Читаю сейчас мемуары Всеволода Никаноровича Иванова – очень занимательное чтиво. Если загуглите его имя и фамилию, то вперед него, скорее всего, вывалится другой Всеволод Иванов, с отчеством Вячеславович. Он тоже писатель, тоже лично знал Сергея Есенина, тоже участвовал в Гражданской войне. И самое смешное, что оба Ивановых по какой-то нелепой случайности на короткий срок попали в колчаковскую армию. Правда, первый Иванов задержался у Колчака на больший срок и потому был вынужден уехать в Харбин, а второй – спокойно вернулся сначала в Новониколаевск, а потом и в Москву, где продолжил писательскую работу.
А теперь самое интересное. О том, как его тезку чуть не расстреляли выгнавшие Колчака из Омска красные, вспоминает Всеволод Никанорович Иванов:
«Спустя некоторое время, уже выпуская во Владивостоке вечернюю газету, в каком-то берлинском издании прочел я жалостливую историю моего литературного тезки Всеволода Вячеславовича Иванова, пьеса которого «Бронепоезд 14-69» шла с успехом в Москве. Он в одно время со мной был в 1919 году в Омске. И когда я выматывался оттуда с Сергеем Ауслендером, был взят, допрошен и принятый за меня обречен на ликвидацию. Переночевав кое-как в камере, утром он уже брел в толпе смертников на «колчаковскую ярмарку», по выражению одного из конвоиров. Ликвидирован же не был потому, что по его же выражению, он не был тем, кто был нужен, то есть, не был мною. По счастливой случайности Иванова опознали товарищи, встретившие это печальное шествие и энергично добившиеся его освобождения. Моя же участь была бы, увы, иной».
А теперь самое интересное. О том, как его тезку чуть не расстреляли выгнавшие Колчака из Омска красные, вспоминает Всеволод Никанорович Иванов:
«Спустя некоторое время, уже выпуская во Владивостоке вечернюю газету, в каком-то берлинском издании прочел я жалостливую историю моего литературного тезки Всеволода Вячеславовича Иванова, пьеса которого «Бронепоезд 14-69» шла с успехом в Москве. Он в одно время со мной был в 1919 году в Омске. И когда я выматывался оттуда с Сергеем Ауслендером, был взят, допрошен и принятый за меня обречен на ликвидацию. Переночевав кое-как в камере, утром он уже брел в толпе смертников на «колчаковскую ярмарку», по выражению одного из конвоиров. Ликвидирован же не был потому, что по его же выражению, он не был тем, кто был нужен, то есть, не был мною. По счастливой случайности Иванова опознали товарищи, встретившие это печальное шествие и энергично добившиеся его освобождения. Моя же участь была бы, увы, иной».
К предыдущему посту: Всеволод Никанорович Иванов слева, а Всеволод Вячеславович Иванов справа. Смотрите, не перепутайте.
8 мая 1945 года. Французы из частей СС перед расстрелом французами из «Свободной Франции». Крайний слева – оберштурмфюрер Сергей Кротов, русский по происхождению.
Всего в этот день было казнено 12 коллаборантов. В ноябре-декабре 1947-го большинство из них было осуждено и приговорено к расстрелу судом департамента Сена за измену Родине.
Всего в этот день было казнено 12 коллаборантов. В ноябре-декабре 1947-го большинство из них было осуждено и приговорено к расстрелу судом департамента Сена за измену Родине.
Отрывок из рассказа Александра Серафимовича «Ненависть», в котором автор беседует с 60-летним добровольцем-красноармейцем. Старик объясняет, откуда в нем «океан классовой ненависти». Сначала он вспомнил случай о том, как попал в плен под Симбирском и чудом избежал расстрела (однако у него на глазах были расстреляны 8 соратников), а потом – более старую историю:
«- Верите ли, я цыпленка зарезать не могу, никогда во всю жизнь не резал, а их, ну - кишки бы выпустил. Трех провокаторов-попов зарезал, в брюхо - рраз! готов. Мужики доказали: провокаторы. Один и посейчас в деревне, непричинен, ну что ж, оставайся... Я ведь сын крепостных. Вот мамаша рассказывала. Гоняли людей глину месить. Так по кругу гоняют, как лошадей, они ногами и месят. А мамаша тяжелая была старшим братом. Да и опоздай,- и опоздала, может, на четверть часа. Зараз бурмистр: "А-а, такая-сякая!.." Выкопали в глине ямку для живота, положили животом в ямку и стали пороть.
Он остановился.
- А?.. Ямку выкопали! Да я им теперь горлы перегрызаю!.. Так с ямкой и в могилу пойду...»
«- Верите ли, я цыпленка зарезать не могу, никогда во всю жизнь не резал, а их, ну - кишки бы выпустил. Трех провокаторов-попов зарезал, в брюхо - рраз! готов. Мужики доказали: провокаторы. Один и посейчас в деревне, непричинен, ну что ж, оставайся... Я ведь сын крепостных. Вот мамаша рассказывала. Гоняли людей глину месить. Так по кругу гоняют, как лошадей, они ногами и месят. А мамаша тяжелая была старшим братом. Да и опоздай,- и опоздала, может, на четверть часа. Зараз бурмистр: "А-а, такая-сякая!.." Выкопали в глине ямку для живота, положили животом в ямку и стали пороть.
Он остановился.
- А?.. Ямку выкопали! Да я им теперь горлы перегрызаю!.. Так с ямкой и в могилу пойду...»
Наглядно о том, как художник-авангардист Самуил Адливанкин от лубка и примитивизма вынужденно перешел к соцреализму. Несмотря на то, что картина «В гостях у танкистов», написанная к 15-летию РККА, понравилась Сталину, в народе ее в шутку прозвали «Чей сын?» В общем, шагать строем получалось далеко не у всех художников. Считается, что более ранние работы, например, иллюстрации для детских книжек, а также журналов «Безбожник», «Лапоть» и «Военный крокодил» выходили у Адливанкина душевнее. Судите сами.
1 - «Девушка и красноармеец» (1920 год)
2 – «Перед отъездом на фронт» (1922 год)
3 – «Трамвай Б» (1922 год)
4 - «В гостях у танкистов» (1933 год)
1 - «Девушка и красноармеец» (1920 год)
2 – «Перед отъездом на фронт» (1922 год)
3 – «Трамвай Б» (1922 год)
4 - «В гостях у танкистов» (1933 год)
Отрывок из воспоминаний о последних боях в Восточной Пруссии на косе Фрише Нерунг (сегодня это Балтийская коса, соединяющая Калининградскую область и Польшу) военкора Бориса Бялика:
«Чем ближе к концу, тем яростнее сопротивление гитлеровцев…. Особенно жестоким стал 8-го мая 1945 года бой на подступах к пристани. Судьба её решила судьбу тех, кто надеялся бежать с косы в последнюю ночь, перед чёрным для фашистов утром капитуляции. Этот день был полон потерь…
Один из танков, вырвавшись из рощи, успел послать в сторону траншеи два снаряда и тут же загорелся. Но другой, обогнав нас, въехал на высотку и стал в упор расстреливать немецкую траншею, пока не вспыхнул тоже. Я не видел третьего танка, но услышал, как смолк у меня за спиной шум его мотора. Мы овладели траншеей, а затем с ходу захватили пристань и окружавшие её блиндажи. Можно было спокойно ждать конца. Спокойно!
Пришла темнота, но темноты не было. Казалось, схватились в рукопашную наша артиллерия и артиллерия врага. Если бы мне тогда сказали, что снаряды сталкиваются в воздухе – я бы не удивился…
И вдруг всё оборвалось. Прогудел в полуночном небе последний, посланный издалека снаряд, ухнул вдалеке последний разрыв, и стало странно темно и фантастически тихо. А потом в этой тишине стали возникать звуки – новые, непривычные…Что это? Неужели плещутся волны? Восемь дней наступали мы по берегу моря – и не слышали моря».
«Чем ближе к концу, тем яростнее сопротивление гитлеровцев…. Особенно жестоким стал 8-го мая 1945 года бой на подступах к пристани. Судьба её решила судьбу тех, кто надеялся бежать с косы в последнюю ночь, перед чёрным для фашистов утром капитуляции. Этот день был полон потерь…
Один из танков, вырвавшись из рощи, успел послать в сторону траншеи два снаряда и тут же загорелся. Но другой, обогнав нас, въехал на высотку и стал в упор расстреливать немецкую траншею, пока не вспыхнул тоже. Я не видел третьего танка, но услышал, как смолк у меня за спиной шум его мотора. Мы овладели траншеей, а затем с ходу захватили пристань и окружавшие её блиндажи. Можно было спокойно ждать конца. Спокойно!
Пришла темнота, но темноты не было. Казалось, схватились в рукопашную наша артиллерия и артиллерия врага. Если бы мне тогда сказали, что снаряды сталкиваются в воздухе – я бы не удивился…
И вдруг всё оборвалось. Прогудел в полуночном небе последний, посланный издалека снаряд, ухнул вдалеке последний разрыв, и стало странно темно и фантастически тихо. А потом в этой тишине стали возникать звуки – новые, непривычные…Что это? Неужели плещутся волны? Восемь дней наступали мы по берегу моря – и не слышали моря».
От надписей советских солдат на Рейхстаге, отреставрированных в 1995 году, частенько бомбит у немецких консерваторов и националистов. Время от времени они придумывают и озвучивают различные предлоги для их уничтожения. Например, в марте 2002 года представитель Христианско-социального союза Йоханнес Зингхаммер и член Христианско-демократического союза Хорст Гюнтер предложили стереть их, аргументируя это тем, что надписи «отягощают современные российско-германские отношения».
Интересно, смогли бы такие надписи продержаться 75 лет, если бы на месте Германии была Польша или, к примеру, Чехия?
Интересно, смогли бы такие надписи продержаться 75 лет, если бы на месте Германии была Польша или, к примеру, Чехия?
В одном из своих интервью фронтовой кинооператор Роман Кармен рассказывал, как нашел на развалинах Берлина табличку «Унтер ден Линден», которую мечтал добыть еще со времени боев под Москвой. После войны этот трофей украшал холл его квартиры на Большой Полянке, а затем перекочевал вслед за ним в его квартиру в доме на Котельнической набережной.
Однако его сын Александр Кармен позже писал, что все было совсем не так. Роман Лазаревич действительно первым из советских кинооператоров ворвался на броне танка гвардейского корпуса генерала Семена Кривошеина в Берлин и в редких промежутках между съемками искал свой заветный сувенир.
«Без него он просто не мог вернуться домой, - рассказывал Александр Кармен. - Он облазил всю эту напрочь разбитую Унтер ден Линден, все ее свалки и развалины. Вывески не было. Наверное, менее занятые «коллекционеры» уже позаботились о своих собраниях раритетов.
Кармен был в отчаянии, ведь с каждым днем, даже часом вероятность обнаружить вывеску становилась все меньше: остывшие от последних боев воины сами стали обзаводиться такими памятными штучками. Он поделился своим горем со старым другом, знаменитым мастером фотографии Жоржем Петрусовым, тоже, как и отец, прошедшим почти по всем фронтовым дорогам, запечатлевшим войну так, как это удалось сделать лишь немногим. Жорж жил в нашем доме на Полянке, двумя этажами выше, и, конечно же, знал об отцовской мечте – во что бы то ни стало добыть вывеску главной улицы Берлина. Выслушав сетования друга, он молча полез в какой-то мешок, вытащил из него покрытый пылью и копотью пожаров длинный, замотанный тряпьем сверток и так же молча ему протянул. Так исполнилась отцовская мечта, и символ Победы над гитлеровским фашизмом, символ конца пути, на который Роман Кармен встал еще в 1936 году на испанской земле, прочно и надолго занял свое место в его «коллекции ситуаций».
Однако его сын Александр Кармен позже писал, что все было совсем не так. Роман Лазаревич действительно первым из советских кинооператоров ворвался на броне танка гвардейского корпуса генерала Семена Кривошеина в Берлин и в редких промежутках между съемками искал свой заветный сувенир.
«Без него он просто не мог вернуться домой, - рассказывал Александр Кармен. - Он облазил всю эту напрочь разбитую Унтер ден Линден, все ее свалки и развалины. Вывески не было. Наверное, менее занятые «коллекционеры» уже позаботились о своих собраниях раритетов.
Кармен был в отчаянии, ведь с каждым днем, даже часом вероятность обнаружить вывеску становилась все меньше: остывшие от последних боев воины сами стали обзаводиться такими памятными штучками. Он поделился своим горем со старым другом, знаменитым мастером фотографии Жоржем Петрусовым, тоже, как и отец, прошедшим почти по всем фронтовым дорогам, запечатлевшим войну так, как это удалось сделать лишь немногим. Жорж жил в нашем доме на Полянке, двумя этажами выше, и, конечно же, знал об отцовской мечте – во что бы то ни стало добыть вывеску главной улицы Берлина. Выслушав сетования друга, он молча полез в какой-то мешок, вытащил из него покрытый пылью и копотью пожаров длинный, замотанный тряпьем сверток и так же молча ему протянул. Так исполнилась отцовская мечта, и символ Победы над гитлеровским фашизмом, символ конца пути, на который Роман Кармен встал еще в 1936 году на испанской земле, прочно и надолго занял свое место в его «коллекции ситуаций».
На первом фото кинооператоры Борис Дементьев, Михаил Посельский, Борис Соколов и Роман Кармен (крайний справа) в Берлине (май 1945-го). На втором – та самая табличка «Унтер ден Линден» в квартире Кармена.
Берегите краеведов! Только они помогут сохранить историю. Для меня, например, стало огромным сюрпризом интервью моего деда Владимира Ивановича Маркова, которое записала на пленку в 1993 году сотрудница сельской библиотеки Надежда Папушкина (село Прозорово Брейтовского района Ярославской области). Она же сохранила ранее неизвестное мне фото деда. Вчера я сделал полную расшифровку этого интервью и сверил его правдивость с данными архива министерства обороны.
Итак, май 1945-го в Чехословакии глазами орудийного номера 3-й батареи 12-го гвардейского минометного Раздельненского Краснознаменного ордена Кутузова полка (публикуется впервые):
«Брно взяли быстро, немцы оттуда убежали, все побросали. Мы оттуда пошли на Прагу, но и она уже была взята. Не доходя до Праги, мы остановились на отдых в лесу. До этого ни обмундирования не получали, ничего, в общем, а тут как раз все и выдали во время стоянки. Мимо большак проходил. Некоторые ребята навеселе уже ехали и кричали: «Война кончилась!» На это мы им отвечали: «Это для вас кончилась, а для нас еще нет». Но ночью и нам уже об окончании войны сообщили. Мы поднялись, митинг небольшой провели. Постреляли вверх. Но в это время самолеты еще летали, бомбили. В общем, никак не похоже было, что война закончилась. А утром все продолжилось. Бои шли еще дня два или три. Пока ехали, видели аэродромы с самолетами, сожженными на них, на дорогах куча техники разбомбленной. Немцы же хотели к американцам прорваться, чтобы к ним в плен сдаться. Потом мы начали замечать, что по обе стороны дороги винтовки, стволом в землю воткнутые торчат. А к обеду стали и немцы выходить небольшими группами из своих укрытий. Идут, на пилотках у них белый платок, у кого-то под мышкой буханочка хлеба. И старики среди них, и молодые совсем. Тут и чехи начали выходить, они-то и стали немцев конвоировать и собирать в одно место».
Итак, май 1945-го в Чехословакии глазами орудийного номера 3-й батареи 12-го гвардейского минометного Раздельненского Краснознаменного ордена Кутузова полка (публикуется впервые):
«Брно взяли быстро, немцы оттуда убежали, все побросали. Мы оттуда пошли на Прагу, но и она уже была взята. Не доходя до Праги, мы остановились на отдых в лесу. До этого ни обмундирования не получали, ничего, в общем, а тут как раз все и выдали во время стоянки. Мимо большак проходил. Некоторые ребята навеселе уже ехали и кричали: «Война кончилась!» На это мы им отвечали: «Это для вас кончилась, а для нас еще нет». Но ночью и нам уже об окончании войны сообщили. Мы поднялись, митинг небольшой провели. Постреляли вверх. Но в это время самолеты еще летали, бомбили. В общем, никак не похоже было, что война закончилась. А утром все продолжилось. Бои шли еще дня два или три. Пока ехали, видели аэродромы с самолетами, сожженными на них, на дорогах куча техники разбомбленной. Немцы же хотели к американцам прорваться, чтобы к ним в плен сдаться. Потом мы начали замечать, что по обе стороны дороги винтовки, стволом в землю воткнутые торчат. А к обеду стали и немцы выходить небольшими группами из своих укрытий. Идут, на пилотках у них белый платок, у кого-то под мышкой буханочка хлеба. И старики среди них, и молодые совсем. Тут и чехи начали выходить, они-то и стали немцев конвоировать и собирать в одно место».