и дальше её «урабатывать» – контрпродуктивно. Первые робкие попытки провозгласить независимость Рейна, опираясь на местных сепаратистов, были предприняты в 1919 г., но тогда Франция оказалась не готова идти до конца и рвать ради «Рейнской республики» отношения с союзниками. На четыре года рейнский сепаратизм «уснул», чтобы вновь проснуться в 1923 г. Бешеная гиперинфляция привела часть бюргеров к мысли, что было бы неплохо отделиться от обанкротившейся Пруссии и создать собственную твёрдую валюту.
С середины октября Рейнскую провинцию захлестнула волна насилия: вооружённые отряды сепаратистов при поддержке французских и бельгийских оккупационных войск начали захват правительственных учреждений в городах и сёлах, вывешивая зелёно-бело-красные триколоры. В драках и перестрелках с прусской полицией и лоялистами гибли десятки людей. Однако к концу ноября англичане и американцы всё же дипломатически передавили французов, к тому же у последних тупо закончились деньги на поддержку сепаратистов. Рейнские вооружённые отряды очень быстро превратились в обыкновенных мародёров, заслужив ненависть местного населения. В середине ноября в местных горах произошло целое сражение между разъярёнными крестьянами и «сепарами», в котором последние были разгромлены. Лидеры республики погрязли в междоусобной грызне и не сумели выработать внятной программы действий. Вскоре все они бежали во Францию. В Пфальце, который находился чуть южнее, сепаратисты продержались до февраля 1924 г., пока сторонники единой Германии не сожгли в одной из городских ратуш заживо полтора десятка человек. После этого разговоров о сецессии больше никто не вёл.
Примечательно, что в числе сторонников отделения Рейна от Пруссии находился обер-бургомистр Кёльна и будущий первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр. Впрочем, он требовал не полной независимости, а автономии в рамках «федерализации» Пруссии – та казалась слишком большой и реакционной. В Веймаре проект Аденауэра не осуществился, воплотившись в жизнь лишь после Второй мировой войны. Милитаристская Пруссия была наконец разделена на автономные федеральные земли, благополучно существующие до сих пор.
На месте несостоявшейся «Рейнской республики» нынче находятся две федеральные земли: Северный Рейн-Вестфалия и Рейнланд-Пфальц. По объёму Валового регионального продукта (GRP) среди регионов Германии они занимают первое и седьмое места соответственно.
Идея независимости Рейнской области зародилась после окончания Наполеоновских войн, когда католический регион был передан протестантской Пруссии. Впрочем, идея находилась в «спящем» состоянии вплоть до поражения Рейха в Великой войне. Многие в победившей Франции полагали, что рейнские земли следует если не прямо аннексировать, то хотя бы создать там независимое государство – сателлит Франции. Однако французам сильно мешали англичане, считавшие, исходя из теории баланса сил, что с Германии уже достаточно, и дальше её «урабатывать» – контрпродуктивно. Первые робкие попытки провозгласить независимость Рейна, опираясь на местных сепаратистов, были предприняты в 1919 г., но тогда Франция оказалась не готова идти до конца и рвать ради «Рейнской республики» отношения с союзниками. На четыре года рейнский сепаратизм «уснул», чтобы вновь проснуться в 1923 г. Бешеная гиперинфляция привела часть бюргеров к мысли, что было бы неплохо отделиться от обанкротившейся Пруссии и создать собственную твёрдую валюту.
С середины октября Рейнскую провинцию захлестнула волна насилия: вооружённые отряды сепаратистов при поддержке французских и бельгийских оккупационных войск начали захват правительственных учреждений в городах и сёлах, вывешивая зелёно-бело-красные триколоры. В драках и перестрелках с прусской полицией и лоялистами гибли десятки людей. Однако к концу ноября англичане и американцы всё же дипломатически передавили французов, к тому же у последних тупо закончились деньги на поддержку сепаратистов. Рейнские вооружённые отряды очень быстро превратились в обыкновенных мародёров, заслужив ненависть местного населения. В середине ноября в местных горах произошло целое сражение между разъярёнными крестьянами и «сепарами», в котором последние были разгромлены. Лидеры республики погрязли в междоусобной грызне и не сумели выработать внятной программы действий. Вскоре все они бежали во Францию. В Пфальце, который находился чуть южнее, сепаратисты продержались до февраля 1924 г., пока сторонники единой Германии не сожгли в одной из городских ратуш заживо полтора десятка человек. После этого разговоров о сецессии больше никто не вёл.
Примечательно, что в числе сторонников отделения Рейна от Пруссии находился обер-бургомистр Кёльна и будущий первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр. Впрочем, он требовал не полной независимости, а автономии в рамках «федерализации» Пруссии – та казалась слишком большой и реакционной. В Веймаре проект Аденауэра не осуществился, воплотившись в жизнь лишь после Второй мировой войны. Милитаристская Пруссия была наконец разделена на автономные федеральные земли, благополучно существующие до сих пор.
На месте несостоявшейся «Рейнской республики» нынче находятся две федеральные земли: Северный Рейн-Вестфалия и Рейнланд-Пфальц. По объёму Валового регионального продукта (GRP) среди регионов Германии они занимают первое и седьмое места соответственно.
2 ноября 1938 г. состоялся Первый Венский арбитраж
После того, как в сентябре 1938 г. Великобритания и Франция сдали в Мюнхене Чехословакию Германии, о своих претензиях к Праге заявили поляки и венгры. Польша в итоге получила спорный район Заользья. Венгрия рассчитывала заполучить значительные районы Словакии и Прикарпатья, включая Братиславу (венг. «Пожонь») и Ужгород (венг. «Унгвар»). На мадьярском политическом жаргоне Словакия именовалась не иначе как «Верхняя Венгрия». Октябрьские переговоры со словацкой делегацией (Чехо-Словакия к тому моменту стала конфедерацией, в которой Словакия обладала автономией) провалились: ни одна из сторон не собиралась идти на компромиссы. Так как и Венгрия, и Словакия к тому моменту во внешней политике уже ориентировались на Ось, оба государства обратились к арбитражу Германии и Италии. Министры иностранных дел Риббентроп и Чиано определили новую словацко-венгерскую границу в венском дворце Бельведер 2 ноября.
К Венгрии в итоге перешли 12 тыс. квадратных километров с населением в 850 тыс. человек, из которых мадьярами являлись около полумиллиона: остальные были словаками или русинами. Не все территориальные претензии Венгрии оказались удовлетворены: Братислава, например, осталась словацкой, а венгерское меньшинство в Словакии по-прежнему составляло около 70 тыс. человек. Последствием арбитража стала волна обоюдных депортаций и насильственных переселений вкупе с принудительными «мадьяризациями» и «словакизациями» по обе стороны границы.
Так как в социальном отношении хортистская Венгрия являлась государством менее развитым и более реакционным, нежели Первая Чехословацкая республика, возвращение в «родную гавань» для словацких венгров означало снижение пенсий и социальных выплат. Более того, желая обезопасить венгерский рынок от более дешёвого зерна с вновь приобретённых территорий, Будапешт фактически сохранил старые таможенные границы и намеренно противился развитию инфраструктуры в регионе. Все эти факторы привели к тому, что очень скоро среди мадьяр на присоединённых землях стал популярен лозунг «назад к Праге!».
Результаты Первого Венского арбитража были аннулированы после Второй мировой войны, и Венгрия вернулась к границам 1920 г. В отличие от немцев, большинство мадьяр не было изгнано из традиционных мест своего проживания. В современной Словакии живут около полумиллиона венгров, составляя до 10% населения республики. Примечательно, что если в коммунистический период культурную автономию словацких венгров особо не трогали, то при демократиях (как в первые годы после войны, когда власть коммунистов ещё не была закреплена, так и после падения Железного занавеса) мадьяр наоборот пытались «словакизировать». Ещё десять лет назад между Венгрией и Словакией шла натуральная «языковая война» из-за того, что Братислава ограничила использование венгерского языка в официальном поле. В ответ на это Будапешт принялся раздавать венгерские паспорта словацким мадьярам, что также вызвало нервную реакцию Словакии. Впрочем, за десять лет отношения между двумя государствами-членами Евросоюза улучшились, и конфликт если не закончился, то, как минимум, перешёл в латентную фазу.
После того, как в сентябре 1938 г. Великобритания и Франция сдали в Мюнхене Чехословакию Германии, о своих претензиях к Праге заявили поляки и венгры. Польша в итоге получила спорный район Заользья. Венгрия рассчитывала заполучить значительные районы Словакии и Прикарпатья, включая Братиславу (венг. «Пожонь») и Ужгород (венг. «Унгвар»). На мадьярском политическом жаргоне Словакия именовалась не иначе как «Верхняя Венгрия». Октябрьские переговоры со словацкой делегацией (Чехо-Словакия к тому моменту стала конфедерацией, в которой Словакия обладала автономией) провалились: ни одна из сторон не собиралась идти на компромиссы. Так как и Венгрия, и Словакия к тому моменту во внешней политике уже ориентировались на Ось, оба государства обратились к арбитражу Германии и Италии. Министры иностранных дел Риббентроп и Чиано определили новую словацко-венгерскую границу в венском дворце Бельведер 2 ноября.
К Венгрии в итоге перешли 12 тыс. квадратных километров с населением в 850 тыс. человек, из которых мадьярами являлись около полумиллиона: остальные были словаками или русинами. Не все территориальные претензии Венгрии оказались удовлетворены: Братислава, например, осталась словацкой, а венгерское меньшинство в Словакии по-прежнему составляло около 70 тыс. человек. Последствием арбитража стала волна обоюдных депортаций и насильственных переселений вкупе с принудительными «мадьяризациями» и «словакизациями» по обе стороны границы.
Так как в социальном отношении хортистская Венгрия являлась государством менее развитым и более реакционным, нежели Первая Чехословацкая республика, возвращение в «родную гавань» для словацких венгров означало снижение пенсий и социальных выплат. Более того, желая обезопасить венгерский рынок от более дешёвого зерна с вновь приобретённых территорий, Будапешт фактически сохранил старые таможенные границы и намеренно противился развитию инфраструктуры в регионе. Все эти факторы привели к тому, что очень скоро среди мадьяр на присоединённых землях стал популярен лозунг «назад к Праге!».
Результаты Первого Венского арбитража были аннулированы после Второй мировой войны, и Венгрия вернулась к границам 1920 г. В отличие от немцев, большинство мадьяр не было изгнано из традиционных мест своего проживания. В современной Словакии живут около полумиллиона венгров, составляя до 10% населения республики. Примечательно, что если в коммунистический период культурную автономию словацких венгров особо не трогали, то при демократиях (как в первые годы после войны, когда власть коммунистов ещё не была закреплена, так и после падения Железного занавеса) мадьяр наоборот пытались «словакизировать». Ещё десять лет назад между Венгрией и Словакией шла натуральная «языковая война» из-за того, что Братислава ограничила использование венгерского языка в официальном поле. В ответ на это Будапешт принялся раздавать венгерские паспорта словацким мадьярам, что также вызвало нервную реакцию Словакии. Впрочем, за десять лет отношения между двумя государствами-членами Евросоюза улучшились, и конфликт если не закончился, то, как минимум, перешёл в латентную фазу.
Про то, как Германия недолго пробыла конституционной монархией.
В конце сентября 1918 г. в связи с коллапсом на фронте военный диктатор Рейха генерал Людендорф потребовал немедленно начать мирные переговоры с союзниками. Немцы понимали, что с дискредитировавшими себя генералами и бюрократами те говорить не будут. С целью обеспечения благоприятных стартовых позиций элита решилась на демократические реформы. В начале октября канцлером был назначен либеральный принц Макс Баденский. В состав его кабинета впервые в истории вошли социал-демократы – представители крупнейшей оппозиционной партии. Более широко, нежели в предыдущем правительстве, были представлены католический Центр и либералы.
Первоначально канцлер предложил лишь косметические реформы. В Кайзеррайхе депутаты Рейхстага не могли занимать государственных должностей и становиться министрами. Это ограничение предлагалось убрать. Также Рейхстаг планировалось привлечь к вотированию вопросов, касавшихся объявления войны и заключения мира. До этого подобные полномочия имелись лишь у Бундесрата – аналога нашего Совета Федерации. Рейхстаг отверг пакет правительственных предложений как недостаточный.
Канцлеру пришлось идти на уступки. Был разработан новый проект поправок к Конституции 1871 г. К двум первоначальным поправкам добавлялись новые пункты. Император сохранял право назначения канцлера, но отныне Рейхстаг мог отправить последнего в отставку вотумом недоверия. Устанавливалась ответственность министров перед Рейхстагом и Бундесратом, но без возможности быть отправленными в отставку, эту прерогативу сохранял исключительно император. Канцлер становился ответственным за все политические действия императора, в том числе в сфере командования армией. Таким образом, через канцлера вооружённые силы оказывались под парламентским контролем. Все назначения на высшие воинские должности отныне должны были проходить через канцлера. Все четыре военных министра государств, имевших собственные армии в составе империи – Пруссии, Баварии, Саксонии и Вюртемберга, становились подотчётны Рейхстагу и Бундесрату. Указанный законопроект был одобрен большинством Рейхстага 28 октября. Социал-демократическая партия вполне удовлетворилась реформами и отныне считала революцию излишней.
Однако стать конституционной монархией по британскому образцу Германии было не суждено. Уже на следующий день после одобрения конституционных поправок начались волнения на флоте. 3 ноября они переросли в Кильский мятеж, а ещё через неделю Ноябрьская революция окончательно свергла монархию.
Из-за того, что Октябрьские поправки продержались всего две недели, сложно судить, каким бы было дальнейшее политическое развитие Германии, сохранись конституционная монархия. Возможно, Германия стала бы «континентальной Англией». Возможно, армия и бюрократия отвергли бы реформы, положив начало длительной череде кризисов. Как бы то ни было, конституционный процесс в Германии осенью 1918 г. уже не имел самостоятельного значения и оказался смыт волной революционного радикализма.
Впрочем, составители Веймарской Конституции 1919 г. воспользовались октябрьскими наработками. Хотя Рейхстаг и был способен отправить канцлера и министров в отставку, исключительным правом назначения нового канцлера обладал рейхспрезидент, который представлял собой этакого «эрзац-императора». Заложенный в Веймарской Конституции потенциал суперпрезидентской республики с лихвой аукнулся немцам в 1930 – 1933 гг. президентскими кабинетами, деятельность которых привела к демонтажу и республики, и демократии.
В конце сентября 1918 г. в связи с коллапсом на фронте военный диктатор Рейха генерал Людендорф потребовал немедленно начать мирные переговоры с союзниками. Немцы понимали, что с дискредитировавшими себя генералами и бюрократами те говорить не будут. С целью обеспечения благоприятных стартовых позиций элита решилась на демократические реформы. В начале октября канцлером был назначен либеральный принц Макс Баденский. В состав его кабинета впервые в истории вошли социал-демократы – представители крупнейшей оппозиционной партии. Более широко, нежели в предыдущем правительстве, были представлены католический Центр и либералы.
Первоначально канцлер предложил лишь косметические реформы. В Кайзеррайхе депутаты Рейхстага не могли занимать государственных должностей и становиться министрами. Это ограничение предлагалось убрать. Также Рейхстаг планировалось привлечь к вотированию вопросов, касавшихся объявления войны и заключения мира. До этого подобные полномочия имелись лишь у Бундесрата – аналога нашего Совета Федерации. Рейхстаг отверг пакет правительственных предложений как недостаточный.
Канцлеру пришлось идти на уступки. Был разработан новый проект поправок к Конституции 1871 г. К двум первоначальным поправкам добавлялись новые пункты. Император сохранял право назначения канцлера, но отныне Рейхстаг мог отправить последнего в отставку вотумом недоверия. Устанавливалась ответственность министров перед Рейхстагом и Бундесратом, но без возможности быть отправленными в отставку, эту прерогативу сохранял исключительно император. Канцлер становился ответственным за все политические действия императора, в том числе в сфере командования армией. Таким образом, через канцлера вооружённые силы оказывались под парламентским контролем. Все назначения на высшие воинские должности отныне должны были проходить через канцлера. Все четыре военных министра государств, имевших собственные армии в составе империи – Пруссии, Баварии, Саксонии и Вюртемберга, становились подотчётны Рейхстагу и Бундесрату. Указанный законопроект был одобрен большинством Рейхстага 28 октября. Социал-демократическая партия вполне удовлетворилась реформами и отныне считала революцию излишней.
Однако стать конституционной монархией по британскому образцу Германии было не суждено. Уже на следующий день после одобрения конституционных поправок начались волнения на флоте. 3 ноября они переросли в Кильский мятеж, а ещё через неделю Ноябрьская революция окончательно свергла монархию.
Из-за того, что Октябрьские поправки продержались всего две недели, сложно судить, каким бы было дальнейшее политическое развитие Германии, сохранись конституционная монархия. Возможно, Германия стала бы «континентальной Англией». Возможно, армия и бюрократия отвергли бы реформы, положив начало длительной череде кризисов. Как бы то ни было, конституционный процесс в Германии осенью 1918 г. уже не имел самостоятельного значения и оказался смыт волной революционного радикализма.
Впрочем, составители Веймарской Конституции 1919 г. воспользовались октябрьскими наработками. Хотя Рейхстаг и был способен отправить канцлера и министров в отставку, исключительным правом назначения нового канцлера обладал рейхспрезидент, который представлял собой этакого «эрзац-императора». Заложенный в Веймарской Конституции потенциал суперпрезидентской республики с лихвой аукнулся немцам в 1930 – 1933 гг. президентскими кабинетами, деятельность которых привела к демонтажу и республики, и демократии.
3 ноября 1932 г. в Берлине началась забастовка общественного транспорта.
Осенью 1932 г. в разгар Великой депрессии и консервативной революции правительство Франца фон Папена усилило наступление на права рабочих. Старые тарифные соглашения были отменены, а новые предполагали сокращение заработной платы. Под ударом оказались и работники Берлинских транспортных предприятий (Berliner Verkehrsbetriebe – BVG), осуществлявших большую часть общественных перевозок в столице. Профсоюз, контролировавшийся социал-демократами, пошёл на переговоры и добился того, чтобы сокращение зарплаты было не столь радикальным, как предполагалось ранее: зарплата падала не на 14 пфенингов в час, а на 2. Однако помимо социал-демократического профсоюза существовал и коммунистический, который заклеймил «соглашателей с буржуазией» как «социал-фашистов». Сравнительно малочисленный, но бойкий актив коммунистов пошёл на принцип, объявив всеобщую забастовку, к которой присоединились почти все работники BVG.
Что же особенного в этой забастовке, почему о ней стоит писать даже спустя девяносто лет? Дело в том, что в состав забастовочного комитета коммунисты пригласили членов НСБО – национал-социалистической организации производственных ячеек. Да, коммунисты и нацисты общим фронтом выступили против буржуазного Веймарского государства. Как заявил лидер КПГ Эрнст Тельман: «При проведении забастовок на заводах включение нацистов в стачечные комитеты абсолютно необходимо и желательно». Дело облегчалось тем, что нацистским гауляйтером Берлина (т.е главой горкома) являлся Йозеф Геббельс – человек известный своим антикапиталистическим и антибуржуазным пафосом, на ранних этапах партийный карьеры даже поддерживавший «левый» национал-социализм братьев Штрассеров. Нацистский резон поддержать забастовку состоял и в том, чтобы заручиться на предстоящих очередных выборах в рейхстаг поддержкой берлинского пролетариата, который традиционно считался самым «красным» в стране.
Утром 3 ноября весь берлинский общественный транспорт встал. Штрейкбрехеров били, трамвайные рельсы разбирали и перекрывали ими дороги. Социал-демократическая газета «Форвартс» отмечала случаи братания наци и комми: «Ещё вчера по эту сторону «коричневая чума», а по ту – «красные недочеловеки»! Зато сегодня – дражайшие союзники!»
В ходе столкновений протестующих с полицией погибли три человека. Через несколько дней забастовка завершилась. Крайними и нацисты, и коммунисты выставили социал-демократов.
6 ноября прошли очередные выборы в рейхстаг. На них коммунисты укрепили своё положение самой популярной столичной партии. А вот нацисты значительную часть голосов потеряли: их социальному популизму рабочий избиратель не поверил, а буржуа наоборот испугался. Для НСДАП и в Берлине, и в Германии в целом продолжилась чёрная полоса снижения популярности, финансовых проблем и внутренних расколов, когда казалось, что партии вот-вот наступит конец. Назначение путём закулисных интриг Гитлера канцлером в январе 1933 г., скорее всего, было последним шансом для партии не быть разогнанной и запрещённой в результате введения чрезвычайного положения.
Осенью 1932 г. в разгар Великой депрессии и консервативной революции правительство Франца фон Папена усилило наступление на права рабочих. Старые тарифные соглашения были отменены, а новые предполагали сокращение заработной платы. Под ударом оказались и работники Берлинских транспортных предприятий (Berliner Verkehrsbetriebe – BVG), осуществлявших большую часть общественных перевозок в столице. Профсоюз, контролировавшийся социал-демократами, пошёл на переговоры и добился того, чтобы сокращение зарплаты было не столь радикальным, как предполагалось ранее: зарплата падала не на 14 пфенингов в час, а на 2. Однако помимо социал-демократического профсоюза существовал и коммунистический, который заклеймил «соглашателей с буржуазией» как «социал-фашистов». Сравнительно малочисленный, но бойкий актив коммунистов пошёл на принцип, объявив всеобщую забастовку, к которой присоединились почти все работники BVG.
Что же особенного в этой забастовке, почему о ней стоит писать даже спустя девяносто лет? Дело в том, что в состав забастовочного комитета коммунисты пригласили членов НСБО – национал-социалистической организации производственных ячеек. Да, коммунисты и нацисты общим фронтом выступили против буржуазного Веймарского государства. Как заявил лидер КПГ Эрнст Тельман: «При проведении забастовок на заводах включение нацистов в стачечные комитеты абсолютно необходимо и желательно». Дело облегчалось тем, что нацистским гауляйтером Берлина (т.е главой горкома) являлся Йозеф Геббельс – человек известный своим антикапиталистическим и антибуржуазным пафосом, на ранних этапах партийный карьеры даже поддерживавший «левый» национал-социализм братьев Штрассеров. Нацистский резон поддержать забастовку состоял и в том, чтобы заручиться на предстоящих очередных выборах в рейхстаг поддержкой берлинского пролетариата, который традиционно считался самым «красным» в стране.
Утром 3 ноября весь берлинский общественный транспорт встал. Штрейкбрехеров били, трамвайные рельсы разбирали и перекрывали ими дороги. Социал-демократическая газета «Форвартс» отмечала случаи братания наци и комми: «Ещё вчера по эту сторону «коричневая чума», а по ту – «красные недочеловеки»! Зато сегодня – дражайшие союзники!»
В ходе столкновений протестующих с полицией погибли три человека. Через несколько дней забастовка завершилась. Крайними и нацисты, и коммунисты выставили социал-демократов.
6 ноября прошли очередные выборы в рейхстаг. На них коммунисты укрепили своё положение самой популярной столичной партии. А вот нацисты значительную часть голосов потеряли: их социальному популизму рабочий избиратель не поверил, а буржуа наоборот испугался. Для НСДАП и в Берлине, и в Германии в целом продолжилась чёрная полоса снижения популярности, финансовых проблем и внутренних расколов, когда казалось, что партии вот-вот наступит конец. Назначение путём закулисных интриг Гитлера канцлером в январе 1933 г., скорее всего, было последним шансом для партии не быть разогнанной и запрещённой в результате введения чрезвычайного положения.
Когда социологи уже ошибались
Вторые президентские выборы подряд к американской социологии возникают серьёзные вопросы: перед выборами предсказывали разнос одним кандидатом его оппонента, а по факту получилось немного не то. Впрочем, ошибаться предсказателям не в первой. В 1948 г. уже было что-то подобное.
Сенатор Гарри Трумэн стал президентом в общем-то случайно. Франклин Рузвельт сделал его своим вице-президентом на выборах 1944 г. вместо левого Генри Уолесса, который раздражал центр и правое крыло демократов. Вплоть до апреля 1945 г. Трумэн был типичным вице-президентом – «свадебным генералом», которого не привлекали ни к обсуждению внутренней политики, ни к выработке международной стратегии. Смерть Рузвельта нежданно-негаданно сделала Трумэна главой сильнейшего государства на планете.
Вопреки устоявшемуся стереотипу, с окончанием Второй мировой в США вовсе не начался «золотой век». Демобилизация и отмена чрезвычайного регулирования цен военного времени поставили Америку на грань возвращения к Великой депрессии. В 1946 г. Штаты захлестнула волна забастовок, республиканцы впервые за 16 лет вернули себе Конгресс, а Демократическую партию разрывали противоречия между «левыми», «правыми» и «центристами».
К 1948 г. большинство наблюдателей были уверены, что республиканцы триумфально займут Белый дом. Значительная часть демократов считала, что какие-то шансы вытянуть партию есть только в случае замены непопулярного президента, чей рейтинг одобрения в начале года составлял всего 36%, на более проходную фигуру. Были сделаны официальные предложения генералу Эйзенхауэру, но тот отказался (по иронии судьбы, генерал даст согласие на выдвижение через 4 года, но уже представителям другой партии). Однако, в конце концов, раскол между «левыми» демократами – наследниками политики Рузвельта, и «правыми» – южными диксиратами, сторонниками сегрегации и прав штатов, не позволил им согласовать иную компромиссную фигуру, кроме Трумэна. Наиболее радикальные левые и правые демократы вообще выдвинули своих отдельных кандидатов.
От республиканцев на праймериз не без проблем номинацию получил губернатор Нью-Йорка Томас Дьюи, который уже бодался с Рузвельтом на выборах 1944 г. Он считался безусловным фаворитом гонки. Все девять опросов, проведённых Институтом Гэллапа, предвещали победу республиканца с отрывом от 5 до 17 пунктов. 80% прессы агитировали за Дьюи. Члены администрации Трумэна уже договаривались о новом трудоустройстве, в то время как члены команды Дьюи покупали дома в Вашингтоне.
Но Дьюи совершил роковую ошибку. Будучи уверенными в победе, республиканцы попытались представить своего кандидата как «президента для всех американцев». Поэтому, чтобы никого не обидеть, Дьюи разъезжал по стране и говорил заезженные слова про то, что «сельское хозяйство – важно», «свобода – важна» или что «будущее – впереди». Среднему американцу было очень сложно понять, что же конкретного ему предлагает кандидат Дьюи. Напротив, команда Трумэна, понимая, что терять всё равно нечего, вошла в раж. Президент начал обещать всё и сразу, прежде всего фермерам, рабочим, афроамериканцам и потребителям. Он обрушивал тонны критики и личных нападок и на республиканцев в Конгрессе, и лично на Дьюи.
2 ноября выяснилось, что агрессивная от безысходности кампания Трумэна обеспечила победу. В popular vote Трумэн обогнал Дьюи на 2,2 млн. голосов, что в процентном соотношении означало перевес на 4,5 пункта: 49,6% против 45,1%. Последующие исследования показали, что Трумэну удалось мобилизовать решающие 3,3 млн. избирателей в последние две недели перед выборами. В electoral vote 303 выборщика ушли Трумэну и лишь 189 – Дьюи, которому не хватило десятых сотых процента до победы в Калифорнии, Огайо и Иллинойсе. Одновременно демократы вернули себе контроль над обеими палатами Конгресса.
Утром 3 ноября, когда всё уже было ясно, ухмыляющийся переизбранный президент появился перед репортёрами с передовицей Chicago Daily Tribune: «Дьюи побеждает Трумэна».
Вторые президентские выборы подряд к американской социологии возникают серьёзные вопросы: перед выборами предсказывали разнос одним кандидатом его оппонента, а по факту получилось немного не то. Впрочем, ошибаться предсказателям не в первой. В 1948 г. уже было что-то подобное.
Сенатор Гарри Трумэн стал президентом в общем-то случайно. Франклин Рузвельт сделал его своим вице-президентом на выборах 1944 г. вместо левого Генри Уолесса, который раздражал центр и правое крыло демократов. Вплоть до апреля 1945 г. Трумэн был типичным вице-президентом – «свадебным генералом», которого не привлекали ни к обсуждению внутренней политики, ни к выработке международной стратегии. Смерть Рузвельта нежданно-негаданно сделала Трумэна главой сильнейшего государства на планете.
Вопреки устоявшемуся стереотипу, с окончанием Второй мировой в США вовсе не начался «золотой век». Демобилизация и отмена чрезвычайного регулирования цен военного времени поставили Америку на грань возвращения к Великой депрессии. В 1946 г. Штаты захлестнула волна забастовок, республиканцы впервые за 16 лет вернули себе Конгресс, а Демократическую партию разрывали противоречия между «левыми», «правыми» и «центристами».
К 1948 г. большинство наблюдателей были уверены, что республиканцы триумфально займут Белый дом. Значительная часть демократов считала, что какие-то шансы вытянуть партию есть только в случае замены непопулярного президента, чей рейтинг одобрения в начале года составлял всего 36%, на более проходную фигуру. Были сделаны официальные предложения генералу Эйзенхауэру, но тот отказался (по иронии судьбы, генерал даст согласие на выдвижение через 4 года, но уже представителям другой партии). Однако, в конце концов, раскол между «левыми» демократами – наследниками политики Рузвельта, и «правыми» – южными диксиратами, сторонниками сегрегации и прав штатов, не позволил им согласовать иную компромиссную фигуру, кроме Трумэна. Наиболее радикальные левые и правые демократы вообще выдвинули своих отдельных кандидатов.
От республиканцев на праймериз не без проблем номинацию получил губернатор Нью-Йорка Томас Дьюи, который уже бодался с Рузвельтом на выборах 1944 г. Он считался безусловным фаворитом гонки. Все девять опросов, проведённых Институтом Гэллапа, предвещали победу республиканца с отрывом от 5 до 17 пунктов. 80% прессы агитировали за Дьюи. Члены администрации Трумэна уже договаривались о новом трудоустройстве, в то время как члены команды Дьюи покупали дома в Вашингтоне.
Но Дьюи совершил роковую ошибку. Будучи уверенными в победе, республиканцы попытались представить своего кандидата как «президента для всех американцев». Поэтому, чтобы никого не обидеть, Дьюи разъезжал по стране и говорил заезженные слова про то, что «сельское хозяйство – важно», «свобода – важна» или что «будущее – впереди». Среднему американцу было очень сложно понять, что же конкретного ему предлагает кандидат Дьюи. Напротив, команда Трумэна, понимая, что терять всё равно нечего, вошла в раж. Президент начал обещать всё и сразу, прежде всего фермерам, рабочим, афроамериканцам и потребителям. Он обрушивал тонны критики и личных нападок и на республиканцев в Конгрессе, и лично на Дьюи.
2 ноября выяснилось, что агрессивная от безысходности кампания Трумэна обеспечила победу. В popular vote Трумэн обогнал Дьюи на 2,2 млн. голосов, что в процентном соотношении означало перевес на 4,5 пункта: 49,6% против 45,1%. Последующие исследования показали, что Трумэну удалось мобилизовать решающие 3,3 млн. избирателей в последние две недели перед выборами. В electoral vote 303 выборщика ушли Трумэну и лишь 189 – Дьюи, которому не хватило десятых сотых процента до победы в Калифорнии, Огайо и Иллинойсе. Одновременно демократы вернули себе контроль над обеими палатами Конгресса.
Утром 3 ноября, когда всё уже было ясно, ухмыляющийся переизбранный президент появился перед репортёрами с передовицей Chicago Daily Tribune: «Дьюи побеждает Трумэна».
