Владимир КОРНИЛОВ (1928-2002)

ПЕРЕМЕНЫ
Считали, все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.

Считали: все дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе
За тридевять земель.

Считали все дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.

Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.
1999

P.S. Анна Андреевна Ахматова, ценившая прямоту и бескомпромиссность Владимира Корнилова сказала о нем так: «Он берет все в лоб, обычно это худо, а ему удается»

Анатолий ЖИГУЛИН (1930-2000)

***
Нищий в вагоне, как в годы войны.
Стон в переходах метро.
Милая Родина! Вновь мы больны.
Вновь оскудело добро.

Ветер поземкой кружит во дворах.
Горестно дышит Москва.
Деньги опять превращаются в прах,
Словно сухая листва.

Песнь о «Варяге» мы пьяно поем.
Слезы на лицах блестят.
А Севастополь без боя сдаем.
Прадеды нас не простят.
1992

Александр ЕРЕМЕНКО (1950- 2021)

***
Е. Гайдару

Люблю инфляцию.
Но странною любовью!
Не победит её рассудок мой
Ни слава, купленная кровью,
ни полный гордого презрения покой,
ни темной старины заветные предания
не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Проселочным путем люблю
скакать в телеге
и, взором медленным пронзая ночи тень,
глядеть по сторонам, вздыхая о ночлеге,
дрожащие огни печальных деревень.
С горы идет крестьянский комсомол
и под гармонику, наяривая рьяно,
орет агитки Бедного Демьяна,
веселым криком оглашая дол…

Вот так страна!
Какого ж я рожна
орал в своих стихах, что я с народом дружен…
Моя поэзия здесь больше не нужна.

Да я и сам здесь никому не нужен.
1997

ЧАСТНОЕ МНЕНИЕ
Чем писательское сообщество отличается от писательской тусовки, пусть даже большой? В писательском сообществе мнения и голоса могут не совпадать, могут быть прямо противоположными, и тогда возникает литературная полемика или дискуссия. В тусовке подобное несовпадение считается предательством.
Нынешние расплодившиеся во множестве «союзыписателей» и другие литературные объединения по сути - ближе к тусовке.
Могущественное Министерство литературы - СП СССР было большим литературным сообществом, своего рода профсоюзом, легко и безболезненно объединившем (на почве профессиональных интересов) писателей диаметрально противоположных взглядов. И это был, на мой взгляд, гениальный проект Сталина, сумевшего окоротить и поставить на место всевозможных рапповцев, мапповцев, напостовцев, лефовцев, литфронтовцев и вместе с тем поддержать разного рода «попутчиков» (левых и правых) в том числе таких известных, как «Серапионовы братья».
С литературным пространством, где по едкому замечанию литературоведа «все воевали против всех, с одинаковым накалом, но по разным мотивам» - могло справиться только государство.
24 апреля 1932 года вышло постановление ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художестаеннвх организаций». 15 мая был основан организационный комитет Союза советских писателей РСФСР, а к середине августа - Всесоюзный ОРГКОМИТЕТ Союза писателей - в количестве 50 человек. И этот оргкомитет начал готовить исторический Первый съезд Союза Советских писателей, - по сути полноценного ведомства литературы, имевшего свои газеты, журналы, издательства, дома творчества, поликлиники, бюро пропаганды, свой собес - литфонд. А главное - имевшего значительный вес, с которым не могло не считаться само государство, в том числе -другие его ведомства и структуры.
Именно поэтому я считаю мелкой и недальновидной идею передачи писательских дел - в любое ведомство, хоть в Минцифры, хоть в Минкультуры.

Что греха таить, сегодня среди нас есть состоявшиеся писатели патриотических взглядов, почвенники левого и правого толка. И есть литераторы либерального мировоззрения, есть талантливые люди, еще неполностью определившиеся в своих взглядах, в том числе, молодые, мятущиеся, ищущие себя. Патриоты часто называют их «молчунами» Но если они не противопоставили себя стране, не уехали и не стали издалека поносить свое отечество и свой народ, то мы должны понимать, что и дальше нам придется жить вместе, работать в одном литературном пространстве, в одном русском языке. И с этим ничего нельзя поделать.
Писатель по натуре своей индивидуалист. Но защищать свои профессиональные, авторские и социальные права (например, право на оплату труда, на пенсию, на оплату больничных листов и т.д) мы можем только коллективно.
А самое главное - только вместе мы можем создать живое, разнообразное литературное поле, на котором вырастет и серьезная профессиональная критика, и большой русский читатель.

Странно, но многим хочется оставаться «великим» или «великой» в своей тусовочке и страшно попасть в воображаемое или невообразимое туда, где можно нечаянно и затеряться…

Если кому-то может показаться, что я не знакома с заезженным нынче до неприличия МАССОЛИТом или советской сатирической «Шапкой», то замечу, что допечатный Булгаков был весь прочитан и осмыслен мною лет в 19-20, в полуслепых машинописных копиях, еще задолго до официальных публикаций. А про смешные и уродливые стороны московской писательской жизни знаю не меньше описанного Войновичем.
И, собственно говоря, насчет самих писателей никаких иллюзий у меня тоже давно нет. На основе личных знакомств длиною от 25 лет до полувека, - могу сказать, что индивидуализм, доходящий до эгоцентризма и невероятной самовлюбленности - в этой среде не исключение, а скорее правило. Зависть, и тщеславие - тоже не редкое явление. Умение сбиваться в стаи и облаивать находящихся в более слабой позиции - увы, было, есть и, наверно, никуда не денется. Необразованность, поверхностностность знаний, нежелание развиваться и при этом ничем не оправданное высокомерие? Да, конечно. Предательство? Тоже, ничуть не меньше, чем в других стратах нашего общества. И тем не менее именно в этой - писательской среде - мне повезло встретить самых тонких, самых душевных, самых умных и самых глубоких людей из всех, когда-либо узнанных мною в жизни. Вот эти писатели, очень разные и порою совсем чуждые друг другу по взглядам, и составляли круг моего общения в течение всей жизни. Среди них были и старшие и ровесники, а позже - и младшие. Очень известные и не очень. Это были личные, дорогие мне дружбы, начавшиеся то в какой-то из редакций, то в ЦДЛ, то на общих выступлениях, то в одном из Домов творчества, то в поездках по стране, то в зарубежных командировках. Я очень дорожила этими дружбами, а некоторые бережно храню и сейчас. И точно знаю, этих дорогих мне людей не было бы в моей жизни, если бы не связавшее нас профессиональное ведомство - СП СССР.

И именно поэтому в августе 1991 года, после провала ГКЧП, когда началось разрушение нашей организации, я написала для Литгазеты статью под названием «Каким быть новому профсоюзу писателей?» Статью было набрали, но в последний момент сняли из номера. Верстка до сих пор хранится в моем архиве. Может быть и пригодится.
Dixi.

Борис ЧИЧИБАБИН
(1923-1994)

СИЯНИЕ СНЕГОВ
Какой зимой завершена
обида темных лет!
Какая в мире тишина!
Какой на свете свет!

Сон мира сладок и глубок,
с лицом, склоненным в снег,
и тот, кто в мире одинок,
в сей миг блаженней всех.

О, стыдно в эти дни роптать,
отчаиваться, клясть,
когда почиет благодать
на чаявших упасть!

В морозной сини белый дым,
деревья и дома, —
благословением святым
прощает нас зима.

За все зловещие века,
за всю беду и грусть
младенческие облака
сошли с небес на Русь.

В них радость — тернии купать
рождественской звезде.
И я люблю ее опять,
как в детстве и в беде.

Земля простила всех иуд,
и пир любви не скуп,
и в небе ангелы поют,
не разжимая губ.

Их свечи блестками парят,
и я мою зажгу,
чтоб бедный Галич был бы рад
упавшему снежку.

О, сколько в мире мертвецов,
а снег живее нас.
А все ж и нам, в конце концов,
пробьет последний час.

Молюсь небесности земной
за то, что так щедра,
а кто помолится со мной,
те — брат мне и сестра.

И в жизни не было разлук,
и в мире смерти нет,
и серебреет в слове звук,
преображенный в свет.

Приснись вам, люди, снег во сне,
и я вам жизнь отдам —
глубинной вашей белизне,
сияющим снегам.

Сегодня самый чудесный день года - Рождественский Сочельник, и столько слов хочется сказать по поводу нынешнего нашего грешного мира, живущего так, как будто и нет, и не было никогда ни волхвов, ни Вифлеема, ни самого Чуда Рождества… И нет уже никаких слов, способных отразить творящееся в душе. Но вдруг я наугад открываю недавно купленную книгу, и вижу там слова…

***
Мороз крепчал. Стоял такой мороз,
Что бронепоезд наш застыл над яром,
Где ждал нас враг, и бедный паровоз
Стоял в дыму и задыхался паром.
Но и в селе, раскинутом в яру,
Никто не выходил из хат дымящих, -
Мороз пресек жестокую игру,
Как самодержец настоящий.
Был лед и в пулеметных кожухах;
Но вот в душе как будто потеплело:
Сочельник был. И снег лежал в степях,
И не было ни красных и ни белых.
1950

Николай ТУРОВЕРОВ

Читаю дальше. И вновь попадаю в ту же точку:

СОЧЕЛЬНИК

Темнее стал за речкой ельник.
Весь в серебре синеет сад.
И над селом зажег сочельник
Зеленый медленный закат.
Лиловым дымом дышат хаты.
Морозна праздничная тишь.
Снега, как комья чистой ваты,
Легли на грудь убогих крыш.
Ах, Русь, Московия, Россия, -
Простор безбрежно снеговой,
Какие звезды золотые
Сейчас зажгутся над тобой?
И все равно, какой бы жребий
Тебе не бросили года,
Не догорит на этом небе
Волхвов приведшая звезда,
И будут знать, и будут верить,
Что в эту ночь, в мороз, в метель
Младенец был в простой пещере
В стране за тридевять земель.
Никто другой не станет ближе,
Чем он, скуде дымящих хат,
Когда сухой мороз пронижет
Веселый крик твоих коляд.
1926

Конечно, в сокровищнице русской поэзии есть великие стихи Рождества, все мы их знаем и помним. Но сегодня мою душу тронули вот эти простые, сердечным теплом наполненные стихи, написанные русским изгнанником, жизнь прожившим, и умершим вдали вдали от России.
…Несколько лет назад мне несказанно повезло. Вскоре после святок я почти случайно (вместе с журналом «Эмигрантская Лира») оказалась в Иерусалиме. Перед вылетом из Москвы друзья дали телефон нашего батюшки из русской миссии в Палестине. Батюшка оказался таким чудесным, что и по Крестному пути меня провел к Голгофе, и на Иордан свозил нас с подругой. А потом еще и в Вифлеем на своей машине доставил. И вот это уже было само по себе чудом, - кто бывал в Израиле, знает, что доступ в Вифлеем имеют далеко не все туристы и даже не все гиды. Помню, как во сне, эту величественную базилику над пещерой Рождества, и саму пещеру, маленькую - узкий каменный мешок, пока спускаешься туда по крутым ступеням. А как встал на колени пред тусклого серебра звездой на месте рождения Господа нашего, реальность исчезает… И неловко задерживать очередь наверху, и невозможно оторваться от этого ощущения сияющей вечности… И нет ни стен, ни стертых ступеней, ни самого времени…Но это я сейчас так вижу. А там как будто в оцепенении стояла, с места двинуться не могла. Когда домой возвращалась, думала, вот уж точно стихи напишутся после такой силищи увиденного. Какое там! Не нашлось слов, способных передать ощущение того дня. Может быть, пока не нашлось, не знаю…
С наступающим Праздником Рождества Христова, дорогие мои!
C Рождественским Сочельником, православные!

Так вышло, что январь - самый значимый для меня месяц. В январе родилась я сама, в январе же, на Крещение, родила сына. В январе дважды выходила замуж. В этом же месяце странным образом родилось много моих друзей разных лет. Так вот недавно, 03 января прошел 89-й день рождения Николая Рубцова,
а через несколько дней, 19го - исполнится 54 года со дня его нелепой и трагической гибели в возрасте 35 лет. Трагедия эта была если не предопределена, то предчувствована им с пугающей точностью. Знаменитое ныне стихотворение «Я умру в крещенские морозы» я услышала впервые из его уст в нашей с Борисом комнате литинститутской «общаги» - менее чем за год до свершившегося…
Коля был в хорошем настроении, трезв и читал нам привезенные из Вологды новые стихи, среди них - и это стихотворение. До сих пор помню, какой охватил меня ужас, как умоляла его «отказаться» от него, уж во всяком случае - не публиковать… Но разве одиночество можно в чем-то убедить, от чего-то предостеречь. В моём архиве хранится одно письмо Николая Рубцова, 1967 года, до сих пор неопубликованное и никому не известное. Бездомному поэту 31 год, и единственный адрес, на который ему приходят письма - казённый. Ни кола, ни двора. В Москве - это было общежитие, в Вологде - Союз писателей. А всего через 5 лет начнется посмертная слава. Предчувствовал ли он это? Вряд ли. Но в шуточном экспромте как будто точно знал:
Мое слово верное прозвенит!
Буду я, наверное, знаменит!
Мне поставят памятник на селе!
Буду я и каменный навеселе!..

В последнее время читала много разных воспоминаний о разных людях, чаще всего литературных. Иногда делала для себя выписки. В частности, вчера нашла в своей записной книжке вот этот отрывок -
Из воспоминаний жены Павла Шубина, о котором мне в молодости много рассказывал Александр Межиров, друживший с ним, считавший его самым сильным поэтом своего поколения и также всегда боготворивший Ахматову, о которой речь в данном тексте.

P.S. Кстати, отлично, что вышел двухтомник Павла Шубина. Еще не купила, но обязательно куплю. Спасибо издателям «КПД» за такую возможность!
***
«И еще знакомство: Павел подвел меня к красивой немолодой женщине. Поцеловал ей руку, представил меня. Она скользнула по мне равнодушным взглядом, сказала несколько приветливых слов Павлу, и мы отошли. «Кто это, такая гордая?» – спросила я. «Она не гордая, она – Ахматова! Я читал тебе ее стихи…» - «Стихи замечательные, но уж больно гордая», – упрямо подумала я. После постановления о журнале «Звезда» Шубин послал Анне Андреевне письмо, в котором написал такие слова: «…Пройдет немного времени и несчастная эта страна будет на коленях просить у Вас прощения…». Ошибся он в убеждении «пройдет немного времени» на сорок с лишним лет! Во время космополитской кампании еще раз услышала я от него: «несчастная страна, несчастная страна!»…
(Из воспоминаний жены Павла Шубина)

Сегодня - День рождения моего друга, одного из самых заветных, задушевных, то есть хранимых не в записной книжке, не в памяти, а в душе. 77 лет Ивану Федоровичу ЖДАНОВУ! Ване, Ванечке Жданову, с которым мы знакомы страшно подумать, сколько лет. Вот где и при каких обстоятельствах познакомились, убей, не вспомню. Но помню, как он в середине 70-х приходил ко мне в журнал «Октябрь» - и не со стихами, как многие, а «просто поболтать». А на самом деле - поговорить о важном, о поэзии, о литературе. Он был слишком умен, чтобы не понимать, что в тоглашнем «прогрессивном уже» «Октябре» можно было запросто публиковать всех звонких шестидесятников, включая Беллу Ахмадулину и Новеллу Матвееву, но вот Цветаеву (неопубликованную) мне пробить не удалось. Удалось публиковать Самойлова, «вернуть в журнал» Бориса Слуцкого (как сам он определил это в автографе подаренной мне книги), но за одно только появление просто у меня в отделе поэзии - Владимира Высоцкого со стихами - я схлопотала выговор… Правда судьбе было угодно, чтобы первая большая подборка стихов Ивана Жданова (вместе с подборкой Саши Еременко) появилась моими стараниями в «Дне поэзии-80», где я была составителем… А там уже и до первой книжки было рукой подать.
Иван Жданов был и остается умнейшим и талантливейшим человеком нашего времени. Это органический ум и такой же природный дар. Плюс разносторонние, глубоко разветвленные знания, которые много больше классического образования, полученного на гуманитарном факультете. Я замечала, как Ивана с одинаковым вниманием слушали и филологи и математики. Вот кого бы пригласить вести семинары в Литинституте еще лет 30 назад! - уверена, это была бы бомба. Но, увы, именно тогда страна, только дав им надежду, бросила своих поэтов на выживание, идите снова в дворники, в истопники, да хотя бы… в фотографы! Хотя и в последнем Иван Жданов преуспел, - я была на его выставках, у меня в компьютере есть его бесподобные пейзажи, крымские, алтайские. Глаз поэта соединился с глазом камеры в одно целое. Он принципиально не снимал людей, и только когда в Киеве начался майдан, Иван взял в руки свою камеру и пошел туда. Уверяю Вас, это подлинный документ - бесценные, неоспоримые свидетельства того, что там и тогда происходило. У него не было ни задания, ни самозадания, он просто так решил - что это его история, его личная безоглядная драматургия.
В последние годы Иван Федорович живёт в Крыму, но опять же не потому, что так уж прикипел к месту, а потому что здесь ему не выжить. Грустная, конечно, история… Очень русская.
Но, тем не менее, сегодня мы сердечно поздравляем нашего драгоценного поэта с Днем рождения! Желаем, чтобы Господь по-прежнему хранил его от всех невзгод и лишений, чтобы вдохновение не покидало его труды и дни!
Будь здоров, дорогой! И приезжай в Москву, она без тебя не полная.

Это ☝️я, между прочим, готовлюсь в Ницце к интервью с одним из проживающих там последних прямых и реальных потомков Романовых (не этих вот ряженых, замешанных в морганатических браках и т.д.) В эти дни разбираю архив - и нашла свои утерянные было записи той беседы. Много чего находится забытого и полузабытого в ящиках и коробках, наполнявшихся хаотично последние полвека. Но сейчас время не только собирать камни, но сортировать их, находя в каждом ту часть жизни, что была когда-то дорога, а теперь ей предстоит определить, может быть, и другую цену. Надеюсь в этом году окончательно собрать все это воедино, соединить с написанными уже воспоминаниями и передать издателю рукопись книги «Как на духу»! Обещала ему, а сегодня в День рождения, обещаю и вам!
Если, конечно, Бог даст, и не подкачает здоровье.

Дорогие друзья, сколько теплых и важных слов услышала я от вас во всех наших сетях-сеточках за сегодняшний день! Всех сердечно благодарю! Но когда от коллеги, стихи и личность которого (или которой) ты особо ценишь, получаешь вот такое 👇поздравление, сердце замирает.
Марина, я тоже всегда рядом с тобой!

Вчерашний день рождения Ивана Жданова подраспугал моих подписчиков, и они побежали от хлопотной гениальности в более спокойные пределы.
Право, не стоит бояться русских поэтов!
Вот сегодня родилась НАДЕЖДА КОНДАКОВА.
Какая невероятная жизнь! Какие собеседники и доверители! Сколько тайн и сокровенных умолчаний! И - сколькое сказано, сколькое выдохнуто в
пространство, горчащее калиной любви и утраты.
С днем рождения, Надя! Ты необходима и прекрасна! Мы тебя слушаем и слышим.

***
Такое ощущенье, что на дне,
в каком-то обреченном батискафе,
с подлодкой затонувшей наравне,
и если не в отчаянье, то в страхе.
Такое ощущенье что давно
мы тоже все,шумеры и ацтеки,
прошли, исчезли,канули на дно,
остались где-то там –в двадцатом веке.
И замер рот, и амальгама врет,
и даже те,кто ласточки, кто дети –
растаяли,ушли в не свой черед,
как спирт в огне, исчезли на рассвете.
…Что европейской ночью на земле
поэт услышал в гениальных бреднях,
то мы и ощущаем в феврале,
в Московии времен уже последних…

Надежда Кондакова

Историческая тема в русской поэзии - весьма яркое и далеко не простое явление. Один из лучших в этом пространстве, на мой взгляд, Сергей Марков, человек с уникальной биографией, на основе которой можно писать романы и снимать сериалы. Родившийся в 1906 году в Костромской губернии , живший 30е годы в Омске и там же арестованный вместе с Леонидом Мартыновым и Павлом Васильевым, проходивший с ними по одному делу, отбывавший ссылку сначала в Мезени, затем в Архангельске, он всю жизнь писал стихи, прозу и параллельно занимался поиском и исследованием материалов об открытиях, принадлежавших русским мореходам и землепроходцам в Тихоокеанском бассейне. И при этом Сергей Николаевич Марков - в первую очередь - чудный поэт. Межиров очень высоко ценил органический поэтический дар этого невероятно скромного и даже, я бы сказала, застенчивого человека.
Умер Сергей Марков в Москве в 1979 году. Будучи составителем «Дня поэзии-79», я ему позвонила, предложила дать стихи для альманаха. Он пригласил в гости. Мы с Ларисой Васильевой приехали к нему на часок, но задержались чуть ли не на весь день. Слушать Сергея Николаевича было одно удовольствие. После этого визита я еще раза два или три была в гостях у него вместе с мужем, Борисом Примеровым, к которому Сергей Николаевич относился с большой теплотой. Впрочем, это было взаимная любовь, перешедшая по наследству и мне. Яркая подборка, составленная С.Н.Марковым, вышла в «Дне поэзии» осенью 1979 года, но автор её уже не увидел…

Несколько стихотворений о русской истории - ниже👇В частности, «Кропоткин в Дмитрове. Год 1919»

Сергей МАРКОВ (1906-1979)

КРОПОТКИН В ДМИТРОВЕ. ГОД 1919

Князь анархистов, древен и суров,
И лыс, и бородат, как Саваоф,
Седой зиждитель громоносных сил,
На облаках безвластия парил.

А город древен... На его холмах
Бывал, быть может, гордый Мономах,
Степных царевен лёгкие шатры
Алели у подножия горы...

На крепостной зубец облокотясь,
Стоял, гордясь, русоволосый князь,
И сизая горящая смола
На вражеские головы текла.

И город слышал половецкий вой,
Не дрогнув золотою головой,
Спокойным сердцем отражал напасть...
В каком столетье начиналась власть -
Власть разума над чёрною бедой,
Власть спелых нив над тёмною ордой?

...Скрипит разбитый уличный фонарь,
Тревожится уездный секретарь:
Князь анархистов - видит весь народ -
По Гегелевской улице грядёт!

На нём крылатка, на крылатке - львы,
Венец волос вкруг львиной головы.
Он говорит: «О граждане, молю,
Скажите мне - где улица Реклю?

Сегодня ночью, в буре и грозе,
Приснился мне великий Элизе,
Он прошептал, наморщив мудрый лоб,
Два слова: «Чекатиф», «Церабкооп».

И я проснулся... Страшно и темно,
Стучит ветвями яблоня в окно,
И, половину неба захватив,
Пылает в тучах слово «Чекатиф»!

Внезапно гром промчался и умолк,
И шар земной окутан в чёрный шёлк;
Анархия - могучая жена
В полночный шёлк всегда облечена!

Пошлю письмо в холодный Петроград.
Там шлиссельбуржец - мой седой собрат,
Отгадчик тайн, поэт и звездочёт,
Он письмена полночные прочтёт!»

Но тут вмешалась баба, осердясь:
«Совсем заврался, недобитый князь!
Не знает, что такое «Церабкооп»!
Там выдают по праздникам сироп,
Овёс толчёный и морковный чай,
А сам проговорился невзначай,
Что справил бабе шёлковый салоп...
Ты лучше б ордер выправил на гроб»

Воскликнул князь: «Святая простота!
Моя жена могучая - не та,
С которой дни я вместе коротал,
Я образ облекаю в идеал!»

«Протри свои бесстыжие глаза,
Не кутай в одеяла образа,
Когда народ сидит без одеял,
Когда кругом разут и стар и мал!
И улицу ты ищешь неспроста,
Уж мы-то знаем здешние места:
Проспект Демьяна - вот он, напрямик,
Налево - Пролеткультовский тупик,
Пустырь, что раньше звался Разлетай,
Теперь - бульвар товарищ Коллонтай.
А от бульвара первый поворот
На улицу Утопии ведёт»

... В толпе проходит высоченный поп,
С ним конвоир. Поп вытирает лоб
И говорит, лопату опустив:
«Я знаю,что такое Чекатиф!

Я славлю мудрость переходных лет.
Служитель культа - он же культпросвет.
Дни провожу в смиреньи и труде
И коротаю срок свой в ИТД.
Да здравствует Камилл Фламарион!
Мне в бренной жизни помогает он.
Блудницы делят воблу и жиры,
Читаю им про звёздные миры.
Я к ним приблизил планетарный свет
И череду неисчислимых лет.
На нарах две хипесницы сидят
В губной помаде с головы до пят,
Помадой пишут через весь картон,
Что собственность есть кража (Пьер Прудон).
Отбуду срок, на пасеку уйду
Покоить старость в пчёлах и в меду.
Окрепнув, станет милосердней власть,
Она не даст и волосу упасть!»

1938 - 1968

Сергей МАРКОВ

СЕКСОТКА

Через реку на чёрной лодке,
С подложным паспортом в подмётке
Я плыл в Россию как домой.
Всю жизнь не подводила водка,
Глотал её, как соль селедка,
А вот прекрасная сексотка
Меня сосватала с тюрьмой.

Даю вам, судьи, в этом слово,
Бродил от Данцига до Львова,
Но не встречал такой красы.
Увидел раз и встретил снова,
Не бровь, а черная подкова,
Под красной шалью две косы.

По темным улицам ходили,
Сидели в тихом «Пикадилли»,
Трещал мерцающий экран.
На нем в столбах высокой пыли
Бандит летел в автомобиле,
Над ним кружил аэроплан.

Прошла счастливая неделя,
И в темной комнате отеля
Мы целовались неспроста.
Себя ругал я: «Пустомеля,
Не видел этакого зелья,
Ведь похоронят без креста!»

Она шептала мне: «Доверься.
Люблю до гроба, без затей».
Я выдал планы всех диверсий
И дислокацию частей.

Наутро окна стали мглисты,
И осторожные чекисты
Отмычкой открывали дверь,
Потом, нажав на все регистры,
Вошли, учтивы и речисты.
Что делать, думаю, теперь?

Один спросил, усевшись рядом:
«Не вы ль с карательным отрядом
Пришли однажды на Мезень?
И там, командуя парадом,
С английским капитаном рядом
Пугали город целый день?

Но чур, - не врать, нажмем на кнопку.
Кто брал под Оренбургом сопку
И был представлен Колчаку?
Кто динамит подсунул в топку?
Кто бомбу бросил в Центропробку
И скрылся с пулею в боку?

Теперь пожалуйте к нам бриться,
Вас ждет прекрасная светлица
С прекрасным видом из окна,
Натерта воском половица,
Ты не устанешь нахвалиться:
Кругом - уют и тишина».

Она, наверно, хохотала,
А в коридорах трибунала,
Где с вечера ходил народ,
Старуха квасом торговала...
Гремел о кознях капитала
Судья, меня вгоняя в пот.

И прокурор встает высокий,
В чернилах вымазаны щеки,
Лицо - как синяя печать.
И, открывая рот широкий,
Цедит оборванные строки
И заключает: «Расстрелять».

А в зале – крашеные губы,
Ячменной гущей пахнут шубы,
Наперевес - тяжелый штык.
Сейчас невольно стиснешь зубы,
Звериный подавляя крик.

А вы, противники, хотя бы
Уведомили наши штабы,
Что я покинул этот свет,
Попавшись глупо - из-за бабы,
И хоть и все мы в этом слабы,
Солдатской чести в этом нет.
1938

P.S. Впервые это стихотворение было опубликовано после смерти поэта, в «Дне поэзии-80», где я также была составителем. Естественно, у него было другое название, ибо подлинное имя не прошло цензуру. Опубликовано оно было под названием «Конец авантюриста. 1921 год». Но на смене названия - сошлись. Вот так это в те времена иногда работало. И да, конечно, в тексте сексотку тоже пришлось заменить на красотку.

Вообще советские поэты исторические темы (с аллюзиями или без оных) - любили. Среди тех, кто часто обращался к отечественной и европейской истории, точнее, к персонажам из этих историй, был и Ярослав Васильевич СМЕЛЯКОВ. Особенно отмечен был таким интересом последний период его творческой жизни, после всех отсидок, - можно сказать, в его лауреатский период. Вот одно из таких стихотворений.

Ярослав СМЕЛЯКОВ (1913-1972)

Меншиков
 
Под утро мирно спит столица,
сыта от снеди и вина.
И дочь твоя в императрицы
уже почти проведена.
 
А впереди – балы и войны,
курьеры, девки, атташе.
Но отчего-то беспокойно,
тоскливо как-то на душе.
 
Но вроде саднит, а не греет,
Хрустя, голландское бельё.
Полузаметно, но редеет
всё окружение твоё.
 
Ещё ты вроде в прежней силе,
полудержавен и хорош.
Тебя, однако, подрубили,
ты скоро, скоро упадёшь.
 
Ты упадёшь, сосна прямая,
средь синевы и мерзлоты,
своим паденьем пригибая
берёзки, ёлочки, кусты.
 
Куда девалась та отвага,
тот всероссийский политес,
когда ты с тоненькою шпагой
на ядра вражеские лез?
 
Живая вырыта могила
за долгий месяц от столиц.
И веет холодом и силой
от молодых державных лиц.
 
Всё ниже и темнее тучи,
всё больше пыли на коврах.
И дочь твою мордастый кучер
угрюмо тискает в сенях.
 
1966

“Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, — десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда…”

Эрих Мария РЕМАРК