Возвращаясь после небольшой паузы напишу ещё об одной работе, показывающей, как социальное окружение влияет на политическое поведение. В статье Betting on the underdog: The influence of social networks on vote choice авторы экспериментируют с мотивами рационального поведения (1). Избиратели часто не готовы голосовать за непопулярные партии/кандидатов, даже если их идеи и программы этим избирателям близки. Стратегическое голосование заключается в том, что человек скорее выберет менее нравящегося кандидата, но с бо‌льшими перспективами на победу или преодоление барьера. А откуда избиратели черпают необходимую для принятия решения информацию? Результаты исследования подтверждают казалось бы банальный тезис о том, что социальные сети и возникающие в них эхо-камеры могут выступать значимым источником информационной асимметрии и, следовательно, фактором голосования за "андердогов", если ваши контакты поддерживают именно их.

Безусловно, речь идёт о странах, где есть выборы. Но что в этом отношении можно сказать о таких авторитарных странах, как Россия? Полагаю, выводы можно частично экстраполировать и на политическое поведение, в целом. Гражданам авторитарных стран приходится делать выбор не реже: идти/не идти на митинг, выражать/не выражать публично свою позицию и т.д. И выбор этот, по всей видимости, сильно зависит от информационной асимметрии, порождаемой социальным окружением. Более того, в авторитарных режимах граждане в меньшей степени доверяют официальной информации, в том числе результатам опросов. Возможно, в таких условиях влияние социального окружения на принимаемые решения даже сильнее.

Естественно, под социальными сетями понимаются не только онлайн-платформы. Но парадоксально, что именно в виртуальном пространстве наши социальные контакты более однородны. И поэтому наиболее вероятно представляют из себя источник информационной асимметрии, которая обуславливает политическое поведение.

В этой связи я вспоминаю ещё классный наглядный материал из Washington Post. Этот небольшой тест на бытовом уровне очень хорошо объясняет, что же такое иллюзия большинства.
Если вы думаете, что никто не голосует за ЕР или, наоборот, считаете, будто в митингах принимают участие проплаченные Западом деструктивные элементы, то скорее всего это лишь ваша иллюзия.
#методология #сетевойподход #выборы

(1) Fredén, A., Rheault, L., & Indridason, I. (2022). Betting on the underdog: The influence of social networks on vote choice. Political Science Research and Methods, 10(1), 198-205. doi:10.1017/psrm.2020.21

В комментариях к ряду постов подписчики спрашивали, на чем строится моя уверенность в устойчивости российского политического режима. Ниже я опишу теоретическую рамку, которая основана на рациональных моделях и рентной природе российской элиты. Она ограничена традиционными для этих подходов факторами. Но при этом у модели хороший объяснительный потенциал, если она подтвердится эмпирическим анализом.

NB. Среди подписчиков канала множество интересующихся политологией, но при этом не специалистов в области общественных наук. Поэтому важно подчеркнуть: если политолог говорит, что его модель универсальна, то с большой вероятностью она не подтвердится эмпирикой или обрастёт множеством нюансов (и уже поэтому не будет универсальной).

Итак, к модели. В России сложилась многоуровневая сетевая структура извлечения и распределения ренты. К основным каналам её извлечения можно отнести государственные и муниципальные закупки, госкомпании и учреждённые государством НКО. Значительная часть ренты оседает на верхних этажах, но стоит отметить и достаточно разветвленную неопатримониальную структуру распределения ренты на нижние этажи и по горизонтали на каждом из них (1). Чем ближе к основанию этой пирамиды, тем больше неформальных сделок "доступ к ренте в обмен на лояльность".

К бенефициарам этой структуры распределения ренты можно, например, отнести:
- административную элиту;
- сотрудников госкомпаний;
- сотрудников госкорпораций (которые зарегистрированы как НКО);
- людей, вовлеченных в деятельность множества АНО, созданных государством для извлечения ренты и вывода расходов из-под законодательства о закупках;
- бизнес, который получает подряды от госорганов и госкомпаний,
- бизнес, продающий товары и услуги вышеуказанным категориям;
- список можно продолжать, но об этом ниже.

Теория ретроспективного голосования очень хорошо объясняет результаты выборов в демократиях через динамику макроэкономических индикаторов (2, 3). Простыми словами, если уровень жизни растёт, доходы увеличиваются, а безработица снижается, то вероятность переизбрания инкумбента увеличивается. Эту же модель можно применить и к авторитарным режимам, масштабировав ее на поддержку элит и режима. Да, здесь возникают сложности с адекватной оценкой макроэкономических индикаторов и замерами уровня поддержки, но, в целом, это методическое, а не теоретическое ограничение модели.

В условиях явной концентрации экономических, финансовых и политических ресурсов в Москве и нескольких крупных городах стабильность именно в этих точках стала залогом устойчивости политического режима. В этом отношении к вышеуказанным бенефициарам распределения ренты можно добавить ещё и столичных бюджетников и силовиков, качество жизни которых тоже значительно выше, чем у коллег из регионов. Локальные же протесты, как, например, в Шиесе или даже Хабаровске не представляют угрозы для режима. Я уже предлагал ранее модель "патронажного коленвала", которая описывает механизм поддержания устойчивости нижних этажей структуры распределения ренты.

Но для устойчивости центральной оси значение имеет только то, что происходит в местах концентрации ресурсов. Таким образом, только протестное поведение и внутриэлитная борьба в Москве в рамках этой модели может иметь неприятные последствия для стабильности, как режима, так и структуры извлечения и распределения ренты. Это, кстати, совсем не значит, что все вышеперечисленные стабильно демонстрируют поддержку режима. Многие даже голосуют за тех, кого они считают оппозицией. При этом понимают, что такое голосование носит символический характер. Для этих групп рациональное поведение заключается в сохранении статус-кво, поэтому для большинства из них не было ни мотивов, ни стимулов для расшатывания сложившейся структуры. Даже при несогласии с политическим режимом многие рационально выбирают стратегию безбилетника, так как потенциальные издержки слишком высоки. #методология #публичноеуправление

Ссылки на литературу в первом комментарии. Продолжение следует...

Благодаря внимательным читателям прежде, чем продолжить предыдущий пост, сделаю пару уточнений. Во-первых, далеко не всех, кто включен в структуру извлечения и распределения ренты, можно отнести к политико-административной элите. Даже наоборот, большинство формируют эту структуру на средних и нижних этажах. Эти бенефициары не основные извлекатели ренты и уж тем более не привлечены к принятию важных решений. Во-вторых, большинство же и не осознаёт, что материальное положение и статус связаны с их местом в структуре распределения ренты. Но на микроуровне именно получаемые выгоды определяют модели поведения, которые обеспечивают стабильность структуры и, как следствие, всего политического режима.

В условиях серьёзнейших экономических санкций в предложенной теоретической рамке появляются ещё два важных фактора. Первый лежит на поверхности. Наибольшие негативные эффекты ощутят на себе жители Москвы и крупных городов. Это не значит, что остальные не почувствуют ухудшений. Но разница между тем, что было и что стало, для жителей крупных городов имеет все перспективы стать очень существенной. В результате пострадает и ретроспективная поддержка элит в тех слоях, которые раньше были лояльны.

Второй фактор более сложен. Как верно замечает Андрей Герасимов, ссылаясь на Теду Скочпол (1), распад долгосрочных стабильных структур, в которых агенты укоренены, представляет из себя основную угрозу для устойчивости и управляемости. Санкции в этом отношении оказывают давление сразу по двум направлениям: (i) резко снижается сам объём извлекаемой ренты и (ii) потоки распределения ренты будут значительно скорректированы, чтобы возместить потери наиболее влиятельным акторам. Таким образом, каждый уровень будет стремиться ограничить распределение ренты вниз, и одновременно осуществлять давление на верхние этажи. Многие, вероятно, потеряют свои позиции в структуре распределения ренты. Но сложившаяся за годы устойчивость этой многоуровневой сети может сыграть теперь негативную роль, так как представляет собой инфраструктуру коллективного действия, которое может быть направлено на давление на верхние этажи вплоть до элитных. #методология #публичноеуправление

(1) Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая / Теда Скочпол / пер. с англ. С. Моисеев; научный редактор перевода Д. Карасев. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. – 552 с.

Изучая то, что происходит в поле публичных коммуникаций, я время от времени сталкиваюсь с одним и тем же наблюдением. Оно настолько банально, что скорее всего об этом уже кто-то написал. Тем не менее попробую сформулировать свое видение этого феномена. Речь о том, что цифровизация публичного пространства не только расширила возможности для высказывания своей позиции, но и породила новый тип обязанностей. Например, обязанность публичного высказывания. Если раньше можно было отмолчаться или ограничиться кухонными беседами, то сегодня мы всё чаще наблюдаем требования обязательно высказаться публично и оставить об этом цифровой след.

Я уверен, что здесь есть именно политическое содержание цифровизации. Во-первых, проявляются особенности политических контекстов, в которых возникает требование о публичном высказывании. Мы много раз обсуждали "культуру отмены", где в целом ряде ситуаций многие считали себя обязанными зафиксировать свою позицию. А кто не высказывался, тот чувствовал на себе сильнейшее общественное давление. Происходящее сегодня подсвечивает, что авторитарные контексты создают ещё более сложные условия. Чуть ли не каждому приходится лавировать между Сциллой социального одобрения и Харибдой несвободы слова. Первая давит через зависимость от сообществ, в которые индивид включён. Вторая же всегда сочетается с необходимостью постоянно обозначать публичную лояльность политическим элитам.

Во-вторых, цифровые платформы создают новые типы структур. Помимо традиционных отношений, групп, сообществ и сетей возникает, например, структура символической репрезентации (1), оставляющая, как я подчеркнул выше, цифровые следы. Она наполняет публичную дискуссию содержанием политических позиций, которые необходимо регулярно аргументировать и защищать от критики. Обратите внимание, как много сейчас таких следов: от публичных писем с длинными списками подписантов до регулярных "каминг-аутов" в пространстве цифровых платформ. И в этом смысле символическая репрезентация тоже становится обязанностью, а политическим становится то, что раньше таковым не было.

Вообще, в политической науке — а в отечественной особенно — цифровизация в большей степени исследуется через призму инструментальных аспектов публичного управления (governance) и политики (policy). Думаю, это обусловлено доминированием подходов, которые считаются позитивистскими. Как мне кажется, социологи в этом отношении делают намного больше. В том числе и потому, что их инструментарий более широк и свободен от методологических предрассудков.
#цифровизация #методология

(1) Krämer B, Conrad J. (2017). Social Ontologies Online: The Representation of Social Structures on the Internet. Social Media + Society. doi:10.1177/2056305117693648

В политической науке широко известна дилемма диктатора. Она заключается в том, что правящим элитам в авторитарных режимах приходится балансировать между жёсткими мерами в отношении граждан (ограничение свободы слова, репрессии и др.) и мерами, позволяющими гражданам "выпускать пар". Следование любой из этих крайностей чревато для элиты потерей власти в результате либо переворота/революции, либо выборов.

Как и в большинстве моделей в теории общественного выбора, большое внимание здесь уделяется информационной асимметрии, которая, например, приводит к такому парадоксу: чем больше властные элиты используют репрессии, тем меньше у них возможностей для получения достоверной информации. Иллюстрацией тому могут служить результаты опросов общественного мнения, которые сильно искажают отношение граждан к элитам и её стратегиям. Или то, что большие начальники перед принятием решений получают от подчинённых данные, которые хотят слышать, а не которые отражают реальную ситуацию.

Но есть и ещё одна модель, которая получила развитие совсем недавно. Это дилемма охраны (guardianship dilemma). Силовые структуры обладают достаточной мощью, чтобы защищать государство, но также могут быть и угрозой для него. Соответственно, ключевые силовики балансируют свои внутриэлитные стратегии между полюсами абсолютной поддержки правителя с целью защиты от внутренних и внешних врагов и нелояльностью, которая чревата свержением начальника, не учитывающего их интересы. Модель может применяться не только к авторитарным режимам, но ясно, что она наиболее актуальна именно для диктатур (1). В предложенной модели есть "правитель" и "генерал", а равновесие зависит от соотношения "силы" и угроз для режима, которые могут быть, как внутренними (оппозиция, гражданское сопротивление), так и внешними. Авторы предлагают восемь лемм: четыре для ситуаций с обоюдным знанием угроз и четыре с информационной асимметрией.

Дальнейшее развитие модели есть, например, в работе Solving the guardianship dilemma by war (2), где автор рассматривает динамическую игру, в которой диктатор позволяет силовикам иметь значительную мощь, но при этом поддерживает равновесие, отправляя их на войну. Получается, что таким образом он может последовательно решить и дилемму диктатора, усиливая репрессивную машину, и дилемму охраны, предупреждая консолидацию силовых элит. Эта теоретическая рамка объясняет, что страны со слабыми институтами либо имеют слабую армию, либо занимают агрессивную позицию на международной арене, имея мощный силовой аппарат.

Д. Пэйн пересматривает классическую модель (3). Он объясняет, что силовики могут выбирать не только между лояльностью и нелояльностью, но и между двумя опциями нелояльности. Например, они могут отказаться защищать диктатора от угрозы народного восстания, так как с высокой вероятностью останутся на своих местах даже в случае смены режима.

Кстати, для интересующихся этой темой есть и статья, где дилемма охраны тестируется на большом эмпирическом материале (4), собранном в виде представительной базы данных.
#методология #теорияигр
(1) McMahon, R., Slantchev, B. (2015). The Guardianship Dilemma: Regime Security through and from the Armed Forces. American Political Science Review, 109(2), 297-313. doi:10.1017/S0003055415000131
(2) Gao J. (2021). Solving the guardianship dilemma by war. Journal of Theoretical Politics. 33(4):455-474. doi:10.1177/09516298211043235
(3) Paine, J. (2022). Reframing the Guardianship Dilemma: How the Military’s Dual Disloyalty Options Imperil Dictators. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000089
(4) Meng, A., Paine, J. (2022). Power Sharing and Authoritarian Stability: How Rebel Regimes Solve the Guardianship Dilemma. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000296

Глубокое понимание вышеупомянутых 👆моделей и применение их в эмпирических исследованиях требует знаний в области математической теории игр и математической статистики. Тем не менее с их помощью можно проиллюстрировать некоторые политические процессы тем, кто не знаком с этим методологическим аппаратом или даже не очень знаком с политической наукой.

Возьмём, к примеру, информационную асимметрию. В одном из своих курсов я предлагаю студентам простую игру, которая на начальном этапе является кооперативной с ненулевой суммой (то есть выиграть могут все). Однако игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Потом на разборе мы видим, как возникающая информационная асимметрия влияет на поведение игроков и, соответственно, на исход всей игры.

А теперь поделюсь двумя наблюдениями. О первом пишут и говорят многие коллеги. Ограничение свободы слова и фактический запрет на любое альтернативное мнение становятся важнейшими факторами усиления информационной асимметрии. Преобладание лжи в публичной сфере приводит к тому, что сами источники всё больше верят в неё. Возникает порочный круг, в котором принимающие решения не только не знают реального положения дел, но и становятся заложниками своих же мифов. В итоге сами решения становятся менее адекватными, а вероятность ошибок растёт.

Второе — моё частное наблюдение. Недавно я увидел, как в СМИ и на социальных платформах обсуждаются результаты одного политического исследования. Но дело в том, что рукопись статьи, где тоже были представлены эти результаты, я рецензировал для одного научного журнала. И два раза дал отрицательную рецензию, так как там были серьёзные ошибки в операционализации понятий и индикаторов, выборке для анализа, а также в интерпретации результатов. По сути авторы подогнали методику под заранее сформулированные выводы. Не так важно, что это за авторы и журнал. Как не важно и будет ли статья в итоге опубликована в научном издании. Таких статей в наших журналах полным-полно из-за очень низкого качества рецензирования в российской политологии. Но важно то, что множество таких статей и авторов являются источниками ещё большей информационной асимметрии, так как это знание подаётся как научное или экспертное.

Нам сложно предсказать, когда произойдёт столкновение с реальностью, которое разрушит эту конструкцию. Можно лишь предположить, что вероятность этого с каждым днём растёт. И хотя мы не знаем, кто в конечном итоге проиграет в этой "игре", пока она идёт, проигрывают все.
#методология #теорияигр #политология

В комментариях к предыдущему посту подписчик задал очень интересный вопрос: "Почему до сих пор никто не разработал рабочую технологию трансформации от rule by law к rule of law?" Кажется, что в самом общем виде ответ здесь банален до невозможности, так как дело не в технологии. Нужно всего лишь, чтобы элиты стремились к построению качественных институтов (в первую очередь — к соблюдению принципа "верховенства права"), а граждане имели возможности для контроля элит и их смены. Но это только кажется простым и банальным. Естественно, всё намного сложнее. Да и учёные занимаются в первую очередь не "рецептами", а изучением того, как функционируют общества и формируемые ими институты и практики.

Но меня в этом вопросе зацепило ещё кое-что. А именно заложенный в нём детерминизм. Мы уже привыкли, что в современной политологии всё большее внимание уделяется объяснительным моделям, выявлению зависимостей и закономерностей. Это не плохо, само собой, но такая тенденция серьезно смещает исследовательские стратегии политической науки. Я и за собой нередко замечаю намеренные акценты на детерминизме, вызванные необходимостью постоянно объяснять окружающим, в чем отличие политологии от "политологии".

Совсем недавно закончил читать книгу Дмитрия Травина "Почему Россия отстала?" (1). Это только первая часть большого труда автора, и ответа на вынесенный в название вопрос в ней нет. Но думаю, что ответа не будет и во второй части, которая в большей степени посвящена России. Я прочитал также пару препринтов, которые лягут в основу следующей книги, и понимаю, что автор скорее всего оставляет возможность ответить самим читателям. И именно этим мне понравилась книга. В ней нет детерминизма, доминирующего в современных общественных науках. Д. Травин скрупулезно описывает контекст, которого так не хватает во многих работах в общественных науках. С большим вниманием к деталям он погружает читателя в атмосферу, где в итоге, по его мнению, зарождаются и консолидируются институты и практики.

В этом отношении я вспоминаю ещё и новую работу известных институционалистов Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона, авторов популярнейшей книги с похожим названием. Об этом препринте я писал год назад. Они тоже обращают внимание на контекст, но уже, как им и положено, с детерминистских позиций (2). По их мнению, исторические и культурные условия могут оказывать существенное влияние на качество институтов. Авторы разделяют культуры по тому, насколько они подвижны. В свою очередь подвижность зависит от того, как складывается конфигурация их атрибутов в разрезах "специфические-абстрактные" и "связанные-свободные". Пробное приложение своей теоретической рамки авторы находят в анализе ряда разных культур: английской, китайской, некоторых африканских и исламских, индийской кастовой системы и индейского племени кроу (Apsáalooke). А методология основана на теории графов и сетевом анализе взаимосвязей между различными компонентами культуры.

Так или иначе, гонка за выявлением причинно-следственных связей (такие результаты проще опубликовать в хорошем журнале) часто приводит к тому, что мы не обращаем внимание на контекст. А ведь он очень важен, хотя и не всегда сам по себе является ключевым аспектом, определяющим вектор социальных процессов. Но без него любая объяснительная модель будет неполной.
#методология

(1) Травин, Д.Я. Почему Россия отстала? Изд-во ЕУСПб, 2021. - 367 с.
(2) Acemoglu, D., Robinson, J.A. (2021). Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework. NBER Working Paper No. 28832

​​Нападения волков на домашний скот — предиктор голосования за крайне правых?

Как мы знаем, электоральное поведение в большей степени объясняется рациональными факторами. Чем лучше динамика макроэкономических показателей, тем больше вероятность, что избиратели поддержат правящую элиту на очередных выборах. И наоборот, в случае ухудшения экономической ситуации инкумбенты проигрывают выборы. Но у этой теории ретроспективного голосования (1, 2, 3) есть и ограничения, о которых я не раз уже здесь писал. Во-первых, она работает только для стран, где институт выборов не сломан. А во-вторых, "в большей степени объясняется рациональными" означает, что в теоретических моделях есть ещё и другие факторы, которые делают свой вклад электоральное поведение. Именно этому и посвящено множество исследований: экзогенные шоки (4), стихийные бедствия (5), даже результаты спортивных событий (6) и лотерей (7), — всё это может оказывать влияние на поведение избирателей. Кроме того, эти факторы рассматриваются и через призму ценностных и культурных оснований в различных обществах.

И вот новое исследование из Германии (8). В последние годы в Европе восстанавливается популяция волков, практически исчезнувших в XX в. Усилия немцев по развитию зеленой экономики, восстановлению лесов и ареалов видов диких животных привели к тому, что волки совершили "впечатляющий камбэк". Это в свою очередь привело к росту нападений волков на домашний скот. Ученые построили модель на основе детальных пространственных данных о зафиксированных случаях волчьих атак (рисунок ⬇️) и результатах голосования в муниципалитетах. Они используют метод "разность разностей" (difference-in-difference) — регрессию с дополнительными фиксированными временными и индивидуальными эффектами. Кроме того, авторы включили в модель дополнительные контрольные переменные, которые в муниципалитетах различаются и по времени, и по месту: количество мигрантов, занятость и использование земель.

Результаты проведенного анализа демонстрируют, что в муниципалитетах с ростом нападений волков на домашний скот резко возрастает и популярность крайне правых кандидатов на выборах (Alternative für Deutschland). При этом рост поддержки правых, в целом, сочетается со снижением поддержки "зеленых", но авторы пока не находят подтверждений, что первые выигрывают за счет вторых.

Я много раз слышал, что популярность AfD вызвана недовольством мигрантами, скрытой поддержкой российских элит или ценностными ориентациями избирателей (обратите внимание, что на карте нападения волков преобладают на территории бывшей ГДР). Как видно, научный анализ дает и новую пищу для размышлений. На первый взгляд это не совсем очевидно, но результаты исследования делают больший вклад в рациональные модели голосования. Дело в том, что нападения волков, скорее всего, убеждают граждан предпочесть экономический рост защите природы. Поэтому они и голосуют за "анти-зеленую" AfD, а атаки волков на домашний скот выступают здесь в качестве триггера. Более того, оказывается, что в агитационных материалах AfD (буклеты, посты в соцсетях) волк нередко фреймируется как экономическая угроза.

Пока результаты исследования опубликованы в виде Brief report, поэтому до полноценной научной статьи, где наверняка будут ещё и дополнительные контрольные переменные в модели, ещё далеко. Но сам заход очень интересен, так что подождем. Ссылок на литературу много, поэтому убрал их в комментарии к посту.
#выборы #методология

​​Месяц назад я написал, что сложности классификации политических режимов, особенно авторитарных, кроются в том, что они, хотя и имеют множество общих черт, могут значительно различаться в деталях. Такое положение вещей оставляет большой простор для критики, как подходов, посвящённых изучению режимов, так и политической науки, в целом. Эта тематика на слуху, а неточности операционализации понятий и размытость типологий дают возможность некоторым политологам и комментаторам по-разному характеризовать режимы в странах, исходя из своих предпочтений, а не научной объективности. Особенно забавляет (точнее — огорчает), что не только от "экспертов" в российских СМИ, но и от некоторых людей, называющих себя политологами, я всё чаще слышу термин "Киевский режим". То есть само понятие "режим" уже стало иметь негативную окраску.

Похожую идею встретил в рассуждениях Эдварда Голдринга из Универститета Йорка в блоге на платформе The Loop Европейского консорциума политических исследований. На иллюстрации очень хорошо видно, как по-разному оценивали политический режим в России авторитетные политологи и научные группы. Важно, что оценки эти используют разные методологии, но основаны на количественных данных. Обратите внимание, кстати, что согласно индексу Polity в 90-е в России был авторитаризм, а вот первые шесть лет при Путине — демократия.

Какой вывод? Существующие типологии и методы, наверное, хороши, когда мы хотим сгруппировать страны со схожими режимными характеристиками и дать им приближенную оценку. Но на этом, видимо, почти всё. Дальше идут детали, которых очень много. И именно они дают возможность адекватно описывать, как сами режимы, так и динамику политических изменений.

Что касается сравнительных исследований, то здесь кроется потенциал для разработки новых подходов. И касается это не только типологий режимов. Например, когда речь заходит об индикаторах, характеризующих качество публичного управления, здесь наблюдается похожая ситуация: высокая корреляция между разными показателями на уровне межстрановых сравнений и низкая (а иногда даже отрицательная) в случаях с лонгитюдными исследованиями конкретных стран (1).
#методология

(1) Marta Kołczyńska & Paul-Christian Bürkner (2021) Marketplace of indicators: inconsistencies between country trends of measures of the rule of law, Political Research Exchange, 3:1, DOI: 10.1080/2474736X.2021.1989984

Кажется, что основная критика рациональных моделей в общественных науках сложилась в контексте исследований, направленных на изучение нерациональных аспектов поведения: ценностей, эмоций, ситуативной логики и т.д. Их основные результаты обычно демонстрируют, какую долю отклонений от рационального поведения могут объяснить те или иные факторы. Я не раз касался этой темы в канале, например, когда писал о конкретных исследованиях или научных дискуссиях, в целом.

Полагаю, что популярность этих подходов произрастает из их методической разработанности и доступности: собрали данные, построили регрессию или провели эксперимент, нашли объяснения вариациям, — отличный результат, который проще опубликовать в журнале. Но есть и еще целый пласт критики теории рационального выбора, который пока остается вне широкой дискуссии. Андрей Герасимов справедливо замечает, что сторонники рациональных моделей вынуждены постоянно подпирать свои теории различными костылями вместо того, чтобы "сшить" их с какой-то моделью социальной структуры. Полностью согласен с коллегой, тем более что частично моя текущая работа фокусируется и на этой проблеме.

Это сложная задача, и вот почему. Представьте, что мы хотим объяснить с рациональных позиций, почему вдруг возник массовый протест в Дагестане. В простой теоретической модели можно предположить, что это обусловлено информационной асимметрией. Например, в большинстве других регионов мобилизуемые исходят из следующей информации: (a) за уклонение от повесток грозит уголовное преследование; (b) потери российской армии менее 6000 человек; (c) з/п мобилизованного от 200 тысяч рублей в месяц. Какую дилемму в таком случае разрешает индивид? Уголовное преследование за отказ или 200 тысяч в месяц с низкой вероятностью погибнуть. Выбор очевиден. В Дагестане же было много участников "операции" и до мобилизации, в связи чем, вероятно, у индивидов другие ощущения относительно (b). И это может оказывать значительное влияние на решение дилеммы на индивидуальном уровне. Описывая это мы как раз и будем подпирать модель множеством костылей, объясняющих социальную реальность в данном конкретном случае. То есть на универсальность такой подход точно претендовать не будет.

Дальше больше. Почему нет протестов в регионах, где тоже высокая вероятность другого восприятия (b)? И здесь мы опять упираемся в проблему социальной реальности. Можно предположить, что в других регионах нет инфраструктуры коллективного действия — устойчивых сетей горизонтальных связей. В то время как Дагестане, где "все друг другу родственники", такая инфраструктура есть. И работать она может в обе стороны. Поэтому Дагестан и электоральный султанат, и протестный регион в одном флаконе, — все зависит от ситуации, то есть изменяющейся социальной реальности.

Эту критику можно масштабировать на любую онтологию в общественных науках, где в основе лежит ТРВ. И разрешить эти противоречия представляется мне очень интересной и невероятно сложной научной задачей. #методология #теорияигр #сетевойподход