Русский research опубликовал очень интересный пост о ловушках грантового финансирования и комментарий к нему. В общественных науках тоже есть существенные диспропорции в распределении грантовых средств, но им характерны и специфические черты.

Во-первых, в политических науках и социологии почти нет реальной конкуренции. Сильных научных групп, которые могут давать результат мирового уровня, мало, и большинство из них сконцентрированы в нескольких вузах и городах. Нужно отметить, что с экономикой ситуация отличается в лучшую сторону, и поэтому конкуренция там больше.

Во-вторых, в отечественной политической науке вообще сложно говорить о достижении значимых фундаментальных результатов. Подавляющее большинство исследований, получающих грантовую поддержку, представляют из себя перевод и адаптацию зарубежных концепций, сопровождающихся иллюстрацией кейсовыми и/или прикладными исследованиями. Поэтому возможности научных групп ограничены лишь временем, которое могут потратить исследователи на кабинетную работу. В поля почти никто не ездит, а эмпирические данные собираются из открытых источников. Как итог, принято отчитываться не научными результатами, а статьями, вернее их количеством. Сколько статей реально написать в свободное от преподавания и административных дел время, столько грантов на себя научная группа и берёт. То, что в статьях нет фундаментальных результатов, особо никого не волнует.

В третьих, в грантовой системе сложилась практика, что финансирование распределяется по следующему принципу: часть обязательно уходит "авторитетам", независимо от качества заявки и ожидаемых результатов, часть равномерно распределяется среди "остальных". Здесь же включается механизм ротации, когда за определенный период так или иначе какой-то грант получают все. Так минимизируется риск публичной критики и "бунта" учёных. Учитывая эти обстоятельства, почти все учёные принимают такие правила игры, так как понимают, что свой грант они рано или поздно получат.

Так что в отличие от естественных наук, о которых пишет @trueresearch, в политической науке другой механизм. Там лидеры "пылесосят" всё с разной степенью результативности проектов, оставляя крохи остальным. А здесь гранты более-менее равномерно размазываются, чтобы все были довольны в условиях отсутствия реальных научных результатов.

NB. Речь в посте в первую очередь о политологии. В других общественных науках логика похожая, но в то же время есть и отличия. Также считаю необходимым подчеркнуть, что есть и гранты, которые получают научные группы, реализующие проекты очень высокого уровня со значимыми научными результатами. И их наличие ещё больше подсвечивает проблемы, о которых я написал выше.
#управлениенаукой

Русский research отзывается на мой пост о рецензировании и добавляет, что в отечественных физико-математических науках ситуация лучше (а мы и не сомневались), но всё равно отстаёт от мировых стандартов. А на днях очень кстати появился интересный пост на Хабре, где автор пишет о проблемах научных публикаций. Помимо всего прочего, что мы уже много раз обсуждали, там есть очень верная, на мой взгляд, мысль:

Основная функция журнала сейчас — хостинг pdf. Это меньше, чем делает, например, Wikipedia. При этом за такой сервис нужно платить несколько тысяч долларов за один документ, — наверно, самый дорогой хостинг в мире.
Понятно, что я утрирую, но в наше время есть столько возможностей для отзывов, оценок и агрегации статей. Можно предоставить платформу ученым для непосредственного обсуждения статей прямо на сайте, и привлечь их туда. Если взять для примера Хабр, то комментарии часто не уступают самой статье.

Я давно уже думал над этим. В РИНЦ есть возможность комментирования размещенных публикаций, но я ни разу не видел, чтобы кто-то ею воспользовался. Кроме того, эти комментарии касались бы уже опубликованного итогового текста. А ведь обратная связь от научного сообщества (а не пары рецензентов) - это бездонный ресурс для совершенствования качества исследований. В этой связи я уже несколько раз слышал об идее использования VCS для научной работы. VCS (version control system) - это система управления версиями, которая используется для работы с постоянно изменяющейся информацией. Так можно хранить несколько вариантов одного документа, отслеживать изменения и их авторов, поддерживать возможность комментирования к каждой из версий. Самым известным, наверное, вариантом такой системы стал GIT, используемый в программировании и разработке.

Важно, что для такого подхода уже есть фундамент. Например, это готовые инфраструктуры ресурсов arXiv.org (Cornell University) или osf.io (Center for Open Science). Представьте, что есть цифровая экосистема, где научная группа публикует результаты исследований в виде постоянно обновляемых документов, отвечает на публичные комментарии и замечания других учёных и не распыляется на множество публикаций. Как отмечает @trueresearch, публикуемая и доступная всем участникам процесса переписка авторов с рецензентами вполне может превосходить объём самой статьи в 2-3 раза. Так зачем плодить десятки статей по одной теме или пытаться воспроизвести чужие результаты (что сложно опубликовать, а потом даже опубликованное не будет цитироваться), если можно обойтись одним тредом, состоящим из публичных документов? И да, не нужно ждать несколько лет, пока это всё опубликуют.

Здесь же возникнет принципиально новый подход к оценке качества научной работы, а издательства с их миллиардным бизнесом на научных публикациях исчезнут. Уверен, наука и её популяризация от этого точно выиграют.
#управлениенаукой

В серии препринтов Max Planck Institute for Demographic Research опубликовано исследование о миграционных потоках учёных из России и в обратном направлении в 1996-2020 гг (1). Для анализа используются данные из базы SCOPUS, чтобы отследить авторов, которые указывали в своих разных статьях российскую или зарубежную аффилиацию. Например, если первая публикация была с российским адресом, а последняя с зарубежным, такой автор считался эмигрантом, наоборот - иммигрантом. Кроме того, были выделены категории "возвращенцев" (первая и последняя публикации с российским адресом, но между ними были зарубежные) и "транзитных учёных" (первая и последняя публикации с зарубежным адресом, но между ними были российские). Важно, что в работе также есть классификация по различным научным областям.

Основные результаты вполне ожидаемые:
- эмигрантов значительно больше, чем иммигрантов;
- основные направления эмиграции - США и Германия;
- резко выделяется положительный миграционный баланс с Украиной, Беларусью и Узбекистаном, что повторяет и тренды вне академической миграции.

Но есть и интересные, на мой взгляд, находки. На основе полученных данных авторы обращают внимание на то, что в последние годы потоки уравнялись. Правда, радоваться пока рано, так как цитируемость уезжающих учёных значительно выше, чем приезжающих работать в Россию. Это может означать, что качественно иммиграция всё ещё проигрывает эмиграции. Кстати, единственным исключением стали общественные науки. Но и этому есть объяснение, хотя авторы его не конкретизируют. По моему мнению, это обусловлено тем, что экспорт экономистов, политологов и социологов из развитых стран уже давно стал устойчивой тенденцией в связи с двумя основными факторами: высокой конкуренцией на Западе и общим низким качеством социальных наук в развивающихся странах.

Конечно, у исследования есть множество ограничений, что авторы и не скрывают. Они подчёркивают возможные недостатки в данных, необъективность выборки публикаций, индексируемых SCOPUS, и т.д. Я бы ещё добавил то, что очень часто потенциальные учёные уезжают из России, чтобы учиться в магистратуре и докторантуре, и тогда первые публикации у них выходят сразу с зарубежной аффилиацией. В социальных науках это точно происходит, поэтому скорее всего из анализируемой выборки "выпало" очень много исследователей.

Тем не менее, в статье ещё много интересных наблюдений и интерпретаций. Поэтому и её, и весь проект Modeling and Analysis of Migration and Mobility among Scholars рекомендую всем, кто интересуется социологией науки и научной политикой.
#управлениенаукой

(1) Subbotin, A., Aref, S. (2020) Brain drain and brain gain in Russia: analyzing international mobility of researchers by discipline using Scopus bibliometric data 1996-2020. MPIDR Working Paper WP-2020-025.

В ответ на пост о политике конфликта и смещении либерализма по идеологической шкале в сторону центра мне написали сразу три студента-политолога, которые интересуются теорией и философией политики. Все трое представляют разные вузы, но объединяет их одно - ракурс изучения политических теорий. Оказывается, что и содержание дисциплин, и тематика курсовых/дипломных работ лежат в плоскости истории политических учений и политической философии. То есть студенты скрупулёзно изучают политическую теорию, хорошо ориентируются в литературе и авторах и даже неплохо сопоставляют различные подходы, но не умеют использовать эти знания для анализа реальной политики. Даже семинарские занятия построены на осмыслении текстов, а не попытках применить различные концепции в качестве прибора для исследования текущих политических процессов. То есть теория и философия остаются знанием, замкнутым на себе.

В этой связи я вдруг понял, что меня смущало в материале канала Политическая наука об эпистемических сообществах - сетях академических исследователей и практикующих экспертов, которые операционализируют знание и помогают политикам и бюрократам принимать обоснованные решения (evidence-based policy). Готовим ли мы политологов, которые могут выступать в качестве экспертов по определённому кругу вопросов публичного управления? Мой ответ - нет, мы готовим учёных, политических технологов, исследователей, журналистов, но не практиков для экспертизы в области публичной политики.

Сегодняшние выпускники-политологи, даже если это очень качественные специалисты, ориентированные на практическую деятельность, в большинстве своём являются экспертами в очень узком сегменте политики (policy). Я пока не могу подобрать точное определение этому сегменту, поэтому назову его political policy, то есть политика в области управления политическими процессами. Сюда входят, например, организация избирательного процесса, партийное строительство, государственное устройство, координация групп интересов, общие вопросы взаимоотношения государства и негосударственных институтов, информационная политика.

Но как быть, допустим, с экономической, социальной, промышленной, фискальной политикой и др.? Со всеми узкими направлениями политического курса в рамках этих сфер? С разными уровнями: федеральным, региональным, муниципальным? Экспертные сети в этих полях уже давно сформированы экономистами, которые в рамках образовательных программ успешно осваивают методологии, как анализа политики (policy analysis), так и анализа для политики (policy expertise). В основном это различные количественные эконометрические подходы и качественное оценивание политики (policy evaluation). Думаю даже, что так популярный сегодня технократизм публичного управления вырос именно на этой почве.

Политологов в этих эпистемических сетях почти нет, так как практически нет и политологических магистерских программ, сфокусированных на конкретных сферах публичного управления. В том числе и потому, что собрать коллектив высококвалифицированных преподавателей, которые могут, например, сделать отличную программу по публичному управлению в области здравоохранения, промышленной политики или любой другой политики, в России может только один известный всем университет. Уточню, что политологи по образованию среди экспертов все-таки немного представлены, но не в связи с полученной специализацией, а потому, что так сложилась их профессиональная карьера, во многом случайно.

А ведь именно политологи, специально подготовленные для разных направлений публичной политики, могли бы существенно скорректировать то или иное решение/стратегию/программу, чтобы они отвечали не только технократической логике, но и сочетались бы со множеством других, не менее важных принципов качественного публичного управления. Возвращаясь к началу поста, представьте, например, какой могла бы быть социальная политика, в ценностной основе которой лежала бы теория справедливости Дж. Роулза. Сложно? Вот и я о том же. Продолжение следует...
#управлениенаукой #публичноеуправление

Продолжим 👆
Область governance and policy studies на Западе сформировалась как междисциплинарное поле, где совместно работают экономисты, политологи и социологи. Постепенно во многих университетах сложились профессиональные сообщества и оформились экспертные центры (think tanks), которые оказывают аналитическую поддержку в разработке публичной политики. Так в академии сочетаются фундаментальная наука и прикладные исследования в области публичного управления. Отечественная же политология, которая появилась и стала развиваться на кафедрах философии, истории и иногда социологии, так и осталась методологической заложницей этих наук. Как итог, в её фокусе politics, а не policy. Это не плохо и не хорошо, но это важно для понимания того, на основе какой экспертизы принимаются политические решения.

На многие органы власти в России, особенно в исполнительной ветви на федеральном уровне, работают вполне профессиональные эксперты, которые успешно совмещают научную работу с аналитической поддержкой в выработке и оценке государственной политики, программ, стратегий и проектов. Но, как я уже заметил в предыдущем посте, подавляющее большинство этих экспертов составляют экономисты. На мой взгляд, они обеспечивают качественную экспертизу, основанную на апробированных эконометрических методах, методологии оценивания политики, оценке регулирующего воздействия, менеджериальных подходах в имплементации политики и т.д. Но разрабатываемые документы очень часто не учитывают политико-административный контекст, в котором политика будет реализовываться. Например, в процессе целеполагания ставится вопрос: "Как достичь целевых показателей?" Хотя правильный вопрос должен звучать так: "Как достичь целевых показателей в условиях централизованного авторитарного режима и элиты, ориентированной на извлечение ренты?" Думаю, специализирующиеся на policy политологи могли бы в этом помочь, но их почти нет. И я сейчас не критикую режим: он такой какой есть, но его особенности существенно влияют на то, как принимаются и имплементируются решения, и это обязательно нужно принимать во внимание.

Возьмём Программу стратегического академического лидерства (ПСАЛ), о которой так много говорили в нашей научно-образовательной сфере. Уважаемый Русский research написал об этой программе почти целую "поэму" (начинается здесь и далее ещё более десятка постов). Я внимательно изучил документ и должен заметить, что он, в целом, сделан на высоком уровне. Не буду сейчас вдаваться в подробности, но отмечу, что там во многом учтены ошибки Проекта 5-100, помимо количественных индикаторов есть целый ряд качественных содержательных показателей, сама программа довольно сбалансирована и реалистична. Видно, что над разработкой трудились профессионалы и, если бы на заключительном этапе ещё была обеспечена широкая профессиональная и общественная дискуссия, то ПСАЛ была бы совершенна. Но дело в том, что даже в таком добротном виде её результативность и, тем более, эффективность сомнительны. Потому что контекст не учтён. А в этом контексте неизбираемые и неподотчётные сотрудникам ректоры, непрозрачные закупки, наличие групп интересов и их подковёрная возня, отсутствие стимулов к достижению реальных результатов и множество лазеек для их имитации, прекарное положение учёных и преподавателей и т.д.

В заключение напомню, откуда взялась вообще вся эта тематика "прорыва". Она появилась в связи с Концепцией социально-экономического развития России до 2020 года. Почитайте и посмейтесь, или поплачьте. И так почти везде: как лодка любви разбивается о быт, так и хорошие программы и стратегии разбиваются о реальность российской политики. И эту проблему могла бы решать политическая наука.
#управлениенаукой #публичноеуправление

А даёт ли политическая наука какие-то рецепты, чтобы преодолеть проблемы, обозначенные в предыдущем посте? Да, результаты исследований показывают, что новые политико-управленческие подходы позволяют достигать положительных результатов даже в условиях современного сложного общественного устройства.

Например, сюда можно отнести методологию Нового публичного управления, о которой я уже много раз писал у себя в канале. Материала этих постов (1, 2, 3, 4) хватит на целый параграф для учебника по государственному управлению. Проблема в том, что её внедрение требует масштабной перестройки: отказа от традиционных управленческих иерархий, делиберации и построения инклюзивных институтов сотрудничества органов власти и негосударственного сектора. Для сегодняшнего российского истеблишмента такой подход неприемлем, так как критически повлияет на устойчивость режима и самой элиты.

Или, допустим, предложенная Марком Муром концепция Менеджмента публичного блага (5), которая сочетается с Новым публичным управлением (6), но может быть и успешно реализована в отдельных направлениях публичной политики. Возьмём, к примеру, науку и образование, которые совершенно точно могут рассматриваться как публичное благо. Однако и здесь камнем преткновения становится KPI-мышление управленцев, которое, как справедливо замечает Дмитрий Прокофьев, нередко обусловлено ещё и личными коммерческими интересами.

Публичное благо - результат совместного производства общества и государства, и приращение его ценности возможно только в условиях равноправного взаимодействия, а не отношения к нему как к подчиненному объекту управления или, того хуже, вотчине для извлечения ренты и достижения корыстных целей. Более того, политический класс воспринимает науку и образование ещё и в качестве инструмента воспроизводства режима, что продемонстрировал нам кейс с прокурорским запросом в РАНХиГС. Чтобы управлять публичным благом, его нужно сначала таковым признать.

Справедливости ради замечу, что и само общество не проявляет готовности к реализации такого подхода. Кто-то задавал вопрос своим депутатам, почему они проголосовали за бюджет, где на науку и образование выделяются средства, составляющие всего 3,7% от ВВП? Думаю, нет. А патерналистски настроенные студенты, учёные и преподаватели могут быть равноправными партнёрами в сопроизводстве публичного блага? Они автономию университетов и научных организаций - важнейший институт равноправия - отстоять не сумели, а такой груз и подавно пока тянуть не готовы. Поэтому я и вспомнил Мишеля Фуко: дело не только в институтах, но также в потенциале их изменения и людях, их заполняющих. Рецепты-то есть, но вот governmentality, судя по всему, пока к трансформации не предрасположено.
#публичноеуправление #управлениенаукой

(5) Moore, M. H. (1995). Creating public value: Strategic management in government. London: Harvard University Press.
(6) Liddle J. (2018) Public Value Management and New Public Governance: Key Traits, Issues and Developments. In: Ongaro E., Van Thiel S. (eds) The Palgrave Handbook of Public Administration and Management in Europe. Palgrave Macmillan, London.

Согласно решению пленума Высшей аттестационной комиссии теперь учёную степень доктора наук можно присуждать по результатам краткого доклада по совокупности опубликованных работ, которые индексируются международными базами данных. По словам председателя ВАК В. Филиппова, "за десять последних лет нужно иметь 50 публикаций в международных базах данных для гуманитарных и социально-экономических направлений, и тридцать - для естественно-научных и технических специальностей."

Мне сложно судить о естественных и технических специальностях (возможно, 30 публикаций - норма), как и о гуманитарных областях, но для общественных наук это очень странное требование. Давайте посмотрим, сколько публикаций, индексируемых SCOPUS, у нобелевских лауреатов по экономике. Я просто перечислю фамилии лауреатов за последние 11 лет, а в скобках укажу количество публикаций. Жирным шрифтом выделены те, у кого на протяжении всей научной карьеры есть десятилетний период с количеством публикаций больше 50.

P. Milgrom (59), R. Wilson (54), A. Banerjee (99), E. Duflo (89), M. Kremer (98), W. Nordhaus (105), P. Romer (28), R. Thaler (93), O. Hart (47), B. Holmstrom (31), A. Deaton (113), J. Tirole (164), E. Fama (85), L. Hansen (106), R. Shiller (103), A. Roth (157), L. Shapley (37), T. Sargent (126), C. Sims (63), P. Diamond (64), D. Mortensen (41), C. Pissarides (78).

Из 22-х лауреатов с 2010 года только восемь могли бы претендовать на присуждение докторской степени по предлагаемым ВАК требованиям. Нормально, высочайшие стандарты!

Недавно коллеги с канала Политическая наука напомнили, что в политологии есть аналог Нобелевки - Премия Юхана Шютте. Как обстоят дела здесь? Принцип перечисления тот же.

P. Katzenstein (93), M. Levi (61), J. Mansbridge (57), A. Sen (211), J. Elster (116), F. Fukuyama (76), D. Collier (27), R. Axelrod (75), C. Pateman (41), P. Norris (177), R. Inglehart (140), A. Przeworski (76).

Видно, что у политологов соотношение примерно такое же, как и у экономистов.

Так о чём же это всё говорит? ВАК признаёт, что российские учёные могут хитрить и публиковать десятки статей в мусорных журналах, а администраторы науки ничего не могут с этим поделать. Решение простое и лежит на поверхности: статей может быть и 10 за последние 10 лет, но пусть они будут опубликованы в журналах из первого квартиля. Это будет одновременно и реальным стимулом, и планкой качества научной работы.
#управлениенаукой

Коллеги печалятся, что на Пленуме ВАК принято решение сократить число научных специальностей по политическим наукам. Пишут, что теперь "не будет у нас отдельных кандидатских и докторских по конфликтологии, политкультуре и идеологиям, регионалистике и этнополитике". А я, наоборот, склонен поддержать это решение. Более того, я вообще за более радикальные изменения. На мой взгляд, пора преодолеть пережиток в виде старого подхода к защитам на большом диссовете, состоящем из представителей разных специальностей, а потом ещё и процедурой утверждения присвоенной степени в ВАК. Я, кстати, вообще не помню реального, не связанного с формально-бюрократическими процедурами случая, когда мне приходилось бы указывать номер своей специальности.

Значительно более ответственный подход заключается в том, чтобы под каждую защиту собирать совет из 5-7 квалифицированных и признанных специалистов, имеющих публикации по теме. Это уже проверенная мировая практика, когда вместе с присуждением степени указывается и учреждение, где она присвоена. Тогда и университет, и члены совета несут репутационную ответственность за принятое решение. Уверен, в таком случае и липовых защит станет меньше.

Однажды, когда я высказал эту идею, один аспирант возразил мне, что по его теме - непризнанным республикам на пост-советском пространстве - нет достаточного числа специалистов с публикациями. На что я спросил про методологию, которую он использовал. Новая институциональная теория? Пожалуйста, много авторитетных учёных. Политические режимы? Тоже полным-полно. Электоральные процессы? И здесь немало специалистов. А если в исследовании нет оптики, через призму которой изучается объект, так это и не научная работа вовсе.
#управлениенаукой

Не прошло и трёх месяцев, как российские законодатели отреагировали на появление Свободного университета. В Государственную Думу внесён законопроект, в котором закрепляется понятие просветительской деятельности. Если закон будет принят в таком виде, то под ней будут понимать осуществляемую вне рамок образовательных программ деятельность, направленную на распространение знаний, умений, навыков, ценностных установок, опыта и компетенции в целях интеллектуального, духовно-нравственного, творческого, физического и (или) профессионального развития человека, удовлетворения его образовательных потребностей и интересов.

Действительно, что-то много просветителей развелось, которые сегодня обучают людей, неудовлетворённых качеством государственного образования или просто желающих получить новые знания и навыки. Совсем недавно я проводил онлайн-мероприятие, где, согласно этой формулировке, просвещал коллег. Тема моего выступления была посвящена современным подходам к публичному управлению и, говоря о России, я подчеркнул, что наши управленцы в подавляющем большинстве случаев используют прямое регулирование и контроль, так как не владеют другими инструментами или не желают их использовать. И в качестве одного из примеров я как раз и предположил, что будет попытка каким-то образом зарегулировать деятельность тех, кто преподаёт вне институциональных рамок. Дело в том, что российские власти очень опасаются любой низовой самоорганизации, которую не контролируют, поэтому попытки внедрить регулирование этой сферы были лишь делом времени.

Но это ещё не всё. В проекте предлагается следующее дополнение к "Закону об образовании в РФ":
Подписание образовательными организациями договоров [с зарубежными партнёрами], ... за исключением договоров об оказании образовательных услуг иностранным гражданам, осуществляется при наличии заключения федерального органа исполнительной власти, осуществляющего функции по выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере высшего образования, или федерального органа исполнительной власти, осуществляющего функции по выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере общего
образования.

То есть проект предлагает наделение органов исполнительной власти дополнительными функциями, которые приведут к усилению контроля за международной деятельностью образовательных организаций и просветительской работой отдельных граждан, разрастанию бюрократического аппарата и инструментов регулирования. В пояснительной записке тоже интересные формулировки:

Отсутствие соответствующего правового регулирования создает предпосылки для бесконтрольной реализации антироссийскими силами в школьной и студенческой среде под видом просветительской деятельности широкого круга пропагандистских мероприятий, в том числе поддерживаемых из-за рубежа и направленных на дискредитацию проводимой в Российской Федерации государственной политики, пересмотр истории, подрыв конституционного строя.

Да, в обоснованиях законодатели тоже не блещут оригинальностью и опять вспоминают про "антироссийские силы". Напоминаю, что в условиях доминирования принципа управления посредством права нормы будут использоваться для борьбы с нелояльными просветителями, а также в качестве дополнительного инструмента контроля за международной деятельностью вузов. Как далеко могут зайти в таких условиях регуляторы, мы можем только предполагать.

Например, этот канал и каналы многих коллег здесь в Телеграме легко в этой парадигме станут объектами регулирования, так как в соответствии с формулировкой нашу деятельность можно определить как просветительскую.
#управлениенаукой

Не так давно я писал о том, что натолкнулся на очень странную статью с подобием научного анализа результатов проекта "5-100", направленного на улучшение позиций российских университетов в мировых рейтингах. Но вот появилось и более серьёзное исследование с понятной и обоснованной методологией. В работе The effect of Russian University Excellence Initiative on publications and collaboration patterns авторы используют эконометрический анализ лонгитюдных данных, где в качестве зависимых переменных берутся различные индикаторы результативности научной деятельности (1). Важно, что в модель включены не только ВУЗы из проекта "5-100", но и контрольная группа менее "везучих" университетов.

Основной вывод - налицо значительный позитивный эффект, выражающийся в росте количественных показателей публикационной активности в абсолютных и относительных измерениях, а также интенсификации межуниверситетского сотрудничества. Интересно, что значимые эффекты наблюдаются в двух противоположных когортах журналов: самых авторитетных и, наоборот, низкокачественных (мусорных/хищных).

Но прежде, чем впадать в эйфорию, я бы обратил внимание на несколько важных моментов. Во-первых, результаты исследования релевантны в первую очередь для нескольких научных областей. Авторы отмечают, что основные - это прикладная физика и наука о материалах, а также ряд смежных направлений. Что происходит во многих других науках, остается за рамками работы. По моим субъективным ощущениям, в общественных науках особых результатов в высокорейтинговых журналах нет, в то время как выросло количество публикаций в мусорных журналах и сборниках конференций (здесь, кстати, огромный разброс в качестве). Относительно других областей знания мне судить сложно.

Во-вторых, рост количественных показателей не обязательно означает повышение качества научной работы и эффективность управления ресурсами. Нужно всё-таки разделять результативность и эффективность.

В-третьих, результаты исследования можно интерпретировать совершенно по-разному. И мы знаем, как любят манипулировать ими определённые группы интересов. С одной стороны, выводы намекают на то, что "проект 5-100" результативен и является хорошим примером грамотной научной политики. С другой стороны, по многим аспектам ситуация похожа на создание институтов, которые в политической науке именуются "карманами эффективности". Это проекты, которые реализуются не в рамках сложившейся политико-управленческой структуры, а находятся под личным патронажем высших руководителей, обеспечены специальным режимом регулирования и привлекают концентрированные материальные, интеллектуальные и другие необходимые ресурсы. Опыт показывает, что подобные институты "живут" лишь в период действия этих факторов, а в конечном итоге растворяются в общей неэффективной институциональной среде. То есть возможно, что они стали не драйверами роста отечественной науки, а "кочками на болоте". Новый проект, который известен под названием "Приоритет-2030" (ранее - Программа стратегического академического лидерства), позволит "кочкам" сохранить свой статус и/или сформирует новые, но среда так и останется "болотом". Ведь без масштабных институциональных изменений, направленных на всю систему науки и образования, такие проекты лишь продолжат углублять пропасть между теми, кому повезло на время стать "карманами эффективности", и всеми остальными.
#управлениенаукой

(1) Matveeva, N., Sterligov, I., Yudkevich, M. (2021) The effect of Russian University Excellence Initiative on publications and collaboration patterns. Journal of Informetrics, Volume 15, Issue 1. DOI: 10.1016/j.joi.2020.101110.