О мандаринах и школе общения

Тюрьма – это прежде всего школа общения с людьми. Конечно, можно и голову сломать в этой принудительной школе, но если Бог поможет, то в сердце останется только скорбь о человеке – начало любви к нему. <…>

В Рождество 1945/46 года я лежал в невероятно тесном, тёмном и душном отделении «столыпинского» вагона на перегоне из Челябинска в Красноярск. Кругом «уркачи», голодные и мрачные, как тигры. Они только что стащили у одного спящего на полу в каше тел новые хромовые сапоги. Духота и жажда. Есть уже и не хочется, а только пить, а пить нечего: воду дают дважды в день по нескольку глотков.

Шаря по пустому вещевому мешку, я нащупал какую-то маленькую корочку и, потирая её между пальцами, вдруг ощутил, как лёгкое дуновение, восхитительный запах мандарина. Это было замечательно: мандариновый запах не только как-то облегчил жажду, но он установил в чёрном и душном аду какое-то обетованное место – кусочек родного дома с рождественскими ёлками, на которых, конечно, когда-то висели у нас мандарины.

Я тёр, и нюхал, и вдыхал детство, а потом, застеснявшись, говорю одному из «уркачей» – молодому и, можно сказать, культурному москвичу: «А ну-ка, земляк, понюхай». Земляк нашёл в темноте мою руку, взял корочку и, конечно, тоже восхитился, и мы поделили пополам и всё нюхали, к зависти других, но к зависти уже дружеской: корочка сделалась мостом между всеми нами, и дальше ехать было легче.

Сергей Иосифович Фудель, православный богослов и духовный писатель. Воспоминания

#СергейФудель #преодолениебеспамятства #спешитеделатьдобро

«А не видавшие прежней России и понятия не имеют, что такое русское Рождество, как его поджидали и как встречали. <…>

Рождество в Москве чувствовалось задолго, – весёлой, деловой сутолокой. Только заговелись в Филипповки, 14 ноября, к рождественскому посту, а уж по товарным станциям, особенно в Рогожской, гуси и день и ночь гогочут, – “гусиные поезда”, в Германию… <…> Не поверите, – сотни поездов! <…>

Горами от нас валило отборное сливочное масло, “царское”, с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, – знатоки это о-чень понимают, – не хуже прославленного датчанского. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый “русско-швейцарский” сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, “одна ноздря”. <…> Никак не хуже швейцарского… и дешевле. <…> А с предкавказских, ставропольских, степей катился “голландский”, липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, – не настояще-голландский, а чуть получше. <…> Ну и “мещерский” шёл, – княжеское изделие! <…>

Мало мы своё знали, мало себя ценили. <…>

Волга и Дон, Гирла днепровские, Урал, Азовские отмели, далекий Каспий… гнали рыбу ценнейшую, красную, в европах такой не водится. Бочками, буковыми ларцами, туесами, в полотняной рубашечке-укутке… икра катилась: “салфеточно-обёрточная”, “троечная”, кто понимает, “мешочная”, “первого отгреба”, пролитая тузлуком, “чуть-малосоль”, и паюсная, – десятки её сортов. По всему свету гремел русский “кавьяр”. <…>

А оттуда – тоже товар по времени, весёлый: галантерея рождественская, ёлочно-украшающий товарец, всякая щепетилка мелкая, игрушка механическая… <…> Словом, добрый обмен соседский. <…>

Рождественский пост – лёгкий, весёлый пост. Рождество уже за месяц засветилось, поют за всенощной под Введенье, 20 ноября, “Христос рождается – славите…” И с ним – суета весёлая, всяких делов движенье. <…>

Вы рыбу российскую не знаете, как и всё прочее-другое. <…> О нашей рыбе можно великие книги исписать… – сиги там розовые, маслистые, шемая, стерлядка, севрюжка, осетрина, белорыбица, нельма – недотрога-шельма, не даётся перевозить, лососина семи сортов. <…> А главная-то основа, самая всенародная, – сельдь-астраханка, “бешенка”. Миллионы бочек катились с Астрахани – во всю Россию. Каждый мастеровой, каждый мужик, до последнего нищего, ел её в посту. <…>

Движется к Рождеству, ярче сиянье Праздника. Игрушечные ряды полнеют, звенят, сверкают, крепко воняет скипидаром: подошёл ёлочный товар. <…> Спешишь по делу, а остановишься и стоишь, стоишь, не оторвёшься: весёлые, пузатые, золотисто-серебристые хлопушки, таинственные своим “сюрпризом”; малиновые, серебряные, зеркально-сверкающие шарики из стекла и воска; звёзды – хвостатые кометы, струящиеся “солнца”, рождественские херувимы, золочёные мишки и орешки… <…>

Но главный знак Рождества – обозы: ползет свинина. Гужом подвигается к Москве, с благостных мест Поволжья, с Тамбова, Пензы, Саратова, Самары… тянет, скриня, в Замоскворечье, на великую площадь Конную. <…> За два-три дня до Праздника на Конную тянется вся Москва – закупить посходней на Святки, на мясоед, до Масленой. Исстари так ведётся. <…> Вся тут предпраздничная Москва, крепко ядрёная с мороза, какая-то ошалелая… и богач, кому не нужна дешёвка, и последний нищий. <…>

В “городе” и не протолкаться. Театральной площади не видно: вырос еловый лес. <…>

Тула и Тверь, Дорогобуж и Вязьма завалили своим товаром – сахарным пряником, мятным, душистым, всяким, с начинкой имбирно-апельсинной, с печатью старинной вязи, чуть подгоревшей с краю: вязьма. Мятные белые овечки, лошадки, рыбки, зайчики, петушки и человечки, круто-крутые, сладкие… – самая ёлочная радость <…>

“Мамоны”, пожалуй, и довольно? Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество – в душе, тихим сияет светом. Это оно повелевает: со всех вокзалов отходят праздничные составы с теплушками, по особенно-низкому тарифу, чуть не грош верста, спальное место каждому. Сотни тысяч едут под Рождество в деревню, на все Святки, везут “гостинцы” в тугих мешках, у кого не пропита получка, купленное за русскую дешёвку, за труд немалый. <…>

Вот и канун Рождества – Сочельник. В палево-дымном небе, зеленовато-бледно, проступают рождественские звёзды. Вы не знаете этих звезд российских: они поют. Сердцем можно услышать, только: поют – и славят. <…> Где же, Вифлеемская?.. Вот она: над Храмом Христа Спасителя. <…> Вот воспоют сейчас мощные голоса Собора, ликуя, Всепобедно.

“С на-ми Бог!..” <…> Боже мой, плакать хочется… нет, не с нами. <…> Не спорьте! Бог отошёл. Мы каемся. <…>

И срок придёт: воздвигнет русский народ, искупивший грехи свои, новый чудесный Храм – Храм Христа и Спасителя, величественней и краше, и ближе сердцу… и на светлых стенах его, возродившийся русский гений расскажет миру о тяжком русском грехе, о русском страдании и покаянии… о русском бездонном горе, о русском освобождении из тьмы… – святую правду. И снова тогда услышат пение звёзд и благовест. И, вскриком души свободной в вере и уповании, воскричат: “С нами Бог!..”»

Иван Шмелёв, 1942–1945, Париж
Из книги «Рождество в Москве»

#РождествоХристово #ИванШмелёв #русскаякультура #россиякоторуюмынезнаем

Это было несколько лет тому назад. Все собирались праздновать Рождество Христово, готовили ёлку и подарки. А я был одинок в чужой стране – ни семьи, ни друга; и мне казалось, что я покинут и забыт всеми людьми.

Вокруг была пустота, и не было любви: далёкий город, чужие люди, чёрствые сердца. И вот в тоске и унынии я вспомнил о пачке старых писем, которую мне удалось сберечь через все испытания наших чёрных дней. Я достал её из чемодана и нашёл это письмо.

Это было письмо моей покойной матери, написанное двадцать семь лет тому назад. Какое счастье, что я вспомнил о нём! Пересказать его невозможно, его надо привести целиком.

«Дорогое дитя моё, Николенька. Ты жалуешься мне на своё одиночество, и если бы ты только знал, как грустно и больно мне от твоих слов. С какой радостью я бы приехала к тебе и убедила бы тебя, что ты не одинок и не можешь быть одиноким. Но ты знаешь, я не могу покинуть папу, он очень страдает, и мой уход может понадобиться ему каждую минуту. А тебе надо готовиться к экзаменам и кончать университет. Ну, дай я хоть расскажу тебе, почему я никогда не чувствую одиночество.

Видишь ли ты, человек одинок тогда, когда он никого не любит. Потому что любовь вроде нити, привязывающей нас к любимому человеку. Так ведь мы и букет делаем. Люди – это цветы, а цветы в букете не могут быть одинокими. И если только цветок распустится как следует и начнёт благоухать, садовник и возьмёт его в букет.

Так и с нами, людьми. Кто любит, у того сердце цветёт и благоухает; и он дарит свою любовь совсем так, как цветок – свой запах. Но тогда он и не одинок, потому что сердце его у того, кого он любит: он думает о нём, заботится о нём, радуется его радостью и страдает его страданиями. У него и времени нет, чтобы почувствовать себя одиноким или размышлять о том, одинок он или нет. В любви человек забывает себя; он живёт с другими, он живёт в других. А это и есть счастье.

Я уж вижу твои спрашивающие голубые глаза и слышу твоё тихое возражение, что ведь это только пол-счастья, что целое счастье не в том только, чтобы любить, но и в том, чтобы тебя любили. Но тут есть маленькая тайна, которую я тебе на ушко скажу: кто действительно любит, тот не запрашивает и не скупится. Нельзя постоянно рассчитывать и выспрашивать: а что мне принесёт моя любовь? а ждёт ли меня взаимность? а может быть, я люблю больше, а меня любят меньше? да и стоит ли мне отдаваться этой любви?.. Всё это неверно и ненужно; всё это означает, что любви ещё нету (не родилась) или уже нету (умерла). Это осторожное примеривание и взвешивание прерывает живую струю любви, текущую из сердца, и задерживает её. Человек, который меряет и вешает, не любит. Тогда вокруг него образуется пустота, не проникнутая и не согретая лучами его сердца, и другие люди тотчас же это чувствуют. Они чувствуют, что вокруг него пусто, холодно и жёстко, отвёртываются от него и не ждут от него тепла. Это его ещё более расхолаживает, и вот он сидит в полном одиночестве, обойдённый и несчастный…

Нет, мой милый, надо, чтобы любовь свободно струилась из сердца, и не надо тревожиться о взаимности. Надо будить людей своей любовью, надо любить их и этим звать их к любви. Любить – это не пол-счастья, а целое счастье. Только признай это, и начнутся вокруг тебя чудеса. Отдайся потоку своего сердца, отпусти свою любовь на свободу, пусть лучи её светятся и греют во все стороны. Тогда ты скоро почувствуешь, что к тебе отовсюду текут струи ответной любви. Почему? Потому что твоя непосредственная, непреднамеренная доброта, твоя непрерывная и бескорыстная любовь будет незаметно вызывать в людях доброту и любовь.

И тогда ты испытаешь этот ответный, обратный поток не как “полное счастье”, которого ты требовал и добивался, а как незаслуженное земное блаженство, в котором твоё сердце будет цвести и радоваться.

Николенька, дитя моё. Подумай об этом и вспомни мои слова, как только ты почувствуешь себя опять одиноким. Особенно тогда, когда меня не будет не земле. И будь спокоен и благонадёжен: потому что Господь – наш садовник, а наши сердца – цветы в Его саду.

Мы оба нежно обнимаем тебя, папа и я. Твоя мама».

Спасибо тебе, мама! Спасибо тебе за любовь и за утешение. Знаешь, я всегда дочитываю твоё письмо со слезами на глазах. И тогда, только я дочитал его, как ударили к рождественской всенощной. О, незаслуженное земное блаженство!

Иван Ильин. Из книги «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» (впервые напечатана в 1943 г. в Берне)

#ИванИльин #русскаякультура #смыслжизни #РождествоХристово

Родители Ивана Александровича Ильина — Александр Иванович и Екатерина Юльевна

С Рождеством Христовым!

Известно, что три волхва пришли с высоты востока к яслям Вифлеема, три принесли дары и с тремя беседовал злой Ирод, и три вернулись в Персиду, – и потом, когда они умерли, три новых звезды засияли в небе: они ярче всех звезд – за исключением одной, великой звезды Рождества – горят доселе в небе, в тёмном торжественном небе, в ночь Рождества. Всё это известно.

Но няня – наша старая няня Пелагея Сергеевна, – говорила нам в детстве, что волхвов было не три, а четыре, и даже называла имя четвертого волхва, – я забыл это имя, но – вот что удивительно и невероятно, вы все это скажете: что невероятно, – это было русское имя <...> : помню, мы очень с братом радовались, что пришёл и русский волхв к младенцу Христу, – и мы только спрашивали няню:

– Няня, а почему же он не дошёл до Вифлеема?
– А потому что заблудился , – отвечала няня.
– А где заблудился? – пытали мы.
– А в лесах, в Пещорах, в пустынях-густынях. И дар, что Богу нёс, у него отняли злые люди. <...>

– А он выйдет, няня, из лесов? Он придёт ко Христу?
– Выйдет милый, – отвечала она.
– А когда?
– А тогда, когда дар нивы приготовит, когда откроется от русской земли праведный путь до Божьего града. <...>

Няня гладила меня по голове и поникала головой. Потом поднимала взор к образу Спасителя – перед ним всегда горела с нашего детства зелёная лампада – и крестилась медленно и истово. <...> И брат отходил от окна к няне и <...> тихо спрашивал няню:

– Няня, а что он принесет четвертый Христу-младенцу, если дойдет из леса?
– А хлебушка, милый, – отвечала старушка. – Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?
– А он мужик разве, няня?
– Хресьянин он. Русский человек хресьянин, – убеждённо отвечала няня. – Всегда хресьянин.

Брат молчал. Нет, мы не думали того, что этого не может быть. Мы думали: когда это будет? <...>

– Отчего ж не несёт? <...>
– Оттого не несёт, что трудно, милый, со всей земли, от праведных трудов, от хресьянских, отовсюду по зёрнышку собрать, с каждой полоски, от чистого праведного колоса, чистое зерно. Земля велика русская. Потихоньку он собирает. Когда кошицу полную наберет, – будет молоть зерно, а там за водой пойдёт – тесто замесить.

И всюду надо самую чистую найти, безмутную, без одной соринки, и ни человек, ни зверь её чтобы не мутили. Найдёт воду – будет огонь разводить от небесного огня, честнáго древа. Древо о древо тереть – первый огонь будет чистым. <...>

С тех пор прошло много лет, очень много. Я прочёл много книг, не только тех книг, что уверяли, что было только три волхва, но и те, которые утверждали и что не было вовсе волхвов, не было звезды, не было этой ночи, не было и Родившегося в эту ночь. Но вот, вопреки всему, я знаю (и всегда всю жизнь знал) и всегда буду знать, что было всё это: и эта ночь, и волхвы, и эта звезда, и Родившийся в эту ночь.

Я знаю даже больше: я знаю, что было не три, а четыре волхва, и у четвёртого волхва было русское имя, – я знаю, впрочем, и ещё больше: я верю, что четвёртый волхв выйдет из лесов и найдёт прям путь до этой голубоокой звезды и принесёт Родившемуся в эту ночь Дар земли своей. И Родившийся, Царь Небесный, Сын Человеческий, примет этот Дар вместе со златом, ливаном и смирною, ибо это будет праведный хлеб, он чист.

Дурылин С.Н. Четвёртый волхв (Рассказ). 1923

Н.С. Гончарова. Евангельские мотивы. 1912-1913

#РождествоХристово #СергейДурылин #русскаякультура #покаяниеивозрождение

Н.С. Гончарова. Евангельские мотивы. 1912-1913

Воспоминания о Рождестве в Гулаге Веры Ивановны Прохоровой (1918–2013) – потомка представителей промышленных династий России Прохоровых и Гучковых. Вера Ивановна была осуждена на 10 лет по 58-й статье – всего лишь за то, что имела неосторожность сказать: «просто жалко людей».

«Наши рождественские празднества свидетельствовали, что в людях нельзя уничтожить стремление к чему-то поистине небесному. <…> Такое возвышенное чувство единства, братства и любви! <…> Мы чувствовали, что Бог был среди нас. <…>

Приготовления начинались первого октября, когда в Сибирь приходили первые морозы, а вскоре за ними выпадал снег. Поскольку большинство женщин в лагере было из России или Украины, верующих называли «монашками». Они были не монахини, а просто религиозные женщины из деревень, чьё преступление состояло в том, что они протестовали против закрытия церквей.

Они вступали в спор с теми, кто приходил закрывать церкви, и их арестовывали. Их забирали от своих мужей, детей и внуков, и они были приговорены как «контрреволюционеры», пытавшиеся разрушить будущее процветание советского общества. Эти женщины были инициаторами праздника, и какая же тесная связь была между ними! <…>

За несколько месяцев до Рождества каждая женщина, получавшая посылку, отдавала часть своей муки, сахар, сухофрукты или вяленую рыбу женщине, ответственной за празднование. Всё это было аккуратно отсортировано и спрятано, как правило, в сугробах во дворе, потому что каждый угол в лагере тщательно обыскивался.

Ночью, когда вся охрана отправлялась по домам за пределы лагеря, печь продолжала гореть, потому что был ужасный мороз. Так что по ночам за недели наперёд эти женщины готовили на печи в бараке множество всяких угощений. Они готовили кутью из пшеницы, сладкое кушанье из зёрен с сахаром или мёдом и сухофруктами, которое мы обычно используем во время поминальных и праздничных дней.

Они делали замечательные пирожки со смородиной. Они приготовляли сушёный картофель так, что он казался восхитительным. Но делали они это с осторожностью и благоразумием, а потом всё припрятывали. Если охрана случайно обнаруживала эти свёртки, их яростно уничтожали, а ответственную женщину наказывали.

Но к великому дню Рождественского Сочельника всё было готово. Конечно, нам также нужна была Рождественская ёлка. Одна из бригад заключённых работала на лесоповале. В назначенный день каждая женщина из этой бригады прятала маленькую ёлочку под своей арестантской одеждой. В воротах лагеря их тщательно обыскивали, находили ёлочки в большом количестве и ломали их.

Но был жесточайший холод, и для обыска бригады в конвое было всего три охранника, а женщин больше пятидесяти. Пока одну из них обыскивали, две или три проходили позади неё. Так что в Рождественский Сочельник в каждом бараке была ёлка.

Другая бригада трудилась на обработке слюды, прозрачного как стекло минерала, а частички слюды сверкали и блестели. Так вот, из производственного цеха, где они трудились весь день, эти женщины приносили маленькие кусочки слюды для украшения. <…>

Таким образом, в Рождественский Сочельник в каждом бараке, во всю длину стола лежали скатерти из белых простыней. На каждом столе была сверкающая ёлка, которая сияла частичками слюды и красивой звездой из цельной слюды. <…>

Во время ежедневной работы эти женщины часто друг с другом ссорились. Представьте себе, в одном месте собрались русские, украинки, немки. Но в тот вечер, я не могла их узнать. <…>

В 10 вечера в Сочельник нас запирали в бараках, и тюремное начальство и охрана уезжали из зоны в свои деревянные дома, которые располагались в двух километрах оттуда. Тюрьма была надёжной, поэтому они уезжали без опасений. <…>

В полночь женщины, которые осуществляли подготовку стола, похожие в своих платьях на ангелов, по одной подходили к каждому в бараке и очень вежливо приглашали нас к столу: «Будьте добры, присоединяйтесь, присаживайтесь за стол». Приглашали даже коммунистов. Некоторые ворчали: «Это в честь Бога, никакого Бога нет», но всё равно приходили, они очень хотели придти, и большинство из них принимало участие в пении.

Есть такая украинская традиция, что в Сочельник за столом должно быть тринадцать перемен блюд, и у нас всегда их было тринадцать. Прекрасные, очень вкусные блюда. Сначала маленькие булочки с изюмом, потом кутья с сухофруктами, затем какое-то вкусное блюдо из вяленой рыбы и потом ещё и ещё до тринадцати. И все это время ёлка в центре мерцала частичками слюды.

Надо сказать, что весь этот криминальный мир, эти убийцы и воры, становились такими кроткими и благопристойными. Они сидели друг подле друга на скамьях, и им казалось, что они в раю. Когда наступало время службы, так называемые «монашки», верующие деревенские женщины, которые очень хорошо знали Рождественскую службу, начинали петь.

Украинки тоже пели, и пели превосходно! Сначала пели православные, потом немки, поляки, украинские католички, а затем протестантки. Все они пели свои службы. А Евангельское чтение! Я уже упоминала, что почти в каждом бараке, как минимум одна женщина прятала экземпляр Евангелия, которое ей удавалось сохранить после обысков.

Каждый год, в каждом бараке было Евангелие, которое читалось в этот день. Я помню одну пожилую немку, которая читала отрывки наизусть, и американку, которая читала по-английски. На каждом языке мы слушали Рождественскую историю. И мы все пели, даже ожесточенные убийцы и воры, все женщины, которые верили во Христа и Рождество.

Было чувство, что ты на небесах. Среди нас было абсолютное духовное единство, как будто все мы из разных групп слились в один голос, величающий Иисуса Христа и величайшее на земле событие. Пели латышки, пели немки свое Stille Nacht, а также полячки, китаянки, эстонки, украинки, армянки, француженки, американки. Все они пели колядки своих стран.

Конечно, в этих ужасных лагерях были очень тяжёлые условия, и это никак не способствовало формированию добрых чувств между людьми. Была холодность, раздражительность, несправедливость… естественное влечение к семье, которая была так далеко. Люди зачастую были ожесточены, но в тот момент единственный раз в году мы чувствовали, что на земле воцаряется рай. <…>

Все, и молодые, и старые, с разным культурным уровнем и разными профессиями, те, кто обычно казались друг другу чужими, кто часто жестоко ссорился, совершенно переменялись в эту ночь. Мы все знали, что с нами Бог, и в эту ночь эту веру не могла разрушить ни одна земная власть».

Источник https://www.pravmir.ru/rozhdestvo-v-gulage-bog-byl-sredi-nas1/
#РождествовГулаге #РождествоХристово #Сочельник #Рождественскаяёлка #преодолениебеспамятства #покаяниезапреступленияXXвека #исповедникиверы

Вспоминая поэта Бориса Чичибабина (9 января 1923 – 15 декабря 1994)

Девятого января исполняется сто лет со дня рождения Бориса Алексеевича Чичибабина. У каждого из нас есть поэты, которым отдаёшь должное как известным всем, и есть те, кто значим лично для тебя, чьи строчки всегда рядом. В разные периоды жизни поэты могут быть разные, но в последнее время строки Чичибабина вспоминаются мне то и дело, хотя в молодые годы, когда складываются основные литературные пристрастия, я его знала мало. Впрочем, в те годы его стихи не издавались и в официальной критике замалчивались, хотя напрямую его не шельмовали, а «самиздатовской» известности, как у Галича или Высоцкого, у него не было в силу иного жанра.

Вся жизнь Бориса Алексеевича Полушина (это его фамилия по паспорту) была связана с Украиной, Харьковщиной. Родился он в Кременчуге, школу окончил в Чугуеве, в Харькове поступил на исторический факультет университета, но уже после первого курса в 1941 ушел на войну, служил механиком по авиаприборам на аэродромах. После демобилизации вернулся в Харьковский университет, но окончить его так и не довелось. Уже студентом он писал стихи, подписывая их девичьей фамилией матери – Натальи Николаевны Чичибабиной. Стихи и послужили поводом для обвинения в «антисоветской агитации», в результате чего последовали два года тюрьмы и лагерь в Кировской области. На фоне иных писательских биографий ХХ века участь Чичибабина была, конечно, не самой худшей, но эти годы наложили на него неизгладимый отпечаток.

Не в игрищах литературных,
не на пирах, не в дачных рощах –
мой дух возращивался в тюрьмах
этапных, следственных и прочих.

После освобождения Чичибабин вернулся в Харьков, работал бухгалтером, продолжая писать стихи, из которых далеко не все были включены в его сборники. Был двухлетний период, когда он мог не искать работы исключительно для прожития, а руководил литературной студией, но в 1966 году студию распустили – не понравилось, что её руководитель посвящал занятия Цветаевой и Пастернаку, а не назначенным и официально признанным знаменитостям, чьи имена сейчас заслуженно забыты. По иронии судьбы в том же году Чичибабина приняли, наконец, в Союз писателей. Впрочем, в 1973 году спохватились и исключили, после чего стихи его, естественно, ходили только в самиздате. «Уход из дозволенной литературы… был свободным нравственным решением, негромким, но твёрдым отказом от самой возможности фальши», — написал о Борисе Алексеевиче двадцать лет спустя Григорий Пормеранц.

Основные темы поэзии Чичибабина наметились ещё в ранний период. Это, прежде всего, гражданская лирика, «новый Радищев — гнев и печаль», которую вызывают «государственные хамы». Но к его стихам на эту тему не очень подходят слова «обличение», «бичевание пороков», которые обычно относят к гражданской лирике. Эти стихи очень личные, невероятно искренние. В них проступает прежде всего чувство вины: он сам ведь «родом оттуда, где серп опирался на молот, / а разум на чудо, а вождь на бездумие стай». Вина, сочувствие страдающим и стыд от своего бессилия: «И вижу зло, и слышу плач, /и убегаю, жалкий, прочь, / раз каждый каждому палач / и никому нельзя помочь». Иногда это чувство бессилия прорывалось в таких строчках, которые и я твердила не раз про себя в тяжелые минуты:

«Я рад бы всё принять и жить в ладу со всеми,
да с ложью круговой душе не по пути.
О, кто там у руля! Остановите время,
остановите мир и дайте мне сойти».

Но отчаянием и покаянием темы чичибабинских стихов, конечно же, не исчерпываются. Григорий Померанц назвал свой очерк о Чичибабине цитатой из его стихотворения «Одинокая школа любви». Этому дару любви, державшему в мире, писал Померанц, Чичибабин радовался как язычник и благодарил за него, как христианин. Благодарил за позднюю уже любовь к женщине, ставшей его второй женой и оставшейся с ним до конца жизни. За любовь к русской истории и культуре, где были «красно солнышко — Пушкин, синь воздух — Толстой и высотное небо России». За любовь к украинской земле, где прошла жизнь поэта.

За то, что было дано чувствовать, как страдание тонет в радости, как грохот событий тонет в тишине, нелепость жизни — в целостном разуме. За дар, будучи открытым боли, не тонуть в ней.

Все эти мотивы звучат и в одном из поздних стихотворений Чичибабина, написанных за год до смерти, в девяносто третьем трудном году. Перестроечные и постсоветские годы, с одной стороны, принесли ему признание, издание ранее непечатавшихся стихов, восстановление в Союзе писателей. Среди тех, кто восстанавливал, были, впрочем, и те, кто его когда-то исключал, да и вообще всяческие членства и знаки отличия были для Чичибабина неважны. С другой стороны, его личной драмой было проявившееся уже в те годы отчуждение России и Украины – сам он не мог и не хотел их разделять в своей душе, а ещё пошлость и коммерческий дух, и главное – предчувствие будущих испытаний. Но неслучайно среди своих опор в пошатнувшемся мире поэт называет всё те же: Пушкин, дыхание трав и Бог и Вечность на каждом шагу.

Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня.
На безликости зорь каменеют черты воровские…
Отзовись, мой читатель в Украине или в России!
Отзовись мне, Россия, коль есть ещё ты у меня!

Отзовись, кто-нибудь, если ты ещё где-нибудь есть, –
и проложим свой путь из потёмок бесстыжих на воздух.
Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!
А и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.

Что любимо – то вечно и светом стучится в окно,
счастьем щурится с неба – вот только никак не изловим.
И смеётся душа не тому, что мир тёмен и злобен,
а тому, что апрель и любимое с вечным – одно.

Пушкин шепчет стихи… Скоро я свой костёр разожгу,
и дыхание трав, птичьи тайны, вода из колодца
подтвердят, что не всё покупается и продаётся
и не тщетно щедры Бог и Вечность на каждом шагу.

Октябрь 1993

Ольга Ярошевская

#БорисЧичибанин #преодолениебеспамятства #русскаякультура #покаяниеивозрождение

А. Вивальди. Gloria – Propter magnam gloriam
В. Боровиковский. Рождество Христово. 1810

Из рождественского поздравления Сергея Сергеевича Аверинцева, написанное для одного немецкого журнала накануне Рождества 1989/1990 года.

«“Надежда – это не льстивое безумие”, – сказал Шиллер
[Es ist kein leerer, schmeichelnder Wahn,
Erzeugt im Gehirn des Toren:
“Это не пустой, угодливый бред, Взращённый в мозгу безумца”].

И рождественская мудрость подтверждает это, возводя надежду в ранг одной из трёх богословских добродетелей. Необходимо мужество, чтобы сохранить верность рождественской надежде. Разве рождественская надежда не такая же маленькая, хрупкая, беспомощная, как младенец в яслях? а Ирод – он такой великий, и его воины тоже не зря едят хлеб.

Разве рождественская надежда не такая же хрупкая, как солома в яслях? и запах, как пахнет в хлеву, и Младенцу здесь не очень уютно, и жалко, что хозяин гостиницы так легко забыл о Новорожденном. Но ещё хуже, что злой царь очень хорошо о Нём помнит. Так вот она какая, эта невозможная рождественская надежда, единственная, которая ещё никого не обманула.

Дорогой читатель, есть ли в нашем мире и во всех мирах такая музыка, которая похожа на трезвучие древней музыки Рождества? Трезвучие, которое охватывает, оживляет и наполняет духовную культуру двух христианских тысячелетий.

Первый тон – святое, торжественное пение небесных хоров, неземная вневременная радость, которая звучит на самых крутых высотах духовной музыки.

Второй тон – уютная, домашняя, детски праздничная радость в семейном кругу. И дудочки пастухов Вифлеема, которые звучат в колядках всех народов христианского мира. Человек на земле странник, и только в доме Рождества он у себя дома. Только в стихии рождественской радости есть особая укрытость, защищённость, доверие – и, возможно, настоящая человечность.

Третий тон – он тоже необходим – серьёзный тон опасности, вечной угрозы невинному, тон скорби Вифлеемских матерей (“в Раме слышен вопль, рыдание и плач великий”). Да, рыдание и плач входят в великую рождественскую радость, в эту органную “Глорию”.

И это великий подарок Бога человечеству к первому Рождеству, что с тех пор никакая священная музыка, никакие хоры левитов, никакие григорианские хоралы перед Богом не так святы, как вопль того, кто бесправен, как плач изгнанника, как голос страдающего. Это знание дало христианской культуре самый высокий её закон».

#РождествоХристово #СергейАверинцев #христианскаякультура

Юлия Николаевна Рейтлингер (инокиня Иоанна) – русский иконописец. Родилась в 1898 году в Петербурге. Несколько десятилетий провела в эмиграции, в начале 1950-х смогла вернуться на родину. С гимназических лет Юлия Николаевна ощущала своё призвание быть художником.

Она начала учиться иконописи в Праге, в Париже получила регулярное художественное образование. В 1935 году Юлия Николаевна приняла иноческий постриг с именем Иоанна. Ею были созданы росписи и иконостасы нескольких храмов во Франции, Англии, Чехии, множество небольших икон, прориси для лицевого шитья, иллюстрации к детским книгам.

Сестра Иоанна была духовной дочерью богослова и философа прот. Сергия Булгакова и ученицей французского живописца Мориса Дени, который, в частности, занимался проблемой возрождения церковного искусства во Франции.

Сестра Иоанна и другие наши соотечественники, оказавшись в эмиграции после 1917 года, много сделали для того, чтобы европейцы познакомились с русским искусством и с русской иконописью. В Париже В.П. Рябушинским было создано общество «Икона», которое занималось научной и просветительской деятельностью, устраивало выставки икон. Участницей этих выставок была и сестра Иоанна.

Члены общества, открыв для себя древнюю икону, занимались её популяризацией во Франции и пытались поднять на художественный уровень современное им церковное искусство, которое в начале ХХ века в основном было ремесленным. В своём творчестве сестра Иоанна предприняла попытку создать новую «иконную живопись», в которой выразительные средства были бы созвучны современным людям.

Поставив перед собой эту задачу, она оказалась в положении художников-христиан древности, которые для выражения своей веры использовали приёмы и формы современной им эллинистической живописи. Сестра Иоанна же, опираясь на древнюю иконописную традицию, обратилась к современной ей французской живописи, которая была принята в европейском мире, как когда-то эллинистическая, и на её основе создала «творческую икону».

Один из лучших примеров «творческой иконы» мы видим в маленькой по размеру (9 х 7 см) иконе «Рождество Христово – Явление ангела пастухам» 1946 года. В этом произведении с особой наглядностью виден живописный почерк сестры Иоанны: лаконичность композиционного решения и соединение плотно положенных цветов с полупрозрачными мазками, создающими живописную фактуру неба и холмов.

Этот же приём использован в решении персонажей: люди написаны ярко и плотно, а фигура ангела прозрачна, это сияющий дух, который стремительно «низвергается» с небес, неся благую весть пастухам.

Композиция необычна: большую часть иконы составляет пейзаж, написанный очень условно, в центре композиции – фигура ангела; святое семейство изображено мелко в самом углу. Иконописец задает зрителю строгую последовательность рассматривания: с фигуры ангела взгляд переходит на ярко-красный мафорий Богородицы, затем – на пастухов со стадом, и только потом мы видим звезду с лучами и фигурки верблюдов, на которых едут волхвы.

Таким образом передаётся вселенский характер события: весть о Рождестве Христовом наполняет всю землю и объединяет всех живущих на ней.

Мария Патрушева

#РождествоХристово #ИоаннаРейтлингер #русскиеизгнанники #русскаятрадиция #русскаяикона #русскаякультура