Тут трезвость глаза горожанам
режет розовым стёклышком,
а мне батюшка на воскресной
напроповедовал,
как быть солнышком.
С тех пор всё пошло не туда
и совсем не так.
На вèчерях пьяных
я стал как Сенека Луций.

За горло держал
наматывал в спальне волосы
на кулак.

Все хотели тебя —
а я хотел революций.

(2024)
«Ноябрьский цикл»

#стихи

РЕФН

1.

Только свет неоновых звёзд
без ритмов и рифм.
Только выставить кадр,
как Николас Виндинг Рефн.
Только так умереть —
красивым и молодым.
И не выйти из мод,
как фэнтези или хаки.

Стать берёзовым соком
в венах провинциалки.
Кто глотнёт их разок —
того только бог простит.
Часовой визажист холокоста
не спит на страже.
Твоя бледная кожа —
холст для его ножа.
Но бежать от войны в Израиль —
конечно, лажа.
Всё равно в конце драйва
смерти не избежать.

2.

Мне давно уже тесно моё
двуспальное тело,
как нормальному лету
тесно любое дело,
минимальному техно
тесно любое соло.
Меня редко вывозят —
как девушку из села.

Моя нежность без спроса
запела и расцвела.

Моя мерзкая трезвость
сама от себя бежала.
Только если тут смерть,
то где же у неё жало?
И если тут ад,
то как он теперь красив.

Все девочки любят Пьера,
но не Ришара.
Все мальчики любят драться
и петь Максим.

3.

Это стиль, моя лю.
Будто чукча,
наружу вывернутый кишками,
я не вижу, о чём пою
над разбитыми кишлаками,
над Москвы бутиками,
красавицами с пэйпасса,
над горящими в сотый раз
степями Донбасса.

Мы — неспящая Газа.
Мы — залежь угля и газа.
Мы знаем, как ясно
пялится в оба глаза
настоящая бездна
незаживающего надреза,
печальных тузов
запрятав в хрустальные рукава.

Мы — кричащий песок
под танками «Меркава».

4.

Государство и грязь
начинаются с буквы г.
Здесь считает подтекст лишь тот,
кого власть лизнула.
Нас сажали играть за разные ОПГ.
Подстрекателей тех
в аду будут ждать два стула.

Человек — для любви.
Даже женщины — для любви.
Я за грех и за секс,
я за классы и церкви Спаса.
Только время —
— на вид нежнейший наш визави —
только время
нас всех заставит
кряхтеть и ссаться.

И пока данс макабр
пиздит плоды по чревам,
как чекист по амбарам,
о чистую грязь скребя,
мне бы выставить кадр,
как Николас Виндинг Рефн,
мне бы выставить кадр —
и всё это снять
с тебя.

(2025)
Любаве Штейнберг

#стихи

Из дома не выходить,
отступать
во внутреннюю Монголию.
Я — кухонный,
спальный барон фон Унгерн.
Найти бы на кафеле в ванной
тебя, голую,
протянуть к тебе жалости полные
горсти-руки.

Не выследить,
не найти уже в памяти нас прежних.
Ты была на синицу похожа,
а я — как февраль, неясен.
Вписывались
за битых и за отверженных.
Вымаливали для них
милости божьей
да выдирали с мясом.

(2024)
поэма «Мужская трагедия»

#стихи

ОБМЕН

Он говорит:
Азовское море — не море,
а кот наплакал.
Он не знает, что все моря
наплакали кошки.

Кстати, о кошках он говорит,
что эти пушистые черти непостоянны,
они часто меняют хозяев и имена,
и даже название —
будто недра (принадлежа всегда
кому-то другому).
Я говорю: что поделать,
кошки привязываются к дому.
А те, что бездомные,
только смотрят пристально в небо,
вылавливая в алмазах
созвездие рыб
или пялясь на птиц,
что над ними бритвенно пролетают.

Кстати, о птицах.
Он говорит, что их не хватает.

А я говорю: дружище мой,
я тебя отвезу в Карелию,
покажу тебе Рускеалу и Воттоваару,
покажу тебе озеро,
хлопающее глазами,
белые ночи, тонущие в бальзаме
бледным запястием волоокой девы.
Я говорю:
больше мёртвые не позвонят
и не спросят: где вы?
А если и спросят,
тогда я буду как рыба,
как бледная птица,
как драная кошка нем.

А он говорит:
вчера снова ездил в наряд,
отвёз в холодильник
двадцать два тела —
всё, что осталось от этих пидоров.
На обмен.

(2025)
#стихи

ЛИТПРОЦЕСС

Я птичка, я птичка —
что вижу, то и пою.
Я птичка, я птичка —
что вижу, то и бомблю.

Положил на поребрик зубы
(пардон, бордюр).
Смерть придёт за мной
только в футболочке от кутюр.
Ваша литература — дед,
что не шарит в лоре,
но мы будем везде,
как зумеры в триколоре.

За искусство быть настоящим
дерусь с собой и со всеми вами
на медузе или на ящике,
на окопе и в Ереване.
Ведь на деле я успокаиваюсь
только носом в её каре.
Как Пашенька Техник под ксанаксом
или Цой в ведре.

Потому что стихи — для бойцов,
у которых выжжено пол лица.
Стихи — для эскортниц,
выросших без отца.
Стихи — для принцесс
и для любящих дурачков.
А свой литпроцесс
засуньте себе в очко.

(2025)
#стихи

ЛЮТО

Люто время что ни станет —
то бывало и лютей.
Мой отец в Афганистане
убивал живых людей.

Что ни даль — то дальше дали.
Боже, выйти бы в проём.
Я кидал, меня кидали.
Что ж, простите, ё-моё.

К схожим нервам меня тянет,
рвёт неровно по струне.
Нож у первого в кармане,
у второго нож в спине.

Выплюнь приторную кашу,
режь, давай стране угля.
Повторится всё, как раньше:
треш, угар и сукабля.

Город, город над обрывом
триста лет в обед бухой.
Вторит, врёт, что так и было
чисто слепленной строкой.

Дело гиблое, но крепко
в шкуру вклеенный стою.
Береги от меня девку,
дуру бледную свою.

Защищай меня в начале
и подгадывай момент.
Я прощал, меня прощали.
Но бывало, что и нет.

Ноября синеет кожа,
прячусь — ищет по следам.
Завязал со всем, с чем можно
к двадцати восьми годам.

Он придёт, поймает в кадр,
как в кино — играй и ной.
Мой бескровный брат ноябрь,
страшный, злой, очередной.

Только что ни время люто,
что ни даль, что ни семья —
ничего не абсолютно,
всё закончится — и я

зная эту аксиому,
обучусь её ценить:
перетянет по живому
рану чувственная нить.

Шаг и шорох — скалься, осень.
Славься, стук сердечных бед.
Я большой, мне двадцать восемь —
я иду к тебе, к тебе.

(2019)
#стихи

ФЕНИКС

Легко и нежно —
первый способ поцелуя.
Ты — эта женщина в белье,
ни в чём, что кроме.
Ты путешествуешь по комнате,
танцуя.

На этаже,
куда приедут в чёрной форме
потом приедут в красной форме,
в синей форме,
и на этаж
укажут множественно пальцы —
где оголтелые, бессильные герои
вступают маршами в огонь —
и не боятся.

Ты знаешь как,
едва закончившись, начаться.
Бокал прозрачен.
В центре комнаты — секреты.
Ты — эта женщина.
Ты крошишься на части.
Ты засыпаешь с огоньком
от сигареты.

Теперь целуйся
с богом в брызжущее солнце.
Ты — эта женщина.
В постели, как на фреске.
Я не боюсь,
я только слышу, как смеётся
твоя душа, взбираясь вверх
по занавеске.

(2017)
#стихи

ВЫЖИВУТ ТОЛЬКО ЛЮБОВНИКИ

Я — это то,
что сейчас утыкается лбом
в твой тёплый живот.
А более ничего и не было мной.
Ясно, что только влюблённый переживёт
весь этот больной
неоновый век,
сумасшедший от скорости и войны.
Я — это только то,
на что человек похож со спины.

То ли выжженный саженец,
то ли вылизанный анфас,
сбежавшая тень.
Я вижу тебя —
значит вижу в последний раз.
Глаза в темноте.

Вызывает врождённую оторопь
вертикаль зрачка
с пещерных времён.
Я — это то,
чем звали людей ещё до имён.
От чего шарахалась нечисть,
как пятился зверь от горящей палки.
Ты — это то,
что было до женщины после самки.
То, что заставило
пораскинуть рёбрами,
заточить камень или придумать яд.
Потому что только влюблённые,
угодив в ад, перейдут ад.

(2024)
#стихи

ЯЗЫК МОЙ

В детстве я сам себе откусил язык,
ударившись подбородком
о подоконник.
Он повис неестественно,
удержавшись на нити тоненькой,
переполнил рот.

Язык мой — кляп мой.
Впервые (восторг) плеваться
кровью в ведро,
первобытными звуками, вдруг
не справившись со словами,
мычать и мяукать.

Хирург сказал, заживёт до свадьбы.

Но зáжило раньше —
до первой драки, до первой лжи,
задолго до первого поцелуя.
Рубец после операции проложил
через весь язык свою колею,
похожую на клеймо отступника,
поменял рельеф.

Язык мой — имба,
безупречно модифицированная
версия самого злого органа.
Доводил до оргазма,
разок-другой доводил до Киева,
доводил до слёз.

Запирал паучьей строкой
в слюнявые клети,
собирал шершавую подать,
русские сливки.

Язык мой — стыдный обмылок
немытой Родины.
Не расстраивать бабушку
в тройственном бабушкином трюмо.
Отца и сына,
святого духа степной флоу.
Толстóго космоса,
крепостного и комсомольца.
Язык мой — заноза,
без спроса вырванная из солнца.

А ты ещё смеешь
вот так лежать своим подбородком
на подоконнике моего плеча.
А ты ещё смеешь мне говорить
моим языком о своей любви.

Лучше побудь
моей сломанной зверью
на передержке.
Давай мяукать, давай плеваться
кровью в ведро.

(2025)
#стихи

КОШАЧИЙ БЛЮЗ

Шаг влево, шаг вправо —
а всё одно, ни валко, ни шатко.
Мы в суперпозиции,
как в обувной коробке кошатка.

Ни взвыть по ночам,
ни выпустить коготка,
ни зарыться в земелю за гаражами
на два смычка.

Лишь нелепо тошнить
комками словесной шерсти.
Говорили же ведь,
не ешьте после шести.

Не убей, не прелюбодействуй,
не нажести.
Да выдерживай тяжесть
руки кормящей,
руки скопящей, руки дающей.
У всех поэтов кошачьи души,
а все, кто в рай попадают — псы.
Мы презирали
всех, кто указывал нам: не ссы.
Надсадно требовали впустить,
и сейчас же выпустить.
И умоляли:
позволь гулять самим по себе.

Позволь гулять самим по себе —
и мы успокоим
всех этих бедных детей,
и мы перережем всех этих крыс.

Под господним окном
кошачий мартовский блюз.
Не живой и не мёртвый,
не дикий и не домашний.
Пускай и сами уж не свои,
но зато не ваши.

Дерёмся за хлам,
сношаемся по углам помойным,
друг друга на рваное крошево
передёргивая.
Не помним ни бога,
ни кореша его Шрёдингера.

Не взвыть по ночам,
не зарыться в земелю
на два смычка.
Лишь едва уловимый свет
пропускать, пропускать
через вертикаль зрачка
и клубочком сворачиваться
под боком у желтоглазой ночи.

Жить по-кошачьи
и подыхать по-кошачьи,
чтоб никогда не по-человечьи.
Диктаторы, партии, царь,
народное вече.
Лучше держи дистанцию, друг,
держи — или будь готов
с торжествующих рук
учиться слизывать кровь.

(2025)
#стихи