Изучая то, что происходит в поле публичных коммуникаций, я время от времени сталкиваюсь с одним и тем же наблюдением. Оно настолько банально, что скорее всего об этом уже кто-то написал. Тем не менее попробую сформулировать свое видение этого феномена. Речь о том, что цифровизация публичного пространства не только расширила возможности для высказывания своей позиции, но и породила новый тип обязанностей. Например, обязанность публичного высказывания. Если раньше можно было отмолчаться или ограничиться кухонными беседами, то сегодня мы всё чаще наблюдаем требования обязательно высказаться публично и оставить об этом цифровой след.

Я уверен, что здесь есть именно политическое содержание цифровизации. Во-первых, проявляются особенности политических контекстов, в которых возникает требование о публичном высказывании. Мы много раз обсуждали "культуру отмены", где в целом ряде ситуаций многие считали себя обязанными зафиксировать свою позицию. А кто не высказывался, тот чувствовал на себе сильнейшее общественное давление. Происходящее сегодня подсвечивает, что авторитарные контексты создают ещё более сложные условия. Чуть ли не каждому приходится лавировать между Сциллой социального одобрения и Харибдой несвободы слова. Первая давит через зависимость от сообществ, в которые индивид включён. Вторая же всегда сочетается с необходимостью постоянно обозначать публичную лояльность политическим элитам.

Во-вторых, цифровые платформы создают новые типы структур. Помимо традиционных отношений, групп, сообществ и сетей возникает, например, структура символической репрезентации (1), оставляющая, как я подчеркнул выше, цифровые следы. Она наполняет публичную дискуссию содержанием политических позиций, которые необходимо регулярно аргументировать и защищать от критики. Обратите внимание, как много сейчас таких следов: от публичных писем с длинными списками подписантов до регулярных "каминг-аутов" в пространстве цифровых платформ. И в этом смысле символическая репрезентация тоже становится обязанностью, а политическим становится то, что раньше таковым не было.

Вообще, в политической науке — а в отечественной особенно — цифровизация в большей степени исследуется через призму инструментальных аспектов публичного управления (governance) и политики (policy). Думаю, это обусловлено доминированием подходов, которые считаются позитивистскими. Как мне кажется, социологи в этом отношении делают намного больше. В том числе и потому, что их инструментарий более широк и свободен от методологических предрассудков.
#цифровизация #методология

(1) Krämer B, Conrad J. (2017). Social Ontologies Online: The Representation of Social Structures on the Internet. Social Media + Society. doi:10.1177/2056305117693648

В политической науке широко известна дилемма диктатора. Она заключается в том, что правящим элитам в авторитарных режимах приходится балансировать между жёсткими мерами в отношении граждан (ограничение свободы слова, репрессии и др.) и мерами, позволяющими гражданам "выпускать пар". Следование любой из этих крайностей чревато для элиты потерей власти в результате либо переворота/революции, либо выборов.

Как и в большинстве моделей в теории общественного выбора, большое внимание здесь уделяется информационной асимметрии, которая, например, приводит к такому парадоксу: чем больше властные элиты используют репрессии, тем меньше у них возможностей для получения достоверной информации. Иллюстрацией тому могут служить результаты опросов общественного мнения, которые сильно искажают отношение граждан к элитам и её стратегиям. Или то, что большие начальники перед принятием решений получают от подчинённых данные, которые хотят слышать, а не которые отражают реальную ситуацию.

Но есть и ещё одна модель, которая получила развитие совсем недавно. Это дилемма охраны (guardianship dilemma). Силовые структуры обладают достаточной мощью, чтобы защищать государство, но также могут быть и угрозой для него. Соответственно, ключевые силовики балансируют свои внутриэлитные стратегии между полюсами абсолютной поддержки правителя с целью защиты от внутренних и внешних врагов и нелояльностью, которая чревата свержением начальника, не учитывающего их интересы. Модель может применяться не только к авторитарным режимам, но ясно, что она наиболее актуальна именно для диктатур (1). В предложенной модели есть "правитель" и "генерал", а равновесие зависит от соотношения "силы" и угроз для режима, которые могут быть, как внутренними (оппозиция, гражданское сопротивление), так и внешними. Авторы предлагают восемь лемм: четыре для ситуаций с обоюдным знанием угроз и четыре с информационной асимметрией.

Дальнейшее развитие модели есть, например, в работе Solving the guardianship dilemma by war (2), где автор рассматривает динамическую игру, в которой диктатор позволяет силовикам иметь значительную мощь, но при этом поддерживает равновесие, отправляя их на войну. Получается, что таким образом он может последовательно решить и дилемму диктатора, усиливая репрессивную машину, и дилемму охраны, предупреждая консолидацию силовых элит. Эта теоретическая рамка объясняет, что страны со слабыми институтами либо имеют слабую армию, либо занимают агрессивную позицию на международной арене, имея мощный силовой аппарат.

Д. Пэйн пересматривает классическую модель (3). Он объясняет, что силовики могут выбирать не только между лояльностью и нелояльностью, но и между двумя опциями нелояльности. Например, они могут отказаться защищать диктатора от угрозы народного восстания, так как с высокой вероятностью останутся на своих местах даже в случае смены режима.

Кстати, для интересующихся этой темой есть и статья, где дилемма охраны тестируется на большом эмпирическом материале (4), собранном в виде представительной базы данных.
#методология #теорияигр
(1) McMahon, R., Slantchev, B. (2015). The Guardianship Dilemma: Regime Security through and from the Armed Forces. American Political Science Review, 109(2), 297-313. doi:10.1017/S0003055415000131
(2) Gao J. (2021). Solving the guardianship dilemma by war. Journal of Theoretical Politics. 33(4):455-474. doi:10.1177/09516298211043235
(3) Paine, J. (2022). Reframing the Guardianship Dilemma: How the Military’s Dual Disloyalty Options Imperil Dictators. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000089
(4) Meng, A., Paine, J. (2022). Power Sharing and Authoritarian Stability: How Rebel Regimes Solve the Guardianship Dilemma. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000296

Глубокое понимание вышеупомянутых 👆моделей и применение их в эмпирических исследованиях требует знаний в области математической теории игр и математической статистики. Тем не менее с их помощью можно проиллюстрировать некоторые политические процессы тем, кто не знаком с этим методологическим аппаратом или даже не очень знаком с политической наукой.

Возьмём, к примеру, информационную асимметрию. В одном из своих курсов я предлагаю студентам простую игру, которая на начальном этапе является кооперативной с ненулевой суммой (то есть выиграть могут все). Однако игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Потом на разборе мы видим, как возникающая информационная асимметрия влияет на поведение игроков и, соответственно, на исход всей игры.

А теперь поделюсь двумя наблюдениями. О первом пишут и говорят многие коллеги. Ограничение свободы слова и фактический запрет на любое альтернативное мнение становятся важнейшими факторами усиления информационной асимметрии. Преобладание лжи в публичной сфере приводит к тому, что сами источники всё больше верят в неё. Возникает порочный круг, в котором принимающие решения не только не знают реального положения дел, но и становятся заложниками своих же мифов. В итоге сами решения становятся менее адекватными, а вероятность ошибок растёт.

Второе — моё частное наблюдение. Недавно я увидел, как в СМИ и на социальных платформах обсуждаются результаты одного политического исследования. Но дело в том, что рукопись статьи, где тоже были представлены эти результаты, я рецензировал для одного научного журнала. И два раза дал отрицательную рецензию, так как там были серьёзные ошибки в операционализации понятий и индикаторов, выборке для анализа, а также в интерпретации результатов. По сути авторы подогнали методику под заранее сформулированные выводы. Не так важно, что это за авторы и журнал. Как не важно и будет ли статья в итоге опубликована в научном издании. Таких статей в наших журналах полным-полно из-за очень низкого качества рецензирования в российской политологии. Но важно то, что множество таких статей и авторов являются источниками ещё большей информационной асимметрии, так как это знание подаётся как научное или экспертное.

Нам сложно предсказать, когда произойдёт столкновение с реальностью, которое разрушит эту конструкцию. Можно лишь предположить, что вероятность этого с каждым днём растёт. И хотя мы не знаем, кто в конечном итоге проиграет в этой "игре", пока она идёт, проигрывают все.
#методология #теорияигр #политология

В комментариях к предыдущему посту подписчик задал очень интересный вопрос: "Почему до сих пор никто не разработал рабочую технологию трансформации от rule by law к rule of law?" Кажется, что в самом общем виде ответ здесь банален до невозможности, так как дело не в технологии. Нужно всего лишь, чтобы элиты стремились к построению качественных институтов (в первую очередь — к соблюдению принципа "верховенства права"), а граждане имели возможности для контроля элит и их смены. Но это только кажется простым и банальным. Естественно, всё намного сложнее. Да и учёные занимаются в первую очередь не "рецептами", а изучением того, как функционируют общества и формируемые ими институты и практики.

Но меня в этом вопросе зацепило ещё кое-что. А именно заложенный в нём детерминизм. Мы уже привыкли, что в современной политологии всё большее внимание уделяется объяснительным моделям, выявлению зависимостей и закономерностей. Это не плохо, само собой, но такая тенденция серьезно смещает исследовательские стратегии политической науки. Я и за собой нередко замечаю намеренные акценты на детерминизме, вызванные необходимостью постоянно объяснять окружающим, в чем отличие политологии от "политологии".

Совсем недавно закончил читать книгу Дмитрия Травина "Почему Россия отстала?" (1). Это только первая часть большого труда автора, и ответа на вынесенный в название вопрос в ней нет. Но думаю, что ответа не будет и во второй части, которая в большей степени посвящена России. Я прочитал также пару препринтов, которые лягут в основу следующей книги, и понимаю, что автор скорее всего оставляет возможность ответить самим читателям. И именно этим мне понравилась книга. В ней нет детерминизма, доминирующего в современных общественных науках. Д. Травин скрупулезно описывает контекст, которого так не хватает во многих работах в общественных науках. С большим вниманием к деталям он погружает читателя в атмосферу, где в итоге, по его мнению, зарождаются и консолидируются институты и практики.

В этом отношении я вспоминаю ещё и новую работу известных институционалистов Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона, авторов популярнейшей книги с похожим названием. Об этом препринте я писал год назад. Они тоже обращают внимание на контекст, но уже, как им и положено, с детерминистских позиций (2). По их мнению, исторические и культурные условия могут оказывать существенное влияние на качество институтов. Авторы разделяют культуры по тому, насколько они подвижны. В свою очередь подвижность зависит от того, как складывается конфигурация их атрибутов в разрезах "специфические-абстрактные" и "связанные-свободные". Пробное приложение своей теоретической рамки авторы находят в анализе ряда разных культур: английской, китайской, некоторых африканских и исламских, индийской кастовой системы и индейского племени кроу (Apsáalooke). А методология основана на теории графов и сетевом анализе взаимосвязей между различными компонентами культуры.

Так или иначе, гонка за выявлением причинно-следственных связей (такие результаты проще опубликовать в хорошем журнале) часто приводит к тому, что мы не обращаем внимание на контекст. А ведь он очень важен, хотя и не всегда сам по себе является ключевым аспектом, определяющим вектор социальных процессов. Но без него любая объяснительная модель будет неполной.
#методология

(1) Травин, Д.Я. Почему Россия отстала? Изд-во ЕУСПб, 2021. - 367 с.
(2) Acemoglu, D., Robinson, J.A. (2021). Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework. NBER Working Paper No. 28832

​​Нападения волков на домашний скот — предиктор голосования за крайне правых?

Как мы знаем, электоральное поведение в большей степени объясняется рациональными факторами. Чем лучше динамика макроэкономических показателей, тем больше вероятность, что избиратели поддержат правящую элиту на очередных выборах. И наоборот, в случае ухудшения экономической ситуации инкумбенты проигрывают выборы. Но у этой теории ретроспективного голосования (1, 2, 3) есть и ограничения, о которых я не раз уже здесь писал. Во-первых, она работает только для стран, где институт выборов не сломан. А во-вторых, "в большей степени объясняется рациональными" означает, что в теоретических моделях есть ещё и другие факторы, которые делают свой вклад электоральное поведение. Именно этому и посвящено множество исследований: экзогенные шоки (4), стихийные бедствия (5), даже результаты спортивных событий (6) и лотерей (7), — всё это может оказывать влияние на поведение избирателей. Кроме того, эти факторы рассматриваются и через призму ценностных и культурных оснований в различных обществах.

И вот новое исследование из Германии (8). В последние годы в Европе восстанавливается популяция волков, практически исчезнувших в XX в. Усилия немцев по развитию зеленой экономики, восстановлению лесов и ареалов видов диких животных привели к тому, что волки совершили "впечатляющий камбэк". Это в свою очередь привело к росту нападений волков на домашний скот. Ученые построили модель на основе детальных пространственных данных о зафиксированных случаях волчьих атак (рисунок ⬇️) и результатах голосования в муниципалитетах. Они используют метод "разность разностей" (difference-in-difference) — регрессию с дополнительными фиксированными временными и индивидуальными эффектами. Кроме того, авторы включили в модель дополнительные контрольные переменные, которые в муниципалитетах различаются и по времени, и по месту: количество мигрантов, занятость и использование земель.

Результаты проведенного анализа демонстрируют, что в муниципалитетах с ростом нападений волков на домашний скот резко возрастает и популярность крайне правых кандидатов на выборах (Alternative für Deutschland). При этом рост поддержки правых, в целом, сочетается со снижением поддержки "зеленых", но авторы пока не находят подтверждений, что первые выигрывают за счет вторых.

Я много раз слышал, что популярность AfD вызвана недовольством мигрантами, скрытой поддержкой российских элит или ценностными ориентациями избирателей (обратите внимание, что на карте нападения волков преобладают на территории бывшей ГДР). Как видно, научный анализ дает и новую пищу для размышлений. На первый взгляд это не совсем очевидно, но результаты исследования делают больший вклад в рациональные модели голосования. Дело в том, что нападения волков, скорее всего, убеждают граждан предпочесть экономический рост защите природы. Поэтому они и голосуют за "анти-зеленую" AfD, а атаки волков на домашний скот выступают здесь в качестве триггера. Более того, оказывается, что в агитационных материалах AfD (буклеты, посты в соцсетях) волк нередко фреймируется как экономическая угроза.

Пока результаты исследования опубликованы в виде Brief report, поэтому до полноценной научной статьи, где наверняка будут ещё и дополнительные контрольные переменные в модели, ещё далеко. Но сам заход очень интересен, так что подождем. Ссылок на литературу много, поэтому убрал их в комментарии к посту.
#выборы #методология

​​Месяц назад я написал, что сложности классификации политических режимов, особенно авторитарных, кроются в том, что они, хотя и имеют множество общих черт, могут значительно различаться в деталях. Такое положение вещей оставляет большой простор для критики, как подходов, посвящённых изучению режимов, так и политической науки, в целом. Эта тематика на слуху, а неточности операционализации понятий и размытость типологий дают возможность некоторым политологам и комментаторам по-разному характеризовать режимы в странах, исходя из своих предпочтений, а не научной объективности. Особенно забавляет (точнее — огорчает), что не только от "экспертов" в российских СМИ, но и от некоторых людей, называющих себя политологами, я всё чаще слышу термин "Киевский режим". То есть само понятие "режим" уже стало иметь негативную окраску.

Похожую идею встретил в рассуждениях Эдварда Голдринга из Универститета Йорка в блоге на платформе The Loop Европейского консорциума политических исследований. На иллюстрации очень хорошо видно, как по-разному оценивали политический режим в России авторитетные политологи и научные группы. Важно, что оценки эти используют разные методологии, но основаны на количественных данных. Обратите внимание, кстати, что согласно индексу Polity в 90-е в России был авторитаризм, а вот первые шесть лет при Путине — демократия.

Какой вывод? Существующие типологии и методы, наверное, хороши, когда мы хотим сгруппировать страны со схожими режимными характеристиками и дать им приближенную оценку. Но на этом, видимо, почти всё. Дальше идут детали, которых очень много. И именно они дают возможность адекватно описывать, как сами режимы, так и динамику политических изменений.

Что касается сравнительных исследований, то здесь кроется потенциал для разработки новых подходов. И касается это не только типологий режимов. Например, когда речь заходит об индикаторах, характеризующих качество публичного управления, здесь наблюдается похожая ситуация: высокая корреляция между разными показателями на уровне межстрановых сравнений и низкая (а иногда даже отрицательная) в случаях с лонгитюдными исследованиями конкретных стран (1).
#методология

(1) Marta Kołczyńska & Paul-Christian Bürkner (2021) Marketplace of indicators: inconsistencies between country trends of measures of the rule of law, Political Research Exchange, 3:1, DOI: 10.1080/2474736X.2021.1989984

Кажется, что основная критика рациональных моделей в общественных науках сложилась в контексте исследований, направленных на изучение нерациональных аспектов поведения: ценностей, эмоций, ситуативной логики и т.д. Их основные результаты обычно демонстрируют, какую долю отклонений от рационального поведения могут объяснить те или иные факторы. Я не раз касался этой темы в канале, например, когда писал о конкретных исследованиях или научных дискуссиях, в целом.

Полагаю, что популярность этих подходов произрастает из их методической разработанности и доступности: собрали данные, построили регрессию или провели эксперимент, нашли объяснения вариациям, — отличный результат, который проще опубликовать в журнале. Но есть и еще целый пласт критики теории рационального выбора, который пока остается вне широкой дискуссии. Андрей Герасимов справедливо замечает, что сторонники рациональных моделей вынуждены постоянно подпирать свои теории различными костылями вместо того, чтобы "сшить" их с какой-то моделью социальной структуры. Полностью согласен с коллегой, тем более что частично моя текущая работа фокусируется и на этой проблеме.

Это сложная задача, и вот почему. Представьте, что мы хотим объяснить с рациональных позиций, почему вдруг возник массовый протест в Дагестане. В простой теоретической модели можно предположить, что это обусловлено информационной асимметрией. Например, в большинстве других регионов мобилизуемые исходят из следующей информации: (a) за уклонение от повесток грозит уголовное преследование; (b) потери российской армии менее 6000 человек; (c) з/п мобилизованного от 200 тысяч рублей в месяц. Какую дилемму в таком случае разрешает индивид? Уголовное преследование за отказ или 200 тысяч в месяц с низкой вероятностью погибнуть. Выбор очевиден. В Дагестане же было много участников "операции" и до мобилизации, в связи чем, вероятно, у индивидов другие ощущения относительно (b). И это может оказывать значительное влияние на решение дилеммы на индивидуальном уровне. Описывая это мы как раз и будем подпирать модель множеством костылей, объясняющих социальную реальность в данном конкретном случае. То есть на универсальность такой подход точно претендовать не будет.

Дальше больше. Почему нет протестов в регионах, где тоже высокая вероятность другого восприятия (b)? И здесь мы опять упираемся в проблему социальной реальности. Можно предположить, что в других регионах нет инфраструктуры коллективного действия — устойчивых сетей горизонтальных связей. В то время как Дагестане, где "все друг другу родственники", такая инфраструктура есть. И работать она может в обе стороны. Поэтому Дагестан и электоральный султанат, и протестный регион в одном флаконе, — все зависит от ситуации, то есть изменяющейся социальной реальности.

Эту критику можно масштабировать на любую онтологию в общественных науках, где в основе лежит ТРВ. И разрешить эти противоречия представляется мне очень интересной и невероятно сложной научной задачей. #методология #теорияигр #сетевойподход

​​На днях Д. Трамп объявил о намерении принять участие в следующих президентских выборах. А тем временем в The Washington Post появился интересный материал о его влиянии на голосование избирателей на прошедших парламентских выборах. Оказалось, что кандидаты, которых Д. Трамп публично поддержал, получили голосов меньше, чем им давала прогнозная модель Cook Partisan Voting Index. На иллюстрации эти кандидаты обозначены оранжевыми точками: чем больше расстояние от пунктирной линии в сторону правого нижнего угла, тем больше отрицательное отклонение от ожиданий.

Не стоит, конечно, сразу делать громкие выводы. Как обычно, это скорее дополнительная информация для понимания. Важно, например, что речь здесь идет о тех округах, где традиционно есть сильная конкуренция между республиканцами и демократами (swing districts). При этом разница действительно впечатляющая: поддержанные Д. Трампом кандидаты недобрали в среднем пять пунктов, а те, кого он обошёл вниманием, наоборот, получили на 2.2 пункта больше прогнозируемого. Интересно и то, что в округах, где республиканцы не имеют серьезной конкуренции, поддержка Д. Трапа принесла кандидатам дополнительные 1,52%.

В этом противоречии кроется сложная задача для политтехнологов. Д. Трамп очень популярен среди республиканских избирателей, и поэтому имеет хорошие шансы снова выиграть праймериз. Но при этом его антирейтинг среди неопределившихся скорее всего негативно скажется на результатах голосования в конкурентных округах (штатах). А ведь именно от них зависит победа на президентских выборах.

Наконец, не могу не сказать и несколько слов о самой модели ожиданий, которая представлена в этом материале. Результаты американских выборов действительно очень сложно предсказывать, поэтому среди американских политологов эта проблематика очень популярна. Я уже как-то писал о том, что разработано и апробировано множество разных подходов: от простой экстраполяции результатов предыдущих выборов до сложных регрессионных моделей, методологическую основу которых составляет теория ретроспективного голосования (1). Есть и совсем нетривиальные. Я, например, как-то рассказывал здесь об одной, в которой используется модель Изинга, применяемая в физике для описания намагничивания материалов (2).

Модель Cook Partisan Voting Index, которая представлена в заметке The Washington Post, в этом отношении довольно проста, так как в первую очередь учитывает наблюдаемые устойчивые уровни поддержки кандидатов в избирательных округах. Возможно, поэтому она демонстрирует небольшие отклонения от прогнозов в неконкурентных округах и большой разброс в конкурентных. К примеру, в последних динамика макроэкономических индикаторов может лучше объяснять поведение избирателей в сравнении с политическими ориентациями или поддержкой кандидатов тем или иным политиком. #выборы #методология

(1) Lewis-Beck, M. S., & Rice, T. W. (1984). Forecasting Presidential Elections: A Comparison of Naïve Models. Political Behavior, 6, 9−21.
(2) Siegenfeld, A.F., Bar-Yam, Y. Negative representation and instability in democratic elections. Nat. Phys. 16, 186–190 (2020). DOI: 10.1038/s41567-019-0739-6

Нашел статью, которая частично подтверждает мою мысль, высказанную в предыдущем посте. Напомню, что я очень критически оцениваю репрезентативность результатов опросов в России. То есть здесь важно подчеркнуть, что формально выборка представляет генеральную совокупность по социально-демографическим параметрам, и здесь у меня нет оснований не верить исследователям. Но эта репрезентативность иллюзорна, и те, кто проводит опросы, должны это понимать. При такой огромной доле отказов вероятность того, что выборка отражает реальное распределение мнений, стремится к нулю.

А ведь к этим результатам многие относятся очень серьезно. Пропагандисты используют их для подтверждения, будто подавляющее большинство россиян сплотилось вокруг "лидера", поддерживает руководство и его действия. Сами элиты на основе таких опросов продолжают гнуть свою линию, загоняя себя и страну в ещё более сложное положение. Граждане, выступающие против, думают, что они в меньшинстве. А для зарубежных аудиторий это ещё один аргумент в пользу коллективной ответственности россиян. Я уж не буду развивать сейчас тезисы об иллюзии большинства и спирали молчания, которые на фоне таких результатов "опросов" сразу приходят на ум.

Я упомянул, что экспериментальные исследовательские дизайны могут преодолеть эти ограничения традиционных опросов. Но здесь справедливо возражение: их тоже нередко критикуют в части репрезентативности выборки. Действительно, если более 90% потенциальных респондентов отказываются отвечать на вопросы обычной анкеты, то с чего бы это они согласятся заполнять анкету экспериментальную?

В статье Generalizability of heterogeneous treatment effect estimates across samples (1) авторы демонстрируют результаты исследования, в котором они воспроизвели 27 экспериментов (survey experiments). Разница заключалась в том, что в оригинальных экспериментах использовалась репрезентативная выборка, а в этой работе — произвольные онлайн-выборки. И оказалось, что в случае экспериментальных дизайнов в произвольных выборках успешно воспроизводятся результаты исследований, в которых использовались репрезентативные.

Это, конечно, в первую очередь свидетельствует о том, что такие эксперименты сами по себе устойчивы к возможным ошибкам (робастны). Но и в контексте того, куда двигаться отечественным поллстерам, здесь тоже есть о чем подумать. Естественно, подумать стоит не только нам, но и самим поллстерам. #методология

(1) Coppock A., Leeper Thomas J., Mullinix Kevin J. (2018). Generalizability of Heterogeneous Treatment Effect Estimates Across Samples. Proceedings of the National Academy of Sciences 115 (49): 12441–12446. DOI: 10.1073/pnas.1808083115

Вставлю свои пять копеек в дискуссию о деполитизации российского общества, к которой время от времени возвращаются коллеги социологи и политологи (недавно — Г. Юдин в беседе с С. Медведевым). Можно ли утверждать, что российское общество деполитизировано или, наоборот, уровень политизации на низовом уровне зашкаливает?

По-моему, такие дебаты подсвечивают не только наличие разных взглядов, но и то, что исследователи говорят о разных феноменах. Андрей Герасимов верно заметил, что в этих рассуждениях нужно разводить возникающие внутри смыслы.

На мой взгляд, начать здесь стоит с решения терминологической ловушки. Само понятие политизации почти всегда в наших контекстах подразумевается как производное от politics. Но ведь есть ещё и policy. Если посмотреть с этой точки зрения, то многое может встать на свои места. В политологической литературе в отличие от социологической политизация, в целом, реже используется в качестве термина, характеризующего вовлечение граждан в политику. Например, авторитетный учёный B. Guy Peters в ряде работ фокусируется на политизации как на взаимных интервенциях политического класса и бюрократии (1,2). В этом смысле в наших дискуссиях это скорее дискурсивное понятие, а не методологическое.

При таком взгляде получается, что российское общество деполитизировано в контексте politics, так лишено элитами субъектности во всех политических полях: от выражения своей позиции до участия в электоральном процессе. Но при этом оно же политизировано в рамках не прекращающихся разговоров "на кухне" о политике (то есть дискурсивно) и в контексте policy. Второе вообще оформилось в результате стратегии политических элит, которые насоздавали множество квазиинклюзивных институтов, которые имитируют гражданское и политическое участие: от ЦУРов и инициативного бюджетирования до практик доносительства по поводу и без. Таким образом, у граждан складывается ощущение, будто они участвуют в политике и даже обладают определенной субъектностью в процессах, которые в политологии называются co-production of policy. Более того, имитационный характер этого участия не противоречит логике элит, исключивших граждан из политики, а даже поддерживает определенный уровень политизации, который необходим как для выпуска пара, так и для мобилизационных кампаний "одобрямса" или на "выборах".
#методология

(1) Peters, B.G. (2013). Politicization: What is it and why should we care? In C. Neuhold, S. Vanhoonacker, L. Verhey (Eds.). Civil Servants and Politics: A Delicate Balance (pp. 12-24).
(2) Peters, B.G. et al. (2022). Consequences of a politicized public service system: perspectives of politicians, public servants, and political experts. Politics & Policy 50: 33-58.

Изучая работы по институциональным изменениям нашёл интересную статью об эндогенных факторах организационной динамики (1). Это исследование посвящено тому, как формировалось сообщество и правила в англоязычной Википедии.

Автор в самом начале отталкивается от довольно спорного, на мой взгляд, тезиса о том, что большинство исследователей объясняют институциональные изменения влиянием экзогенных факторов. Если речь о публикациях в области менеджмента и теории организации, то здесь трудно не согласиться. Однако в политической науке консенсус в этом вопросе более подвижен. Исследования, в основе которых теория рационального выбора и неоинституционализм, действительно показывают, что внутри организаций в результате кооперации акторов складывается равновесие. И оно довольно стабильно до тех пор, пока институт не испытывает внешнее давление. В то же время, если мы обратим внимание на институты, где преобладают горизонтальные связи (например, парламенты, группы интересов или надгосударственные объединения), то эти выводы точно можно поставить под сомнение.

Именно это и делает автор статьи. Используя методы качественного контент-анализа и картирования процессов (process tracing) он показывает, как в англоязычной Википедии происходят институциональные изменения посредством постоянного взаимодействия участников в процессе обсуждения трактовок норм. Здесь можно выделить четыре основных шага:
1. Выявление норм, которые можно интерпретировать по-разному, и формирование "лагерей" из участников, которые разделяют одну из трактовок. В результате складываются устойчивые группы с плотными связями.
2. Конфликты между группами по конкретным статьям, особенно чувствительных в политическом или научном аспектах (трактовка тех или иных политических событий, гомеопатия и др.).
3. В процессе обсуждений складывается асимметрия сил, и более мощная группа побеждает.
4. Реинтерпретация правил Википедии, которая происходит в связи с победой одной из групп.

В статье демонстрируется, как в результате такого постоянного взаимодействия из статей постепенно исчезает недостоверная информация и ссылки на тенденциозные ресурсы. Кроме того, институциональные аутсайдеры, проигрывающие в этих конфликтных ситуациях, покидают платформу.

Методология исследования и выводы, на мой взгляд, дают хорошую базу для исследований различных политических институтов, элит, политических сетей и т.д.
#методология #сетевойподход

(1) Steinsson S. (2023). Rule Ambiguity, Institutional Clashes, and Population Loss: How Wikipedia Became the Last Good Place on the Internet. American Political Science Review. 1-17. doi:10.1017/S0003055423000138

Вообще, коллективное действие подробно изучается в социальных науках в совершенно разных контекстах. А недавно я задумался ещё об одном феномене, который пока в рабочем варианте эссе назвал "потоковые действия".

В фильме "Игра на понижение" (The Big Short), описывающем события, которые привели к финансовому кризису 2007-2008 гг, главные герои постоянно поражаются тому, насколько тупы окружающие их участники рынка ипотечного кредитования. Диалоги о глупости системы и людей, в нее вовлечённых, проходят лейтмотивом через весь сюжет. Внутри этой системы нет коллективного действия в традиционном понимании. Но в то же время каждый — от стриптизёрши, оформившей несколько домов в ипотеку, и риэлторов, способствующих "вертолетной" раздаче кредитов, до аудиторов агентств на Уолл-стрит, которые упрямо продолжают давать высокие оценки разваливающимся фондам, — делает свой вклад в итоговый крах.

Парадоксально, но отсутствие коллективного действия совсем не означает, что акторы — каждый на своем месте — не могут действовать в рамках одного вектора. Самое интересное, что все поступают исходя из соображений оперативной рациональности, которую можно критиковать лишь зная всю картину (то есть обладая полнотой информации) и долгосрочные результаты этих действий (постфактум). В самом фильме есть вставка с Ричардом Талером (классиком поведенческой экономики) и Селеной Гомес, которые раскрывают один из аспектов этого "рационального" выбора, который на самом деле совсем не рационален.

Более того, отсутствие коллективной координации, скорее всего, становится одним из факторов, усиливающих негативные эффекты. Причем трансакционные издержки могут быть не такими большими в сравнении с итоговыми потерями. Главным героям требуется не так много времени и усилий, чтобы получить полную информацию и осознать, в какой ситуации находится вся система.

Почему этот пример важен? Мне очень часто приходится разъяснять интересующимся, что во многих процессах нет никакой коллективной стратегии. Была ли у путинской элиты в начале нулевых цель консолидации авторитарного режима? Вряд ли. Это и есть те потоковые действия, где в каждый конкретный момент времени складывается равновесие на основе сильно ограниченной рациональности. Именно в отсутствие коллективных действий и координации равновесие за равновесием приводят к результатам, которые не только не задумывались, но и на начальном этапе считались бы невероятными и нежелательными.

С точки зрения науки, анализ этих процессов требует масштабной декомпозиции и рассмотрения огромного множества этих равновесий по отдельности, а потом уже в совокупности. При этом я не хочу, чтобы эта идея читалась только как критика ТРВ. Можно не соглашаться с самой теорией. Но дело в том, что именно эта теоретическая рамка даёт инструментарий для анализа и такого потокового нерационального поведения. В экономических исследованиях всё это не ново. А вот для политической науки, мне кажется, вполне перспективно.
#методология #публичноеуправление

Как бы ни было очевидно написанное выше, к этой проблеме приходится обращаться регулярно. Поэтому вот ещё один банальный пост на эту тему.

Удивительно не то, что об инкременталистской и дискретной природе политических стратегий приходится дискутировать с теми, кто верит в теории заговора или всесильного Левиафана, но и с коллегами из социальных наук. Правда, бывает, что это одни и те же люди, но об этом как-нибудь в другой раз.

При этом, как мне кажется, в вопросах, касающихся анализа процессов принятия решений и выработки политик, наиболее востребованными в науке можно назвать модели коалиций поддержки (advocacy coalition framework), пунктуационного равновесия (punctuated equilibrium theory) и политического предпринимательства (policy
entrepreneur model). Да, в разной степени, но в этих моделях подчёркиваются (i) сильно ограниченная рациональность в процессе выработки решений, (ii) невозможность получения полной информации (иногда сознательный отказ от этого) и (iii) оптимизация трансакционных издержек на поддержание связей с другими акторами и устойчивую коммуникацию с ними. То есть долгосрочные стратегии, конечно, возможны. Но принятие решений и их корректировка все равно дискретны. А принимающие решения лишь частично рациональны и выбирают из ограниченного числа альтернатив (это и есть инкрементализм).

Не так давно один из ведущих в мире специалистов по Северной Корее Андрей Ланьков сказал примерно то же самое в интервью Ю. Дудю (если ещё не посмотрели, то очень советую — действительно разрушает множество мифов о СК). На определенных этапах руководство КНДР принимало вполне адекватные решения, которые были продиктованы конкретными условиями на тот момент времени. Никто не планировал строить в стране политический режим и экономическую модель, которые там в итоге сформировались. Но так уж получилось...

В этом отношении можно сформулировать ещё два взаимосвязанных вывода.
Во-первых, даже хорошие теории в социальных науках редко могут выступать как "теории всего". Работы Дж. Робинсона и Д. Аджемоглу, Р. Талера и Д. Канемана, Р. Инглхарта и К. Вельцеля, Э. Остром и многих других признаны научным сообществом. Но это это не значит что они объясняют всё.

А во-вторых, следование какой-то идеологии совсем не обязательно приведет к построению общества, которое в этой идеологии принято в качестве целевого. Это на заметку тем, кто критикует идеологии и политические стратегии не по существу, а приводя в качестве примеров те или иные страны.
#методология #публичноеуправление

The Good, the Bad and the Ugly Performative (часть I).

Концепция качества публичного управления широко применяется в политической науке, как для изучения отдельных случаев, так и в сравнительных исследованиях. Используемые здесь понятия good governance и bad governance почти не вызывают сомнений у большинства политологов с точки зрения своего содержания и методологии их измерений и интерпретации. Однако на мой взгляд, здесь всё-таки стоит выделить две проблемы.

Во-первых, многие исследователи априори подразумевают, что существует прямая корреляция между качеством управления и демократическим развитием. Проще говоря, чем выше страна в рейтингах качества публичного управления, тем лучше там обстоят дела с демократией. Но даже если оставить за скобками дискуссию о направлении каузальной связи, тезис о корреляции тоже можно оспорить. Индексы демократии и качества управления сами по себе сложносоставные, а это значит, что лучше рассматривать их компоненты и корреляции между ними по отдельности. Кроме того, частично демократизированные страны (например, электоральные демократии, испытывающие сложности с другими демократическими институтами) даже могут проигрывать автократиям в качестве публичного управления (1).

Во-вторых, критерии демократии и качества публичного управления в некоторых аспектах повторяют друг друга или сильно взаимосвязаны. Здесь нет, конечно, методологической проблемы, но зато в результате возникают сложности с адекватностью перекрёстных интерпретаций и сравнительных исследований. Как быть с целями, которые ставят перед собой авторитарные элиты? Ведь если они их успешно достигают, то на их стратегии публичного управления тоже можно поставить знак качества. Иначе получается, что сам концепт качества публичного управления, тесно связанный с оценкой демократических институтов, привносит свои искажения в анализ недемократических режимов.

На эти размышления меня натолкнула недавняя беседа с коллегами о деятельности в России разного рода активистов, которые отстаивают "традиционные ценности", следят за нравственностью, выявляют врагов государства и т.д. Ведь здесь используется традиционный для good governance инструментарий: делегирование задач институтам гражданского общества в тех сферах, где они могут быть эффективнее государственного аппарата. Да, в некоторых странах это используется для помощи бездомным или решения экологических проблем. А для российских элит (и значительной доли граждан) вполне могут быть приоритетными другие задачи. Почему нет? Если одной из целей публичного управления в современной России элиты видят построение идеологии, то должен заметить, что эти активисты функцию свою выполняют довольно хорошо. Значит ли это, что качество управления в этом аспекте на высоком уровне? Или нам нужно использовать другую рамку для описания подобных феноменов? #методология #публичноеуправление

(1) Tarverdi, Y., Saha, S., & Campbell, N. (2019). Governance, democracy and development. Economic Analysis and Policy. 63: 220-233. DOI: 10.1016/j.eap.2019.06.005

The Good, the Bad and the Ugly Performative (часть II).

Действительно, отвечая на обозначенные выше вопросы, нужно иметь в виду следующее. Оценки качества публичного управления во многом пересекаются с оценками демократии. Они ориентированы в первую очередь на анализ качества институтов, инклюзивности процедур и других, важных для демократического устройства (sic!) параметров. И всё это через призму качества для граждан. В этом отношении вопрос качества управления в авторитарном контексте, то есть политических курсов, которые реализуют авторитарные элиты, не может адекватно оцениваться в рамках этой концепции. Тогда уж предпочтительнее анализировать результаты: например, динамику макроэкономических показателей или устойчивость самого режима. Но в таком случае сложно избежать искажений: экономический рост или политическая стабильность могут быть не заслугой элит, а эффектом влияния внешних факторов.

Тем не менее есть подходы к оценке качества публичного управления, которые более применимы и для авторитарных контекстов. Об одном из них я уже писал раньше. В статье The Political Economy of Governance Quality Майкл Тинг предлагает динамическую модель, которая учитывает взаимодействия граждан и государства в процессе запроса и получения государственных услуг (1). В её основе лежит теория очередей (queueing theory) — один из подразделов теории вероятностей. Автор элегантно связывает политические (представляющие интересы социальных групп) и бюрократические процедурные стратегии и разрабатывает подход к оценке качества публичного управления. Данные могут собираться и вне инклюзивных механизмов взаимодействия, но при этом с очень высокой точностью оценок. Такая модель очень даже применима для авторитарных режимов, которые по-разному могут справляться с оказанием государственных услуг. А некоторые, как в России, даже могут демонстрировать успехи в сравнении с демократиями. Ведь если нет желания создавать устойчивые институты демократии, то можно просто дать гражданам качественные процедуры государственных сервисов.

Ещё один подход, который в некоторой степени помогает отстроиться от обозначенных в предыдущем посте проблем, концептуализирует понятие performative governance (2, 3). Государство, потенциал (state capacity) которого недостаточен для удовлетворения запросов граждан, может "делать хорошую мину при плохой игре". Кстати, Иза Динг в своих текстах, посвященных этому феномену, сознательно маневрирует между двумя значениями слова performance — результативностью и спектаклем. Возвращаясь к тому, как это реализуется в России, можно отметить, что разнообразные институты, созданные для извлечения ренты, постепенно стали выполнять и эту функцию. Всякие лиги безопасного интернета и им подобные АНО и фонды создают иллюзию качества управления в значимых для политической элиты сферах. И подчеркну, что делают это пока вполне сносно, формируя одновременно и видимость потенциала государства, и квазиинклюзивные практики.
#методология #публичноеуправление

(1) Ting, M. (2021). The Political Economy of Governance Quality. American Political Science Review, 1-19. doi:10.1017/S0003055421000046
(2) Ding, I. (2020). Performative Governance. World Politics, 72(4), 525-556. doi:10.1017/S0043887120000131
(3) Ding, I. (2022). The Performative State: Public Scrutiny and Environmental Governance in China. Cornell University Press.

В самом общем виде разграничение выборов в демократиях и авторитарных режимах проходит по принципу "прозрачные процедуры и непредсказуемый результат" и "непрозрачные процедуры с предсказуемым результатом". Шкалы, конечно, могут двигаться, но в целом, эта логика соблюдается. Мы прекрасно понимаем, какой будет исход президентских выборов в России. Но несмотря на множество дискуссий относительно кандидатуры Б. Надеждина и его перспектив, главное произошло. И уже не так важно, допустят его до выборов или нет. Поясню, как это всё выглядит с точки зрения моделей коллективного действия. Значение здесь имеют три важных аспекта.

1. Выдвижение Б. Надеждина стимулировало обмен информацией в социальных сетях (офлайн и онлайн). В результате вырос социальный капитал тех, кто его поддержал. Люди установили новые связи и укрепили существующие, и таким образом, инфраструктура горизонтальной коммуникации, необходимой для коллективных действий, вероятно, стала более разветвленной и устойчивой.

2. Снижается уровень неопределенности, что очень важно для принятия решений на индивидуальном уровне. Усиливающиеся ограничения свободы слова, результаты нерепрезентативных опросов и другие факторы в последние годы сильно исказили восприятие граждан. Очереди желающих оставить подпись, разговоры и дискуссии, выросшая публичность Б. Надеждина, — всё это снижает неопределенность, даёт более полную информацию и частично разрушает иллюзию большинства.

3. Наконец, на индивидуальном уровне вследствие роста количества и качества социальных связей и роста информированности меняется конфигурация стимулов, ожидаемых выгод и рисков от коллективного действия. Это касается, кстати, не только простых граждан, но и элитных групп, для которых наличие массового запроса на политические изменения тоже имеет значение.

Безусловно, не стоит делать вывод, что эти факторы прямо сейчас станут решающими. Но подчеркну ещё раз: самое важное уже произошло — все три обозначенных выше фактора получили развитие. Когда кто-то принимал решение о том, чтобы дать Б. Надеждину возможность принять участие, видимо, это рассматривалось как способ придать выборам видимость конкурентных. Ну, говорил бы он там что-то, критиковал — это не страшно. Как я уже писал, для авторитарных элит критична не столько свобода слова, сколько потенциал коллективных действий. Этого не предусмотрели, но теперь им понятно, что допускать до выборов его точно нельзя, чтобы не мобилизовать несогласных ещё больше. Но повторю снова: для потенциала коллективных действий участие или неучастие Б. Надеждина в дальнейших электоральных процедурах уже не так важно.
#выборы #методология

Возвращаясь к результатам социологического исследования факторов, влияющих на готовность американцев вступать в отношения, снова задаюсь вопросом. Когда в прикладной социологии кроме традиционных опросов и фокус-групп станет нормой использование других доступных инструментов работы с общественным мнением и обработки данных? Если что, это не критика. Мне действительно интересно и, думаю, рано или поздно это произойдёт. Ведь в современных социальных науках есть множество методических подходов, которые не требуют больших ресурсов. Единственное, что необходимо — это квалификация, позволяющая использовать доступные инструменты на высоком методическом уровне.

И дело тут даже не в методологических ограничениях традиционных методов, а в тех возможностях, которые даёт современный инструментарий. Например, экспериментальные дизайны помогают изучать не только то, что предполагают люди о своих действиях, но и их поведение в реальных/смоделированных условиях.

Чтобы дополнить результаты опроса, о котором я написал, возьмём статью Political Homophily in Social Relationships: Evidence from Online Dating Behavior (1).
Авторы провели два исследования: (a) эксперимент, в котором случайным образом манипулировали политическими характеристиками профилей на сайтах онлайн-знакомств, и (b) анализ "больших данных" о коммуникационном поведении в сообществе онлайн-знакомств. В результате учёные находят убедительные доказательства того, что американцы склонны фильтровать социальные отношения в соответствии со своими политическими предпочтениями. Люди ищут партнеров, которые разделяют их политическую идентичность и степень вовлеченности в политику. И на стремление к сортировке своих связей почти не влияет то, каких взглядов придерживаются они сами.

Согласитесь, что через призму таких выводов результаты опроса можно интерпретировать более точно? В теоретическом же аспекте само исследование привносит и ряд аргументов в дискуссию о политической поляризации американского общества.
#методология

(1) Huber, G. A. & Malhotra, N. (2017). Political homophily in social relationships: evidence from online dating behavior. J. Polit. 79, 269–283. https://doi.org/10.1086/687533

В 2017 году студентка, выпускной бакалаврской работой которой я руководил, изучала, как активность участников американских президентских выборов в социальных медиа влияет на динамику их поддержки. Для этого мы разработали с ней модель, основанную на методологии картирования процессов (process tracing).

Мы разместили на таймлайне кривые поддержки Трампа и Клинтон в течение всей кампании, а потом моя подопечная там же указала все посты, публиковавшиеся кандидатами и ведущими политиками обеих партий. Кроме того, держа в уме основные постулаты теории ретроспективного голосования, мы посчитали необходимым нанести там и множество других событий: от резонансных политических публикаций в ведущих СМИ до важных новостей, которые могут оказывать влияние на динамику поддержки (те, что в упомянутой теории называются irrelevant events). Затем студентка проанализировала этот большой массив собранных данных через призму пары количественных и качественных методов. Можно, конечно, делать скидку на то, что это была всего лишь выпускная работа бакалавра, но основной результат кропотливой работы заключался в том, что значимого долгосрочного влияния на динамику поддержки не было ни у каких событий, новостей и постов в социальных медиа.

В целом, теория ретроспективного голосования, которая многими учёными регулярно тестируется на американских выборах, об этом и говорит (1, 2). Чем лучше динамика макроэкономических показателей, тем больше вероятность, что избиратели поддержат инкумбента (действующего президента) на очередных выборах. И наоборот, в случае ухудшения экономической ситуации происходит смена правящей элиты. То есть американские избиратели ведут себя в определенной мере рационально.

Поэтому когда меня спрашивали о том, как покушение на Трампа повлияет на результаты выборов, я отвечал, что скорее всего никак. Нужно смотреть совсем на другое: на макроэкономические показатели, которые считаются хорошими предикторами результатов голосования в США. Более того, именно здесь кроется более интересная для политологов загадка. При Байдене выросли и американская экономика, и доходы домохозяйств. Но этот рост сопровождался и значительной инфляцией. Соответственно, возникает вопрос: какой фактор для избирателей более значим? Однозначного ответа пока нет. Есть исследования, показывающие, что в разных странах и в разные периоды вклад этих факторов может сильно варьироваться (3). Но оказывается, важен и эффект неожиданности (4). Если избиратели ожидали рост или инфляцию, то роль этих переменных в модели электорального поведения становится меньше. И, наоборот, неожиданные изменения макроэкономических показателей более значимы как предикторы голосования. По моим ощущениям, возникшим на фоне разговоров со специалистами по американской политике и чтения работ по текущей ситуации, рост сейчас воспринимается американцами как нечто само собой разумеющееся, а вот инфляция неожиданно высока. Если делать предположения с таких позиций, то шансы Трампа растут, а резонанс от покушения так и останется в информационной повестке, но не окажет влияния на исход выборов.

О том, что можно сказать с точки зрения политической науки о перспективах выборов в связи с заменой Байдена на другого кандидата, напишу в следующем посте.
#выборы #методология

(1) Fiorina, Morris P. Retrospective Voting in American National Elections New Haven: Yale University Press, 1981, pp. xi, 249
(2) Lewis-Beck, M.S. Economics and the American voter: Past, present, future. Polit Behav 10, 5–21 (1988). DOI: 10.1007/BF009893
(3) Kirchgässner, G. Voting and Popularity. In: The Oxford Handbook of Public Choice, vol. 2. 2016.
(4) Palmer H., Whitten G. (1999). The Electoral Impact of Unexpected Inflation and Economic Growth. British Journal of Political Science. Vol. 29. Issue 4. Pp. 623-629.

В майской серии рабочих текстов National Bureau of Economic Research опубликована весьма неожиданная работа Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework (1). Неожиданная, потому что в ней известные авторы отходят от своей традиционной логики, подчеркивающей роль качества институтов в экономическом развитии (например, я писал об этом здесь и здесь). Они, честно говоря, никогда и не утверждали, что другие факторы не имеют значения, а лишь отодвигали их на второй план. Теперь же они предлагают дополненную теоретическую рамку и даже пытаются сконструировать оригинальную методологию.

В новом препринте Д. Аджемоглу и Дж. Робинсон рассуждают о культурных компонентах и их влиянии на институты и, следовательно, на социальное равновесие, экономический рост и политическое развитие. Как и ранее, они обозначают свое несогласие с условно парсоновским подходом к пониманию культуры как довольно устойчивого набора ценностей и ориентаций. Но при этом реагируя на критику своих предыдущих работ отталкиваются от более современных социологических идей (которым, вообще-то, уже 20-30 лет!), предложенных Энн Свидлер и Клиффордом Гирцем, и определяют культуру как подвижный инструментарий (toolkit) или даже репертуар (repertoire).

Основная мысль заключается в том, что качество создаваемых и развиваемых институтов зависит от разнообразных культурных аспектов, но по большей части от потенциала культуры к изменению. Авторы разделяют культуры по тому, насколько они подвижны (fluid). В свою очередь подвижность зависит от того, как складывается конфигурация их атрибутов в разрезах "специфические-абстрактные" (specific vs abstract) и "связанные-свободные" (entangled vs free-standing). Пробное приложение своей теоретической рамки авторы находят в анализе ряда разных культур: английской, китайской, некоторых африканских и исламских, индийской кастовой системы и индейского племени кроу (Apsáalooke). Интересно, что предлагаемая в приложении к статье методология основана на теории графов и сетевом анализе взаимосвязей между различными компонентами культуры. Это действительно может стать хорошим аналитическим фундаментом, так как сетевой подход ориентирован в том числе на выявление динамики и подвижности внутри набора взаимосвязанных элементов.

На мой взгляд, в целом, авторы задают очень смелый исследовательский вектор, у которого может возникнуть много дальнейших вариантов развития и апробации. Например, пока я писал этот пост, мне пришла мысль о "конфликтующих" и "сочетающихся" культурных компонентах, [сетевые] конфигурации которых в разных ситуациях приводят к "естественному отбору" наиболее подходящей. Чем больше подвижность, тем больше вероятность, что в результате такого отбора будут построены оптимальные (sic!) институты.

В общем, хотя текст пока опубликован в виде препринта, не сомневаюсь, что за ним последует несколько статей (разных авторов) и, возможно, книга (Аджемоглу и Робинсона), где новая теоретическая рамка получит своё развитие, более четкое обоснование и эмпирическую проверку. Пока же могу ещё отметить, что идея, которая, конечно, не является новой, в работе всемирно известных авторов, постоянно входящих в шорт-лист нобелевского комитета, получила хороший импульс. И это здорово!
#методология

(1) Acemoglu, D., Robinson, J.A. (2021). Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework. NBER Working Paper No. 28832

За всё время существования канала я писал о сегодняшних нобелевских лауреатах несколько раз. Один раз даже на автомате так их и назвал. Потом, когда заметил ошибку, решил не исправлять и с тех пор время от времени вставляю в свои посты "пасхалки".

Сегодня же я репостнул свою старую заметку, чтобы напомнить, в каком направлении могут идти дальнейшие исследования с опорой на сложившуюся теоретическую базу. Как видим, три года назад я был уверен, что и здесь учёные смогут серьезно продвинуться. Пока оказывается, что это не так просто. Несмотря на несколько десятков цитирований упомянутого препринта с эмпирикой здесь есть серьезные проблемы. К чему я это? Да к тому, что в современных социальных науках ещё полным полно незанятых ниш, перспективных и не очень гипотез и очень подвижный консенсус по множеству вопросов. Даже признанные учёные (и их последователи), предложив интересную методологическую рамку, пока ничего выдающегося в этом конкретном случае не сделали.

Это нисколько не умаляет их заслуг, но в очередной раз подтверждает сложность и современного общества, и методологических подходов к его изучению, и непосредственно самого научного поиска в социальных науках. Большой шаг, сделанный Аджемоглу, Робинсоном и Джонсоном, — далеко не конец пути. Это очень важно понимать, когда транслируешь идею о значении институтов и их природы, экстрактивной или инклюзивной. Эту теорию ещё предстоит во многом уточнять и надстраивать.
#методология