Сегодня с утра дедоморозил в младшей группе детского сада, поздравляя трехлеток с приближающимся Новым Годом.
По сценарию я должен был зайти в зал, сесть на ледяной трон и уснуть, чтобы дети могли тихо подойти, рассмотреть меня вблизи и разбудить.

В общем, пока меня осторожно трогали 48 маленьких рук, я притворно спал и думал о том, как же все-таки извратился образ Деда Мороза за последние 12 веков.

Сейчас Дед Мороз — натурально безобидный, неуклюжий и добрый старикан, страдающий всеми недугами пожилого возраста.

Сначала его не могут докричаться по 2-3 раза, даже при помощи родителей — всему виной его тугоухость, переходящая в полную глухоту.

Затем все действие разворачивается вокруг амнезии Деда и потери его волшебной рукавички вследствие этого.

Потом Дед Мороз начинает дико троить, будучи неспособным быстро повторить за детьми простейшие движения в три притопа-два прихлопа, отчего те неистовствуют в экстазе, а Деду остается только разводить руками.

На простейшие загадки амбассадор Нового Года также не может ответить правильно, вообще ни на одну, поэтому шепелявый пацан в костюме медвежонка будет побеждать его в этой интеллектуальной битве раз от раза.

После этого пенсионера начинают абьюзить, накрываясь всем гуртом огромной белой простыней, имитирующей сугроб и мяукая оттуда, а Дед ходит вокруг елки и все причитает о том, что может найти котят, но никак не ребят.

В завершении оказывается, что выла вьюга, снег кружил, поэтому Мороз подарки в лесу обронил и тут какбе возникает логичный вопрос: “А какого хуя ты, дедушка, вообще пришел, если подарки лежат в лесу, запорошенные снегом?”
Благо, вопроса не следует и последствия внезапной деменции разгребают все вместе, разыскивая огромный красный мешок в потаенных углах актового зала.

А ведь когда-то Деда Мороза называли Студенцом, Трескунцом и Мороком, уважали и боялись.
Ничего хорошего от него не ожидая и оставляя требы под ближайшей елью — символом “древа мертвых”, лишь бы злобный персонифицированный дух Холода и следующей за ним Смэрти не заявился к ним в поселение.

Даже самоназвание Мороз имело единый индоевропейский корень со словами “мерзкий” и “мразь”. 
Чехи, кстати, это восприятие персонажа пронесли сквозь века и у них до сих пор приходящий с Севера старик зовется Deda Mraz. 
В общем, чехи что-то да знают.

Ну и конечно Морока-Мороза старались понапрасну не злить и шутейки-самосмейки в его сторону не кидали, потому что вот так над ним пошутишь — а он тебе нахуй весь урожай холодом повыбьет и бабу твою непутевую в лесу заморозит.
Снегурочка откель взялась, знаешь?

В общем, грустно все это и печально, но не за горами Конец Времен и следующая за ним Трехлетняя Зима.

Так вот, если после обмена ядерными ударами и годового сычевания в бункере вы однажды выползете темным декабрьским утром в мертвый город, чтобы набрать воды в проруби и увидите злобного старика, лезущего по разрушенной кирпичной стене с посохом, подозрительно напоминающим РПГ — не стреляйте в него.
Возможно, это просто я делаю свою работу как умею и выискиваю более выгодную позицию, чтобы поздравить обителелей местного абубандитского анклава парой согревающих подарков.

Но пока все идет так, как идет, поэтому пойду-ка я учить новый сценарий — завтра еще участвовать в игре “Снег. Лед. Кутерьма”, а там сам черт ногу сломит как сложно все.

АЛЕКСАНДР БЛОК
К русской интеллектуальной истории

Уже в 1920-е годы, прежде всего в эмиграции, сложился биографический нарратив об Александре Блоке, который включал в себя в качестве развязки такой мотив: написав «Двенадцать», Блок замолчал. На Блока напала немота. Не то Господь отнял дар, не то сам поэт был глубоко фрустрирован тем, что воспел большевицкую революцию.

Кстати, Блок написал с 1918 по 1921 гг. много прозы — очень сильной, превосходной эссеистики. Следом за «Двенадцать» были «Скифы», но потом — поэтическая тишина, и лишь прощальные стихи «Пушкинскому дому» (кстати, меня до мурашек пробирают).

Итак, поэтическая немота после «Двенадцати» и «Скифов» (январь 1918), смерть в начале августа 1921-го.

Но немота наступила раньше. Блок почти не писал стихов с середины 1916-го года. Последние 5 лет его жизни отмечены поэтической немотой. «Двенадцать» и «Скифы» — прорыв немоты, голос из поэтического мрака, вспышка посреди ночи. Вот этого-то никто почти не заметил.

И ещё. Христа (Исуса Христа) в абсолютном конце поэмы многие клеймили как жест духовного разврата, многие читали как богохульство и пустосвятство. Я бы два момента напомнил. Первое: Блок вообще никогда не знает до конца смысла своих символов — он пишет то, что ему явлено как визионеру. Второе: на фоне очень странной мистической практики Блока (прочитаем всерьёз, как он свидетельствует о своей религии: И там, на кладбище, ночуя, Всю ночь я песни распевал. И сам не понял, не измерил, Кому я песни посвятил, В какого Бога страстно верил...) «Двенадцать» — самый христианский, или единственный христоцентричный (что, по-моему, и значит христианский на самом-то деле), текст в наследии Блока. Что там, из этой немоты, в адрес Исуса Христа было выкликнуто? — Господь его знает, см. пункт первый.

Во люди дают! На сайт выложили уже четвертый номер за этот год журнала про ценности «Родина»! С октября месяца. Внутри Алексей Козырев про Россию и Запад, Никита Сюндюков про Данилевского, Рустем Вахитов про еврозайцев, Николай Чижиков про Карамзина и мн.др. Обещают, что в бумажной версии 3 и 4 номера выйдут до конца года.