Аналитические модели, построенные на том, что поведение имеет рациональную основу, доминируют в общественных науках. При этом учёные соглашаются, что у такого подхода множество ограничений, которые и изучаются в различных ракурсах (об этом я уже писал ранее). Можно предположить, что стратегии, которые реализуют политические элиты, более сбалансированы рациональными мотивами, так как решения становятся результатом сложных процедур согласования интересов, разносторонних оценок, обсуждений и рассмотрения различных проектов и сценариев. Возможно, именно поэтому многие эксперты считали, что война невозможна, так как это просто не укладывается в рациональные модели поведения.

Но в науке мы можем не только прогнозировать, как рациональные факторы влияют на поведение, но и, наоборот, анализируя решения, мы можем выявлять, как складывается рациональность в различных обстоятельствах. В связи с действиями российских элит на украинском направлении можно обратить внимание на несколько обстоятельств.

Во-первых, даже в персоналистской автократии есть ряд приближенных представителей элиты, которые оказывают существенное влияние на принятие решений. Если говорить о России, то круг их не так уж и узок, но при этом и не настолько широк и разнообразен. Это значит, что, в целом, рациональность высшей элиты можно пытаться описать и объяснить, так как она не "размыта" по большому числу акторов.

Во-вторых, российская элита всё ещё нуждается в постоянной легитимации своего мандата и политических действий. Это кажется странным, но даже в наших всё более авторитарных условиях, элиты постоянно оглядываются на "социологию", которая свелась для них к мониторингу общественного мнения. А сам режим поэтому так и не может пока совершить качественный переход от электорального авторитаризма к более жёсткому формату. Тем не менее память о том, какую волну общественной поддержки вызвало присоединение Крыма, формирует отчётливую рациональную картину, что "маленькая победоносная война" может повысить рейтинги ещё на много лет вперед.

В-третьих, в связи с тем, что число представителей элиты, участвующих в принятии решений, невелико, издержки от потенциальных санкций, скорее всего, не являются важным рациональным фактором. Для этой элитной верхушки вся Россия представляет из себя почти неограниченный и долгосрочный источник ренты. Любые материальные потери будут компенсированы за счет налогоплательщиков, как это уже и происходит с 2014 года. Кроме того, несмотря на то, что большая часть материальных активов и денег элиты находится в странах Запада, они вполне справедливо считают, что всё это хорошо спрятано. Даже в случае, если в Лондоне начнут выяснять, на какие деньги приобретены особняки, можно с легкостью "переехать" в другое престижное место. Например, в Дубай — там подобных вопросов ещё долго не возникнет.

Итак, второе обстоятельство мне представляется наиболее значимым в качестве фактора, потенциально ограничивающего "политику войны". Я не знаю, что там показывают результаты опросов, которым так доверяют элиты. Но допускаю, что многих россиян информация о беженцах и о том, что им назначены какие-то выплаты, будет только раздражать. Тем более негативный эффект на общественное мнение будут иметь боевые потери. Таким образом, если исходить из рациональной природы принятия решений российской политической элитой, то поддержка гражданами того или иного сценария реально может стать ключевым фактором, влияющим на дальнейшие действия.

Я специально не включаю в эту модель долгосрочные экономические эффекты. Логично предположить, что они будут резко негативными для граждан (высокая инфляция и девальвация рубля) и могут повлиять на поддержку режима. Но в картине мира, которой придерживаются элиты, скорее всего, эти отрицательные факторы нивелируются дистанцией, а также положительными эффектами от успехов военной кампании. Поэтому и важна реакция граждан именно в конкретный момент времени, здесь и сейчас.

Стало понятно, зачем нужна была эта церемония с демонстрацией поддержки принятого решения. И понятно, почему все выступающие так нервничали. Они знали о плане дальнейших действий и тем самым публично сделали то, что в политологии называется нетрансферабельной инвестицией. Для некоторых, как видно, это был сложный шаг. Действие не только и не столько для подтверждения лояльности. По сути это инструмент разделения ответственности на всех сопричастных и страховка от "дворцового переворота". По этой же причине в процедуры по легитимации агрессии был вовлечен и парламент с обязательными публичными высказываниями о поддержке принятых решений.

Теперь не политологическое, а гражданское. Конечно, сейчас у всех много эмоций и, возможно, потом они уйдут на второй план. Но и молчать сейчас нельзя. У меня два чувства. Первое — это отвращение ко всем соучастникам, от принимающих решения до самого мелкого пропагандиста. Второе — чувство ответственности за происходящее.

Культ гибели России

Приходят новости об остановке производств, в том числе на АвтоВАЗе, о закрытии исследовательных центров. Самое время поговорить о самосбывающихся пророчествах и мышлении культиста.

Вы могли, не один раз, слышать историю, что Россия именно как самостоятельная единица, экзистенциально, каким-то образом является неприемлемой для Запада, НАТО или США (я дальше буду говорить "Запад"). Предполагается, что Запад направлен Россию "уничтожить", "сожрать", "поработить", "разрушить". Что именно под этим подразумевается как правило остаётся неопределенным, при попытке узнать обычно приводятся примеры Ливии, Ирака или Афганистана, хотя иногда речь может быть о том, что "Американцы хотят нами рулить как они всеми рулят". Собственно, за этими рассуждениями не стоит никакой конкретики, основной посыл именно в том, что Россия в каком-то смысле перестанет существовать, она погибнет. Я хочу предположить, что значительную часть русского общества захватил культ гибели России, и мы сейчас видим как адепты этого культа приносят страну в жертву своим фантазиям.

Что я имею в виду? Для адепта культа гибели России, эта гибель уже является как бы состоявшимся фактом — она уже произошла, но в будущем, и перед лицом этой страшной катастрофы нам только и есть смысл выстраивать свою политику. На Украине прошли выборы, там объявляется о европейском выборе? Гибель России приблизилась. США высказывают недовольство какими-то нашими действиями? Гибель России приближается. Для такого культиста нет цены, которую он не был бы готов заплатить за нужную ему политику, потому что эта политика предотвращает апокалиптичные, как он считает, последствия. Абсолютно всё не только может быть, но и должно быть положено на алтарь предотвращения предполагаемой гибели.

Но есть и более тонкий момент. 2000ые годы, да и 2010ые давали культисту гибели России очень мало материала для своих убеждений. Не наступала как-то гибель, с Россией сотрудничали, её активно финансировали, иными словами вели очень хитрую игру и пытались вводить в заблуждение. Но тут помогла Украина. Украина в культе гибели России вообще всегда играла важную роль, которую практически единолично обеспечил один американец польского происхождения — Збигнев Бзежинский, написав книгу "Великая Шахматная Доска". Похоже, что около 2014 года культ гибели России начал захватывать руководство РФ, увидевшее в Евромайдане сразу и геноцид и перспективу потери севастопольского порта. Были предприняты решительные меры, которые в том числе имели своим последствием дальнейшее отчуждение и милитаризацию Украины.

Культисты гибели России не просто готовы заплатить любую цену, сам факт оплаты укрепляет их в своих убеждениях. Чем России становится хуже, тем ближе их картина мира к исполнению, тем более правыми они могут себя чувствовать. И наоборот, любое улучшение положения дел России, любая нормализация отношений с Украиной, любое продуктивное партнерство с Западом подрывают самые основы культа. Для культистов гибели России, то что мы наблюдаем сейчас — это не аномалия и не ужас, это свершение. Они наконец-то почувствовали себя сполна правыми. Увы, человек настолько слабое существо, что если, чтобы почувствовать себя правым, Россия должна погибнуть — они и эту цену заплатит.

Людей можно вытаскивать из культистского мышления, но это сложно, и это требует очень аккуратной коммуникации. Сейчас, подогреваемый государством, культ будет распространяться очень быстро и широко. Если вам придется с ним встретится в бытовом общении, попытайтесь людей в первую очередь понять, и помочь им почувствовать, что нет, Россия вообще-то не летит в пропасть.

В российском обществе помимо уже существовавших расколов появился ещё один. Он проявляется в радикальной поляризации, на разных полюсах которой два тезиса. Они существуют в разных вариациях, но кратко их можно сформулировать следующим образом: "стыдно за Россию" и "критика государства в нынешней ситуации — это предательство". Есть ещё промежуточный, который звучит примерно так: "нельзя не поддерживать свое государство во внешних делах, даже если в чем-то с ним не согласен во внутренних". На мой взгляд, во всех этих утверждениях очень зыбкая основа, которая заключается в размытости понятия "государство" в общественном сознании.

Дискуссия о проблеме ответственности граждан за действия государства актуализировалась после второй мировой войны. В рамках курсов по политической философии в этом контексте обычно изучаются работы Х. Арендт, и К. Ясперса. Однако, на мой взгляд, основная полемика раскрывалась вокруг вопроса о разграничении коллективного и индивидуального, а также понятий вины и ответственности. В этом отношении я считаю, что проблематика, к которой обращались классики, в большей степени лежит в плоскости моральной философии. Как же нам перенести эту дискуссию в область политической науки?

Важно подчеркнуть, что Арендт и Ясперс, и чуть позже частично Хабермас рассуждали об ответственности обществ в тоталитарных и авторитарных режимах. При этом, например, в работах, посвященных войне во Вьетнаме, Арендт переносит фокус на политические элиты. Так же делал и Хабермас, когда озвучивал свою позицию о бомбардировках Югославии или вторжении в Ирак. Поэтому правильный вопрос, на мой взгляд, должен звучать так: "Несут ли граждане ответственность за действия своих элит?" Речь стоит вести не о государстве как институтах, а об элите, то есть людях, которые эти институты заполняют, принимают решения и их реализуют. Такая конкретизация, на мой взгляд, необходима. Особенно это важно и потому, что элиты в автократиях постоянно пытаются отождествлять себя именно с государством. Но это ложный посыл, который, к сожалению, хорошо укладывается в сознание людей, не имевших возможности получить качественные знания в области общественных наук и/или опыта реализации гражданских прав и обязанностей.

В такой постановке вопроса сразу приходит в голову, что в демократиях граждане ответственны за действия избираемых и контролируемых ими элит. А в автократиях, наоборот, граждане несут ответственность в меньшей степени, так как элиты узурпировали институты государства и, следовательно, неподотчетны обществу и действуют в своих собственных интересах, которые могут расходиться с интересами граждан. Безусловно, это слишком простые ответы, чтобы быть верными (да и вообще, возможны ли здесь верные ответы?). Тем не менее считаю, что эту проблему нужно рассматривать именно в таком ракурсе, чтобы избежать подмены понятий и упрощения дискурса, как обществе, так и в науке.

Наконец, такая постановка проблемы позволяет сформулировать множество конкретных вопросов именно в области эмпирических политических исследований. Жаль только, что этим теперь будут заниматься в основном ученые, живущие вне России.

В комментариях к ряду постов подписчики спрашивали, на чем строится моя уверенность в устойчивости российского политического режима. Ниже я опишу теоретическую рамку, которая основана на рациональных моделях и рентной природе российской элиты. Она ограничена традиционными для этих подходов факторами. Но при этом у модели хороший объяснительный потенциал, если она подтвердится эмпирическим анализом.

NB. Среди подписчиков канала множество интересующихся политологией, но при этом не специалистов в области общественных наук. Поэтому важно подчеркнуть: если политолог говорит, что его модель универсальна, то с большой вероятностью она не подтвердится эмпирикой или обрастёт множеством нюансов (и уже поэтому не будет универсальной).

Итак, к модели. В России сложилась многоуровневая сетевая структура извлечения и распределения ренты. К основным каналам её извлечения можно отнести государственные и муниципальные закупки, госкомпании и учреждённые государством НКО. Значительная часть ренты оседает на верхних этажах, но стоит отметить и достаточно разветвленную неопатримониальную структуру распределения ренты на нижние этажи и по горизонтали на каждом из них (1). Чем ближе к основанию этой пирамиды, тем больше неформальных сделок "доступ к ренте в обмен на лояльность".

К бенефициарам этой структуры распределения ренты можно, например, отнести:
- административную элиту;
- сотрудников госкомпаний;
- сотрудников госкорпораций (которые зарегистрированы как НКО);
- людей, вовлеченных в деятельность множества АНО, созданных государством для извлечения ренты и вывода расходов из-под законодательства о закупках;
- бизнес, который получает подряды от госорганов и госкомпаний,
- бизнес, продающий товары и услуги вышеуказанным категориям;
- список можно продолжать, но об этом ниже.

Теория ретроспективного голосования очень хорошо объясняет результаты выборов в демократиях через динамику макроэкономических индикаторов (2, 3). Простыми словами, если уровень жизни растёт, доходы увеличиваются, а безработица снижается, то вероятность переизбрания инкумбента увеличивается. Эту же модель можно применить и к авторитарным режимам, масштабировав ее на поддержку элит и режима. Да, здесь возникают сложности с адекватной оценкой макроэкономических индикаторов и замерами уровня поддержки, но, в целом, это методическое, а не теоретическое ограничение модели.

В условиях явной концентрации экономических, финансовых и политических ресурсов в Москве и нескольких крупных городах стабильность именно в этих точках стала залогом устойчивости политического режима. В этом отношении к вышеуказанным бенефициарам распределения ренты можно добавить ещё и столичных бюджетников и силовиков, качество жизни которых тоже значительно выше, чем у коллег из регионов. Локальные же протесты, как, например, в Шиесе или даже Хабаровске не представляют угрозы для режима. Я уже предлагал ранее модель "патронажного коленвала", которая описывает механизм поддержания устойчивости нижних этажей структуры распределения ренты.

Но для устойчивости центральной оси значение имеет только то, что происходит в местах концентрации ресурсов. Таким образом, только протестное поведение и внутриэлитная борьба в Москве в рамках этой модели может иметь неприятные последствия для стабильности, как режима, так и структуры извлечения и распределения ренты. Это, кстати, совсем не значит, что все вышеперечисленные стабильно демонстрируют поддержку режима. Многие даже голосуют за тех, кого они считают оппозицией. При этом понимают, что такое голосование носит символический характер. Для этих групп рациональное поведение заключается в сохранении статус-кво, поэтому для большинства из них не было ни мотивов, ни стимулов для расшатывания сложившейся структуры. Даже при несогласии с политическим режимом многие рационально выбирают стратегию безбилетника, так как потенциальные издержки слишком высоки. #методология #публичноеуправление

Ссылки на литературу в первом комментарии. Продолжение следует...

Благодаря внимательным читателям прежде, чем продолжить предыдущий пост, сделаю пару уточнений. Во-первых, далеко не всех, кто включен в структуру извлечения и распределения ренты, можно отнести к политико-административной элите. Даже наоборот, большинство формируют эту структуру на средних и нижних этажах. Эти бенефициары не основные извлекатели ренты и уж тем более не привлечены к принятию важных решений. Во-вторых, большинство же и не осознаёт, что материальное положение и статус связаны с их местом в структуре распределения ренты. Но на микроуровне именно получаемые выгоды определяют модели поведения, которые обеспечивают стабильность структуры и, как следствие, всего политического режима.

В условиях серьёзнейших экономических санкций в предложенной теоретической рамке появляются ещё два важных фактора. Первый лежит на поверхности. Наибольшие негативные эффекты ощутят на себе жители Москвы и крупных городов. Это не значит, что остальные не почувствуют ухудшений. Но разница между тем, что было и что стало, для жителей крупных городов имеет все перспективы стать очень существенной. В результате пострадает и ретроспективная поддержка элит в тех слоях, которые раньше были лояльны.

Второй фактор более сложен. Как верно замечает Андрей Герасимов, ссылаясь на Теду Скочпол (1), распад долгосрочных стабильных структур, в которых агенты укоренены, представляет из себя основную угрозу для устойчивости и управляемости. Санкции в этом отношении оказывают давление сразу по двум направлениям: (i) резко снижается сам объём извлекаемой ренты и (ii) потоки распределения ренты будут значительно скорректированы, чтобы возместить потери наиболее влиятельным акторам. Таким образом, каждый уровень будет стремиться ограничить распределение ренты вниз, и одновременно осуществлять давление на верхние этажи. Многие, вероятно, потеряют свои позиции в структуре распределения ренты. Но сложившаяся за годы устойчивость этой многоуровневой сети может сыграть теперь негативную роль, так как представляет собой инфраструктуру коллективного действия, которое может быть направлено на давление на верхние этажи вплоть до элитных. #методология #публичноеуправление

(1) Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая / Теда Скочпол / пер. с англ. С. Моисеев; научный редактор перевода Д. Карасев. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. – 552 с.

Карл Миллер, научный руководитель Центра исследований социальных медиа DEMOS (Великобритания), разместил интригующий тред. В нём представлены результаты первичного анализа коммуникационных стратегий, которые, по мнению исследователей, реализуются российскими пропагандистскими ресурсами в социальных сетях в период "специальной операции". Данные собраны и обработаны посредством методики семантического моделирования.

Ключевые наблюдения:
1. Основными целями российской пропаганды стали не страны Запада, а государства БРИКС, Африки и Азии.
2. Нет оснований утверждать, что данная коммуникация осуществляется ботами или российскими информационными агентами. Однако поведенческие паттерны и сетевые параметры намекают на то, что это скоординированное действие.
3. Основной упор делается не на легитимацию "специальной операции", а на тематику лицемерия западных лидеров, расширения НАТО, солидарности стран БРИКС и противостояния коллективному Западу.

По ссылке в треде можно найти больше деталей с иллюстрациями в разрезе по языкам, регионам и темам. Напоминаю, что это пока ещё не анализ, а результаты сбора и обработки данных, то есть наблюдения, с научной точки зрения. Вероятно, в конечном итоге на этой основе будет опубликована и научная статья, где результаты будут соотнесены с теоретической рамкой, а также будет подробно описана методология. Кроме того, представляется, что сами результаты необходимо поместить в соответствующие контексты, чтобы выводы были обоснованы и верифицируемы. В нынешнем виде это лишь интересные данные для дальнейшей работы и анализа, так что далеко идущие выводы прямо сейчас я делать не советую.
#сетевойподход

За последний месяц я, как и многие коллеги, получил множество писем от зарубежных университетов, журналов и международных ассоциаций. В большинстве из них нас, российских учёных, информируют, что прекращают институциональное сотрудничество, но готовы продолжать совместную работу на уровне персональных контактов. Одновременно, есть и совершенно полярные стратегии. С одной стороны, открываются специальные позиции и гранты для исследователей из Украины, России и Беларуси. Кроме того, слышал, что на некоторых зарубежных конференциях даже освобождают российских участников от оплаты сборов в связи с блокировкой переводов. С другой стороны, есть и обратные примеры: об отказе публиковать статьи российских учёных пишут @ivoryzoo.

Многие российские коллеги негативно относятся к такой политике зарубежных организаций, считая это одним из проявлений кэнселинга или даже русофобии. Я тоже считаю такие действия контрпродуктивными, так как бьют они в первую очередь по простым учёным. При этом должен заметить, что с политологической точки зрения этому подходу есть объяснение. Подчеркну, что это именно объяснение, а не оправдание.

Во-первых, заметно, что есть только общая логика относительно прекращения партнёрства на уровне организаций. Но, в целом, многие тоже не очень-то понимают, как поступать. Поэтому и такой разброс в решениях, которые зависят от личных оценок происходящего и опыта сотрудничества с россиянами (чем больше и позитивнее опыт, тем больше шансов, что сотрудничество не прерывается).

Во-вторых, возможно, бремя решения будет перекинуто на самих российских ученых, которым придется выбирать между указанием места работы и продолжением научной кооперации. Именно это и неприемлемо для многих отечественных учёных, так как для грантов и премирования указание аффилиации обязательно. Но и здесь важно сделать одно существенное уточнение, чтобы объяснить логику зарубежных коллег.

Российские авторитарные элиты, захватившие органы власти, долгое время старались отождествить себя с государством. И делали это довольно успешно. Такое "врастание" элит не прошло мимо и научно-образовательной сферы, где подавляющее большинство организаций государственные. Подписание администрациями этих учреждений писем в поддержку "специальной операции" лишь подтверждает это наблюдение. Постоянным нарративом, формируемым сверху, стало то, что сотрудники, работающие на государство, не могут это государство критиковать. Так с молчаливого согласия учёных постепенно и происходит трансформация науки и образования из общественного блага в ресурс элит.

Но вообще-то, допустим, политолог, чья работа оплачена налогоплательщиками, как учёный должен быть честен со своим работодателем (налогоплательщиком). Поэтому если он пишет опираясь на научный аппарат, что авторитарные элиты захватили государство, то это не анти-, а самая настоящая прогосударственная позиция. И я считаю, что это нужно обязательно проговаривать в пику антинаучным тезисам элит, отождествляющих себя с государством.

Допускаю, что учёные из других областей могли об этом не задумываться, но мы, социальные исследователи, наверное, не могли не понимать сложившейся ситуации. Конечно, делать вид, что всё нормально, было удобно и очень рационально. Поэтому не стоит и удивляться нежеланию зарубежных коллег сотрудничать с учёными, имеющими аффилиацию в государственных учреждениях. Это лишь обратная сторона медали.
#управлениенаукой #политология

В 2008 году я выступал на конференции в Варшавском университете. В рамках культурной программы организаторы устроили для участников показ фильма Анджея Вайды "Катынь". После был небольшой фуршет, где можно было за бокалом вина пообщаться и с самим режиссёром.

Несмотря на то, что его отец был среди тех расстрелянных НКВД польских офицеров, сам Вайда не переносил ответственность на всех советских людей. И тем более на современных россиян. Хотя и не скрывал своего разочарования, что фильм не вышел в широкий прокат в России. По его словам, был закрытый показ для Президента и Председателя Правительства, где оба выразили Вайде свою поддержку. Но теми словами всё и ограничилось. Видимо, уже тогда стала оформляться политика памяти, активизацию которой мы наблюдаем последние несколько лет. С одной стороны, хотели наладить отношения с Польшей, и правда о Катыни была важной точкой соприкосновения. С другой стороны, развитие этой темы в публичном поле могло пойти вразрез с конструированием характерных для того времени идеологем.

А ещё, говоря о преступлении как явлении, Вайда подчеркнул, что ему в первую очередь были интересны люди: и жертвы, и наблюдатели (случайные или не очень), и преступники. И добавил, что социальным учёным важно не забывать, что во всех их исследованиях за документами, цифрами, моделями кроются люди, их жизни и иногда смерти.

Но это применимо не только к наукам. Преступление превратилось в контент: в фото и видео, в споры и эмоции, в обвинения и оправдания. Но в любом преступлении всегда есть конкретные люди: жертвы и преступники, у которых есть имена. Память об этом позволит оставаться людьми и нам.

Изучая то, что происходит в поле публичных коммуникаций, я время от времени сталкиваюсь с одним и тем же наблюдением. Оно настолько банально, что скорее всего об этом уже кто-то написал. Тем не менее попробую сформулировать свое видение этого феномена. Речь о том, что цифровизация публичного пространства не только расширила возможности для высказывания своей позиции, но и породила новый тип обязанностей. Например, обязанность публичного высказывания. Если раньше можно было отмолчаться или ограничиться кухонными беседами, то сегодня мы всё чаще наблюдаем требования обязательно высказаться публично и оставить об этом цифровой след.

Я уверен, что здесь есть именно политическое содержание цифровизации. Во-первых, проявляются особенности политических контекстов, в которых возникает требование о публичном высказывании. Мы много раз обсуждали "культуру отмены", где в целом ряде ситуаций многие считали себя обязанными зафиксировать свою позицию. А кто не высказывался, тот чувствовал на себе сильнейшее общественное давление. Происходящее сегодня подсвечивает, что авторитарные контексты создают ещё более сложные условия. Чуть ли не каждому приходится лавировать между Сциллой социального одобрения и Харибдой несвободы слова. Первая давит через зависимость от сообществ, в которые индивид включён. Вторая же всегда сочетается с необходимостью постоянно обозначать публичную лояльность политическим элитам.

Во-вторых, цифровые платформы создают новые типы структур. Помимо традиционных отношений, групп, сообществ и сетей возникает, например, структура символической репрезентации (1), оставляющая, как я подчеркнул выше, цифровые следы. Она наполняет публичную дискуссию содержанием политических позиций, которые необходимо регулярно аргументировать и защищать от критики. Обратите внимание, как много сейчас таких следов: от публичных писем с длинными списками подписантов до регулярных "каминг-аутов" в пространстве цифровых платформ. И в этом смысле символическая репрезентация тоже становится обязанностью, а политическим становится то, что раньше таковым не было.

Вообще, в политической науке — а в отечественной особенно — цифровизация в большей степени исследуется через призму инструментальных аспектов публичного управления (governance) и политики (policy). Думаю, это обусловлено доминированием подходов, которые считаются позитивистскими. Как мне кажется, социологи в этом отношении делают намного больше. В том числе и потому, что их инструментарий более широк и свободен от методологических предрассудков.
#цифровизация #методология

(1) Krämer B, Conrad J. (2017). Social Ontologies Online: The Representation of Social Structures on the Internet. Social Media + Society. doi:10.1177/2056305117693648

В политической науке широко известна дилемма диктатора. Она заключается в том, что правящим элитам в авторитарных режимах приходится балансировать между жёсткими мерами в отношении граждан (ограничение свободы слова, репрессии и др.) и мерами, позволяющими гражданам "выпускать пар". Следование любой из этих крайностей чревато для элиты потерей власти в результате либо переворота/революции, либо выборов.

Как и в большинстве моделей в теории общественного выбора, большое внимание здесь уделяется информационной асимметрии, которая, например, приводит к такому парадоксу: чем больше властные элиты используют репрессии, тем меньше у них возможностей для получения достоверной информации. Иллюстрацией тому могут служить результаты опросов общественного мнения, которые сильно искажают отношение граждан к элитам и её стратегиям. Или то, что большие начальники перед принятием решений получают от подчинённых данные, которые хотят слышать, а не которые отражают реальную ситуацию.

Но есть и ещё одна модель, которая получила развитие совсем недавно. Это дилемма охраны (guardianship dilemma). Силовые структуры обладают достаточной мощью, чтобы защищать государство, но также могут быть и угрозой для него. Соответственно, ключевые силовики балансируют свои внутриэлитные стратегии между полюсами абсолютной поддержки правителя с целью защиты от внутренних и внешних врагов и нелояльностью, которая чревата свержением начальника, не учитывающего их интересы. Модель может применяться не только к авторитарным режимам, но ясно, что она наиболее актуальна именно для диктатур (1). В предложенной модели есть "правитель" и "генерал", а равновесие зависит от соотношения "силы" и угроз для режима, которые могут быть, как внутренними (оппозиция, гражданское сопротивление), так и внешними. Авторы предлагают восемь лемм: четыре для ситуаций с обоюдным знанием угроз и четыре с информационной асимметрией.

Дальнейшее развитие модели есть, например, в работе Solving the guardianship dilemma by war (2), где автор рассматривает динамическую игру, в которой диктатор позволяет силовикам иметь значительную мощь, но при этом поддерживает равновесие, отправляя их на войну. Получается, что таким образом он может последовательно решить и дилемму диктатора, усиливая репрессивную машину, и дилемму охраны, предупреждая консолидацию силовых элит. Эта теоретическая рамка объясняет, что страны со слабыми институтами либо имеют слабую армию, либо занимают агрессивную позицию на международной арене, имея мощный силовой аппарат.

Д. Пэйн пересматривает классическую модель (3). Он объясняет, что силовики могут выбирать не только между лояльностью и нелояльностью, но и между двумя опциями нелояльности. Например, они могут отказаться защищать диктатора от угрозы народного восстания, так как с высокой вероятностью останутся на своих местах даже в случае смены режима.

Кстати, для интересующихся этой темой есть и статья, где дилемма охраны тестируется на большом эмпирическом материале (4), собранном в виде представительной базы данных.
#методология #теорияигр
(1) McMahon, R., Slantchev, B. (2015). The Guardianship Dilemma: Regime Security through and from the Armed Forces. American Political Science Review, 109(2), 297-313. doi:10.1017/S0003055415000131
(2) Gao J. (2021). Solving the guardianship dilemma by war. Journal of Theoretical Politics. 33(4):455-474. doi:10.1177/09516298211043235
(3) Paine, J. (2022). Reframing the Guardianship Dilemma: How the Military’s Dual Disloyalty Options Imperil Dictators. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000089
(4) Meng, A., Paine, J. (2022). Power Sharing and Authoritarian Stability: How Rebel Regimes Solve the Guardianship Dilemma. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000296

Глубокое понимание вышеупомянутых 👆моделей и применение их в эмпирических исследованиях требует знаний в области математической теории игр и математической статистики. Тем не менее с их помощью можно проиллюстрировать некоторые политические процессы тем, кто не знаком с этим методологическим аппаратом или даже не очень знаком с политической наукой.

Возьмём, к примеру, информационную асимметрию. В одном из своих курсов я предлагаю студентам простую игру, которая на начальном этапе является кооперативной с ненулевой суммой (то есть выиграть могут все). Однако игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Потом на разборе мы видим, как возникающая информационная асимметрия влияет на поведение игроков и, соответственно, на исход всей игры.

А теперь поделюсь двумя наблюдениями. О первом пишут и говорят многие коллеги. Ограничение свободы слова и фактический запрет на любое альтернативное мнение становятся важнейшими факторами усиления информационной асимметрии. Преобладание лжи в публичной сфере приводит к тому, что сами источники всё больше верят в неё. Возникает порочный круг, в котором принимающие решения не только не знают реального положения дел, но и становятся заложниками своих же мифов. В итоге сами решения становятся менее адекватными, а вероятность ошибок растёт.

Второе — моё частное наблюдение. Недавно я увидел, как в СМИ и на социальных платформах обсуждаются результаты одного политического исследования. Но дело в том, что рукопись статьи, где тоже были представлены эти результаты, я рецензировал для одного научного журнала. И два раза дал отрицательную рецензию, так как там были серьёзные ошибки в операционализации понятий и индикаторов, выборке для анализа, а также в интерпретации результатов. По сути авторы подогнали методику под заранее сформулированные выводы. Не так важно, что это за авторы и журнал. Как не важно и будет ли статья в итоге опубликована в научном издании. Таких статей в наших журналах полным-полно из-за очень низкого качества рецензирования в российской политологии. Но важно то, что множество таких статей и авторов являются источниками ещё большей информационной асимметрии, так как это знание подаётся как научное или экспертное.

Нам сложно предсказать, когда произойдёт столкновение с реальностью, которое разрушит эту конструкцию. Можно лишь предположить, что вероятность этого с каждым днём растёт. И хотя мы не знаем, кто в конечном итоге проиграет в этой "игре", пока она идёт, проигрывают все.
#методология #теорияигр #политология

Наткнулся на новый полезный инструмент Elicit, который может помочь исследователям, особенно начинающим. Да и не только учёным, но и всем, кто уже не просто гуглит, а ищет знание в научной литературе.

Например, здесь можно задать исследовательский вопрос и получить на него ответ со ссылкой на научную статью. То есть не просто ссылку, а полноценный ответ на вопрос, который этот алгоритм, видимо, научен доставать из текста аннотации. Статьи в выдаче можно фильтровать и ранжировать по типам публикаций, журналам, цитированиям и т.д. На самом деле очень удобно для подготовки обзора литературы.

Можно попросить алгоритм помочь с постановкой вопросов в режиме мозгового штурма, поиском подходящих определений или с разъяснением какой-либо концепции. Инструментарий, как я понял постоянно расширяется. Так что интересующиеся могут посмотреть, что уже есть в разделе Tasks.
#инструменты

Уже много сказано про то, что российские политики и пропагандисты упорно отрицают чужую субъектность, когда говорят о политике, в целом, и об Украине, в частности. Добавлю ещё несколько слов от себя.

Однажды на большой российской конференции меня по недоразумению определили дискутантом на секцию, посвященную проблематике "мягкой силы". Я не был уверен, что смогу задать хорошие вопросы или грамотно отрецензировать исследования, но менять программу было уже поздно. Однако проблема проявилась совсем с другой стороны. На самой секции большинство докладов поразило меня очень высоким уровнем абстракции, не свойственным для современных эмпирических исследований. По сути это было похоже не на научное мероприятие, а на обмен мнениями по теме "геополитики", где есть несколько субъектов "мягкой силы", а остальные — лишь пешки на этой шахматной доске. Мои вопросы о субъектах, операционализациях и измерении влияния вызвали непонимание со стороны почти всех участников. Руководитель секции так прямо и заявила: "А, вы, наверное, не международник, а политолог?" (sic!). На мой утвердительный ответ она снисходительно улыбнулась и многозначительно окинула взглядом аудиторию. Меня это, конечно, не задело, но как циника сильно позабавило. Я теперь рассказываю об этом опыте коллегам в качестве анекдота.

Дело в том, что современные теории в социальных науках, наоборот, наделяют субъектностью изучаемых. Это даже проявляется в терминологии, где помимо субъектов есть ещё, например, акторы и агенты. Да, не всегда рациональные, имеющие разные ценностные ориентации, подверженные искажениям и влиянию, но при этом почти всегда принимающие решения и действующие самостоятельно. Картина же, которую видят многие наши политики, обыватели и, как оказывается, многие учёные и эксперты, сильно упрощена и остается на уровне абстракций. Одним из векторов этого упрощения как раз стало лишение субъектности тех, кто попадает в поле зрения. Особенно, если поведение наблюдаемых индивидов и общностей не согласуется с этой картиной мира. Их логика проста: "Если кто-то поступает не так, как я, значит он мыслит неправильно, глупо, нерационально, да и вообще выступает марионеткой в чужих руках".

Обывателям такой подход простителен. На мой взгляд, он во многом может объясняться низким качеством образования в области общественных наук (об этом я скоро напишу отдельно). Но наблюдать такое в среде учёных, политиков и управленцев по меньшей мере странно. Не проводя нормальных эмпирических исследований, оставаясь на том же уровне абстракции, как и политические идеологии, сложно осуществлять достойную поддержку в принятии решений.
#политология

Эксцессы диалога между учёными и политиками (и бюрократами) регулярно напоминают о провалах публичного управления в России и том, как по-разному мыслят "управляющие" и "управляемые". Для нас же это хорошая иллюстрация bad governance.

Сначала контекст. Президент РАН А. Сергеев выступил в ГосДуме на заседании Комитета по науке и высшему образованию. А первый заместитель председателя Комитета (sic!) К. Горячева, по данным газеты "Поиск", поинтересовалась, что сделала РАН «для улучшения жизни простых людей». Кроме того она призвала А.М. Сергеева «оставить рефераты до лучших времен» и «выйти за пределы сферы комфорта». В дальнейшем оказалось, речь шла о том, что нужно заниматься не только фундаментальной наукой, но и прикладными разработками. Хотя академик А. Сергеев в своем двухчасовом докладе о положении дел в российской науке рассказывал и о том, и о другом.

Во-первых, не буду упрекать депутата из профильного комитета в незнании взаимосвязей между фундаментальной и прикладной наукой. Оно часто встречается даже среди моих коллег в общественных науках. Но само по себе это незнание — индикатор того, что депутаты из профильного комитета редко общаются с учеными. Не с "представителями" научного сообщества на разнообразных форумах и форсайт-сессиях, не с многочисленными администраторами науки, а непосредственно с теми, кто с понедельника по субботу занимается исследованиями. Такие расширенные заседания Комитета представляют собой лишь имитацию сотрудничества, а не инклюзивный институт. А я напомню, что с точки зрения институциональной теории и, конкретно, концепции нового публичного управления, именно инклюзивные институты выступают основой good governance. Остаётся лишь констатировать, что такие институты у нас так и не сформированы.

Во-вторых, я хочу даже похвалить Ксению Горячеву, которая не постеснялась прийти в комментарии и попытаться понять, в чем заключаются претензии ученых. Но к сожалению, уверен, что скоро её энтузиазм улетучится, и дальше разговоров дело не пойдёт. Важнейшим фактором некачественного управления в России уже давно стало то, что политика (politics) имеет приоритет над политическим управлением (policy and governance). Вместо университетской автономии — управленческая вертикаль и борьба со свободомыслием, вместо международного сотрудничества — административные препоны и списки учёных и организаций из "недружественных стран" и т.д. В научной сфере цели и стратегии policy прямо противоположны целям и стратегиям современной российской politics. И мы знаем, что первыми обязательно поступятся ради вторых.

В-третьих, обратим внимание на классическую ошибку российских политических управленцев, которые считают, что ученые (можно подставить в это утверждение бизнес, граждан и др.) что-то должны. Дело в том, что это может работать только в условиях мобилизационных политических стратегий, которые пока не наблюдаются. В нашем же случае прежде, чем спрашивать, что сделала РАН для улучшения жизни простых людей, нужно задать другой вопрос: что сделали законодатели и бюрократы, чтобы у ученых и предпринимателей возникли стимулы для развития прикладной науки и внедрения её достижений на благо общества? В экономике и публичном управлении стимулы — одно из центральных понятий. И одним из эффектов bad governance в российской экономике уже давно стал недостаток таких стимулов.
#публичноеуправление #управлениенаукой

В марте я принял участие в нескольких научных и экспертных семинарах, лейтмотивом которых была проблематика функционирования российской экономики в новых условиях. Большинство решений там крутилось вокруг идей о либерализации экономики, снижении административных барьеров и мобилизационной модернизации. В целом, эти подходы можно концептуализировать как построение либеральной экономики, сочетающейся с ужесточением авторитаризма.

Сейчас эти дискуссии поутихли. Вероятно, в связи с тем, что российская экономика пока выдерживает санкционное давление. Но на мой взгляд, это та ситуация, когда Аннушка уже разлила масло. Негативные эффекты так или иначе проявятся в долгосрочной перспективе, поэтому высока вероятность, что к обсуждению такой модели вернутся. И в этом отношении хочу поделиться мыслями, которые меня не покидали, когда я слушал доклады экономистов и специалистов по регулированию.

Исходной предпосылкой к моим рассуждениям стало то, что, по моему мнению, большинство используемых в анализе публичной политики и регулирования моделей не учитывают контексты. Хотя в настоящий момент здесь наблюдается существенный прогресс: помимо традиционной эконометрики, которая долгое время была главной методологической основой, всё чаще используются нормативные доказательные подходы, и даже активно внедряются смешанные методы. Но в анализе публичной политики всё ещё мало политической науки. Не то чтобы я настаивал на обязательном включении политологических аспектов в модели, но нужно заметить, что все эти подходы сложились в западной научной традиции, и их применение в современной России сильно ограничено именно политическим контекстом.

Поясню. Предлагаемые модели трансформации российской экономики гипотетически выглядят очень даже здраво, если отталкиваться от теории вне политического контекста. Но я вижу практически непреодолимую проблему в том, что для их реализации нужны очень сильные институты, разграничивающие политическое и экономическое. Это нужно, например, чтобы в экономике действительно заработал принцип верховенства права (rule of law). Но он разрушителен для российского авторитарного режима (где действует rule by law), поэтому институциональная отстройка необходима (например, полностью независимый арбитражный суд). Кроме того, в России укоренено множество неформальных институтов, которые за долгие годы пронизали насквозь экономику и политику: политики имеют бизнес-интересы, а бизнесу постоянно приходится пересекаться с политикой. Разорвать эти взаимосвязи и сформировать устойчивые институциональные отстройки очень сложно. Нормативная либерализация экономики и регуляторная гильотина не помогут, так как элиты, извлекающие ренту, и группы интересов, имеющие политический ресурс всё равно отыграют своё. Наконец, целые отрасли управляются политическими элитами, и сами они оттуда не уйдут. А это значит, что продолжат существенно влиять на экономику в своих интересах.

Поэтому вместо целостного подхода по трансформации экономики экономическая политика будет продолжаться в виде авральных мероприятий по затыканию дыр. Более-менее в отдельных случаях такое затыкание может иметь даже среднесрочные положительные эффекты. Но слабая институциональная среда всё равно возьмёт своё. #публичноеуправление

В комментариях к предыдущему посту подписчик задал очень интересный вопрос: "Почему до сих пор никто не разработал рабочую технологию трансформации от rule by law к rule of law?" Кажется, что в самом общем виде ответ здесь банален до невозможности, так как дело не в технологии. Нужно всего лишь, чтобы элиты стремились к построению качественных институтов (в первую очередь — к соблюдению принципа "верховенства права"), а граждане имели возможности для контроля элит и их смены. Но это только кажется простым и банальным. Естественно, всё намного сложнее. Да и учёные занимаются в первую очередь не "рецептами", а изучением того, как функционируют общества и формируемые ими институты и практики.

Но меня в этом вопросе зацепило ещё кое-что. А именно заложенный в нём детерминизм. Мы уже привыкли, что в современной политологии всё большее внимание уделяется объяснительным моделям, выявлению зависимостей и закономерностей. Это не плохо, само собой, но такая тенденция серьезно смещает исследовательские стратегии политической науки. Я и за собой нередко замечаю намеренные акценты на детерминизме, вызванные необходимостью постоянно объяснять окружающим, в чем отличие политологии от "политологии".

Совсем недавно закончил читать книгу Дмитрия Травина "Почему Россия отстала?" (1). Это только первая часть большого труда автора, и ответа на вынесенный в название вопрос в ней нет. Но думаю, что ответа не будет и во второй части, которая в большей степени посвящена России. Я прочитал также пару препринтов, которые лягут в основу следующей книги, и понимаю, что автор скорее всего оставляет возможность ответить самим читателям. И именно этим мне понравилась книга. В ней нет детерминизма, доминирующего в современных общественных науках. Д. Травин скрупулезно описывает контекст, которого так не хватает во многих работах в общественных науках. С большим вниманием к деталям он погружает читателя в атмосферу, где в итоге, по его мнению, зарождаются и консолидируются институты и практики.

В этом отношении я вспоминаю ещё и новую работу известных институционалистов Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона, авторов популярнейшей книги с похожим названием. Об этом препринте я писал год назад. Они тоже обращают внимание на контекст, но уже, как им и положено, с детерминистских позиций (2). По их мнению, исторические и культурные условия могут оказывать существенное влияние на качество институтов. Авторы разделяют культуры по тому, насколько они подвижны. В свою очередь подвижность зависит от того, как складывается конфигурация их атрибутов в разрезах "специфические-абстрактные" и "связанные-свободные". Пробное приложение своей теоретической рамки авторы находят в анализе ряда разных культур: английской, китайской, некоторых африканских и исламских, индийской кастовой системы и индейского племени кроу (Apsáalooke). А методология основана на теории графов и сетевом анализе взаимосвязей между различными компонентами культуры.

Так или иначе, гонка за выявлением причинно-следственных связей (такие результаты проще опубликовать в хорошем журнале) часто приводит к тому, что мы не обращаем внимание на контекст. А ведь он очень важен, хотя и не всегда сам по себе является ключевым аспектом, определяющим вектор социальных процессов. Но без него любая объяснительная модель будет неполной.
#методология

(1) Травин, Д.Я. Почему Россия отстала? Изд-во ЕУСПб, 2021. - 367 с.
(2) Acemoglu, D., Robinson, J.A. (2021). Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework. NBER Working Paper No. 28832