партии и вовсе была написана бенгальским коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом).

Такие вот дела.

Почему все так происходит, в общем понятно: патриотизм и национализм в моменты военной эскалации в общественном сознании всегда оказываются сильнее абстрактной “классовой сознательности” и идти поперек этих господствующих настроений банально чревато политической маргинализацией и потерей поддержки. Поэтому с помощью волшебной диалектики коммунистами изыскиваются способы использования массового военного патриотизма населения себе на пользу.

Есть и более оригинальное объяснение.

В свое время лидер русских эсеров Виктор Чернов, наблюдавший массовое патриотическое грехопадение марксистов Второго Интернационала, высказал свою особую версию этого феномена, который с тех пор повторялся еще неоднократно. Этот его нетривиальный взгляд в общем пересекается с критикой почитания марксистами современного государства и индустриализма как таковых, что так же влияло и продолжает влиять на формирование диалектически-патриотического дискурса коммунистов с их градацией буржуазии на "более" и "менее" реакционную, с поисками "прогрессивных" экономических сторон того или иного режима, с надеждами на вынужденную модернизацию и централизацию промышленности и тому подобными представлениями.

С праздником всех.

Победа советских войск над фашизмом чрезвычайно мощно повлияла на народы мира, спровоцировав как подъём длительной антиколониальной борьбы в странах Азии и Африки, так и не менее затяжную череду демократических восстаний в странах Латинской Америки. В целом, победа СССР в войне нанесла по “старому миру” еще бóльший удар, нежели Октябрьская революция. 

А сколько бы западные партнеры не надували щеки, именно поражение Германии в величайшей Сталинградской битве стало фактором мобилизации для относительно слабых на тот момент сил Сопротивления в разных странах, ибо после капитуляции 6-й армии Паулюса стало понятно, что поражение Третьего рейха неизбежно. 

И именно Сталинград, а не Эль-Аламейн или Гуадалканал (не менее важные битвы того периода) превратился в символ стойкости, мужества, самопожертвования и народной войны против концентрированного зла.

И этот образ Сталинграда в дальнейшем будет всплывать то тут, то там, но уже в качестве символа борьбы с империализмом и реакцией.

“Малым Сталинградом” бойцы греческой Народно-освободительной Армии (ELAS) будут называть Кесариани, холмистый район Афин, где в декабре 1944 года развернулись бои между прокоммунистическими партизанами и буржуазными греческими силами, поддержанными британскими войсками. “Индонезийским Сталинградом” будут называть битву в Сурабайе в конце 1945 года между местными национал-революционерами и голландско-британско-индийскими войсками, намеревавшимися восстановить колониальное господство над Индонезией после ухода японцев. “Вьетнамским Сталинградом” будут называть судьбоносную битву Вьетминя против французского колониального корпуса в Дьен Бьен Фу в 1954 году. “Африканским Сталинградом” называли битву при Квито-Кванавале в 1987 между Народными Вооруженными Силами Освобождения Анголы (при поддержке контингента кубинских интернационалистов) и бойцами контрреволюционной UNITA, поддерживаемой южноафриканской армией (мощнейшей на континенте на тот момент). “Египетским Сталинградом” будут называть бои в Порт-Саиде во время Суэцкого кризиса 1956 между местными фидаинами и англо-французскими интервентами. “Нашим Сталинградом” будут называть свою партизанскую кампанию Контрнаступления 1979 против военной хунты Виолы-Виделы аргентинские “Монтонерос”. “Курдским Сталинградом” называют героическую оборону Кобани от натиска запрещенного ИГИЛ в 2014-15 гг. И так далее. 

Победоносный советский миф оказывал своё влияние и в плоскости увековечивания иных символов ВОВ. Никогда не встречал исследований на этот счет, но в памяти всплывают несколько экзотических примеров увековечивания “советской героики” в странах Третьего мира:

- национальный герой Кении и руководитель т.н. “Восстания мау-мау” против британского колониализма в 50-е Дедан Кимати в качестве боевого псевдонима избрал себе имя “Генерал Россия”, в честь победы Советского Союза во Второй Мировой;

- оплот левого крыла Боливийской Национальной Революции 1952, площадь Венесуэлы в Ла-Пасе и прилегающие к ней кварталы, контролируемые шахтерским ополчением Хуана Лечина, получил в обиходе наименование “Lechingrado” (по аналогии с Ленинградом) после того, как 9 апреля 1952 года рабочая милиция отразила атаки правительственной армии, взявшей этот городской район в осаду;

- последний главнокомандующий Вооруженными Революционными Силами Колумбии-Народной Армии (FARC-EP) Тимолеон Хименес еще в 70-е годы, только-только присоединившись к партизанам, избрал в качестве “nom de guerre” псевдоним “Timochenko” в честь советского полководца. Гораздо позже он сменит малопонятный для колумбийских крестьян, - упорно называвших его “Timo”, - псевдоним на “Тимолеон Хименес” (вообще по настоящему его зовут Родриго Лондоньо), хотя в истории Колумбии он так и останется как “Команданте Тимоченко”;

- Падо Мань Ша Ла Фан, лидер левого крыла Каренского Национального Союза (а с 2000 и до своей гибели в 2007 возглавлявший его), борющегося с 40-х годов за национальное самоопределение народа каренов в Бирме (теперь Мьянма), свою первую дочь, родившуюся в 1980 году, назвал Зоей; в честь Зои

Космодемьянской, о которой он узнал из книжек про советское антифашистское сопротивление будучи еще студентом Университета Рангуна, и которую считал символом борьбы женщин с угнетением и фашизмом (а карены, как и многие другие бирманско-мьянманские борцы за национальное самоопределение, всегда воспринимали различные военные хунты как фашистские).

Как понятно из этих отдельных примеров (которых, я уверен, можно найти и побольше), “советское влияние”, связанное с победой над фашизмом в Великой Отечественной, на протяжении второй половины XX века было довольно велико и даже сегодня “исторический ревизионизм” как со стороны Запада, так и со стороны Востока (Китая) хотя и ослабил, но не сумел окончательно опрокинуть устойчивое представление о решающем вкладе Советского Союза в победу (не только военную, но и идеологическую) над странами Оси.

Посему, даже неудивительно, что внешне- и внутриполитическая пропаганда современной РФ, схватившейся с “западными партнерами”, прибегает к ссылкам на “советское антифашистское наследие” как к эффективному инструменту “мягкой силы” для укрепления влияния нынешнего политического руководства как внутри, так и вне границ страны. Такой инструмент выбрасывать просто глупо и нелогично.

Трагический парадокс тут только в том, что чем чаще и активнее пропагандистский аппарат РФ обращается к теме величия советской победы, тем больше страдает героический и гуманистический миф о противодействии фашизму, который в свое время сподвигáл народы мира к борьбе за лучшее будущее без тоталитаризма, несправедливости, унижения (национального или социального), полицейщины и милитаризма. 

Просто потому, что новый “российский” антифашизм не имеет того демократического или социального наполнения, которое, - хотя бы и в пропагандистском виде, - имел “советский” антифашизм (да даже “буржуазный антифашизм” западного блока, выраженный в “Атлантической хартии” 1941) и которое как раз и обеспечивало симпатии к СССР угнетенных народов в разных точках мира. Новый российский антифашизм ограничен лишь проклятиями по адресу враждебных самой Российской Федерации стран, наций и движений и никакой социально-политической альтернативы низам он не предлагает. 

В своё время ныне покойный команданте Мозговой отмечал ряд “странностей” этого нового антифашизма, теперь же “геополитический” характер концепции утвердился окончательно.

Ну а стремление официоза связать “старый” советский антифашизм с “новым” российским закономерно порождает и ответную реакцию в виде роста и развития  “антисоветской ревизии” исторической памяти со стороны встревоженных геополитических противников Российской Федерации, как настоящих, так и потенциальных. Провоцируя усиление накала антифашистской риторики, в ответ на которую соизмеримо усиливается и антисоветчина.

Все это печально.

Как раз в тему Великой Отечественной и использовании советской властью абсолютно любых инструментов для мобилизации населения на борьбу с немцами. В статье про поэтапную отмену призыва всех северокавказских народов в РККА, связанную с “тотальным недоверием, позже положенным в основу решений о выселении ряда северокавказских народов с их исторической родины”, встретился такой вот фактик:

Отмена призыва среди горцев Северного Кавказа парадоксальным образом уживалась с другим явлением, также связанным с началом битвы за Кавказ. Речь идет о сознательной эскалации милитаристских и националистических настроений горцев в прессе и устной пропаганде. Начало было положено обнародованием обращения старейшин Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии к народам Северного Кавказа по поводу зверств оккупантов в кабардинском селении Кызбурун-I, а затем митингами народов Северного Кавказа 13 августа и горской молодежи 26 августа. Материалы этих мероприятий широко распространялись в периодической печати, отдельных изданиях и устно[37]. Образ горской воинственности включал в себя набор как положительных общечеловеческих качеств (смелость, решительность, верность), так и специфических, обычно приписываемых горцу (гордость, неподкупность, свободолюбие). Апеллировали к адату, к обязанности вести священную войну против неверных, к таким традиционным глубинным пластам ценностной ориентации поведения, как кровная месть, круговая порука, долг воина перед родителями, почтительное отношение к женщинам в связи с насилием над ними немцев[38]. Откат от ортодоксально-большевистской пропаганды и причудливое смешение кавказско-мусульманских ценностей с большевистской терминологией (типа «мюридов революции»[39]) свидетельствовали о стремления власти стать более привлекательной в глазах горцев.

Обращает на себя внимание то, что развернутая в августе 1942 года пропагандистская кампания нацеливала горцев прежде всего на трудовые подвиги, партизанскую борьбу, оборону «своего края», но не на участие их в вооруженной борьбе в рядах регулярной армии. При этом подчеркивалось, что стоящие перед ними задачи по важности не уступают решаемым на фронте. А значит, оставшиеся в тылу и вступившие в ополчение ничуть не хуже тех горцев, что ранее были призваны в Красную Армию («будем уничтожать фашистских людоедов как уничтожают их на фронтах Отечественной войны героические сыны Дагестана»[40]). Ответом на зверскую расправу фашистов над жителями селения Кызбурун-I должна была стать месть — но своеобразная, трудовая: «Вдвое, втрое напряженнее работать, чем вчера и сегодня»[41]

Иными словами, в условиях военной эскалации советский агитпроп, слегка оттеснив в сторону непонятную и часто даже неприятную для больших групп кавказского населения “интернационалистско-пролетарскую” риторику, переходил на более близкий народу язык, стремясь через “традиционные формы” донести необходимое советскому государству содержание. 

Вышеприведенный пример можно было бы списать на общую отсталость Северного Кавказа, где после 20 лет советской власти лояльность населения социалистическому проекту продолжала оставаться на довольно низком уровне. 

Однако и в самом “ядре” СССР дела с пониманием “глубинным народом” военно-политической линии обстояли не сказать что блестяще. 

В докладе от 10 мая 1940 года, сделанном по итогам Зимней войны, начальник Политуправления РККА З.Л.Мехлис об этом говорит практически напрямую:

Каждый лозунг должен иметь свое место и свое время. Между тем лозунг об интернациональных задачах Красной Армии сплошь да рядом дается вне времени, без учета условий и без учета того, к кому апеллируют.

На первом этапе боевых операций на Халхин-Голе в основу пропаганды
был положен лозунг выполнения договора о взаимопомощи с МНР и помощи дружественному монгольскому народу. Этот лозунг оказался малопонятным для красноармейцев, особенно призванных из запаса. Многие не понимали, почему мы заключили договор с МНР. В ходе боев была внесена поправка. Было широко разъяснено, что МНР — это ключ к нашим границам, и что «защищая границы МНР, Красная Армия обороняет территорию Советского Союза от Байкала до Владивостока, препятствует Японии превратить МНР в плацдарм для войны против СССР». Этот лозунг оказался понятным для красноармейцев и командиров. Они поняли значение этой войны для защиты нашей родины, поняли, что они должны выполнять военную 
присягу.

Аналогичная ошибка была допущена и в первый период войны с белофиннами, 
в особенности правительством Куусинена. Незадачливые политработники механически усвоили лозунг об интернациональных задачах Красной Армии, об освобождении финского народа и обращались с этим
лозунгом одинаково как к финскому населению и солдатам, так и к своим
войскам. Не учитывали того, что если финскому солдату можно и нужно говорить о том, что Красная Армия несет ему освобождение, то для наших
красноармейцев этот лозунг не всегда будет понятен и близок. Там же, на
финском фронте, выходила газета под названием «За коммунизм». Это название я изменил, так как для беспартийных товарищей оно может быть не всегда понятным.

В речи товарища Молотова было сказано о том, что Красная Армия ведет 
войну за безопасность города Ленинграда и наших северо-западных границ, ведет войну за то, чтобы уничтожить военный плацдарм, который готовили противники Советского Союза. Когда этот правильный лозунг, данный ЦК и Правительством, вновь был подтвержден нашими политработниками, он придал гораздо больший смысл и действенность нашей пропаганде. Этот лозунг был понятным для всего личного состава.

То есть, банальный государственный патриотизм, подкрепленный “геополитическими” суждениями о плацдармах и буферах (ах эта продажная “буржуазная геополитика”), для значительной части боевого состава РККА был куда понятней “классово верных” лозунгов об исполнении “интернациональных задач”. Вероятно, именно поэтому в годы ВОВ в военно-политической пропаганде патриотизм и апелляции к героическому наследию предков превалировали над вносящим сумятицу в войска “пролетарским интернационализмом”. 

Как тут, по случаю, не вспомнить о директиве номер 278 за подписью того же Мехлиса от 10 декабря 1941, приказывающей вывести из пропагандистского оборота лозунг о “Пролетариях всех стран…”, как “неправильно ориентирующий некоторые прослойки военнослужащих”, с заменой его на однозначный и предельно понятный каждому лозунг “Смерть немецким оккупантам!” (лозунг про “единство пролетариев” дозволялось использовать только в материалах для войск противника - такая военная хитрость).

И как тут не вспомнить, что такое же непонимание бойцами, политруками, да и самим советским народом сущности “интернационального долга” можно было зафиксировать и спустя 40 лет после выступления Мехлиса - в многострадальном Афганистане, где чрезвычайно громкая и не соответствующая действительности “канцелярско-революционная” трескотня завела СССР в военный тупик.

Пока взгляды мировых СМИ были прикованы к индо-пакистанскому “ракетно-дроновому пинг-понгу”, на другой стороне Пакистана, в провинции Белуджистан 9-10 мая местные повстанцы из “Армии освобождения Белуджистана” удачно провели учения под названием “Херуф". Целью данной кампании, как заявляется, была отработка и координация боевых действий по всей территории провинции. 

В итоге, более чем за сутки в 51 точке Белуджистана была проведена 71 атака: нападения на контрольно-пропускные пункты и колонны пакистанской армии, полицейские участки, центры сбора информации, членов проправительственных “эскадронов смерти” и грузовой коммерческий транспорт, перевозящий добытые в местных рудниках минералы. 

Про пакистанских сармачаров (повстанцев) я уже раз писал. Если вкратце, то это движение национального освобождения, которое по нынешним меркам можно назвать прогрессивным.

Во-первых, это движение сугубо светское, что неудивительно, т.к. “пакистанский империализм” (именно в такой формулировке - сказывается давний левый бэкграунд белуджийского движения), которому противостоят сармачары, в качестве своей идеологической базы юзает старый (положенный в основу существования Пакистана как государства) постулат о “единстве исламской нации Индостана”. 

Во-вторых, огромную роль в белуджийском движении (особенно в последние годы) начали играть женщины. Комитет Единства Белуджей, регулярно проводящий всевозможные мирные акции против государственного угнетения по городам и селам Белуджистана (марши, голодовки, сидячие забастовки) почти наполовину состоит из женщин, в том числе - и на уровне руководства. Кое-какие женщины и непосредственно сражаются в горах (даже в структуре “Бригады Маджид”, своеобразного спецназа смертников-фидаинов). Для Исламской Республики Пакистан, где голос женщины традиционно никто не слышит, это нетривиально.

В-третьих, в нашу эпоху всеобщего одичания и жестокости, белуджи стараются сберечь свой имидж “справедливых борцов за справедливое дело”. Т.е. принципиально отказываясь, - и подчеркивая это всякий раз, - от атак против женщин, детей и лиц, не связанных с пакистанской репрессивной машиной. Часто даже в отношении сотрудников полиции и рядовых солдат белуджи проявляют несвойственный для региона гуманизм, разоружая и просто отпуская на все четыре стороны правоохранителей (так было кое-где и в ходе кампании 9-10 мая). Сами белуджи такое благородное поведение связывают с верностью своему племенному кодексу “Балоч Майур”, в котором особую значимость играет принцип “ахот” (защиты безоружных).

Есть даже такое мнение, будто бы теракт в кашмирском Пахалгаме (где террористы убивали только мужчин-немусульман) стал своеобразным медийным ответом на потрясший страну громкий захват сармачарами поезда “Джафар экспресс” 11 марта, в ходе которого белуджи сразу же отпустили всех женщин, детей и мирян, оставив в заложниках только несколько сотен обезоруженных солдат и полицейских (какую-то часть из них потом убили, кто-то погиб во время штурма правительственными силами). Вполне такое может быть, ибо стоящие за эскалацией в Кашмире пакистанские спецслужбы тоже не чужды модным трендам на “ребрендинг” совсем уж дикого кашмирского терроризма.

В-четвертых, белуджи всячески поддерживают другое, гораздо более слабое движение синдхов. Про них я не писал, но траектория развития синдхского движения примерно такая же, как и у белуджей: т.е. через левый светский национализм 70-х к сегодняшней борьбе против “пакистанского империализма”, разрушающего не только древнюю культуру и традицию синдхов, но и уничтожающего с помощью крупных коммерческих индустриальных проектов “колыбель синдхского народа” - долину реки Инд. 

В этом контексте что у белуджей, что у синдхов, помимо неприязни к Пакистану выработалась еще и ненависть к китайцам (“китайскому колониализму”), чьи добывающие и строительные корпорации собственно и разрушают Белуджистан и Синд. 

Ну и, понятно, Революционная Армия Синдхудеша уже давно действует в альянсе с белуджийскими сепаратистами. РАС конечно не столь активная и мощная структура, но тем не менее - регулярно 2-3 раза в месяц синдхи проводят атаки против коммерческих или полицейских объектов в Синде, борясь с “империалистическим заговором по уничтожению нашего народа”.

В общем и целом, сражающиеся против Пакистана белуджи больше всего по своему идейному антуражу напоминают курдов. И любопытно, что и среди самих образованных пакистанских белуджей распространено мнение о родстве между белуджами и курдами, восходящим к древней Мидии, когда, якобы, белуджийские и курдские племена были еще неразличимы.

👆А вот нашел белуджийскую версию партизанской Bella Ciao - https://youtu.be/qZMgPILyMfM?si=2W5__-NQYzmM3qSg

Новость дня - добровольное прекращение РПК вооруженной борьбы и решение о самороспуске. Комментировать ничего не могу, т.к. вообще не владею информацией о внутренней кухне РПК, но, оглядываясь на пример колумбийских FARC, сложивших оружие в 2017 году, или филиппинского Исламского фронта освобождения Моро, прекратившего огонь в 2014, могу отметить, что решение о разоружении - это лишь решение о разоружении. Теперь Турция и Ирак, вероятно при посредничестве инспекторов ООН (обычно их привлекают для таких нужд) и международных наблюдателей обязаны обеспечить непосредственно сдачу оружия, передачу подконтрольных территорий властям и интеграцию (обычно, под гарантии официальных лиц) тысяч бойцов в мирную жизнь. Это процесс довольно длительный, хлопотный и пока даже нет проекта рамочного соглашения, от которого можно было бы отталкиваться, рассуждая о будущей судьбе РПК. Мячик теперь на стороне Турции, говоря языком футбольных комментаторов.

Ну а так, ребята, XX век заканчивается. ИРА сдала последние винтовки в 2005, баскская ЭТА тоже разоружилась (2017) и самораспустилась (2018), мексиканские сапатисты сложили оружие в 2005, колумбийские FARC отправили 37 тонн своих стволов на переплавку…Все эти мастодонты Холодной войны постепенно уходят в историю, превращаясь в героическую легенду. Новый век требует новых методов, ничего не попишешь. Тем более, РПК, - в отличие от других подобных организаций, - почти что 25 лет кряду (а если считать от перемирия 1993, то и все 30 с лишком) толкует о необходимости мирного решения курдского вопроса.

Маленько экзотики

Про левый каталонский национализм я как-то уже писал, а вот про левый бретонский национализм еще нет. 

Короче, во Франции есть периферийный сельский регион Бретань, который культурно и экономически весьма отличался от остальной Франции. Что естественно в эпоху модерна привело к зарождению местного регионального национализма.

Бретонский национализм возник в конце XIX века как консервативное сельское движение хранителей кельтских традиций перед натиском “латинского индустриализма”, но политический формат это движение приобрело только после Первой Мировой Войны. Все из-за непропорционально большой (по сравнению с другими регионами) мобилизации местных жителей, которых французское командование использовало в качестве дешёвого пушечного мяса. Эта эффективная политика утилизации населения депрессивного северо-западного сектора привела не только к массовому послевоенному трауру в бретонских деревнях и общинах, но и к усилению антифранцузских настроений.

А дополнительным стимулом к развитию радикальных “панкельтских” националистических взглядов в Бретани стали действия братьев-ирландцев, умудрившихся прямо во время ПМВ поднять своё Пасхальное восстание, проложившее путь к независимости Ирландии. 

Само собою, что внутри этого нового бретонского национализма не могла не вырасти левая фракция, обращавшаяся к традициям “кельтского” аграрного социализма и имевшая поддержку со стороны Французской Компартии, один из лидеров которой, Марсель Кашен, и сам был бретонцем, уважающим региональную кельтскую культуру. Вообще в то время ФКП довольно благосклонно относилась к автономистским движениям эльзасцев, корсиканцев, фламандцев или басков, рассчитывая с их помощью подорвать “капиталистическую республику”.

Впервые публично левая фракция бретонского национализма проявила себя в 1925 году, после того, как тогдашний министр народного просвещения Анатоль де Монзи в рамках открытия павильона Бретани на Всемирной выставке в Париже заявил, что “ради единства Франции бретонский язык должен исчезнуть”. В ответ на столь вопиющий, сколь и логичный спич, левая фракция “Союза бретонской молодежи”, - тогда еще антиимпериалистической и демократической федералистской организации (в 30-е многие её члены будут защищать нацистскую Германию), - начинают выпуск “War Zao!” (Вставай!), газеты для рабочих и крестьян, которая должна была предотвратить усиление гегемонии в движении правых и ультраправых.

Надежды на это были, т.к. правый и левый сектора бретонского национализма в 20-е и отчасти 30-е годы отличались незначительно. Вплоть до того, что католический клерикализм, - изначально лежавший в основе “бретонского возрождения”, - к тому моменту уже потерял своё влияние и оценивался всеми националистами как инструмент “парижского централизма” и уничтожения самобытной кельтской традиции.

В начале 30-х годов под эгидой того же Кашена были созданы несколько “национал-коммунистических” бретонских групп, крупнейшими из которых были “Федерация освобожденных бретонцев”, действовавшая в столичной диаспоре, и культурная ассоциация “Серп” (Ar Falz), занимавшаяся как бы продвижением бретонского языка, и одновременно с этим популяризировавшая образ СССР как многонациональной федерации, где каждый народ имеет свою автономию (в то время в Советском Союзе еще существовали национальные районы,  кантоны и сельсоветы, ликвидированные в 1937).

Однако по мере усиления нацистской Германии, про-немецкие настроения охватывали все больше бретонцев, которые увидели в Третьем Рейхе инструмент освобождения от “французского централизма” (надо сказать, что подобные же надежды на помощь Германии распространились в ИРА Северной Ирландии). Усилия французских коммунистов по вовлечению бретонских националистов в антифашистский народный фронт в основном не увенчались успехом. Хотя, например, Пьер Геген, один из влиятельных членов “Освобожденных бретонцев” и мэр Конкарно (город в Бретани), после подписания советско-германского пакта из-за несогласия с прекращением антифашистской агитации покинул ФКП, прокляв “сталинские маневры”.

В 1941 году Геген будет схвачен и расстрелян немцами.

Были и другие примеры участия бретонских регионалистов в Сопротивлении, но в целом националисты держались про-немецкой линии и после оккупации Франции отличились массовым коллаборационизмом. Из-за чего в послевоенное время сам по себе “старый” бретонский национализм стал ассоциироваться с нацизмом.

Однако парадокс состоял в том, что именно в послевоенную эпоху в Бретани возник феномен “красного бастиона”, так как именно сельская Бретань с 1945 года превратилась в один из самых надежных оплотов Французской Компартии. Во многом благодаря тому, что в этом регионе ФКП, вопреки марксистскому модернизационно-индустриалистскому курсу, использовала пропаганду антииндустриальной аграрно-социалистической модели, близкой к наработкам довоенной бретонской левой. 

Защита мелких и средних фермеров от натиска крупных агрохолдингов, защита вымирающего бретонского языка и культуры, защита самой структуры мелкотоварного индивидуального хозяйства против наступления промышленного прогресса обеспечила ФКП длительную гегемонию в Нижней Бретани, которая начала рушиться только к концу 90-х, на фоне обезлюдивания и исчезновения основной социальной базы коммунистов - мелких и средних крестьян и предпринимателей.

А в 60-70-х в этом сельском “красном бастионе” расцвел, - согласно духу эпохи, - еще и революционный левый национализм в виде сепаратистской Бретонской Коммунистической Партии, Бретонской Республиканской Армии и Бретонской Революционной Армии, воодушевленных, как водится, примерами Ирландской Республиканской Армии, корсиканским Фронтом Национального Освобождения, баскской Эускади та Аскатасуна (с последними двумя революционные бретонские националисты даже сотрудничали) и другими левыми национально-освободительными организациями стран Третьего Мира.

Тогда же возникла и автономистская “новая бретонская левая” в виде национал-коммунистического и довольно популярного Бретонского Демократического Союза и Социалистической Партии Бретани.

Эти распространившиеся в молодежной среде леворадикальные взгляды серьёзно взволновали саму ФКП (все-таки, политические конкуренты), которая теперь принялась бороться с центробежными тенденциями, закономерно порожденными самой коммунистической пропагандой, апеллирующей зачастую к историческим примерам сопротивления кельтской глубинки французским королям.

Дошло даже до того, что генсек ФКП Жорж Марше выразил официальный протест Леониду Брежневу после выпуска советской Академией Наук “Атласа народов мира”, в котором бретонцы представлены как этническая группа, отличная от французов. 

В наше время как бы отголоском былого влияния левых с их “аграрным социализмом” и “обороной от Парижа” можно назвать народное движение “красных колпаков” (bonnets rouges), начавшееся в 2013 против нового налога на грузовой транспорт и, в отличие от движения “желтых жилетов”, закончившееся полным успехом: благодаря сочетанию массовых протестов и насильственных действий (разрушению пропускных пунктов и дорожных камер) правительство отменило налог для этого региона.

Для потехи сделал небольшой очерк насчет антивоенных позиций балканских социалистов во время Первой Мировой и предшествующих ей Балканских войн.

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2025/05/blog-post_20.html?m=1

Сегодня был день славянской письменности и культуры, и на Балканисте в честь этого маленько пообсуждали крушение “славянского мира” и идей славянского братства. 

В целом, родившаяся в начале XIX века панславистская идея (начало которой положил товарищ Бонапарт, организовавший на Адриатике буферные Иллирийские провинции, спровоцировав среди хорватов и словенцев рост иллиризма, предтечи панславизма) уже к середине XIX века расползалась по швам из-за противоположности интересов элитных группировок различных славянских народов, каждая из которых понимала “славянское единство” по-своему. 

Русские панслависты видели реакционную Российскую Империю центром славянского мира (из-за чего Энгельс на дух не переносил панславизм, что в дальнейшем стало поводом для обвинения его в славянофобии); центрально-европейские “австро-славяне” всеми силами пытались уйти от пугающей “русской опеки”, выдвигая панславянский проект в рамках Австрийской империи; южные славяне тоже маневрировали между великими державами, надеясь организовать под флагом “славянского братства” некое великое царство с господствующим ядром в виде сербов или болгар; поляки видели панславизм прежде всего как инструмент восстановления независимости разделенной Речи Посполитой.

Показателем ущербности панславизма было то, что Миша Бакунин, который на первом славянском конгрессе в Праге в 1848 пытался безуспешно качать за демократическую федерацию славянских народов, в дальнейшем разочаровался в славянских элитах и выступал против панславизма в любой его форме. Но разочаровался не только он. 

Не менее левый чем Миша, социалист-народник, русофил и герой борьбы болгарского народа Христо Ботев, наблюдая за тем, как сербские и болгарские элиты (как светские, так и духовные) предают и продают друг друга, сеют рознь и готовятся на следующий же день после освобождения от турок начать междоусобную войну во имя химер “государственного величия” (как и случилось в 1913), пришел к выводу, что “Восток (т.е. Балканы) еще не созрел для человеческой свободы и Турция имеет полное историческое право проливать кровь своих христианских подданных”. И до тех пор, пока власть над “балканскими племенами” сохраняют элиты, “пожирающие труд миллионов, увеличивающие их историческую глупость и в конце этого посылающие их бить и истреблять своих братьев”, никакого славянского или балканского единства народов быть не может.

Государственная субъектность, бесконечные территориальные претензии и конфликты между державными моделями сделали панславизм бесперспективным проектом уже в XIX веке.

В 40-х годах XX века панславизм обрел свою короткую вторую жизнь, когда СССР прагматично использовал “славянскую идею” в рамках развития антифашистской борьбы, увенчав все это в 1947-48 гг. установлением в Восточной Европе народно-демократических режимов. Фактически старый проект “славянской империи” с примкнувшими к ней румынами, венграми и албанцами, был создан на новой основе “пролетарского интернационализма”.

Но цемент “пролетарского интернационализма” оказался ненамного крепче “славянского братства”, потому что уже в 1948 году противоречия между государственными интересами СССР и Югославии привели к советско-югославскому разрыву, который сопровождался многочисленными (свыше 7 тысяч) вооруженными стычками на болгарско-югославской и венгерско-югославской границах. Ну а дальше были Венгрия и Польша 1956, отпадение Албании (1961) и Румынии (1966), Пражская весна 1968, Польский кризис 1970 и 1980-81 гг., когда всякий раз поднимался вопрос о выходе того или иного национального государства из-под опеки большого русского брата. Который, несмотря на значительную экономическую помощь, продолжал восприниматься многими как чуждая сила; внешний гегемон, якобы тормозящий экономическое и культурное развитие своим наставничеством.

В общем, панславизм в разных его формах оказался такой же фантазией, как и панарабизм или какой-нибудь панисламизм.

Романтической идеей, неизбежно входящей в противоречие со стремлением к национальной государственности, которое в конечном итоге уничтожило и панславизм эпохи буржуазных революций XIX века, и “панславизм” эпохи пролетарских революций века XX.

Продолжая тему “славянского братства” и межнациональных противоречий в среде формально державшихся интернационализма коммунистов. О разногласиях между болгарскими и югославскими коммунистами в оккупированной болгарской же армией Македонии. Сей конфликт между двумя крупными балканскими компартиями, каждая из которых имела собственный взгляд на будущее Македонии и выдвигала, исходя из этого, собственную тактику борьбы, закономерно был разрешен через полную ликвидацию радикальными югославскими коммунистами “болгарского влияния” в Вардарской Македонии, апофеозом чего стали массовые чистки и депортации “болгарофилов” в 1945-46 гг. 

Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2025/05/blog-post_25.html?m=1