Голосуйте за коммунистов, если хотите чтобы советские войска ушли - таков был незамысловатый посыл.

Так или иначе, несмотря на то, что отдельные бесчинства советских солдат продолжались вплоть до весны 1946 года (причем действительно - каждый такой инцидент раздувался многочисленными противниками русских), венгерским коммунистам при содействии командования РККА кое-как удалось немного снизить неприязнь населения, одним из результатов чего стало в общем-то неплохое выступление Венгерской Компартии на парламентских выборах в ноябре 1945, где ВКП завоевала почетное третье место, забрав почти 17% голосов избирателей. 

Что позволило венграм, - при гласной и негласной поддержке СССР, - окопавшись в министерстве внутренних дел начать череду политических маневров и кампаний по постепенному захвату политической власти и дискредитации противников (та самая иезуитская “тактика салями” Ракоши), увенчав все это дело тотальной победой (95.6% голосов) на выборах 1949 года находившегося под контролем коммунистов Национального фронта независимости.

Продолжая увлекательнейшую тему использования национализма коммунистическими движениями, повернемся к братской Болгарии.

Тут ситуация в ходе Второй Мировой была следующая.

Беспартийное (т.е. идеологически нейтральное) правительство царя Бориса без крупных боевых действий фактически реализовало вековую мечту всех местных патриотов - создало “целокупную” Великую Болгарию, оккупировав с согласия немцев Южную Добруджу, Фракию и Македонию. Несмотря на то, что геополитическое возвышение страны было обеспечено ценой присоединения к странам Оси, само болгарское население это мало интересовало. Великодержавную эйфорию поддерживало не только незначительное присутствие немцев на болгарской земле (т.е. речь не шла об оккупации) и полное отсутствие болгарских солдат на Восточном фронте, но и значительный экономический подъем 1941-43 гг. В общем, болгарский народ пребывал в состоянии острого великодержавного угара и на коммунистическую агитацию (впрочем, как и на агитацию других оппозиционных царю сил, ибо в период ВМВ в Болгарии царила широкая деполитизация) реагировал очень слабо.

К 1943 году в стране действовали и Боевые Группы Болгарской Компартии (в городах), и прокоммунистическая Народно-освободительная повстанческая армия (на селе), но численность партизан была невелика (по сравнению с соседними Грецией и Югославией), и перспектив расширения влияния было не сказать, чтобы очень много. 

В этих условиях полного господства царского национализма и великодержавия, БКП не имела иного пути, кроме развертывания пропаганды на базе националистического дискурса.

Как и в случае с венграми, основной упор был сделан на необходимости достижения “истинного национального единства” во имя спасения нации, которая якобы попала в полное подчинение “германскому наци-империализму”. 

Для усиления эффекта Димитров и Червенков, - основные идеологи БКП, - проводили явные аналогии с эпохой османского владычества (наиболее черный период в национальной мифологии болгар), выводя “тевтонскую угрозу” в качестве нового способа ассимиляции и уничтожения славян. “Османский кейс” так же был полезен и для укрепления просоветских/русофильских настроений, т.к. часто указывалось, что в своей борьбе против “тевтонского ярма” болгарский народ может точно так же как и в 1877-78 гг. рассчитывать на помощь великого русского народа, который один раз силой оружия уже содействовал торжеству болгарской свободы.

Играя на низовом этническом национализме, БКП представляла правящие элиты как ментально и этнически чуждые элементы, описывая болгарскую буржуазию либо как наследницу османских (иногда даже “гунских”) традиций рабского деспотизма, чуждого свободолюбивым славянам, либо вообще как внутреннюю “немецкую агентуру”, которая своим германофильством уже привела Болгарию к катастрофе во время Первой Мировой и ведет страну туда же теперь. Особенно на неболгарское происхождение коммунисты наседали, описывая монархическую династию во главе с царем Борисом, которая якобы поставила интересы своих германских сородичей выше национальных интересов болгар.

В целом, пропаганда БКП эпохи Второй Мировой испытывала крайне мощное влияние славянофильства и болгарского национализма, но национализма конечно особого рода.

Ибо партия открыто проводила четкую границу между своим миролюбивым и демократическим национализмом (“патриотизмом” в риторике БКП) и национализмом буржуазных элит. Линией разлома выступал преступный экспансионизм и милитаризм правящих классов, который уже два раза (Вторая Балканская война и Первая Мировая) приводил страну не к гегемонии на Балканах (как было задумано), а к тяжелым бедствиям для народа. И этот царистский национализм неизбежно приведет и к третьей национальной катастрофе. 

Однако же, при высоком уровне антигосударственной демагогии, геополитические успехи царской Болгарии (упомянутое присоединение Южной Добруджи, Македонии и Фракии) коммунисты не могли игнорировать. И так как для самого болгарского народа эти победы были крайне ценными, ни Димитров, ни Червенков, ни Леви, ни какие-либо другие идеологи БКП не смели возражать против “воссоединения болгар”.

БКП лишь деликатно уточняла, что “подлинное воссоединение” может быть результатом добровольных соглашений с самоопределившимися балканскими народами (сербами, румынами и греками) и только после создания независимой, свободной и демократической Болгарии. К слову, этот националистический курс сыграл роль в столкновении болгарских и югославских коммунистов в Македонии.

А что касается свободной и демократической Болгарии, то её, - согласно пропагандистским лозунгам БКП, - должны были создать все честные патриоты, объединенные без различия их политической ориентации (за исключением “национальных предателей и агентов иностранных оккупантов”) в мультиклассовый Отечественный фронт. Куда, - к ужасу традиционно сильного в БКП ультралевого крыла, - в 1943 вошли даже представители фашистского (но при этом антинемецкого) движения “Звено”. 

Парадокс болгарской ситуации заключается в том, что “коммунистический переворот” 9 сентября 1944 года, - с которого позднейший официоз начинал отсчет эпохи становления народной республики, - вместе с коммунистами готовили и осуществляли местные фашисты. А лидер “Звена” Кимон Георгиев и вовсе возглавил временное правительство (в котором еще три поста занимали его товарищи по организации). 

Впоследствии это ультраправая организация, слегка смягчив свою риторику, вполне легально действовала в “переходный период” 1944-46 гг., постоянно правда подвергаясь атакам со стороны буйных ультралевых (которых БКП еще не могла обуздать). И даже формирование однопартийного коммунистического режима в 1948 году не положило конец легальной деятельности “Звена”. Лишь в феврале 1949 года движение приняло решение о самороспуске…для того, чтобы полностью раствориться в Отечественном Фронте.

Вот такой вот исторический казус. Слегка напоминающий историю “реально-политического” взаимодействия в борьбе за укрепление власти малочисленных румынских коммунистов с фашистами из “Легиона Михаила Архангела”.

А вот еще про болгар и национальную специфику. Хотя официальная Болгарская Православная Церковь к началу ВМВ стремительно маргинализировалась, в среде простых болгар по-прежнему господствовало “народное православие”, связанное скорее с ритуалами, нежели со стойким и систематизированным теологическим мировоззрением.

Одним из наиболее крупных праздников болгарского православия считался день святых равноапостольных Кирилла и Мефодия (24 мая), связанный еще с 19 века с процессом “болгарского возрождения” (борьбы против османского владычества и пробуждения национального духа) и поэтому находивший широкий отклик в народной среде.

Начав вооруженную борьбу против властей и немецких оккупантов (скорее - против властей, т.к. немецкий контингент в Болгарии был не очень велик), коммунисты искали пути завоевания умов народа. И одним из этапов этого пути стало “изъятие” в свою пользу старого церковно-народного торжества.

В 1942 году БКП выпустила ряд прокламаций в честь 24 мая, именуя приближающуюся дату “днем славянской культуры и солидарности”.

В этих, а так же и последующих воззваниях, святых братьев-миссионеров, подаривших славянам письменность, не только именовали болгарами (хотя они родились на территории проживания греков), но и представляли в качестве основателей болгарской культуры, “вооруживших Паисия, Левски и Ботева (героев борьбы против османов) пером и мечом для достижения болгарского возрождения и освобождения”. 

Коммунисты не преминули метнуть пару ножей в сторону правительства, которое всю войну воздерживалось от публичных мероприятий 24 мая, поскольку, якобы, целью царя-инородца и его соратников являлась германизация болгар и ассимиляция славян вообще. В противовес этому БКП призывало народ к массовым торжествам по случаю дня святых братьев для того, чтобы продемонстрировать свободолюбие славян перед лицом “тевтонского ига”.

Подобная интерпретация, которая после окончания ВМВ не только сохранилась в официальной пропаганде БКП, но и преобразовалась в основу идеи о “цивилизационной миссии болгар” (снабдивших славянский мир азбукой, на которой свои великие труды писали даже великие Ленин и Сталин), была в корне противоположной взгляду партии 20-30-х годов на торжества в честь Кирилла и Мефодия как на “шовинистический праздник”, посредством которого “великоболгарский гегемонизм” укрепляет свои идеи в массах народа.

Между тем, если в первый период Народной Республики, когда имели место быть гонения против церкви, праздник Кирилла и Мефодия носил неофициальный характер, то в 1957 году он был официально утвержден коммунистическими властями как “день славянской культуры”.

Вообще, отношение болгарского коммунистического режима к православию было достаточно интересным. 

Болгарская Православная Церковь исторически держалась русофильства и даже до того доходило, что высшие иерархи БПЦ неодобрительно отзывались о решении царя Бориса присоединиться к странам Оси, поскольку это потенциально грозило столкновением с русскими. Соответственно, изначально БПЦ (с точки зрения коммунистов) делала большое дело, проповедуя уважение к русским братьям, хотя бы даже и идущим под красными флагами социализма. 

Точно так же церковь в целом проявляла лояльность и по отношению к Народной Республике, однако в период 47-50 гг. по БПЦ все-таки прокатилась волна репрессий и чисток против лиц, связанных со старым режимом. Стоит правда уточнить, что ислам или католицизм в этот период подверглись куда бóльшему давлению, нежели “родное” для болгар православие, т.к. эти религиозные течения воспринимались через призму начавшейся Холодной войны, в которой Ватикан или соседняя Турция выступали однозначными противниками социализма.

Тем не менее, в 40-50-е отношение идеологов Болгарской Компартии к православию было скептическим и в целом укладывалось в общемарксистскую схему о религии как опиуме для народа. Но с начала 60-х роль православия в болгарском обществе подверглась осторожному пересмотру. 

Как и в СССР, атеистическая пропаганда не давала сногсшибательных результатов и болгары как в городе, так и, особенно, на селе, продолжали держаться “народного православия”, тесно связанного с самим “национальным духом”. С этим надо было что-то делать в рамках старого макиавеллиевского рецепта о том, что если не можешь победить толпу - возглавь её.

Поэтому из фальшивого и вредного теологического мировоззрения, с помощью которого феодалы держали в подчинении низы народа (классическая вульгарно-марксистская интерпретация), православие превращается в “историческую форму” общественного сопротивления многовековому османскому владычеству. 

Т.е., по мере идейной консолидации болгарского “национал-коммунистического” режима, уже в 70-е православие в риторике местных исследователей трансформируется в некий “исторический” защитный механизм против завоевателей и их культуры, в “средневековую идеологию болгарского народа”, содействующую сохранению и защите нации, в неотъемлемую черту истории и идентичности болгар. 

Переосмысление роли православия как части народной самобытности привело в тот же момент (60-70-е) к заметному потеплению отношений между БПЦ и режимом. В этот период церковь окончательно превращается в один из инструментов воспитания среди религиозных граждан (а таких было еще очень много) преданности формально атеистическому режиму. Собственно, в этом болгары повторяли путь СССР, который вместо уничтожения церкви сделал ставку на контроль над нею. Не отказываясь, при этом и от ведения атеистической пропаганды.

В ответ, в речах с амвонов и статьях в церковных журналах высший клир БПЦ не уставал прославлять народно-демократическое правительство, за что это самое правительство не только оплачивало расходы на содержание церквей и зарплаты служителей (несмотря на формальное отделение церкви от государства), но и финансировало многочисленные миссии БПЦ как в самой Болгарии, так и за рубежом (что было особенно ценным для работы по разложению антикоммунистических организаций среди эмигрантов). 

Кроме того БПЦ неустанно укрепляла необходимую коммунистическому руководству идейную линию во внешней политике. Проклиная, например, желающих подчинить Третий Мир американских империалистов или педалируя вопрос о единстве болгар и македонцев (которые, якобы, тоже являются болгарами, только забывшими свои корни). В последнем случае речь идет о старой “докоммунистической” идее Великой Болгарии с её отрицанием македонской идентичности: и если БКП, подчиняясь интересам СССР на Балканах (особенно, в годы советско-югославского раскола), со скрипом, но признала факт существования македонцев, то болгарская церковь продолжала сохранять свои символические претензии на господство среди македонцев, имея в своей структуре даже реально не существующий

македонский епископат.

В 90-е из-за своего теснейшего взаимодействия с рухнувшим социалистическим режимом все это дело аукнулось болгарской церкви длительным (1992-2004) расколом. Когда сформированному еще при БКП Каноническому синоду противостоял т.н. Альтернативный синод, требовавший декоммунизации церкви. Самое веселое, что после раскрытия архивов в 2012 году выяснилось, что в обеих фракциях балом правили митрополиты, с одинаковым энтузиазмом сотрудничавшие в своё время с органами госбезопасности социалистической Болгарии.

Короче говоря, при коммунистах церковь не утратила своей исторической роли, продолжая исполнять ту же миссию при атеистической Народной Республике, какую она исполняла и в "буржуазно-монархической" Болгарии - миссию укрепления государства и его идеологической основы.