170 лет назад, в начале Крымской войны, родилось крылатое выражение (на нынешние деньги — мем), которое слышали все, наверное, но помнят без геотега.
А между тем сегодня 170 лет сражению при Альме. И тем самым словам
#календарь
А между тем сегодня 170 лет сражению при Альме. И тем самым словам
#календарь
Telegram
Севастопольский Историк
"Шапкозакидательство". Или как шапками закидали врага при Альме 170 лет назад.
В сражении при Альме 20 сентября 1854 г под началом князя Меншикова находился командир 17-й пехотной дивизии генерал Кирьяков.
Получив приказ Меншикова о диспозиции, сопровождавшийся…
В сражении при Альме 20 сентября 1854 г под началом князя Меншикова находился командир 17-й пехотной дивизии генерал Кирьяков.
Получив приказ Меншикова о диспозиции, сопровождавшийся…
Со вчерашнего дня пылают страницы на тему нового прочтения синдрома вахтёра.
Тут, товарищи, дело архиважное: кто-то же должен всех этих претендующих лицензировать, допускать до, отделять козлищ от плевел и прочее.
Тут, товарищи, дело архиважное: кто-то же должен всех этих претендующих лицензировать, допускать до, отделять козлищ от плевел и прочее.
Раз уж тема всплыла
Telegram
Лаура Цаголова | стихи и думы
По поводу желания взять всё и поделить классифицировать и построить писателей...
Вспомнилось. И почему бы?
АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ:
"...как‑то в кружке на Дмитровке была лекция академика Овсянико-Куликовского. После лекции были объявлены прения. Мы все во…
Вспомнилось. И почему бы?
АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ:
"...как‑то в кружке на Дмитровке была лекция академика Овсянико-Куликовского. После лекции были объявлены прения. Мы все во…
Forwarded from Андрей Чернов
Александр Блок
На поле Куликовом
1
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной –
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной –
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
7 июня 1908
2
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат...
На пути – горючий белый камень.
За рекой – поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!»
Я – не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна.
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена!
8 июня 1908
3
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, –
Разве знала Ты?
Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.
С полуночи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
14 июня 1908
4
Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли.
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали...
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне...
Встречаются вольные тучи
Во мглистой ночной вышине.
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем...
«Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!»
Вздымается конская грива...
За ветром взывают мечи...
31 июля 1908
5
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Вл. Соловьев
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!
23 декабря 1908
На поле Куликовом
1
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
В степи грустят стога.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь – стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной –
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы – ночной и зарубежной –
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...
И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
7 июня 1908
2
Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:
Не вернуться, не взглянуть назад.
За Непрядвой лебеди кричали,
И опять, опять они кричат...
На пути – горючий белый камень.
За рекой – поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не взыграет больше никогда.
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!»
Я – не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна.
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена!
8 июня 1908
3
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, –
Разве знала Ты?
Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.
С полуночи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
14 июня 1908
4
Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли.
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали...
Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне...
Встречаются вольные тучи
Во мглистой ночной вышине.
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем...
«Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!»
Вздымается конская грива...
За ветром взывают мечи...
31 июля 1908
5
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Вл. Соловьев
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней!
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. – Молись!
23 декабря 1908
Во многих случаях, когда с языка так и рвётся слово, лучше бы промолчать. Для того-то и была придумана рубрика «Не умничай, Оля».
Но разве ж помогло?
Всё-таки вывести из равновесия легко: достаточно почитать о планах разделить писателей на право имеющих (диплом Лита прилагается) и… ну вы поняли.
Недооценивать при этом государственную махину принятия решений я бы не рекомендовала: там, где лечат строго по схемам Минздрава и учат с ЕГЭ Минобра, ещё и не такие решения весьма возможны.
В общем, вооружаемся афоризмами.
Но разве ж помогло?
Всё-таки вывести из равновесия легко: достаточно почитать о планах разделить писателей на право имеющих (диплом Лита прилагается) и… ну вы поняли.
Недооценивать при этом государственную махину принятия решений я бы не рекомендовала: там, где лечат строго по схемам Минздрава и учат с ЕГЭ Минобра, ещё и не такие решения весьма возможны.
В общем, вооружаемся афоризмами.
Forwarded from Маргарита Симоньян. Литература и История
Наш новый сборник 'ПоэZия русской зимы' теперь можно купить на сайтах магазина RT, издательства 'Лира'. Скоро он появится на маркетплейсах и в книжных магазинах по всей стране.
Вся прибыль от продаж книги в магазине RT пойдет в поддержку нашего благотворительного проекта 'Дети войны'.
Вся прибыль от продаж книги в магазине RT пойдет в поддержку нашего благотворительного проекта 'Дети войны'.
Гражданин фининспектор!
Простите за беспокойство.
Спасибо...
не тревожьтесь...
я постою...
У меня к вам
дело
деликатного свойства:
о месте
поэта
в рабочем строю.
В ряду
имеющих
лабазы и угодья
и я обложен
и должен караться.
Вы требуете
с меня
пятьсот в полугодие
и двадцать пять
за неподачу деклараций.
Труд мой
любому
труду
родствен.
Взгляните —
сколько я потерял,
какие
издержки
в моем производстве
и сколько тратится
на материал.
Вам,
конечно, известно
явление «рифмы».
Скажем,
строчка
окончилась словом
«отца»,
и тогда
через строчку,
слога повторив, мы
ставим
какое-нибудь:
ламцадрица-ца.
Говоря по-вашему,
рифма —
вексель.
Учесть через строчку!—
вот распоряжение.
И ищешь
мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
склонений
и спряжений.
Начнешь это
слово
в строчку всовывать,
а оно не лезет —
нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
честное слово,
поэту
в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
рифма —
бочка.
Бочка с динамитом.
Строчка —
фитиль.
Строка додымит,
взрывается строчка,—
и город
на воздух
строфой летит.
Где найдешь,
на какой тариф,
рифмы,
чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
пяток
небывалых рифм
только и остался
что в Венецуэле.
И тянет
меня
в холода и в зной.
Бросаюсь,
опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
учтите билет проездной!
— Поэзия
— вся!—
езда в незнаемое.
Поэзия —
та же добыча радия.
В грамм добыча,
в год труды.
Изводишь
единого слова ради
тысячи тонн
словесной руды.
Но как
испепеляюще
слов этих жжение
рядом
с тлением
слова-сырца.
Эти слова
приводят в движение
тысячи лет
миллионов сердца.
Конечно,
различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
легкость руки!
Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта
и у себя
и у других.
Что говорить
о лирических кастратах?!
Строчку
чужую
вставит — и рад.
Это
обычное
воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
сегодня
стихи и оды,
в аплодисментах
ревомые ревмя,
войдут
в историю
как накладные расходы
на сделанное
нами —
двумя или тремя.
Пуд,
как говорится,
соли столовой
съешь
и сотней папирос клуби,
чтобы
добыть
драгоценное слово
из артезианских
людских глубин.
И сразу
ниже
налога рост.
Скиньте
с обложенья
нуля колесо!
Рубль девяносто
сотня папирос,
рубль шестьдесят
столовая соль.
В вашей анкете
вопросов масса:
— Были выезды?
Или выездов нет?—
А что,
если я
десяток пегасов
загнал
за последние
15 лет?!
У вас —
в мое положение войдите —
про слуг
и имущество
с этого угла.
А что,
если я
народа водитель
и одновременно —
народный слуга?
Класс
гласит
из слова из нашего,
а мы,
пролетарии,
двигатели пера.
Машину
души
с годами изнашиваешь.
Говорят:
— в архив,
исписался,
пора!—
Все меньше любится,
все меньше дерзается,
и лоб мой
время
с разбега крушит.
Приходит
страшнейшая из амортизаций —
амортизация
сердца и души.
И когда
это солнце
разжиревшим боровом
взойдет
над грядущим
без нищих и калек,—
я
уже
сгнию,
умерший под забором,
рядом
с десятком
моих коллег.
Подведите
мой
посмертный баланс!
Я утверждаю
и — знаю — не налгу:
на фоне
сегодняшних
дельцов и пролаз
я буду
— один!—
в непролазном долгу.
Долг наш —
реветь
медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
у бурь в кипеньи.
Поэт
всегда
должник вселенной,
платящий
на горе
проценты
и пени.
Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии —
перед всем,
про что
не успел написать.
А зачем
вообще
эта шапка Сене?
Чтобы — целься рифмой
и ритмом ярись?
Слово поэта —
ваше воскресение,
ваше бессмертие,
гражданин канцелярист.
Через столетья
в бумажной раме
возьми строку
и время верни!
И встанет
день этот
с фининспекторами,
с блеском чудес
и с вонью чернил.
Сегодняшних дней убежденный житель,
выправьте
в энкапеэс
на бессмертье билет
и, высчитав
действие стихов,
разложите
заработок мой
на триста лет!
Но сила поэта
не только в этом,
что, вас
вспоминая,
в грядущем икнут.
Нет!
И сегодня
рифма поэта —
ласка,
и лозунг,
и штык,
и кнут.
Гражданин фининспектор,
я выплачу пять,
все
нули
у цифры скрестя!
Я
по праву
требую пядь
в ряду
беднейших
рабочих и крестьян.
А если
вам кажется,
что всего делов —
это пользоваться
чужими словесами,
то вот вам,
товарищи,
мое стило,
и можете
писать
сами!
Простите за беспокойство.
Спасибо...
не тревожьтесь...
я постою...
У меня к вам
дело
деликатного свойства:
о месте
поэта
в рабочем строю.
В ряду
имеющих
лабазы и угодья
и я обложен
и должен караться.
Вы требуете
с меня
пятьсот в полугодие
и двадцать пять
за неподачу деклараций.
Труд мой
любому
труду
родствен.
Взгляните —
сколько я потерял,
какие
издержки
в моем производстве
и сколько тратится
на материал.
Вам,
конечно, известно
явление «рифмы».
Скажем,
строчка
окончилась словом
«отца»,
и тогда
через строчку,
слога повторив, мы
ставим
какое-нибудь:
ламцадрица-ца.
Говоря по-вашему,
рифма —
вексель.
Учесть через строчку!—
вот распоряжение.
И ищешь
мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
склонений
и спряжений.
Начнешь это
слово
в строчку всовывать,
а оно не лезет —
нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
честное слово,
поэту
в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
рифма —
бочка.
Бочка с динамитом.
Строчка —
фитиль.
Строка додымит,
взрывается строчка,—
и город
на воздух
строфой летит.
Где найдешь,
на какой тариф,
рифмы,
чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
пяток
небывалых рифм
только и остался
что в Венецуэле.
И тянет
меня
в холода и в зной.
Бросаюсь,
опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
учтите билет проездной!
— Поэзия
— вся!—
езда в незнаемое.
Поэзия —
та же добыча радия.
В грамм добыча,
в год труды.
Изводишь
единого слова ради
тысячи тонн
словесной руды.
Но как
испепеляюще
слов этих жжение
рядом
с тлением
слова-сырца.
Эти слова
приводят в движение
тысячи лет
миллионов сердца.
Конечно,
различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
легкость руки!
Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта
и у себя
и у других.
Что говорить
о лирических кастратах?!
Строчку
чужую
вставит — и рад.
Это
обычное
воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
сегодня
стихи и оды,
в аплодисментах
ревомые ревмя,
войдут
в историю
как накладные расходы
на сделанное
нами —
двумя или тремя.
Пуд,
как говорится,
соли столовой
съешь
и сотней папирос клуби,
чтобы
добыть
драгоценное слово
из артезианских
людских глубин.
И сразу
ниже
налога рост.
Скиньте
с обложенья
нуля колесо!
Рубль девяносто
сотня папирос,
рубль шестьдесят
столовая соль.
В вашей анкете
вопросов масса:
— Были выезды?
Или выездов нет?—
А что,
если я
десяток пегасов
загнал
за последние
15 лет?!
У вас —
в мое положение войдите —
про слуг
и имущество
с этого угла.
А что,
если я
народа водитель
и одновременно —
народный слуга?
Класс
гласит
из слова из нашего,
а мы,
пролетарии,
двигатели пера.
Машину
души
с годами изнашиваешь.
Говорят:
— в архив,
исписался,
пора!—
Все меньше любится,
все меньше дерзается,
и лоб мой
время
с разбега крушит.
Приходит
страшнейшая из амортизаций —
амортизация
сердца и души.
И когда
это солнце
разжиревшим боровом
взойдет
над грядущим
без нищих и калек,—
я
уже
сгнию,
умерший под забором,
рядом
с десятком
моих коллег.
Подведите
мой
посмертный баланс!
Я утверждаю
и — знаю — не налгу:
на фоне
сегодняшних
дельцов и пролаз
я буду
— один!—
в непролазном долгу.
Долг наш —
реветь
медногорлой сиреной
в тумане мещанья,
у бурь в кипеньи.
Поэт
всегда
должник вселенной,
платящий
на горе
проценты
и пени.
Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии —
перед всем,
про что
не успел написать.
А зачем
вообще
эта шапка Сене?
Чтобы — целься рифмой
и ритмом ярись?
Слово поэта —
ваше воскресение,
ваше бессмертие,
гражданин канцелярист.
Через столетья
в бумажной раме
возьми строку
и время верни!
И встанет
день этот
с фининспекторами,
с блеском чудес
и с вонью чернил.
Сегодняшних дней убежденный житель,
выправьте
в энкапеэс
на бессмертье билет
и, высчитав
действие стихов,
разложите
заработок мой
на триста лет!
Но сила поэта
не только в этом,
что, вас
вспоминая,
в грядущем икнут.
Нет!
И сегодня
рифма поэта —
ласка,
и лозунг,
и штык,
и кнут.
Гражданин фининспектор,
я выплачу пять,
все
нули
у цифры скрестя!
Я
по праву
требую пядь
в ряду
беднейших
рабочих и крестьян.
А если
вам кажется,
что всего делов —
это пользоваться
чужими словесами,
то вот вам,
товарищи,
мое стило,
и можете
писать
сами!
Forwarded from Стало быть | Бессонов (Максим Бессонов)
Не говори, что это просто.
Подумаешь, ещё разок –
начну сначала. Веришь? С тоста:
за здравие! На посошок!
Как будто повод нужен, или
вся эта жизнь как повод для
того, что мы с тобою жили
и мучились, увы, не зря.
Но лучше без сгущенья красок:
посадки, речка, чернозём.
Не жизнь, а сказка. Вечный праздник.
Так ты со мною? Ну пойдём.
Подумаешь, ещё разок –
начну сначала. Веришь? С тоста:
за здравие! На посошок!
Как будто повод нужен, или
вся эта жизнь как повод для
того, что мы с тобою жили
и мучились, увы, не зря.
Но лучше без сгущенья красок:
посадки, речка, чернозём.
Не жизнь, а сказка. Вечный праздник.
Так ты со мною? Ну пойдём.
Forwarded from Стало быть | Бессонов (Максим Бессонов)
Не говори, что это просто.
Подумаешь, ещё разок –
начну сначала. Веришь? С тоста:
за здравие! На посошок!
Как будто повод нужен, или
вся эта жизнь как повод для
того, что мы с тобою жили
и мучились, увы, не зря.
Но лучше без сгущенья красок:
посадки, речка, чернозём.
Не жизнь, а сказка. Вечный праздник.
Так ты со мною? Ну пойдём.
Подумаешь, ещё разок –
начну сначала. Веришь? С тоста:
за здравие! На посошок!
Как будто повод нужен, или
вся эта жизнь как повод для
того, что мы с тобою жили
и мучились, увы, не зря.
Но лучше без сгущенья красок:
посадки, речка, чернозём.
Не жизнь, а сказка. Вечный праздник.
Так ты со мною? Ну пойдём.
Forwarded from Южнорусский текст
МАКСИМ БЕССОНОВ
Объясните мне, дебилу,
сколько будет дважды два.
Жизнь сведёт меня в могилу,
а не смерть.
Слова? Слова.
Жизнь не то чтобы случайна,
но не предсказуема.
Тайна смерти? Смерть – не тайна.
Не ругайся только, ма.
Не приеду – нет мне места
там, где призраки живут.
Поругайся, но не смейся –
я – по-прежнему.
Мы тут.
-------
Отцу
Потому что луг у речки Пенки.
Потому что родина вокруг.
Я пишу, как в детстве, на коленке,
понимая: в порошок сотрут.
Будет вечно родина большая,
если бы и мама навсегда.
Жизнь не прожил, но смотрю туда я,
где ни смерти нет, ни живота.
Мама, мама, я не понимаю:
мы такие разные: вот брат,
вот сестра.
Я ничего не знаю.
Родина вокруг.
И дом. И сад.
Что оставлю из воспоминаний
странных, но живых,
до слепоты:
о любви, о тишине, о маме,
брате и сестре?
Что видишь ты?
Объясните мне, дебилу,
сколько будет дважды два.
Жизнь сведёт меня в могилу,
а не смерть.
Слова? Слова.
Жизнь не то чтобы случайна,
но не предсказуема.
Тайна смерти? Смерть – не тайна.
Не ругайся только, ма.
Не приеду – нет мне места
там, где призраки живут.
Поругайся, но не смейся –
я – по-прежнему.
Мы тут.
-------
Отцу
Потому что луг у речки Пенки.
Потому что родина вокруг.
Я пишу, как в детстве, на коленке,
понимая: в порошок сотрут.
Будет вечно родина большая,
если бы и мама навсегда.
Жизнь не прожил, но смотрю туда я,
где ни смерти нет, ни живота.
Мама, мама, я не понимаю:
мы такие разные: вот брат,
вот сестра.
Я ничего не знаю.
Родина вокруг.
И дом. И сад.
Что оставлю из воспоминаний
странных, но живых,
до слепоты:
о любви, о тишине, о маме,
брате и сестре?
Что видишь ты?
Forwarded from Yunna Morits
* * *
Стихотворить – российская забава,
То попадёшь в психушку, то в тюрьму,
То сам застрелишься, то зверская облава
Заставит влезть в удавку на дому.
Казалось бы, к чему такие муки,
Талант не кормит, если не слуга,
В обоях славы есть отрава скуки,
Ведь после славы нету ни фига.
Но полстраны стихотворит задаром!..
А критики вопят, что так нельзя, -
Им выдают зарплату с гонораром
За эти вопли, милые друзья,
За их тоску по сладостной цензуре,
По власти, пьющей трепет мелюзги,
За вкусы, безупречные в глазури
Цензуры, украшающей мозги,
За их мечту о яростной зачистке
Пространства – от стихотворящих масс…
Но полстраны стихотворит записки,
Бодрящие, как хрен, бодрящий квас!
И я люблю стихотворильню эту,
Стихотворейцев почту и приезд,
Здесь лишних нет и вход не по билету, -
Их Бог не выдаст и свинья не съест!
2006
Стихотворить – российская забава,
То попадёшь в психушку, то в тюрьму,
То сам застрелишься, то зверская облава
Заставит влезть в удавку на дому.
Казалось бы, к чему такие муки,
Талант не кормит, если не слуга,
В обоях славы есть отрава скуки,
Ведь после славы нету ни фига.
Но полстраны стихотворит задаром!..
А критики вопят, что так нельзя, -
Им выдают зарплату с гонораром
За эти вопли, милые друзья,
За их тоску по сладостной цензуре,
По власти, пьющей трепет мелюзги,
За вкусы, безупречные в глазури
Цензуры, украшающей мозги,
За их мечту о яростной зачистке
Пространства – от стихотворящих масс…
Но полстраны стихотворит записки,
Бодрящие, как хрен, бодрящий квас!
И я люблю стихотворильню эту,
Стихотворейцев почту и приезд,
Здесь лишних нет и вход не по билету, -
Их Бог не выдаст и свинья не съест!
2006
Станислав МИНАКОВ:
— …глаза у моих украинских коллег-писателей ещё только начинали стекленеть от ненависти ко всему русскому.
— …глаза у моих украинских коллег-писателей ещё только начинали стекленеть от ненависти ко всему русскому.
Камертон
Как я стихи с украинского переводил через Майдан
Странное занятие — перевод с русского языка на малороссийский. Ведь по-русски понимали в УССР практически все. За тридцать лет промывания мозгов свидомиты кое в чём преуспели, но не смогли вытравить русский до конца. И сегодня, как и вчера, перевод с русского…
Forwarded from Записки на полях (Александра Хайрулина)
***
перемирие - мир на периферии,
мир на краю мира,
здесь граница ойкумены -
дальше люди со звериными головами,
дальше нелюди с птичьими голосами,
птичьими голосами - птичьими правами,
а лучше вообще без прав,
без водительских,
без всяческих удостоверений
личности,
без всяческих подтверждений
человечности
на краю мира они.
небывалая история из газет
о тех, кого для вас нет.
2014 год
перемирие - мир на периферии,
мир на краю мира,
здесь граница ойкумены -
дальше люди со звериными головами,
дальше нелюди с птичьими голосами,
птичьими голосами - птичьими правами,
а лучше вообще без прав,
без водительских,
без всяческих удостоверений
личности,
без всяческих подтверждений
человечности
на краю мира они.
небывалая история из газет
о тех, кого для вас нет.
2014 год