ЗНАМЕНЩИК РУССКОГО ВОИНСТВА

Для начала Митрофан Борисович Греков – певец русского воинства. Не только советского, не только казачьего, а – русского вообще.

Для советской власти сам факт, что художник такого уровня (а он был огромным мастером уже до революции) пришёл к ней и стал работать на неё – того же уровня явление, как приход к большевикам Есенина в русской поэзии и как приход композитора Александрова в музыке.

Греков родился 15 июня 1882 года в казачьей семье на хуторе Шарпаевка на территории Войска Донского.

В роду его были не только греки (что видно по фамилии), но и турки. То есть один из предков Грекова был тума.

Сам он, конечно, вполне мог бы Григория Мелехова сыграть в кино. Или помещика Листницкого. Он похож сразу на обоих.

Там и семейная история схожая, надо сказать, с шолоховской. Первая жена отца художника Грекова умерла рано, и отец слюбился с красавицей крестьянкой – а она была замужем. Им не просто не дали пожениться (муж полюбовницы грековского отца, Павел Мартыщенко, не дал ей развода, и никаких прав настоять на разводе женщина не имела) – но и… отлучили от церкви.

Вообразите, что это значило в те годы!

Тем не менее, отлучённые, они родили великого художника. Вообще детей у них было шестеро, и все они считались незаконнорожденными. О Грекове вполне можно писать книгу «Незаконный», какую я уже о Шолохове написал. Греков, как и Шолохов, рос «нахалёнком» – таким же «татарчуком», в атмосфере ехидных издёвок «законных» детей из соседских казачьих дворов и попреков местных священнослужителей.

Там, у Грековых, и закончилось всё точно так же – законный муж матери Митрофана умер, и только тогда его отец смог усыновить своих шестерых незаконных детей.

Из Митрофана Павловича Мартыщенко он превратился в того самого Митрофана Борисовича Грекова, нам известного.

Наши нынешние «традиционалисты», скорбящие о дореволюционной чудесной жизни, могут сколько угодно восхищаться этим, простите, адатом, но, кажется, я догадываюсь, отчего Греков и Шолохов всё-таки приняли новую власть.

Унижение, пережитое ими в детстве (самый быт вокруг был выстроен так, что матери их воспринимались миром как блудницы и презирались, а отцы упрямо несли эту муку, воспитывая «незаконных» отпрысков), дало о себе знать. При всей огромной любви к Дону – они не в силах были ностальгировать по этому чувству отринутости и многолетней униженности.

Учился на художника Греков в Одессе. Обожал более всего тогда писателя, и художника, и военного Николая Каразина (забытый мастер удивительной судьбы, я хочу писать о нём для очередного тома «Взвода»).

После Одессы поступил в Петербургскую академию художеств, где учился вместе с Исааком Бродским и Давидом Бурлюком, но, вообразите, подавал куда бОльшие надежды – был молодой звездой казачок этот. Тоже ведь шолоховский случай – когда невесть откуда явившийся «незаконный» дар обыграл слёту и аристократов, и многообещающих еврейских юношей. Стипендию Греков получал как «самый одарённый» (так и было записано в документе) ученик.

Дружил с Гавриилом Гореловым (учились вместе) – о котором я писал недавно; на вечеринках художников чудесно пел (снова как Шолохов) казачьи песни. Гостил у Давида Бурлюка (художника и поэта, позже открывшего Маяковского) на Полтавщине.

(Странно, что Грекова до сих пор не объявили «украинским художником» с его Одессой, Полтавой и первой фамилией Мартыщенко.)

В 1911 году задумал большую работу про Степана Разина, но, к моему несчастью, ограничился этюдом: ему прямо сказали, что работу эту не пропустит цензура. Этому обстоятельству мы обязаны появлением ряда огромных работ Грекова, привязанных к баталиям 1812 года (приближалось столетие той войны) – а вот своего Разина Греков так и не доделал, увы.

Читать полностью: https://dzen.ru/a/aE03xeUHZQPLRUG_