Принуждение к миру) Нет, я даже погуглила новости – Трамп и Зеленский, но там 9 часов назад. Потому повторяться не буду, я их вам сама нарисую.
Вообще мысли совсем не о том. Я живу в эмиграции, а это значит дефицит общения. И если хочешь хоть с кем-то перемолвиться на своем, то не спорь и не слушай. Тебе обязательно скажут или что Украина плоха и Россия прекрасна, или в Газе младенцы голодные, а Израиль – это хуситы, - ну какая тебе-то разница? Ты ж не борешься с ветром. Отойди в сторонку, он стихнет. Я, конечно, делаю выводы, что антитрампистам еще предстоит подрасти и они слегка недоумки, но и это не повод для драки. Разберутся без нас, а что людям свойственно принимать желаемое за действительное и жить иллюзорно – пожалуйста. Ах, отдайте мою справедливость! За что люди погибли? Верните границы. А им говорят: давайте хотя бы повесим замок на кладбище с двух сторон, убивать перестанем, а границы – дело десятое потому, что они, как в болоте, в истории зыбки. Сколько раз еще будут меняться!
Ну что будет, к бабке не ходи. Новый раунд. Трамп играет беспроигрышно; поднял с койки Европу, заодно обеспечил Зеленского матпомощью с наших налогов. Показал, кто в доме хозяин. Погнал стадо коррупционеров. Предъявил нам на пальцах, чего стоит вся оппозиция. Так что я согласна с Латыниной – за исключением имперскости и коллективной ответственности. - Никуда ты расплату не денешь. Деградацию общенародную, очередной виток разделения на охранку и арестантов, подспудную ненависть, рабство. Так что всюду она, коллективная! Что ты в погребе спрятался, что держал крестиком пальцы за пазухой. При тебе сажали-пытали, ты мог уйти – не уехал. Может быть, партизанил?.. Ну а мне что до этого? Я же с ватой общаться не стану?
Сегодня по радио, от шоферов, на улицах Амстердама слышно только два слова: Россия – Китай. Любопытно. Значит, снова мы тут популярны) Невелик выбор в рамадан, и в Европе особенно. Для себя уже кто-то выяснил, предпочитает говорить на арабском или китайском?.. Так что Трампу спасибо великое!
Мне очень симпатична его тактика плетка-пряник. Не потому, что я амстер-дама. Он, конечно, договорится с Россией и наверняка и с Китаем (отстегнув Сибирь или тех, кто давно об этом мечтает, - он же на то и политик). Но сначала закончит войны. Принудительно, как угодно. И я думаю, что очень быстро. Повторю, заключение мира – это временное закрытие мясокомбината и переход на веганство. Передышка и перекур. Бери шинель – пошли домой. Запусти в Украину (и в Газу) огромные деньги, и тебе там отстроят дворцы. Совершенно четкая тактика, замечательный план, и не верю, что Трамп – трепло, хотя его слова – не поступки, верить надо только делам.
Какая разница, нужны ему для этого молоток - или гвозди. Пусть Европа станет штатом Америки, вот уж ей это только на пользу. Правда, кто ж ей позволит... Публично взявшей на себя материальные обязательства перед Украиной. Расписались по глупости) И прекрасно, теперь отвечают!
Так что главное - завершить войны. Устроить буфер из земельных ресурсов, остановив россиян - читай, фашиков. Газу взять под контроль (это ж то же, что под Израилем). «Еще раз, уже не много раз» выдержать тщеславие, усталость и просто глупость Зеленского, подписав вот-вот договор. Забыть про Украину (и войны), перейдя наконец-то к делу – к ослаблению России (во многом подспудному) и увязке с Китаем. Надеюсь, что у Трампа найдется время иногда давать подзатыльник Европе, чтобы снова не засыпала: без пяти минут халифат. Хорошо Нидерландам, всё же мы немножко Америка! И дышать станет Вилдерсу легче.
За окошко взгляните, наконец уже март. Зачем попусту лясы точить, когда от вас ничего не зависит, кроме хорошего настроения? А вокруг красотища! Политика чище не будет, а любовь, доброта – это вечное. Все идет, как должно быть. Соглашаемся мы или нет. К ночи выступят звезды, а утром выглянет солнышко. Может быть, опять пройдет дождик. И от нас это все не зависит)

Хоть бы кто из антитрампистов посмотрел мне в глаза и признался, что я не ошиблась))
Звонят утром с местного мобильного номера. Я никогда не называюсь и обычно не отвечаю, а тут слышу хорошо поставленный мужской голос, на русском: «Лариса, Вам звонят из нидерландской полиции, мы ищем еще одного человека, объявленного в международный розыск». Мне даже хохот не скрыть, - но я и так незнакомых сразу блокирую.
Так вот, включила 9 израильский канал, там очень плохой и сонный журналист Безручко нагло интерпретирует произошедшее в Овальном кабинете – значит, им спущено сверху. Вообще-то Зеленский, которого я искренне пару лет воспевала, несмотря на коррупцию, лет на 30 младше Трампа и уже поэтому мог бы вести себя сдержанней. К слову, постоянно кто-то из друзей возвращается из Украины, рассказывают все одно: на любом уровне покупается-продается всё, что угодно, - если только денег хватает.
Ну понятно, Зеленский готовится к повторному турнэ, как я вам обещала. Договор всяко подпишут и войну остановят, и теперь мы будем коротко наблюдать «принуждение к миру» России, еще тот спектакль. Самое главное – мир, пусть дырявый и несправедливый, и только ограниченные люди не понимают, к сожалению, что выбор – или утратить еще украинской земли и вырыть могилы, или тот спешный мир, точней, остановка войны, которую так ждут украинцы под бомбами. А не мы в мягких креслах с попкорном.
Так что Трамп молодчина. Дальше будет кислый виток: я могу гарантировать, что проснувшаяся Европа сделает хорошую мину при плохой игре и достаточно скоро займется послевоенной помощью Украине, об этом будут орать все их (наши) СМИ. О договоре забудут как можно быстрей, перепрыгнув эту ступеньку, - а вот гранты, тендеры, реклама с битьем себя в грудь – нам точно покажут с экрана.
Я уверена, что Трамп не любит путина. Настоящему мачо влом якшаться с такой серой мышью. Трамп, уверена, брезгует. Но когда это нужно для остановки войны – автоматически и для всемирного бизнеса – хороши все приемы. Подснимут санкции – так они давно уж работают, их последствия необратимы, через полгода проявятся. Трамп изыщет возможность придавить другим камнем.
Интересно, на кого и когда обменяют Зеленского. С чистыми помыслами можно такого наворотить! И он это сделал. Но до прошлого сентября Зеленский был настоящим героем. Когда Байден не дал победы. А потом повелся на сделку.
На странице тут стало потише: все ушли в ожидание) Да не ждите, - всё так и будет.

3 марта. Рассказ. Спектакль.

Моим бабушке с дедушкой, Ане и Ване

За что любовь так мстительна? Она
Сдирает шкуру с неубитой жизни.
Всё то, что мы с тобой не завершили,
Она присвоит и возьмет сполна.
Ей сладостно пытать, из полыньи
Глядеть на ужас твой и ожиданье
Спасенья, но разлука между нами
Заканчивает затяжные дни.
Уже зовут. Мы безымянны там,
Как если б ты закончился на слове,
И зеркало приникло к изголовью,
Где отраженье бродит по пятам.
Нет человека, но остался луч,
Перед дождем так темнота сияет,
Сирень дрожит и молит, но нельзя ей
Дотягиваться из глубин до туч.


Никого из нас не учили, как это выразить словом. Вот тут я в себе не уверена. А поэт-педагог объяснял, что если в лоб пишешь «я люблю» и «он ненавидит», то результат исчезает. Существуют задние смыслы, боковое зрение, из-за которого столько аварий: тень мелькнет под колеса, ты теряешь разметку и машина катится кубарем, вздымая клубы песка...
Я хочу обойтись без эпитетов. Если смотришь на женскую грудь, отвлекает прямолинейность. А все эти воланы, кружавчики, след от крючка на спине, будто у пойманной рыбки – в общем, мне, чтобы вам рассказать, ничего не утаивая, но соблюдая приличия, нужно как-то еще изловчиться.
Есть от крови рвотный рефлекс. И у среднестатистического обывателя чужая боль вызывает сочувствие, - но что знаем мы друг о друге?! Сколько раз тривиальные истины выворачивались наизнанку. Не так, когда ты сообщаешь кому-то о смерти, а он вдруг начинает смеяться. У защитной реакции объяснимы законы. Но однажды ты замечаешь, что влюбленный в тебя человек смотрит как-то особенно, погруженный в себя и в тебя. Совершает жестокий поступок. Неудача твоя его радует. Это даже не зависть и ревность, не стремление стать победителем, - но чем дальше, тем больше, и теперь его не устраивает то, что раньше казалось пределом. А позже – тобой он гордится. Благодарный за перенесенные муки и доставленные неудобства.
Я не знаю, как это физически; искушенный родитель не порет ребенка ремнем, у него есть иное воздействие. Импотенту никто не расскажет, что проблема его не в размере, и не в свойствах диеты, - у него есть другое оружие, это могут быть руки и взгляд, те особенные слова, что он даже не подбирает, неосознанно произнося, а любовь сильнее влюбленности. Начинается, может быть, так. Он дорожит этой женщиной и понимает, что влип. Ему кажется, он недостоин.
Пусть он будет к ней приглашен. Вот он мнется в темном подъезде, изысканный букет исколол ему пальцы, пропахшие табаком, и мужчина перекладывает цветы в свободную руку, роняя коробку конфет, и ему уже не завязать так красиво дурацкую ленточку, прикрепленную яркой наклейкой. Назовем его, скажем, Иваном. Накануне он был бы Германом или Аркадием, Георгием, Адольфом, но теперь это Ваня, с которым вы, возможно, в одном классе когда-то учились, он был троечник-неудачник, и физрук над ним издевался.
Впрочем, не отвлекаться от главного. Этот Ваня дрожит и моргает; между тем, наверху в частном нежном раю процветает его Беатриче, Лаура, Марго, ну пусть будет хотя бы Анютой, у нее накрыт стол, она ждет заморского гостя под парусами не обязательно алыми, но освещенными солнцем, и такого себе напридумала, что не стоит нам повторяться. И тут Ваня от страха решает, что пора ему вжиться в роль - и букет оставляет в помойке. О конфетах я точно не знаю, но мой Ваня торопится в бар, напивается до посинения, - а про Аню известно доподлинно.
Она бегает к зеркалу – не облетела ли пудра. Не измялось ли новое платье. Зацепился чулок за торшер. Ах, шаги – это снова к соседям. Может быть, спешили часы. Остывают пирог и котлеты. Ой, с Иваном что-то случилось. Облепили бандиты. Замели полицаи. У него появилась другая. – Цель достигнута: пережив все оттенки тревоги, неуверенности и обиды, Аня вставлена в некое русло, ею можно теперь управлять - если хочешь, то прямо из бара. Эпикур говорил: главное – самопознание. Так что вы по себе это знаете.

Чтец на сцене обводит глазами ряды и за долю секунды сжимает в кулак своих слушателей. Вероятно, это гипноз, и отныне он залом владеет. Ваня только пристреливается, но его невеселая птичка с распушенным хвостом и потрепанным опереньем неуклюже плюхнулась на пол, и он кончиком сапога отодвигает крыло, чтобы не раздавить ее вовсе: вот теперь он как раз осторожен. Он ее поднимает легко, прижимает особенно нежно, он относит ее на диван и сажает к себе на колени, и Анюта доверчиво всхлипывает, она Ваню давно уж простила. Она даже не помнит, что злилась и ждала его до утра, - но Иван-то впервые почуял, как сеттер в азарте охоты, где те самые болевые и с детства запавшие клавиши, и где ямка возле ключицы, на которую сладко надавишь, а потом прикусишь сосок – впрочем, это не физиология, и я третьей в постель к ним не лезу.
Может быть, она будет блондинка. Но нет, это никак не подходит. И брюнетка тут не годится, и особой красавицы тоже в этом рассказе не требуется. Вот стоит она вполоборота, - кожа тонкая на просвет, натуральный смешливый румянец, она знает цену себе – но теперь постепенно теряет, поведение Вани логично. Она чувствует себя женщиной, по привычке – еще и любимой, но уже смешно озирается, теребит то прическу, неряшливую, несмотря на уловки (но кто справится с этой копной), то проводит пальцем по полке, где сейчас только вытерта пыль. Ее длинные ноги наступают одна на другую, появилось что-то в движении так, как будто с оглядкой приближающейся близорукости, хотя видит она так же четко. Словом, просто шатенка – измученная, но не бытом, а человеком, много лет уже занятым ею. Он большой фантазер, этот Ваня. Он, должно быть, владеет мирами, уезжая в командировки и ее оставляя одну, неприкаянную и подергивающуюся, как туман на рассвете или лягушка на суше, изможденная вечным зноем.
Аня ходит, как в клетке, туда и сюда непрерывно – то возьмется за это, то то ее не устраивает, но все меньше она себе нравится, а тревога растет всё скорее. Вы считаете, что это секс? О таком я меж ними не слышала. Нет, скорее готовый диагноз. Иногда на заре я смотрела под одеяло, и поверьте, там не было близости. Приковало их что-то другое, человеку обычно не свойственное. Сладость пытки иного размаха. Спорт и тело сезонно проходят, оставляя любовь в лучшем случае, погружая в иные миры – но всегда возвращая обратно. А тут дело, я думаю, в вечности.
Прожить можно, не просыпаясь. Треть во сне, остальное – сомнамбулой, роботом с отточенными движениями разносторонней направленности. Иногда приближаясь, как звездочка ясно тлеющей ночью, но зависая в пространстве, в толпе где-то на эскалаторе, в том же зрительном зале, вскинув голову в середине посредственного искусства и удивившись, что ты вообще это видишь. Люди скачут по сцене на конях, зажав палки между штанин, в затянувшемся детстве ища свои отпечатки – пятерни на песке, вымываемой сонной волной; они пересекаются взглядами, не сознавая друг друга, или рядом бегут, как собаки, не поворачивая косматые тусклые морды, но шкурой чувствуя близость. Если кто тут мог быть просветленным и логичным, как время, так скорее Иван, переживший давно уж онегинство, всю оскому и скуку судьбины и замахнувшийся выше.
Ни в какие командировки он, естественно, не уезжал, а от Прекрасной дамы шел куда-нибудь в ближний бордель, где «стелили» ему по знакомству или просто для разнообразия: проститутки же тоже в рутине. Он завел себе горстку приятных, понимавших в телесной работе, - это были соседки-бальзаковки без вопросов и обязательств или так, компромисс по щелчку, виртуозно оплаченный и с таким биноклем и ракурсом, чтобы было всегда в поле зрения – Аня там у окна, вытиравшая пальчиком пыль, Аня в кедах на тренажере, убегающая от себя и старательно так – от Ивана. Совершая всё те же движения, он не спускал с нее глаз или чувствовал, как те собаки у самого синего моря, наглотавшиеся тишины и рассветной легкой прохлады, наконец окунувшие головы, переполненные печалью, в расплывающееся отражение.

В это время звонил почтальон, доставляя Анюте посылку. Заказное письмо, телеграмму. Например, - сегодня вечером под фонарем. Под часами на площади. В ресторане «Магнолия» у столика за фонтаном. У проруби. Через полчаса в аэропорту. Пересечемся в Испании. Буду ждать тебя на вокзале между прошлым и будущим на полпути в Бологом.
Каждый раз Аня пела – а скорее, выла от радости, собирая свои погремушки, прикрепляя браслетки и бусы (а по сути – манжеты с цепями), забывая на столике паспорт, страховку и деньги, и летела в пустом направлении. Там оказывалось через раз, а потом уже просто всегда: никого на перроне. Поезд виден на горизонте, он попыхивает и хихикает. Голубь ходит по рельсам, подбирая крошки и пыль и выгнув голову: дура. На Шерензее, а компьютер выдал – озере Шеренга, что значения не имело, так как это могло быть между Зандерзее и Занзибаром, на страницах у Грина, а то просто под пулей в Израиле, - словом, Аня бежала всегда в другом направлении, как уже рассказали нам классики. Находила обертку. Пустой фантик вместо конфеты. Свой веселый подарок, когда в коробке-матрешке из таких же поменьше остается записка: ключ от квеста под нашей подушкой, родная.
Она сверилась с телефоном – сильный ливневый снег, местами туман, +10. Это как-то не сочеталось, но факт. Запись выровнялась, переведя всё как ливневые метели, - в конце концов только март. Аня вспомнила, как моталась она к психиатру, старой польке в цыганских нарядах, засыпавшей во время сеансов, так как таблетки тестировала. Испытание морфием, - подумала Аня, - но поправилась, что Морфеем. Бодрствовать было трудней всего, а Иван держал в напряжении, на изготовке всегда, чтоб в любую минуту она выскочила за дверь, каблучками стуча по ступенькам, на мифическое рандеву.
Психиатр Ане сочувствовала, пробивая рецепт, но читалось в женских глазах – тебя вылечит тот же, клин клином; если сам он не мой коллега, то тогда он, пожалуй, владыка. С клином как-то всё не получалось: эти были разобраны, те – улетели в жаркие страны на зимовку и не возвращались. Предлагалась только реальность, не сопоставимо со сказкой.
Это что в нас – лагерная генетика, атавизм динозавров (динозавтров, - поправил экран)? Чем больше мужчина отсутствует, тем сильней к нему тяга. Что у женщины есть, кроме него и любви? А у Ивана работа, рыбалка, охота на ведьм, он все лезет вверх по горе, покоряет глубины, молчит с крупными рыбами и беседует с птицами. И вместе с тем никуда ни на миг не отходит, у него в кармане Анюта, то уменьшенная по желанию, можно заправить за пояс, то засунутая за ухо вместо карандаша и пера – иногда достаешь и записываешь. Гулливер на ладони подбрасывает какую-то лишнюю мелочь, там пищат и пятятся в ужасе, а он себе только похмыкивает.
Всё Анюте мерещится, он ее поставил на счетчик – ждет, когда дорастет, выплывая против течения. Перед ней уже горизонт, но приблизишься – он отдалится, открываются неизведанные пласты и границы, будто камень катаешь на гору. Они оба растут параллельно, - как же Ваня всегда впереди? Из мальчишки, комкавшего гвоздички и приторные розаны, превратился он в настоящее, оборачивающееся будущим, и никак эту грань не нащупать.
Как-то ездили на маскарад. На площади святого Марка все ступали по доскам, вода поднялась до колен, а с колонны на праздник глядел утомившийся лев, прижав лапой Венецию, придавив лагуну ко дну. Вечный карнавал блестел и переливался через боль и страхи, беспамятство и пустые надежды.
Вот такие качели - но реальней, чем явь - и устроил Анюте Иван. И без этой мечты, ожидания никогда не наставшего будущего, жизнь была бы без вкуса и запаха. Без эмоций и чувств. Для «нормальных» - непостижимо.
Как-то вместе слетали в Тбилиси. Окунувшись в гомон и лето, в духоту ресторанов, где ты с видом на пропасть облизываешься, как кот, понимая призрачность времени. Покрутили по серпантину – но видели только друг друга.

Мокрой ночью откидывались на простынях – может, что-то и было, но явь для двоих иллюзорна, а виртуальность реальна, и потом, когда десятилетия ощущаешь вкус поцелуя на давно засохших губах, то лепестки из гербария говорят тебе ближе и звонче...
Получалось, Ивану хватало разлук и его они не беспокоили. Но по женской привычке ощупывать рядом пространство – не заспишь ли младенца – Аня жизнь ощущала иначе. Каждый миг в одиночку для нее был мученьем, недоступным, должно быть, мужчине. Пытка врозь лишала ее иллюзии счастья, а не важно же, как на деле, - но куда девать невостребованность? Жизнь становится смертной казнью, протяженной во времени. Это ломка курильщика, уже сгрызшего леденцы, нахамившего близким и уволенного с работы. Боль, как механизм защиты, дает сбои. Вхолостую прокручиваются колеса грузовика, но газуй хоть на все обороты, а машина зарылась в снегу, заледеневшем в грязи, и подложенные поленья или тонкие руки любимой не снижают накал этой пытки.
Так он морочил ей голову, поступая с ней, как с ребенком. Вот от этого она себя еще больше чувствовала женщиной. У голландцев есть поговорка – «колбаса перед носом». Ты в режиме ожидания, автоответчик не уточняет, сорок первая ты или сотая, а потом вас разъединяют. Аня тоже стала подыгрывать, залипая в эту трясину. Было сложно привыкнуть ко лжи: постоянно водя ее за нос, Ваня требовал соответствия. Снова мчалась она к парикмахеру, наводила там марафет, доставала походный рюкзак или прятала в сумочку тушь, отправляясь по новому адресу – и всегда упиралась в щеколду. Иногда там валялась записка: мол, люблю и тоскую. Или что она самая главная. Или – кофе на кухне горячий. И постель еще не остыла. Но Ивана, конечно, там не было. Нездоровые отношения, но такой немыслимой силы, будто держишь над свечкой ладонь. Эти игры на грани садизма переставали ей нравиться и обычно вгоняли в депрессию.
Вот тогда переняла она эстафету. Мужу скучно с домохозяйкой, ролевые игры в цене; Аня встала у зеркала, перекрасила косы черней и примерила женщину-вамп, подгоняя под внешность натуру. На нее теперь оборачивались что мужчины, что все; лабутены ей жить не мешали, мини было по грудь, бедро оплавили цепи, - пересадка души – и порядок. Это что же вокруг происходит? – Это жизнь не по правилам. Война и мир. Расфокусировка зрения – когда смотришь из детства вперед, а потом уже оборачиваешься. Длина расстояния не равна себе самой и твоему взгляду. Кротовая нора, как выход в другие вселенные, что-то больше всего напоминает мне роды.

Смотришь, она так мечется,
В стеклянном шаре или в паутине,
В темноте выбежав на встречную,
Спасение ища в мужчине.
Он такой благодетель ей, сколько он
Даст за нее, притормаживая?
Из янтаря, из кокона,
Из одежды ему машет она.

- Почему бы и не воспользоваться?.. За столько лет неконтакта у них выработалось ведение общего домашнего хозяйства и подобие очага. И чем они были дальше, тем быстрей приближались друг к другу, на космических скоростях. И ни малейшей фантастики.
Сложно было прервать только ложь. Разворачивать непонимание, шары снеговика, утопающие в обидах. Ваня заставлял играть по его правилам, втягивая в обман, а театр Анюта не жаловала, предпочитая органику.
Впрочем, умного не сымитируешь. А когда тебе постоянно не дотянуться, отодвигается цель, становясь волшебным процессом, то и ты ощущаешь на вкус то, с чего начат рассказ – эту сладость морально пытать и поддаваться соблазну. Можно жить, как зверюшки – заглатывать устриц и долго слушать, как пищат они там в лимоне; мягко спать на родном сеновале и зарыться в прелые листья; вместе ездить в Помпеи и встречать там последний день, обжигая пятки и мысли. Можно вслушаться в черепаху – как клокочет душа под панцирем. Никого из нас не научили, как все это выразить словом.

6 марта. ++

Карабкаться по водосточным трубам.
Цепляться за прогнившие карнизы.
Идти по трупам, - сколько позади.
Узнать, что всё – гормоны. Птиц я снизу
Не слышу. Сверху глаз твоих не вижу,
И камень утешаю на груди.

За смерть бороться, как за жизнь, не будешь,
Пропахшая томительным ментолом.
Когда я перестану узнавать
Тебя и номер позабуду школы
И дома, и трамвай пятьсот веселый
Так безымянно станет мне кивать,

Звоночек чист, уже прочистил горло.
Как зрители спешат в наш общий зал!
Спасибо, что кончаешь боль и горе,
Моя любовь. – Не помню, кто сказал.

++

Приходи домой. По тени солнца
Сам найдешь. Давай не раздеваясь:
Скоро нам пора в далекий путь.
Что возьмешь? Гитара там по весу
Не годится. Слишком поздно – аист.
Ничего, припрячем как-нибудь.

Лучше музыку бери и краски,
Там кино покажут черно-белым.
Фотографии?.. Там живы все.
Наконец вздохнешь и снимешь маски
На нейтральной нашей полосе.

Как там звали бога?.. Я не знаю.
На руке его дыра сквозная.
Он гоняет гурий, говорят.
В ряд построит нас, и у барака
Снова будут выстрелы и драка
За похлебку, - кто не виноват.

Вошебойник, и сменить нашивку.
Ничего. Зато мы снова живы.
Торопись, смотри не опоздай.
Поезда туда отходят ночью.
Через лес не ближе, но короче.
Где взойдет последняя звезда.

++

Отсюда с километр, но по прямой.
Я думаю, не торопись за мной.
Дела доделай, накопилась прорва.
Мы там еще вернемся к разговору.
Где хочешь, на луне и под луной.
Который час? Не просто век который,
Он повернулся к нам опять спиной.

Я думаю, что ничего не брать.
Там поднесут. Сестре там каждый брат
И всякий волк там знает толк в созвездьях
Стихов. Цветаеву. И Бродский, если
Поместятся. И Мандельштам, он сам
Соскучился из виноградных масел
Цедить и недостачу в кассе
Ему там предъявляют по пятам.

Сам приходи. Я подожду, билета
Не нужно. Ну конечно же раздета,
Среди теней ни масок, ни прикрас.
А подрифмовка – как разметка трассы,
Чтоб путь держал и сам держался: здравствуй,
Какое счастье на дворе у нас.

++

Я думаю, ты опоздал. Веревку
Я примеряла. Так сидит неловко,
Хотя неплохо, даже не скользит.
Но платье лучше. Нам вчера на рынке
Всучить пытались классную новинку,
Уже по швам, и воротник в грязи.

Мне интересно, на каком наречье
Заговорим с тобой при первой встрече,
Понравлюсь ли тебе я, как тогда, -
Ты на сеанс опаздывал, и ждать я
У касс не стала. Жалко все же платья.
Объятья туже. Ярче, чем звезда.

У меня есть друзья, совершенно не понимающие происходящего. Удивительно то, что среди них нет украинцев. Все знакомые украинцы внутри и снаружи говорят одно: главное – как можно скорей остановить войну. А только у них право голоса. Это их убивают, не нас.
Они не думают о границах. Но торопят события: чем позже подпишут «мир», тем больше территорий захапает путин. Непростимый прокол Зеленского - как раз в утерянном времени.
Я пишу такие элементарные факты таким простым языком. Но не достучаться.
Трамп принуждает к «миру» все стороны. Остановкой поставок оружия? Да как угодно. Заменой президента? Годится. Лишь бы быстрей!
Европа взвыла, смешно это здесь наблюдать. Потихоньку мобилизуется. Передел мира? Давно назрело, прекрасно.
Я хотела об Украине. Хотя Трамп не меньше важен и для Израиля, это зеркально: как сказал, так и будет. Или лучше всегда убивать?
Не могу подобрать слова, чтобы передать полную уверенность. Но я вижу именно так. И оно так и будет! - Что Украина победила уже в самом начале – и с тех пор ничего не изменилось. Ни коррупция власти, ни потеря территорий это не переломят. Украинцы неожиданно для нас оказались отдельным, свободолюбивым, сильным народом. Судить можно огульно. Три года борьбы, героизма. Не представляю, как это искоренить, - ни водой, ни огнем, ни железом, их ничто не возьмет. Что ты с ними ни делай, добивай в блокаде Азова, пытай, но там остается главное – национальный характер. Потому путин и бесится, а весь мир - удивляется. Сравните их с россиянами! Постарайтесь – из завтра.
Конечно, так или иначе Россия победит официально. И без Трампа, и при нем, одно и то же. Последняя возможность для Украины выиграть была полтора года назад, тогда Байден с демократами выполнили запланированное и не дали оружия. Не закрыли небо. В Нидерландах об этом тогда же открыто писали: задача – не дать окрепнуть и России, и Украине. План – ослабить обеих. Чтобы путин не шел на Германию.
Фактически Россия в любом случае приберет к рукам треть (варьируется) территорий, неотмщенными останутся павшие и искалеченные, - казалось бы, вот же победа. Но никак тут не сходится. Для истории это будет неоконченная война. Таких было полно. Для мира – устойчивое представление о россиянах как о жестоких рабах. А о «проигравших» украинцах – в века пойдет мнение, что это сильнейшая армия героев. Я не знаю, какими словами еще это выразить, совершенно четкие вещи.
«Проигравшие» украинцы – победители и герои. Победившие их россияне – это фа=шисты, рабы и садисты, коллективно поддержавшие своего гитлера не из-за того, что иначе нельзя, а потому, что имперское мышление и зомбированность - в крови.
Вот такой парадокс. Слава Украине – и бесчестье России. Несмотря на ключи от города, сваленные полковые флаги, извинение (кстати, заслуженное) Зеленского и т.д.
Это так же ясно и четко, как то, что израильтяне – сражающиеся против агрессора герои, а хамасовцы – напавшие из-за угла террористы, которым при дальнейшем раскладе истории ни малейшей пощады не будет.
Что же тут непонятного?! Украинцы даже в массе давно поняли, что их используют те и другие. Европейцы – как буфер. Демократы – как черный нал и способ ослабить Россию. Задача – длить войну максимально, не считаясь с потерями. Оно так бы и было, не займи Трамп свое место. Ну как можно это не видеть?!
У России нет будущего, одной рукой ей дадут все поблажки – и другой сразу после этого начнут ослаблять ее дальше. Трамп прав, Европа не стоит того, чтобы с нею возиться, это почти законченный халифат. Но он лучше сам так или сяк приберет ее к рукам, чем отдаст, скажем, путину. Трамп получит гораздо больше от того, что от России начнут откалываться куски в пользу других, чем от прямого сотрудничества. Полезные ископаемые забирает не только Америка, - свою долю получает Россия на отобранных территориях. Это лучше, чем дальше - кровь. Но за это путин умерит свои аппетиты и войну остановит. Я говорила об этом сразу, как только речь впервые зашла о залежах. Гениальный же план. Путин не двинется на ту границу, где минералы принадлежат Трампу. В этом смысл их дележки.

А не в дружбе, которой не будет. Своей недальновидностью Зеленский поднял цену. Он уйдет, чем быстрей – тем полезней. Тут не только личные счеты.
Трамп все делает ясно и грамотно. Лучше трудно было придумать. Просто откиньте иллюзии.

++

Жизнь – коммунальная квартира.
Сосед выходит из сортира,
На дачу просится родня –
И сколько денег у меня.
Когда стоишь на табуретке,
Тебе опять мешают детки,
Вторая молодость влачит
Твой ошалевший род и вид.
Упрямо ты впадаешь в детство,
Но в этом видят лишь наследство,
Любовь к отеческим гробам -
Приблизив зеркало к губам.
Ты как назло встаешь и дышишь,
Какие книжки ты напишешь,
Ты выше неба залетишь,
Счета оплатишь, долг припомнишь!
Но если ты зовешь на помощь –
Вокруг забвение и тишь.

11 марта. ++

Так никто не любил тебя – не дает тебе это покоя.
И меня так не мучил никто, ни за так, ни за деньги.
Ты и матери нужен был, чтобы всегда под рукою, -
И ни страсть, ни обида твоя никого не заденет.
Как ты зубы от боли сжимал, скрежетал под подушкой.
Заглушил инфошум все признанья твои и прозренья.
Ты мой мальчик кудрявый, входивший, как мы друг за дружкой,
Вместо вечности в камеру, где полицаи зверели.
Память сердца сильней, чем учебники, номер наколотый
Освещает сквозь кожу не будущее прошедшее,
А всех нас, обнимавшихся и засыпавших от голода
Там, где жизнь развлекается, гладя тебя против шерсти.
Я лицо твое долго качала в замерзших ладонях,
Возвращала тебя с того света по-женски бесхитростно,
Но дышали овчарки нам вслед, и от этой погони
Безответно любовь моя еле тлела и выросла.
Так на цыпочки встанешь за тенью от самолета:
Вдруг хоть кто-то увидит, как машешь и прыгаешь к небу?
Так никто не жалел, не желал тебя, а всего-то –
На двоих нам бессмертье, да только пути туда нету.

Кто не понял, - если соглашение сразу вступает в силу, то путин больше не может бомбить полезные ископаемые Трампа. Конечно, он обеспечит страшный прощальный салют Украине, но ему придется быстро заканчивать. Иначе есть другие методы. Покочевряжится эта килька в томате, объявит себя победителем и заткнется. Получив большие территории с теми же минералами. Это плата от Трампа за мир. Но для путина и для Зеленского договор одинаково шаг к политической смерти. Потому так тянули. За счет гибели своих граждан. А теперь не дадут. То же самое будет с Газой, наверняка всех переселят, гарантии будут американские, а курорт создадут 5 в 4. И Израиль будет во внешней безопасности. Постепенно. Но теракты там навсегда

друзья разочарованные, спуститесь на землю с небес. в наличии российское общество, в массе довольное путиным, властью и происходящим. ему никакого дела нет до войны и тем более Украины (у меня есть в России знакомые, вообще не знающие о "сво", это их никак не коснулось). есть измотанный украинский народ, героически сражающийся с ветряной мельницей, и ему мы три года посылаем портянки, трусы и прочее, т.к. украинская власть свое давно разграбила. с 2014 года люди сами собирали украинцам на фронт те же трусы и портянки, фонарики и маты для йоги, еду и воду. есть украинские олигархи и правительство, замечательно нажившееся на войне, миллиарды украдены, обязательно будут суды.
есть категории граждан и страны, которым на руку бесконечная бойня: их задача, чтобы война никогда не кончалась. это многие страны Европы, для которых Украина - всего лишь буфер. это демократы всех мастей, питающиеся этой кровью и требующие продолжения банкета. и наконец Россия: наживающаяся на поставках оружия власть, абсолютно зомбированные жены и мамочки в провинции, посылающие своих на верную смерть в обмен на часы и машину (по факту вязанку дров и красивое фото в чужой роскошной шубе, которую потом отберут, если вдруг вы это забыли).
есть два презика, для которых конец войны означает политическое самоубийство - это путин и Зеленский, загнанный в угол. не Трампом! а коррупцией своей власти, неспособностью это пресечь, да и объективной реальностью.
и есть два варианта победы, заключения мира, это кому как удобней. два, а не пять. и не три! территории в эту нашу с вами каденцию на глобусе не вернуть, - но придут после нас. обязательно. а сейчас - только факты: невозможно вернуть территории. ни Трампу, ни байдену, ни Европе без армии и стрелялок. ни народу, и так три года бьющемуся врукопашную. так что 2 варианта! заключить мир, как есть. и еще один выход - продолжать на той же ноте еще до бесконечности, до последнего патрона и солдата (со стороны Украины).
откуда нытье? от иллюзий? от концовок детских сказок? проснитесь, дорогие. заключение мира сейчас в любом виде - победа. все украинцы внутри и снаружи ждут одного - заключения этого "мира". с поколенческой ненавистью к оркам, с вендеттой в крови, - вернуть своих похищенных детей, своих запытанных в российских концлагерях близких, тела которых вам покажут по телику, и это будет Освенцим, Азов, - то, какими выходят одинаково что заложники из туннелей Газы, что ребята из театра в Мариуполе.
влезьте в их шкуру и оцените ситуацию реально. без мифов. подкрутите свои окуляры. и смотрите, что будет дальше!

12 марта. ++

В земле солдату все равно –
Его использовали время
И ветер странствий, не дано
Нам поспевать в строю за всеми.
Подножку ставит близкий друг,
Идет любимая налево -
Солдат всегда не ко двору,
Но улеглось и отболело.
Его портянки лижет снег,
Собака греется надгробьем,
Солдату на виду у всех
Нельзя чужой давиться кровью.
Он был и не был, что ему
Побед фанфары, поражений
Проклятья, вечно одному
Грести – наперекор течений.
Всегда он бьется ни за что.
Там наверху договорятся.
Прожито, спето, налито.
Судьба в дефисе, если вкратце.

13 марта. ++

Как я пыталась сжечь эту рукопись, пламя
Свечек и глаз я затаптывала, слезами
Я умывала до блеска, но между нами
Слово всходило опущенными глазами.
Как я стреноживала, укрощала, до света
Прятала страсть, но она возвращалась обратно
И сообщала – еще эта песня не спета,
Карта не бита, еще не написано завтра.
Жизнь разлинована черным и белым неровно,
Пеплом и снегом, душою и телом пропащим,
Ждите ответа, но голос твой разворованный
Все не смеркается птицей в срубленной чаще.

++

Жить несмотря на то, что жизни нет.
Ходить по кругу, нимб чужой планеты
Прощупывать, соприкасая свет
Души погасшей с той, которой нету.
Всего-то вымолить – поговорить.
Жестоко время нынче. Значит, вечность
Назад распутывает лабиринт
И бьет в глаза луна, как ветер встречный.
Там лопаются пузырьки миров,
На мыло вся истрепана веревка –
То млечный путь, и ты на ней, микроб,
Качаешься, как дождь косой, неловко.

++

Как я люблю дрожанье пальцев
При приближении грозы,
Тогда любовь отбросит панцирь,
Как тень от воска и слезы.
Свеча взойдет и истончится,
Обмякло тело, и душа,
Моя стреноженная птица,
Расправит крылья не спеша.
Лепи любые очертанья
До обморока за строкой,
Где всё, чего нет между нами,
Ты даришь так легко другой.

полный окончательный вариант.

14 -16 марта. Девятая глава.
Двести лет спустя.

Друзья мои, мои подруги!
В наш век, забывший шелест книг,
И я сама в немом испуге
Губами трогаю родник,
Привычный бабушкам и дедам,
Как генералам – звук победы,
Когда свой проигрыш они
Шутя отменят в наши дни
И, помянув солдат наградой,
Не чокаясь, опять до дна
Забудут, что была война:
Она промчалась - так и надо,
Привычке к чтению сродни.
Не оживляй. Повремени.

Так что же я рукой дрожащей
Экран включила и хочу
В гостях теперь вас видеть чаще
И языком простым шепчу,
Доступней некуда, сюжетец,
Который так бы, не приметив,
Сама придумала б едва,
Но нужно нам учить слова,
Предупреждая свой Альцгеймер,
И случай подвернулся мне:
Я этим летом при луне
На Коста-Брава в полной мере
Такую чашу испила,
Что сердце выжгла мне дотла.

Кто помнит плеск о волнорезы
Воды ленивой и от тел
Остывшей к ночи, вряд ли трезвый
Туда являлся между дел, -
И я, как вы, из ресторана
Пришла, не выветрив дурмана,
И к удивленью своему
Там обратилась – но к кому?! -
Я в темноте не различала.
Не человек, но силуэт,
Среди живых он есть иль нет -
Позвольте, я начну с начала,
Не утруждая вас, друзья,
Следить за «мыслью» соловья.

Всё просто. Были мы знакомы
По прошлому. По северам,
Как говорят, вдали от дома,
Шатаясь вместе по дворам,
Где то брусчатка, то поребрик
И памятник поэту дремлет
И место выдает словарь –
Там всё прошло. Но было встарь.
И ничего не изменилось
В отсутствие моих друзей,
А виртуально в свой музей
Зайдешь – и он подарит милость,
Как будто не было разлук
И жизни, вздернутой на крюк.

И вспоминаешь только нежность,
Мельканье снега, бальных зал
Оркестр, про эту неизбежность
Под люстрами поэт сказал -
Влюбленность по цепи там ходит
И двое при любой погоде
Разжать не могут губ и рук,
Огонь внутри и свет вокруг,
И там вальсирует Наташа,
Но не о ней веду я речь.
Так вот одна из этих встреч
И есть сегодня тема наша:
Мой друг Евгений, где причал,
Мне по-испански отвечал.

Он был в какой-то плащ завернут,
Вполоборота, отстранен
Заранее, темно и гордо
И защищен со всех сторон
От домогательств, от кокеток,
От нищих – всем нам дела нету
До пляжных штучек заводных,
Когда мы сыты и одних
Себя блюдем и ублажаем,
Вполне богаты и сильны
В ролях то мужа, то жены –
И в одиночество въезжаем.
Но слышу голос я. Знаком
Он слишком мне – и ни о ком.

Мы перекинулись, однако:
Который час, который век;
В одной гостинице; собака
Бродячая, покинув всех
На берегу, пришла проведать
Нас просто так, устав обедать,
И потрепала я шутя
Ее по холке, как дитя.
Мой визави, возможно, тоже
Узнал мой смех, и разговор
На русский перешел. С тех пор
Чуть стали ближе мы – похоже,
Известна вам хандра моя,
В чужие брошена края.

Мы вспомнили свои пенаты
И молодость, поскольку мы
Лет не скрывали, как когда-то,
Тем более, на фоне тьмы
Согрелась память и светила,
Как той любви былая сила,
Что прячешь слишком далеко,
А после вынуть нелегко -
Но упоительно, душисто
Связующее нас, как сон,
Всё, что мы скажем в унисон.
Переключу и я регистры.
Мне в эмиграции не след
Бы ворошить прошедших лет.

Мы скоро в баре оказались.
Он только виски. Мне коктейль,
Пожалуй. Да, красив - на зависть
Тем официанткам, что в бордель
Мгновенно превратят любое
Пространство, словно лобовое
Не столкновенье, но укол –
Еще какой, ты мой сокОл.
Вот уж кого не ожидала
Увидеть я на склоне дней.
Я не Татьяна. Но о ней
Молчали мы, пока что мало
Успев друг другу намекнуть,
Какой с тех пор проделан путь.

Итак, я слушала вприглядку,
Воткнув соломинку в лимон
И лед, пока Евгений рядом
Сидел – но нет, со всех сторон
Он окружил меня, как прежде,
Когда мы верили надежде,
Любви до гроба и словам,
Которые смеются вам,
Клянутся в вечности, - вы сами
Таких припомните тома.
Но обещала я, что тьма
Не потревожит голосами
Вас, милые, сводя с ума,
Как наша общая зима.

Я их оставила когда-то –
Лет двадцать, тридцать, - кто теперь
Припомнит имена и даты?
Но вот открылась эта дверь.
Роман окончен. Ждет расплата.
Любовь распалась и распята,
Татьяна выгнала в метель
Того, кто с ней делил постель,
В ком жизнь была ее и юность, -
Он вряд ли восстановит сам
Теперь картину – что сказал
Не так и сделал. Вдруг вернулось
Ко мне, как нынче: меж подруг
Нет расстояний и разлук.

Мою Татьяну с того света
Я возвращала столько раз.
То в скорой мечется, раздета,
То вены вскрыла в скорбный час,
А то снотворным отравилась,
Но ожила – и снова мимо,
Всё под колеса норовит,
И яд любви в ее крови.
Он изменяет ей, Евгений.
То в полночь явится хмельной
В чужой помаде, и со мной
Она рыдает. На колени
Она пред ним, но ничего
Не связывает с ней его.
То застает его некстати
С соседской девкой на кровати.

Любовь простит еще не то,
Болезнь высокая так низко
Упасть умеет, решето
Пропустит ложь, позор, записку,
Что навсегда уходит он.
И как в театре, на поклон
Она опять в бездарной пьесе –
Всё о любовном интересе.
Но вот однажды есть предел
И униженью, и несчастью,
Татьяна душу рвет на части
Рыданьями, - он сам хотел!
Остатки воли сжав в кулак,
Бежит из дома, в чем была.

Никак в себя не возвратится.
Мутится разум. Седина
Видна. В Саратов, в глушь, в столицу.
Еще прекрасна и одна,
Ни с кем ни слова, только книге –
Предательство других, интриги,
Подруг ревнивых злобный хор
И в церкви тихий разговор,
Когда сама не замечает,
Что воск расплавленный залил
Ее ладонь белей белил, -
Рука ли светится, свеча ли?
Священник что-то говорил.
Любовь – мерило всех мерил.

Что ей со страстью делать этой?
Ночами страшными озноб
Ее трясет. Но вот согрета.
И вся горит. Пылает лоб.
Рот искажен гримасой чувства.
Евгений здесь. Но в доме пусто.
Он говорит с ней. На руках
Ее несет – и снова прах.
Она цепляется за пальцы,
Он ускользает. Простыня,
Лишь очертанья сохраня,
Черства и холодна, как панцирь,
И, погрузив в подушку грудь,
Татьяна повторяет путь.

... Тут я, сквозь инфошум расслыша
Евгения, и колкий лед
В бокале, голубей на крыше,
Не собиравшихся в полет,
И слабый шорох волн у пирса,
И то, как тишина повисла
На миг над нами, поняла, -
Пора заканчивать дела,
И время спать, а завтра рано
Мне улетать обратно, там
Лишь тени наши по пятам
Бегут – и ты, моя Татьяна.

Но всё Евгений говорил,
И заходя в мой люкс постылый,
И «провожая до двери»,
Что жизнь его была могилой.
Поток сознанья не прервав,
Его держу я за рукав,
Утешить рада бы, но как?
Не повернет назад река
И взор его пылает строгий,
И сквозь рыданье смех дрожит.
И что нам эти рубежи –
Пространства, времена, дороги?
И шрамов боевых фантом,
И эхо боли – где наш дом.

Оставив Таню, развлекался
Он по привычке с малых лет
Порхать, чирикая; скитался,
Диваны мял и в теплый плед
Уже задумался укутать
Железо мускулов. Кому ты
Без денег нужен, без чинов?
И так и эдак без штанов.
Он потерял былую хватку
Остерегаться милых дам,
Летая только по задам.
Но родила ему украдкой
Одна, чтоб свой последний шанс
Поймать, как водится у нас.

Была она ни то ни сё,
Мила не в меру и жеманна,
И, соответственно Басё,
На фоне гор моря и страны
Стираются, как память в нас:
Когда в виду последний час,
То и потомок самурая
В слова зарылся от страданья.
И, харакири отложив,
Евгений по повадке рысьей
Прервал охоту и смирился
И рад был, что хотя бы жив.
Направо, влево посмотрел -
Стареет, видно. Не у дел.

Его взяла под ручку Ольга,
То льстя кумиру своему,
То проповедуя о долге, -
Не пожелаешь никому,
Судьбу зачеркивая, песне
На горло наступив, бесчестней
Быть не желая, всё принять
И не оглядываться вспять.
Евгений вмиг был окольцован,
И не заметив сам, когда
Теперь смешались дни, года,
И только пулею свинцовой
Под птицей ныли провода,
Когда срывалась не туда.

На завтрак манка. Это манна
Небесная из рук жены.

Она трудилась неустанно,
Чтоб жили мирно и верны
Друг другу, детям напоказ.
Одна семья – и весь рассказ.
Рубашка выглажена утром.
В субботу секс и камасутра,
По воскресеньям бог простит
За милостыню и молитву.
Не выпускать его из виду –
Конечно, мужа. И с пути
При свечке не давать сбиваться
В другие стаи, ленинградцы.

Хранить историю, наказ
Блокадных предков, чтить геройство
И всё, как принято у нас,
Не выше и не ниже роста,
Посерединке путь пройдя –
Как в той канавке лебедЯ.
О, мягкой силы хватка пёсья!
И взор в себя, как на допросе.
Границ души не раздвигать.
Не пачкать яйцами солонки.
И право, подстелив соломки,
Всегда найдешь сухую гать.
Шагая строем, проведешь
Свой век, ощерившись, как еж.

Вот так Евгений наслаждался
И штампом в паспорте, и той,
Что облетать опять старался –
Рыбак за меловой чертой
Мороза не бежит у лунки
И там не ходит он по струнке,
А думу думает на льду –
Когда и как домой пойду.
Жить с нелюбимой и бок о бок
Почти что в обморок сходя -
Не бойся зноя и дождя,
Там за порогом средь коробок
Покуришь, плача над собой, –
Вернешься в точку, как прибой,

А я из номера слыхала
Покорный шелест горьких волн.
Светила лампа вполнакала,
Вдали собачий лился вой,
Все спали, Дон-Кихот Ламанчский
Познал уже, что мир обманчив,
А горизонт недостижим,
И вот луна согласна с ним,
Трепещет в тучах в вечном страхе,
Что перетащим к ней мы скарб.
А впрочем, грезит млад и стар,
Что будто бы рожден в рубахе, -
И впрямь тот счастлив, кто доплыл
Сюда хоть из последних сил.

Обняв Евгения и мимо
Щеки коснувшись навсегда,
В такси вскочила я, по миру
Влекущему меня туда,
Где я теперь, откуда родом
Наедине со всем народом
И коллективным палачом –
Что для вселенной ни о чем.
Аэропорт еще дымится,
Копытом кони бьют, проспект
Московский на виду у всех
Ковром партийным вниз ложится,
Дорожку стелет, лижет след
От Пулково уж двести лет.

Мы проезжаем эркер деда
И за ценой не постоим,
Тогда на всех была победа
Одна, понятная двоим.
И мы с Татьяной и букетом
Всё прославляем время это,
Поскольку не дали иных,
А сразу ножиком под дых.
Направо дед, налево отчий
Мой кров, где стол уже накрыт
Среди всё тех же тумб, корыт,
Читатель слов не помнит, впрочем
Сладка квартиры старой пыль,
А остальное я забылЬ.

Мой сквер фамильный. Мой клоповник.
Нет тараканов? Извели.
Но мыши те же и шиповник.
Об этом грезилось вдали.
Бомжи копаются в помойке,
Соседи вышли из попойки
Неподалеку и зайдут
Через одну-две-три минут.
Мое отечество сияет,
Как отчество, как речь моя,
В которой чаще «ни х-я»
Звучит, чем разум успевает.
Я никогда не матерюсь.
Но родине прощаю. Пусть.

И с буквой z соседский мальчик
Уступит место мне в раю,
А я забью тот самый мячик
В ворота и опять спою
С друзьями ночью под гитару,
Где по усам стекало даром
Не пиво-мед, а ценность дней
Судьбы моей, - но не о ней.
Моя Татьяна не транжирит
Так время, слушая часы
С кукушкой палехской красы;
Духовка кур готовит в жире,
Каштаны лопаются там,
В тебя стреляя по пятам.

Картошка в фольге паром пышет,
Графин все тот же невредим,
Полковнику никто не пишет,
Мы молча чокаемся с ним.
И запотевший самогон
Нам освещает все кругом.
Всех, кто сидит еще, помянем.
Но про Евгения Татьяне
Должна подробно я сказать.
Она связать успеет шарфик
По новой моде, в брудершафте
Лицо поворотив назад.
И встретится с такой бедой,
Чтоб вам ни после и ни до.

Наобнимавшись, насмеявшись –
Уж кофе в джезве поднялся –
Мы обсудили планы наши.
Татьяна побледнела вся.
С ногами в кресла забрались мы
И, отогнав плохие мысли,
Решилась я сапог испанский
Примерить ей, но в виде сказки,
Щадя любовь ее и страсть
К Евгению – повесе, мужу.
И, обещаний не наруша,
Я приглашаю вас хоть раз
Послушать, как живут иные,
Кто любит шарфы шерстяные.

Евгений наш удил недолго.
По воскресеньям отпросясь,
Всегда искал другую грязь,
Где позабыл бы чувство долга,
Портрет семейный в портмоне
И всё, что также чуждо мне.
Жить с нежеланной – это мука,
Пример тебе, другим наука,
Но хватит мне глагольных рифм,
Чтоб соответствовать пииту,
Его поэма не забыта,
Моя – срастается внутри,
Как перелом костей и шеи,
Ведущей прямиком к траншее.

О да, Евгений выбрал путь.
Война клубилась не на шутку,
Но привести куда-нибудь
Не собиралась в бойне жуткой:
Раскинул запад карты так,
Чтоб было правды на пятак,
Чтоб две страны слабели в схватке.
Политики играют в прятки,
Им честь и совесть невдомек,
Им кошелек родной дороже
Всех нас, мы как песок похожи,
Летящий ветром из-под ног,
Мы только гумус и рабы
В руках изменчивой судьбы.

Евгений – программист, историк –
Все это знал наверняка.
Теперь же изучил до колик
В грязи окопной облака,
Фугасы, дальние разрывы,
Иллюзию, что все мы живы,
Надежду (что она пуста),
Бруснику мерзлую с куста,
К утру заледеневший шлем
И библию под свет ракеты, -
Конца там не было и нету,
Да и не нужно это всем.
А впрочем, тлел однажды знак,
Не истолкованный никак.

Он ранен был не раз, повязки
Меняли тут же, как коней
И танки, чтобы без огласки
И «За победу!», без саней
И лишних слов ползла пехота
Вперед, а впрочем, неохота
Мне сыпать соль в глаза своих:
Я прижимаю к сердцу их.
Иных уж нет – полков, дивизий
И с той и этой стороны,
Что были призраку верны
Во имя чуждой, сытой жизни
Своих правителей, воров,
На поле боя давших кров.

И вот в бреду Евгений понял,
Глотая кровь, произнося
Татьяны имя, что погоня
За фикцией – судьба не вся,
И что уже он дослужился
До орденов, а кто там с жиру
Перебеситься не успел –
Какое дело нам теперь?
И он глаза открыл на волю,
Герою - дом, покой, семью,
Но вот что странно – не свою.
Ее, Татьяну. Но не Олю.
Как взглядом кинули б неброским
Мамардашвили с Пятигорским, -

Какая разница, друзья,
Меж солнцем и настольной лампой.
Но и сама не знаю я,
Где круг в темнице угловатой.
Оставим это для мужчин.
Меж тем Евгений вышел в чин
И выполз в этой перепалке,
Подобран был на дальней свалке,
Подлечен, в преферанс введен,
Какой-то бридж в верхах успешный,
Торговля жизнью, дух нездешний,
На контрабанде уличен,
Но он выходит из воды
Сухим, отплачен за труды.

Теперь он денег не считает.
Потом Европа, высший свет,
Но там и вера не святая,
И свету там в помине нет,
А та же стая крыс, и ворон
Приставлен их клевать, проворен
И дедовщине обречен –
Как будто Стиксу верный челн.
Он ни при чем всегда, он выше
Страстей и дрязг, в чужой крови.
По телевидению вы
Его слыхали: кот на крыше
Всё видит сверху лучше нас, -
А вот и «Новости» как раз.

Война оброк берет телами,
Не разбирая между строк.
Ее клинический театр
Всегда раскинут в поле в срок:
Одним жиреть, преумножаясь.
Другим - нет никакого шанса,
Они не знают там в пыли,
Куда ведут их корабли
Пустыни, в жажде на бархане.
Но им такого набрехали –
Что вы за мир, и все на вас
Равняются, и ваши дети –
А дальше всё, как в оперетте:
И правда не спускают глаз, -
Как вам протезы?.. Боль фантомна?..
Еще бросок вдали от дома.

И к мирной жизни привыкать,
Где ты никто, а побрякушки
Твои останутся в веках,
Потом их обменяет «Пушкин»,
В метро газетку расстелив,
На хлеб – как ты был, нищ, пуглив, -
На черствый хлеб, свободу, воду.
Он патриот, слуга народа.
И правнук твой соединит
В уме победу с неким павшим,
Да и героя – с проигравшим,
И орденами позвенит.
Они, как колокольный звон,
Как пламя полковых знамен:

Он порошком зубным начистил
Перед прощаньем ордена.
Сравняла всё во имя жизни
Давно затихшая война.
Какой-то дед, зачем-то бился,
Судьба промчалась мимо, быстро;
Оставил близких, отлетел -
И не воспитывал детей.
Как звали?.. Кажется, Евгений.
Красавцем был, любил, скучал,
Концами постигал начал.
- Что имена для поколений?!
Кто с кем сражался на войне,
Не ясно ни тебе, ни мне.

...Списавшись подчистую с фронта,
Военкоматам заплатив,
Евгений тосковал о ком-то,
И этот старенький мотив
Его тревожил между стонов,
Ночных кошмаров и пистонов,
Уколов, гноя свежих ран;
В постель не кофе, но с утра
Хоть чем-нибудь опохмелиться:
Ад за воротами, а ты
Ползешь оттуда, и цветы
Тебе страшны, и смех, и птицы,
И мирной жизни новизна
Фантомно мучит допоздна.

Он привыкал, однако, к быту,
Как вор с отсидки затяжной.
Еще не все друзья убиты.
Вот он разводится с женой.
И всё с нуля – торговля телом
По сути, как судьба хотела.
А душу продал он давно,
Но это темное вино.
От страсти терпкой до убийства
Так близко, он познал лицо
Врага, зажав его в кольцо;
Почти любовь к нему, витийства
Такие преподносит ад –
Ни шагу, милые, назад.

К тобой пристреленному - нежность,
С ним разговоры по ночам, -
А если б так, а что бы прежде,
А вот бы снова всё начав?
Пожалуй, были бы друзьями –
Но нет, и родина за нами.
Как все бойцы, в который раз
На тот же падает фугас
В панической атаке он,
И медсестра над ним хлопочет,
И просыпаться он не хочет,
Врагами стиснут с трех сторон.
А после - месяцы бессонниц
Настигнут тем мотивом звонниц.

Уже и эдак он, и так,
Но между павших восходило
Одно лицо, и по пятам
Преследовала эта сила.
Сначала он не понимал,
Листая списком имена,
Что это лик его Татьяны,
Простившей всё, дышавшей в раны.
Он донжуанский свиток свой
Перебирал по алфавиту,
Ожило все, давно забыто,
Что как могила под травой,
Зачеркнуто, в других веках,
В снегу на Невских берегах,

В филармоническом и в бальном
Роскошном зале, а потом,
Конечно, тоже госпитальном:
Война всегда, война – твой дом.
И музыку иные сферы
Ему несли в метель из сквера.
Его мадонна где-то там
Верна их ласковым мечтам.
Жива ли? Но любовь бессмертна.
...Ах Таня, кофе твой остыл.
Уже заслушивалась ты
И прежде сказок безразмерно,
И раньше лгал их твой герой.
Там почтальон звонит! Открой.

- Вам телеграмма.
- Нам?
- Соседу!
Шучу, - конечно, Вам. Кому же?
- Без подписи. Стоит: «Приеду».
- Не от любовника? От мужа?..
Эй, дома кто-то есть? Смотрите,
Ей плохо!.. Мне хоть на иврите,
Я не читаю ваших нот.
Хоть иероглифов блокнот.
... Моя Татьяна на диване
Лежит, бледна, как смерть и век
Без милого. Я в голове
Прокручиваю, кто б за Таней
Мог присмотреть пока... Вот имя...
Опять не то. Ах нет, Владимир!

Приятель старый наш, балбес,
Но безотказный, Тане верен,
В несчастьи лучше с ним, чем без.
Чай поднесет по крайней мере.
Я на работе день и ночь.
И я звоню ему: помочь.
...Стучат снаружи. Радость! Шутка!
Букет в росе, без промежутка
Объятья, падает сирень,
Скорее вазу, тряпку, водку,
Войне конец, прочтите сводку,
Какое солнце на дворе!
- Да я ж не пью, прочищу глотку.
Ведите, развлеку молодку.

И в доме всё оживлено,
Как быть должно, и только Таня
Все просит затворить окно,
От света заслонясь руками.
...Кто не встречал из милых дам
Таких повес? И я воздам
Им должное, из опасенья,
Что раз войдя в чужие сени,
Вживаются с азартом в роль:
Ах, бойтесь, девы записные,
Ох, не пускайте вы их в сны и
Не открывайте им пароль.
А то, что возраст средний, старший –
Так и Владимир - друг уставший.

Татьяну гладит по плечам,
Взобьет подушку, одеяло
Ей подоткнет и невзначай
Коснется – впрочем, не видала
Сама деталей, но урок
Авось и вам придется впрок.
Смотрю я, оживилась Таня
Под этот вздор и стрекотанье.
Вниманье ветреных мужчин
Не обязательно, приятно,
А что грустит он прикроватно –
Так ничего не получил.
От анекдотца к прибаутке,
Целуя ручки в промежутке.

Но кто из нас бы не мечтал,
Чтоб нас жалели, понимали?
Из круга рисовать овал
Легко, но как в тюрьме, в овале
Потом очнешься, рук разнять
Не в силах – и один опять
Рождаешься и умираешь.
А в промежутке жизнь – игра лишь.
Так прав Владимир, может быть:
Скачи кузнечиком по полю,
На всё одна господня воля,
«И я бы мог» – но давит быт.
И некому мне поднести
Воды и нежности в горсти.

Как я, унижен, оскорблен,
Шатается по белу свету
Мой человечек – верит он,
Я где-то есть. - Его лишь нету.
...А что Евгений в этот час?..
Должно быть, думает о нас.
Цветаеву и Мандельштама
Он предпочел бы: пилорама
Скрипуче переводит лес
На те дрова, что прогорают
Стремительно, их на гора я
Поставлю – сколько вам? На вес.
Но всё ж Сократ, Платон и Кант
Полезней, если ум – педант.

И Данта с Гете диалог,
Где потолок за горизонтом,
Пожалуй, есть тому залог,
Что дышит космос внесезонно.
Пусть философия меня
Простит: мы все – на склоне дня.
Евгений, как перчатки, дни
На страны выменял, они
В иллюминаторе мелькают,
В вагонах скорых, где столбы
Бегут от собственной судьбы
По проводам от нас, пока я
Слежу, - уже Евгений мой
На воду смотрит за кормой

И размышляет, для чего
Его забросило сюда,
Где брызжет пеной на чело
Осточертевшая вода.
То возле Бродского поник
И ждет ответа, то дневник
Шекспиров на староанглийском
Он разбирает, - берег склизкий
Ему мерещится во всем,
Гранита ржа, прожилок блестки,
На шпиле ртуть не по-московски
И память, что в себе несем.
И в Лондоне, и в Сан-Микеле
С ним спор ведут березы, ели.

Вот ностальгия о былом.
Как ценишь вдруг о прошлом веке
Друзей за праздничным столом,
Пирог с повидлом, чебуреки,
Клянешь свои ошибки, долг
Сам наконец взимаешь в толк.
Прости, жена. Прощайте, жёны,
Что наши пушки заряжёны,
Что мы всегда в пути, к утру
Нам приедается простое,
И на охоту, и к костру,
Вот наше племя холостое.
Куда как скучно, где без виз.
Ура, домой, в патриотизм!

И стали сны ему являться.
Татьяна детскою рукой
Обнимет и нашепчет клятвы.
Поймаешь – снова далеко.
Не насладиться поцелуем.
Обжегшись, мы на воду дуем,
И осторожен даже в снах
Евгений, как седой монах.
Меж тем он медлит, пьет по капле
Тоску. Татьяна верит нам,
Что нелюбима. По волнам
Бежит, как Фрези, - и не так ли
Нам Грин поведал? Но волна
Всегда стирает имена.

...Владимир дома, как хозяин,
То полку лишнюю прибьет,
Уже не спросит, «а нельзя ли?»,
То сам найдет иных забот.
Всегда улыбчив, под рукою,
Как верный пес, ее тоскою
Он занят сутки напролет –
И топится последний лед.
А чтоб успеть к его борщу
С пампушками и по-хохляцки,
Я льщу по-сестринки и братски, -
Всегда причину отыщу.
И угощу вас, верьте мне,
Пока он варит в стороне.

Но вот, я слышу, он роняет
Половник, и в осколках пол.
Владимир, звал ты не меня ли?
Что ты в альбоме там нашел?!.
В его руке живой, как уж,
Цветное фото – Танин муж.
Страницы дальше он листает:
Евгений?! Быть не может, Таня!
Я видел ближе, чем теперь
Тебя, его в бою кровавом.
Из окруженья, боже правый,
Мы выходили без потерь.
Тут наши дали новый залп.
И я его на мушку взял.

Он в двух шагах лежал, прицелясь
В меня давно, он ранен был
И полз, наверное, но через
Овраг не мог, его знобил
Мороз, и враг мой на курок
Успел нажать бы точно в срок,
Но тут мы встретились глазами,
А дальше что – не знали сами.
Теперь жалею я, прости,
Что странной милости поддался
И с ним тогда не расквитался.
Что смерть не смог не отвести.
Тот миг я помню: оба мы
Спасали друга друг из тьмы.

...Но кто ж смеется над войной?
И кто не плачет над любовью?
Читатель милый был со мной,
Уже привыкший к многословью.
Нас вечно трое – бог и мы
В смешенье лета и зимы,
Как зеркало и отсвет наш,
Как всё, что я на карандаш
Взяла – отвлечь вас от реалий.
Не отличить любовь и смерть,
Туда подняться как суметь?
Они меняются местами.
Страсть тела трудно описать.
Мы душу призваны спасать.

Что изменилось лет за двести?
В религиях, как взаперти.
Евгений тянется к невесте.
Владимир снова на пути.
Казенный дом, дороги дальней
Нам колокольчик бьет прощальный.
И солнце всходит над луной.
Поговори хоть ты со мной!
Прекрасней завтра, чем сегодня,
Мал человек, его обнять
Должна жена, подруга, мать.
В конце концов, писатель, сводня.
Светлей будь, легче, простодушней.
- Звонят. Открою.
- Кто там?!
- Пушкин.