Материал по теме https://yangx.top/rightrev/250

Когда коммуницирующие субъекты в ходе коммуникации понимают, например, причины, по которым они принимают те или иные решения, и их мотивы и действия становятся взаимно понятны им, то коммуникация была осмысленной. В коммуникации можно (разумеется, условно) выделить следующие уровни: обмен содержаниями, обмен смысловыми структурами и совместная работа над созданием и редактированием смысловых структур. На уровне обмена смысловыми структурами и совместной работы над их созданием и редактированием происходит осмысленная коммуникация. Обмен содержаниями – это обмен информацией, при котором подразумевается, что с помощью передачи информации можно адекватно передать смысловые структуры. Такая форма коммуникации не является осмысленной, поскольку через обмен информацией невозможно передать многие смысловые структуры, например схемы действий: для этого нужна практика.
... вернемся к роли коммуникации в коллективном мышлении и в придании достоверности мыслеформам, смысловым структурам и ментальным моделям. Когда люди общаются друг с другом в режиме осмысленной коммуникации, они формируют друг у друга соответствующие смысловые структуры (в идеале – идентичные). И, разумеется, если у одного человека эти смысловые структуры уже были сформированы, он оказывает влияние на то, как эти смысловые структуры будут сформированы в сознании другого. Влияние учителя на учеников объясняется тем, что ученики впервые формулируют многие смысловые структуры под его влиянием. И, проверяя их на практике, убеждают свои собственные Я-центры в полезности, применимости или достоверности этих смысловых структур.
Однако, чаще мы оказываемся в ситуации, когда у нашего собеседника уже сформировано множество смысловых структур, которым его Я-центр доверяет. Можем ли мы в этом случае рассчитывать на успех, то есть на то, что он поверит тем смысловым структурам, которые мы хотим ему передать? Да. Но только в том случае, если смысловые структуры, которые мы ему сообщим, будут согласовываться с теми, что уже существуют в его сознании.

#мышление

Сила, как идея-силы или сила-идея это исток, а потенциал-способность стоит между силой и действием.
Осилим ли - вот то что стоит между ними.
@rightrev

— Не надо меня успокаивать, лучше скажи, что мне все объяснят.
— Но я не могу, — возразил жрец. — Потому что этого не будет. Некоторые вещи нельзя объяснить. Возможно, тебе кое-что объяснят, но не все, потому что объяснять все не слишком разумно.

Warhammer 40000 Ересь Хоруса. Омнибус. Том I

http://te.legra.ph/BFP-05-05

Theses Ordinis Ministratum
ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

Ордо Министратум, «последняя воля Императора», сеет по Галактике смерть — и пожинает возрождение.

"власть оправдана в той мере, в какой она является именно властью воли, но становится лишь имитацией, когда одни смутности подчиняют себе другие, и тем более, когда обусловленные неосознаваемыми побуждениями смутности пытаются властвовать над существами с пробужденной волей, как над лишенным активности материалом. В этом пункте происходит разделение двух аспектов, в которых воля проявляет себя в обусловленном мире — аспектов власти и свободы.

Власть (люди власти) стремится подчинять материал, все превращать в материал, делать из него свои формы, насиловать Сознание.

Свобода (люди свободы) стремится породить, кроме новых форм, и сам материал, из которого эти формы создаются, освобождать Сознание. Но в своей исходной нерасщепленной позиции воля обращена к бессознательному и реактивному своей властной стороной, а к осознанному и активному — стороной свободы."

Олег Георгиевич Бахтияров - Активное сознание

Представления о судьбе у светской и мусульманской молодежи | Касимова | Minbar. Islamic Studies
InstantView from Source

При демократии равенство невозможно
https://swamp-lynx.livejournal.com/652955.html

Георг Зиммель в свое время, определяя специфику аристократии как сословия, отмечал уникальность и особость каждого аристократа, его принципиальную несравнимость с другими. Для понимания этой специфической характеристики аристократии как группы, для членов которой общей чертой является уникальность каждого из них, Зиммель выдвинул парадоксальное понятие «индивидуальный закон». Если абстрактное равенство людей предполагается всеобщим законом, то индивидуальный закон предполагает, что каждый человек сам определяет для себя как степени свободы, так и необходимые ограничения. Поведение при этом детерминируется как личностными задатками, так и конкретными обстоятельствами индивидуальной жизни. Индивидуальный закон — это закон, вытекающий в каждом отдельном случае его реализации (а здесь есть только отдельные случаи, но нет общей закономерности) из факта человеческого неравенства.
(Simmel G. Das individuelle Gesetz // Simmel G. Philosophische Kultur. Leipzig: Alfred Kroner, 1919.)

#против_либерализма
Что говорит либерализм на тему государства – 31
Теоретик анархизма М.А. Бакунин писал («Международное тайное общество освобождения человечества»):

«…свобода является истинной и полной только в целостной взаимосвязи каждого и всех. Нет изолированной свободы, она по своей природе взаимна и социальна. Для того, чтобы я был свободен, необходимо, чтобы мое право и моя человеческая сущность были признаны… Я могу быть действительно свободным только среди людей таких же свободных, как и я. Утверждение моего права за счет права раба или даже человека менее свободного, чем я, может и должно внушить мне сознание моей привилегии, а не сознание свободы.»

Читая эти строки, невольно ловишь себя на мысли, что Бакунин был неисправимым романтиком, поскольку предоставление требуемого им народу as is в целом приведет к анархии не в его понимании, а в худшем смысле этого слова — неуправляемому буйству.

#против_либерализма
Что говорит либерализм на тему государства – 32
Ту же ошибку — желание предоставить свободу всем, независимо от их уровня развития, — совершил Макс Штирнер, теоретик анархо-индивидуализма. Он обращает свой призыв ко всем без разбора, доходя при этом до концепции грубой силы, вплоть до «отнял — значит, мое». Последствия легко представимы.

«Слишком большая свобода опасна для тех, кто не может справиться с ответственностью, сопровождающей независимость» — А.Ш. ЛаВей

Когда мы сегодня говорим об образовании, как правило, мы имеем в виду некую подготовку к жизни, передачу профессиональных знаний и навыков. То есть, например, когда абитуриент приходит на день открытых дверей, он первым делом спрашивает: «Кем я буду работать, когда закончу ваш факультет?»

С точки зрения всей античности, с точки зрения греков и римлян, такая поста­новка вопроса свободному человеку не подобает. Она подобает рабу или ре­месленнику. А ремесло — это необязательно необходимость что-то делать рука­ми, ремесло может быть интеллектуальным, однако оно отличается имен­но своей ограниченной практической применимостью. И в силу этого подходит не для всех.

Разумеется, и в Античности были ремесленники, которые тоже чему-то учи­лись, и об этом мы тоже можем говорить как об образовании. Как правило, это была передача знаний от отца к сыну или в рамках школ — например, суще­ство­вали школы живописи или школы медицины. Но в первую очередь, когда мы говорим об образовании в Античности, имеется в виду не это.

Имеется в виду то, что греки называли пайдейя (paideia). Это воспитание сво­бодного человека, которому предстоит на общественном поприще демонстри­ровать свою доблесть, arete, иногда это переводят как «добродетель». Речь идет о том, чтобы воспитать хорошего человека и гражданина; джентльмена, мы мог­ли бы сказать, который, в зависимости от того, какой век на дворе, уже будет сам решать, чем ему дальше заняться. Как правило, это или политиче­ская деятель­ность, или государственное управление, или военная служба; впо­следствии, уже в Поздней Империи, это может быть церковная служба — но, что бы это ни было, человек, получивший хорошее образование, не заточен под решение определенного круга технических задач. Он должен в первую очередь состо­яться как человек, как разумное существо, стать мудрым, доблестным, спра­­ведливым и эти качества научиться проявлять в своих делах и речах, в чем ему помогала риторика. В этом случае он может считаться в полной мере образованным.

Мы знаем, что слово в Традиции играло фундаментальную роль. Слово было само по себе неким сгустком духа, к которому тянулось множество вещей из реального мира и растворялось в нем. Слово было первичным, и к нему тяготели, стремясь раствориться в нём, интегрироваться в него, предметы и явления^[А.Г.Дугин - Радикальный субъект и его дубль].
«Символ с самого начала заявляет о себе убийством Вещи — и смертью этой увековечивается его желание»^[Жак Лакан - Функция и поле речи и языка в психоанализе].
В модерне слово утратило эту сакральную теургическую нагрузку и стало наоборот притягиваться к конкретике материальных вещей. Идеально для позитивизма было бы, чтобы одному слову соответствовала только одна вещь. Это и есть понятие точности. Традиция не знает точности, в Традиции всё приблизительно. Эта приблизительность, эта расплывчатость – это специфика наличия живого духа, который веет в слове, но, вместе с тем, это оперативная расплывчатость, которая снимает тяжесть существующей вещи.
Как говорит Жак Лакан (семинар «Психозы») - «Система языка нигде, в каком бы пункте вы ее ни взяли, не становится перстом, указывающим на определенную точку реальности; сеть языка, взятого как целое, накрывает всю реальность в ее совокупности. Вы никогда не сможете сказать, что указано именно вот это, ибо, даже если бы это вам удалось, вы ни за что не узнали бы, на что я указываю, скажем в этом столе: на цвет, на плотность, на стол в качестве предмета или на что-нибудь еще».
В модерне наоборот вещь начинает доминировать, и каждой вещи соответствует какой-то один чёткий термин, одна вещь – одно слово. Идеальная точность достигается в названии каждого предмета нумерическим кодом: это предмет №4855, это предмет №8966... И, таким образом, предел языка модерна достигается в штрих-коде.
Но что происходит со словом в эпоху постмодерна? Слово вообще освобождается от вещи, а вещь от слова, уже слово не означает никакой вещи, ничего не спасает и ничего не возвышает, не растворяет и не интегрирует, но, с другой стороны, оно не соответствует никакой вещи, слова существуют отдельно от вещей, а вещи от слов.
То, что мы слышим и говорим, вообще не имеет никакого отношения к реальности, а реальность никакого отношения к словам^[А.Г.Дугин - Радикальный субъект и его дубль].
Причем различия находятся между самой «вещью» и ее образами, между оригиналом и копией, моделью и симулякром, где для обозначения каждого из них могут быть использованы как разные наименования, так и одно и то же. Контекст использования термина зачастую также не сообщает нам о чем именно идет речь.
В конфуцианской философии существует традиция исправления имен (кит. 正名). Она исходит из и связывается с реорганизацией знака-значения. Это императив, утверждающий необходимость правильно выстраивать понятия ради того, чтобы с их помощью самосовершенствоваться и управлять государством.

"Правитель (должен быть) правителем, сановник - сановником, отец - отцом, сын - сыном"; "Когда имена неправильны, суждения несоответственны; когда суждения несоответственны, дела не исполняются" ("Лунь юй", гл. "Цзы Лу")

Можно ли представить себе, что проблемы соответствия слова и вещи, смысла и образа были очевидны уже в то время?
Очевидно, что путь к предельной конкретизации языка, ведущий к штрих-коду, разрушая образность предельно сужает, как вероятность ложного толкования, так и спектр смыслов, необходимый для создания новых идей. В конечном счёте не так важна сама терминология, сколько образы и смыслы скрывающиеся за словами. Язык кода уничтожает их таким же образом, как и символ, игнорирующий описываемую им вещь. Здесь мы видим две крайности от которых следует дистанцироваться.
Когда имена неправильны - следует их, по возможности, исправлять, находить их корни и возвращать исконное значение, но погоня за излишней конкретностью может быть лишена смысла.
@rightrev

#исправление_имен

Манифест В++, социальные сети + Википедия + каталог всего на одном движке ​

«Материя — это внешний мир или наше восприятие внешнего мира?»
https://yangx.top/c/1356874826/1311
Если вы ответите, что это одно и то же, то вы не материалист, а монический объективный идеалист, исповедующий гегелевскую философию тождества, в рамках которой идеальные восприятия и знания тождественны опять же идеальному внешнему миру.

Если вы ответите, что материя — это только наше восприятие внешнего мира, то вы не материалист, а субъективный идеалист, признающий правоту феноменологического принципа.

Если, наконец, вы ответите, что материя — это внешний мир сам по себе и он не тождествен нашему его восприятию, то вы, приматируя такую материю, действительно материалист. Но вам еще придется признать, что приматируете вы неизвестно что — пусть и «адекватную» нашим восприятиям, но все-таки непознаваемую вещь в себе, метафизическую субстанцию (см. выше), о которой даже нельзя сказать, что она именно материальна.

При любом из трех ответов т. н. основной вопрос философии не имеет смысла. Причем абсурдным является только третий ответ.
Материализм — абсурден.

Идеализм же — логически не противоречив, но маразматичен, т.к. можно что угодно навыдумывать, и доказать типа не надо.

Я давно уже ЗНАЮ (не верю, а именно знаю опытно), что каждый из нас обитает одновременно в двух мирах.
Телом — в материальном мире, а душой — в мире духовном. И сам материальный мир мы осознаём лишь в той мере, в какой наш ум умудряется смоделировать его — но при этом сама построенная им модель лишь часть духовного мира.
То есть, материю-как-таковую мы вообще не воспринимаем нашим умом. Всё, что мы видим вокруг себя — лишь образ, модель материального мира, а не сам этот мир. Каков же сам мир? Мне кажется, его гораздо лучше описывают абстрактные физические модели, вроде того же уравнений Гейзенберга. А мы видим РИСУНОК.

Ну ещё бы.

В духовной жизни любая игрушка имеет масштаб Вселенной.

В труде «Световой человек в иранском суфизме» Корбена встречается триадическая модель, которую мы с полным на то основанием соотнесли с моделью трех Логосов, предложенной Александром Дугиным («В поисках темного Логоса»). Первое, что следует отметить: Корбен настаивает на необходимости строгого различия между Тьмой и Тьмой, т. е. двумя аспектами Тьмы:
1) Тьмой, держащей в заточении свет, «крайним западом материи и небытия, где заходит и скрывается солнце чистых Форм»,
2) Тьмой как сияющей Чернотой, как Божественной Ночью сверхбытия, черным Светом или Ночью света. Это солнце полуночи, Перворазум, «архангел Логос как откровение, являющееся из Тьмы Deus absconditus», инициатическая Ночь [Диониса]. Первый аспект Тьмы есть Тьма Великой Матери, титаническая уплотненная Тьма, поглотившая частицу божественного света. Модель Корбена выглядит следующим образом:
Ночь сверхсознания
День сознания
Ночь бессознательного
Связывая ее с моделью трех Логосов, мы получаем:
Ночь сверхсознания (Дионис)
День сознания (Аполлон)
Ночь бессознательного (Великая Мать)

Н.Сперанская - Дионис преследуемый

Энтаз (entasiz) означает «вхождение внутрь себя» (неологизм, принадлежащий М. Элиаде) в отличие от «экстаза» (extasiz), который представляет «выхождение из себя».

Если мы будем рассматривать ницшеанский приговор «Бог умер» в перспективе Титаномахии, то речь, безусловно, должна идти о мире, в котором победили Титаны. И современный мир, который отвергают традиционалисты, это мир, в котором триумфально воцарились Титаны.
Фридрих Юнгер указывал на важность выбора, который внутренне совершает каждый человек: боги или Титаны («Там, где нет богов, там есть Титаны»), Олимп или Офрис. Сказать, что «Бог умер» есть констатировать, что на его место «пришел Титан». Но прийти он мог только в одном единственном случае: если человек предал богов. Да, предательство человека сделало торжество
Титанов возможным. Десакрализация, с которой мы сегодня сталкивается, является лишь следствием сделанного выбора. Мы говорим о кризисе Запада, а не Востока по той же самой причине. Титаномахия и сумерки богов метаисторичны. Тот, кто этого не понимает, так навсегда и останется на периферии священной истории. Почему Рене Генон настаивал на том, что цивилизации Востока еще сохранили свою глубинную связь с Традицией? Именно потому, что представители восточных цивилизаций сделали ДРУГОЙ выбор (между Ормуздом и Ариманом, между дэва-ми и асурами, — подобие Титаномахии можно найти повсюду; в христианстве это, безусловно, борьба Христа с Антихристом). Отказ человека от божественного — лишь другое название для “разрыва с Традицией”. “Бог умер! — пишет Ницше. — Мы его убили — вы и я!”
Корбен обращает внимание на то, как следует понимать coincidentia oppositorum, указывая на самую распространенную ошибку, когда «в одном и том же понятии opposite смешиваются взаимодополняющие и взаимоисключающие элементы». Корбен настаивает, что совместимы дополнения, но не противоречия. Coicidentia oppositorum женское/ мужское — возможно, в то время как coincidentia oppositorum Христос/Сатана или Ормазд/Ариман — нет, как невозможно coicidentia oppositorum боги/титаны. Поэтому и человек как создание божественно-титаническое невозможен, — он является переходной ступенью, «мостом, а не целью» (Ницше), возможностью «стать чем-то», что выше и совершеннее человека; человек есть то, чему предначертано сбыться как «не-человеку», «больше-чем-человеку». Поэтому перед ним всегда стоит выбор между двумя возможностями: боги или Титаны, Христос или Сатана, Ормазд или Ариман, Фос (световой человек) или ветхий Адам (смертный человек).
Н.Сперанская - Дионис преследуемый