ОРНИТОФОБИЯ

В подъезде дома завёлся голубь — приютили добрые люди. Он был квёлый, с подбитым крылом и шеей набекрень, на морозе, подумали, пропадёт, стало беднягу жаль, насыпали ему зёрен, налили воды — и стал жить, как кошка, в цокольном закутке. Вскоре пообвыкся и естественным образом, по-своему, по-голубиному, загадил весь цоколь. Пожалеть пожалели, но убирать за гостем — ответственность излишняя, всё-таки не домашний любимец. А голубь окреп, начал исследовать новую территорию, и из цоколя шариться по всему подъезду, везде оставляя свои голубиные метки. Потом и вовсе, видимо, стало голубю скучно без голубки (а кому из нас без голубки не скучно) — и начал он регулярно пугать местных людских женщин, вылетая из-за углов и громко курлыкая. Может, решил, что теперь он — сова. Женщины в том доме не из пугливых, но всё-таки летящая на тебя птица — это не первое, что ожидаешь увидеть, поднимаясь по лестнице вечером после работы.

Так и были посеяны в сердцах жителей дома первые зёрна орнитофобии. О том, чтобы выгнать наглую птицу, думали понемногу все, но сделать этого никто не решался. Орнитофобия — это стыдно, в конце-концов. Дверь подъезда держали открытой в надежде, что голубь вспомнит про небеса и улетит сам. Но ему не хотелось из тёпла и от безлимитной пайки обратно в полудикий дворовый мир. Вместо этого из полудикого мира в зерновой подъезд прилетели и другие птицы — вороны, синицы, маленькие воробушки.

Голубиной пайки на всех не хватало, начались регулярные птичьи межвидовые драки, а потом — и драки с местными кошками. Вакханалия продолжалась до тех пор, пока не клюнула ворона под глаз одного малолетнего пацана, отец которого работал в местной управляющей компании. Пришли тогда умные люди из управляющей компании и выселили всех птиц обратно во двор. Двери в подъезд закрыли. Даже если какая-то птица по старой памяти залетала в подъезд через разбитое стекло на втором этаже, то не находила там для себя внутри никакого корма, и сразу же вспоминала о небесах.

А орнитофобию у людей как рукой сняло. Соорудили они вместе с управленцами птицам во дворе на деревьях кормушки, стали туда понемногу насыпать зёрен и птицами со стороны любоваться. А того первого голубя ещё пару лет узнавали — по короткому крылу и странному наклону головы.

#проза

МЯГКИЕ И ВОЕННЫЕ

Мягкие и городские опасаются острых и военных — тех, что на камуфляже с громкими шевронами часто теперь появляются на знакомых улицах. Мягкие и городские отводят глаза, стараясь не встретиться с ними взглядами, но через пару секунд любопытство оказывается сильнее — и они всё же поглядывают на них — тайно, мельком как на диковинных зверей, про которых ещё читал, что они опасные. Острые и военные не особо смотрят на мягких и городских — но не потому что всё время думают о своём (хотя, конечно, думают), а скорее потому, что чувствуют себя странно в такой ситуации: люди вокруг мягкие, а от взглядов их неуютно. Но и тут в итоге побеждает любопытство, пусть и другого рода — взгляды их острые нет-нет да и возвращаются, скользят по мягким чьим-то чертам.

Мягким и городским хочется разгадать острых. Они только слышали про них, что, мол, тот, кто такую форму надел, меняется кардинально и навсегда. Кто-то сказал им, что даже если был человек сам мягким и городским, то как форму надел — сразу становится он другим, а другой — это вовсе и не мягкий больше, а скорей разрушающий чью-то мягкость. И зачем ему эта форма здесь, неужели переодеться не во что, ему ведь очень даже немало платят — там.

Там — это где? Все знают, где это — там. И мягкие городские знают, им говорил кто-то, они слышали и читали про Там. Слышали, что за Там немало платят. Слышали, что от Там люди меняются навсегда. А ещё слышали, что Там очень страшное само по себе — настолько страшное, что поселяется в человеке, будто болезнь, и делает его острым. И человек это Там в себе несёт, как заразу, и с собой привозит, и так получается, что Там — теперь здесь. А здесь — это ведь не Там, здесь — это другое, здесь — это Здесь. И как же жить уютным и городским, если Здесь — всё больше и больше Там. Ведь Там — оно страшное. Зачем же они это Там сюда к нам несут? Что мы им сделали такого, что они к нам так? – говорят мягкие городские. Что мы им сделали, что они к нам так? — говорят острые и военные.

Так появляется у людей Они и Мы, Здесь и Там. А ведь на самом деле нет никакого Там и никакого Здесь. Никакого нет Мы и никакого Они. Там — это Здесь, а Они — это Мы. Мы — это Там, а Они — это Здесь. Мягкие и военные, острые и городские.
Нет никаких стен между нами: ни стен боли, ни стен смерти, ни стен войны. Только стены лжи. Строятся они долго, а рушатся быстро — стоит только не прятать глаз. Потому что не любопытство это, а самопознание. И не на других мы смотрим, а в зеркало — на себя самих.

А тем из мягких, у кого вдруг острый в семье, в близких и родных — не нужно всё это, они вообще зря время потратили, читая этот текст (поздравляю). Для любви ведь вообще стен никаких нет. Там, где любовь возникает — там патетика вся и политика заканчиваются быстренько.

#проза