Я просто поэт. Русский поэт. А гений это посмертная лесть. Компенсация проезда. Прости, братан, не признали. Лучше будем жить подольше. Простыми пишущими парнями)

Кавалер Золотой звезды

Три цвета у меня три цвета за душой
Как в беспонтовой песенке Павлычки
Зелёный цвет распаханной межой
Одну звезду и две сержантских лычки

Соборовать выходит Пьяный май
Цветет и пахнет голубым Дунаем
Скажи по-южнорусски «Не займай!»
И мы в Карпатской тишине растаем

О Шура Ясногорская моя
Забудь меня и поцелуй по-братски
Последнего живого соловья
В побитых пылью сапогах солдатских

В плену твоих двадцатилетних чар
Горят мои мамлеевские звёзды
По южнорусски я – Олесь Гончар
Скажи люблю ведь это очень просто

Златая Прага загляни в глаза
Днепропетровск запомни наше имя
Я Александр слышишь Александр
Прошит навылет песнями твоими

Я вылеплен и обожжен тобой
Живая южнорусская любовь

Retrowave

По Руси православной
великий
трагический пост
Кошка ляжет на руку
доверчивым
тающим горлом
Разведен ли
свободен ли
каменный
вздыбленный мост
Спросит Кура у Вора
в разделе
Дешёвое порно

Эй Коза
чё уставилась
спросит
чужая звезда
И срамными губами
поют
с алтаря
воровайки
И Мадонна
выходит на подиум
и говорит:
Красота!
И выводит
двух тёлок
и время
колышется в майке

Ай да тёлочки
ай да пеструшки
мычат
да трясут головой
Да жуют трын-траву
да пасутся
на правильном
поле
И охальник хохочущий
вдруг
переходит на вой
Шкура – это судьба
учат дети
в закрытой
спецшколе

Сигма-бой с бородой
это папа
целующий
в лоб
Наши девочки
сменят
шинели
на платьица –
песня
смешная
до боли
И пульсирует время
и стонет
обрезанный поп
И гортанное пение
тает
в зелёном
некошенном поле

Новая волна

Телесная крепость, небесная твердь,
На камни плеснула студёная смерть,
Не ломит костей и неволит гостей
Незваных, кладёт на лопатки,
Наотмашь по мокрой сопатке.

Немая обида, живая беда,
Фонтанчиком алым вскипает вода,
Не помнит границ и не жалует лиц,
Не ищет родства и не знает,
Куда наш ковчег отплывает.

Пронзительный выкрик, нелепый расчёт.
Проснитесь же, витязь, повсюду течёт,
Кружит альбатрос и уходит матрос
Бодлеровской лёгкой походкой
Под лёд с ленинградской молодкой.

Последняя капля всегда о себе,
И думать не смей о холёной судьбе,
Садись на коня, дотянись до огня,
Закуривай, жадно надейся...
Холодная Балтика, лейся!

И когда наши девушки сменят шинели на платьица,
Не забыть бы тогда,
Не простить бы
И не потерять

1967

Кощунство как главная скрепа и одновременно наконечник копья глобалистской антисистемы, атакующей русскую традиционную прошивку. Планомерно, целенаправленно, успешно. За пятнадцать лет ( а я живу в СПб ровно 15 лет, с апреля 2010 года, и наблюдал Литейный Арт-Объект воочию) пройти путь от "художеств" "арт"-группы "Война" и плясок на алтаре Храма Христа Спасителя до реальной Войны с миллионом мертвых и покалеченных славян, дойти до Крокуса, исламистской резни в православных храмах и до сигма-боя с Пашей Техником и коллективным отсасыванием Кантору - это однозначная победа глобалистской, неоколониальной, стратегии. Пусть и не окончательная пока.

Что будет через пятнадцать лет, при подобной "оптимистической" динамике - представить не трудно.

Что делать? Ничего. Воевать, сходить с ума, делать вид что все идет по плану. Итог нас всех ждет один: жизнь в будущем, которое однозначно будет омерзительнее, чем то настоящее, в котором мы живем сегодня.

Лицом к лицу

В день такий на землі
розквітає Весна, –
жінка з чорним холодним волоссям...
Шо ж ти серденько робиш,
холєра ясна,
Что у черного бога попросишь?

Штурманули посадку, і хлопці лежать
Нахуй с пляжа хохляцкие суки
Время жить и казацкие песни слагать,
і тремтить вiд солодкої муки

жінка з чорним волоссям,
и парень-солдат
всё поёт свою песню со сцены:
– Там в розбитих окопах залишився брат,
В чернозёмной пыли по колено,

Там краплина води – як перлина на дне,
Дне Победы колосьев над хлебом...
Я тебе покохав – ты ответила мне
Украинским концлагерным склепом.

Терикон терикон, і стеклянная боль,
И тоска в немигающим взоре...
Перекатная пыль и окопная голь,
И чужое донецкое горе.

Чужая душа

Но если есть тот самый корень зла,
то он во мне,
И улица снесла
обугленной беды яйцо живое,
и на кострище чёрном птица Рух,

под вопли обезумевших старух
и рёв огня,
шеренги наши строит,
и голый гад скользит,
как саламандра,
смеясь над тем, как корчится Кассандра,

беременная горькою бедой...
Полынью, бурьяном и лебедой
могилы поросли безумных братьев...
И колоколом, — мертвых женщин
платья,

И празднует победу мародёр.
Сожги меня, убей меня, костёр.
Горит в огне невинных братьев плоть.
Спаси меня, прости меня, Господь.

Я сделал над собой усилие и написал двуязычное стихотворение по мотивам модной хохляцкой заплачки «За терриконами».

Ее еще, помнится, Туленков нахваливал. Мол, умеют же хохлы. Цепляет. Хоть и враги.

И меня задело за живое. А что я – я, русский поэт с берегов Днепра, – могу противопоставить этим иудиным плачам? Которые даже бойца российской армии берут за душу. Как в свое время песни Муцураева.

И я написал два стихотворения. Одно на мотив «Вышел в степь донецкую». Наш, русский, ответ. А второе – на великорусском и на малороссийском. По строчке на каждом. С посылом, – что ж вы по нашему горю-то не плакали , хлопчики та дивчатка? Мне-то моих безумных бывших земляков жаль. Хоть вы и враги. Жаль. И сердце болит. А вам ни меня, ни девочку-балерину, с бабушкой из Донецка. Никого не жалко. Никого. Чужое горе.

Но я написал через сердце. Через аллюзию на романтическую элегию Сосюры «Так нихто нэ кохав».

И это будет не что-то в духе Апачева про "забираю мову". Нет. Забираю, – значит признаю ее самость. Равенство.

Я возвращаю мове ее место в иерархии. Диалект. Язык плача. Язык романтической, щемящей пасторали. Не больше.

Я умею говорить на языке врага. Это несложно. Более того, я умею говорить о любви на языке врага. А враг не умеет. Не хочет. Он хочет на своей мове только ненавидеть. И плакать, плакать, плакать. Отключив сердце от нашей - общей на самом деле - беды.

Оба текста будут опубликованы в конце апреля.

Вальс Аврора

1.

Снова снятся свиные хари
Закопчённые как на пожаре
Мы стоим на пороге дома
Это рыло мне незнакомо

У порога растёт трава
Оскалившаяся голова
Опалённая синей горелкой
Говорит Шо ты как целка

Вальс Аврора кровянка сычуг
Бей по клавишам Каравайчук
Сны всего лишь проекция плена
Мы с отцом поднимаем сено

На крестьянские острые вилы
И телега скрипит скрипит
И свинья перед смертью хрипит
И визжит во сне что есть силы

Миска с кровью телега мешки
Батя медленно тянет кишки

2.

Выходи из запоя, зажги огонёк,
Телеграмму прими, хто-то помер на днях,
Дядя Грыша чи дядя Мыкола прилёг,
И в полтавские степи летим на конях.

Буряковые хари воззрят на тебя,
Позабытого гостя зелёных левад,
Безобразно кривляясь, фальшиво трубя,
Расползаясь по призьбам
немазаных хат.

Сирота и изгой, наливай, городской,
Кровяные колбасы на тонких столах,
И сулея заплещет сивушной тоской,
И червонные черти засвищут в котлах.

Ни фиалок, ни роз, перегар и цирроз,
И пудовый кулак ты покажешь судьбе,
И серебряный ветер две пряди наметил,
Заострив лезвиё на серпе.

Поговори с ней

Кухаркин сын, присяжный
монархист,
Поверенный, подкованный,
подбитый
Крестьянской
слепорожденной обидой,
Любимый внук уборщицы, –
речист,

как князь Урусов, –
Грезивший о сцене,
Кричавший революции
в лицо:
Екатеринослав,
Пильняк,
Есенин, –
пока на кухне резали
сальцо

батяня с мамкой,
жирный подчерёвок, –
Купи живой еды
в последний раз, –
Обрывками оранжевых
верёвок
Днепропетровск
увешанный
угас.

До скорых встреч,
до будущего
раза,
Не брезгуй,
не криви
красивых
уст,
Твой батя – мёртв,
А мама – Франсуаза, –
отбрасывает снег,
И новый Пруст

не вспомнит ни
Куоккалы сырой,
ни украинский
говорок
служанки...
– Мой милый сын,
поговори со мной!..
И влажный пар
летит из-под ушанки

И чтоб два раза не вставать.

Выступление на Английском проспекте, намеченное на 19.04.2025, – отменяется. Не переносится, а отменяется. Совсем.

Будем считать, что оно состоялось здесь.