Почему фактчекинг — это не «палочка-выручалочка» от фейков
Наверняка вы часто сталкивались с точкой зрения, что одной из главных проблем в современном мире является распространение фейковых новостей. В качестве борьбы с этим предлагаются разные решения: от усиления регулирования работы соцсетей и медиа до более умеренных шагов, вроде развития фактчекинг-проектов. Второе особенно активно развивается в последние годы: крупнейшие соцсети нанимают сотрудников или фирмы для проверки и модерации постов, в X ввели функцию Community Notes, появляются отдельные медиа-проекты, сотрудники или целые отделы в СМИ. Действительно ли это работает? Есть сомнения.
В начале прошлого года политологи Максим Алюков и Маргарита Завадская опубликовали исследование, в котором провели опросный онлайн-эксперимент, чтобы изучить влияние фактчекинга на восприятие новостей. Для этого они создали два вымышленных телеграм-канала: с провластным и оппозиционным фреймингами новостей. На скриншотах из этих каналах фигурировало две новости: про инфляцию в России и т.н. СВО. Каждая новость сопровождалась фактчекингом противоположной стороны — так, оппозиционный канал опровергался провластным и наоборот. Затем измерялся уровень доверия новости в группах, которым предлагались эти посты, и которым они предлагали опровержения.
Что бы вы думали? Во всех случаях, где посты сопровождались опровержением, доверие респондентов к самой новости и источнику снижалось. Причем это не зависело от того, кто предоставлял фактчекинг — оппозиционные медиа или провластные. И сторонники, и противники власти реагировали одинаково: опровержение заставляло их сомневаться в надежности как новости, так и медиа.
Поэтому не следует воспринимать этот инструмент как простой способ бороться с пропагандой — он вполне может в целом подрывать доверие к любым медиа.
Наверняка вы часто сталкивались с точкой зрения, что одной из главных проблем в современном мире является распространение фейковых новостей. В качестве борьбы с этим предлагаются разные решения: от усиления регулирования работы соцсетей и медиа до более умеренных шагов, вроде развития фактчекинг-проектов. Второе особенно активно развивается в последние годы: крупнейшие соцсети нанимают сотрудников или фирмы для проверки и модерации постов, в X ввели функцию Community Notes, появляются отдельные медиа-проекты, сотрудники или целые отделы в СМИ. Действительно ли это работает? Есть сомнения.
В начале прошлого года политологи Максим Алюков и Маргарита Завадская опубликовали исследование, в котором провели опросный онлайн-эксперимент, чтобы изучить влияние фактчекинга на восприятие новостей. Для этого они создали два вымышленных телеграм-канала: с провластным и оппозиционным фреймингами новостей. На скриншотах из этих каналах фигурировало две новости: про инфляцию в России и т.н. СВО. Каждая новость сопровождалась фактчекингом противоположной стороны — так, оппозиционный канал опровергался провластным и наоборот. Затем измерялся уровень доверия новости в группах, которым предлагались эти посты, и которым они предлагали опровержения.
Что бы вы думали? Во всех случаях, где посты сопровождались опровержением, доверие респондентов к самой новости и источнику снижалось. Причем это не зависело от того, кто предоставлял фактчекинг — оппозиционные медиа или провластные. И сторонники, и противники власти реагировали одинаково: опровержение заставляло их сомневаться в надежности как новости, так и медиа.
Поэтому не следует воспринимать этот инструмент как простой способ бороться с пропагандой — он вполне может в целом подрывать доверие к любым медиа.
Forwarded from Political Animals
Способствует ли рост экономического благосостояния демократизации государств?
Когда-то политический социолог Сеймур Мартин Липсет выдвинул гипотезу, что модернизация — то есть экономическое развитие — способствует росту демократизации государств. Дословно звучит так: «Чем богаче нация, тем выше вероятность того, что она поддержит демократию».
С тех пор много воды утекло, а исследователи разделились на несколько лагерей: например, экономист Дарон Аджемоглу считает, что нет никакой причинно-следственной связи между этими двумя факторами, в то время как политолог Адам Пшеворски полагает, что эта связь есть, но она не всегда и везде работает.
Однако и тут не все так просто. Эффект от модернизации можно разделить на две категории:
▪️Эндогенный
▪️Экзогенный
Под первым подразумевается, что экономическое развитие позволяет стране перейти к демократии, а под вторым — что экономическая модернизация помогает укрепить демократический фундамент страны, которая сумела перейти к этой форме правления.
Ну и это ещё не всё. Гипотезу Липсета можно также разделить на два направления
▪️Детерминистское
▪️Условное
В рамках первого ученые утверждают, что экономическое развитие оказывает незамедлительный и однозначный эффект на демократизацию страны. В рамках второго исследователи утверждают, что да, экономическая модернизация точно способствует демократизации, но не гарантирует, что государство перейдет к демократической форме правления.
Если суммировать все что написали ученые, то большинство пришло к консенсусу, что рост экономического благосостояния помогает скорее сохранить демократию, но не перейти к ней.
А эффект от экономической модернизации условный и зависит от ряда других факторов, а не только от экономики.
В качестве иллюстрации — график экономического развития и уровня демократичности стран Восточной Азии. Как мы видим, рост богатства государств не всегда ведет к демократизации.
Croissant, A., & Pelke, L. (2021). Democracy and development in Asia. In Research Handbook on Democracy and Development (pp. 228-249). Edward Elgar Publishing.
А.Т.
#кратко
🔻Подпишись на Political Animals
Когда-то политический социолог Сеймур Мартин Липсет выдвинул гипотезу, что модернизация — то есть экономическое развитие — способствует росту демократизации государств. Дословно звучит так: «Чем богаче нация, тем выше вероятность того, что она поддержит демократию».
С тех пор много воды утекло, а исследователи разделились на несколько лагерей: например, экономист Дарон Аджемоглу считает, что нет никакой причинно-следственной связи между этими двумя факторами, в то время как политолог Адам Пшеворски полагает, что эта связь есть, но она не всегда и везде работает.
Однако и тут не все так просто. Эффект от модернизации можно разделить на две категории:
▪️Эндогенный
▪️Экзогенный
Под первым подразумевается, что экономическое развитие позволяет стране перейти к демократии, а под вторым — что экономическая модернизация помогает укрепить демократический фундамент страны, которая сумела перейти к этой форме правления.
Ну и это ещё не всё. Гипотезу Липсета можно также разделить на два направления
▪️Детерминистское
▪️Условное
В рамках первого ученые утверждают, что экономическое развитие оказывает незамедлительный и однозначный эффект на демократизацию страны. В рамках второго исследователи утверждают, что да, экономическая модернизация точно способствует демократизации, но не гарантирует, что государство перейдет к демократической форме правления.
Если суммировать все что написали ученые, то большинство пришло к консенсусу, что рост экономического благосостояния помогает скорее сохранить демократию, но не перейти к ней.
А эффект от экономической модернизации условный и зависит от ряда других факторов, а не только от экономики.
В качестве иллюстрации — график экономического развития и уровня демократичности стран Восточной Азии. Как мы видим, рост богатства государств не всегда ведет к демократизации.
Croissant, A., & Pelke, L. (2021). Democracy and development in Asia. In Research Handbook on Democracy and Development (pp. 228-249). Edward Elgar Publishing.
А.Т.
#кратко
🔻Подпишись на Political Animals
В книге “Spin Dictators: The Changing Face of Tyranny in the 21st Century” (2022) Сергей Гуриев и Дэниэл Трейсман на основе количественного анализа данных довольно убедительно показывают, что за последние десятилетия автократы стали реже прибегать к прямым насильственным репрессиям в пользу менее топорных ограничений. Также, современные диктаторы стараются выстраивать имидж демократических гражданских политиков, поэтому в своей публичной риторике они чаще касаются социально-экономических тем, а не насильственных действий.
К чему это я все? Дамы и господа, представляю вам новый имидж Абу Мухаммада аль-Джулани — де-факто лидера Сирии (ее части, если быть точным) после краха режима Башара Ассада. Ранее аль-Джулани был боевиком и лидером нескольких организаций, признанных террористическими в России, США, Израиле и европейских странах. Ради интереса, можете погуглить его более ранние фото и сравнить с текущими.
Кажется, нам нужен развернутый контент-анализ смены имиджей автократов в сравнительной перспективе.
К чему это я все? Дамы и господа, представляю вам новый имидж Абу Мухаммада аль-Джулани — де-факто лидера Сирии (ее части, если быть точным) после краха режима Башара Ассада. Ранее аль-Джулани был боевиком и лидером нескольких организаций, признанных террористическими в России, США, Израиле и европейских странах. Ради интереса, можете погуглить его более ранние фото и сравнить с текущими.
Кажется, нам нужен развернутый контент-анализ смены имиджей автократов в сравнительной перспективе.
Telegram
бармалеи/партизаны
Подводим итоги года!
1)Владимир Зеленский принял ислам
Больше фото и видео в нашем Instagram
http://instagram.com/barmaleys_partisans
1)Владимир Зеленский принял ислам
Больше фото и видео в нашем Instagram
http://instagram.com/barmaleys_partisans
На фоне страшных пожаров в Калифорнии и экологической катастрофы в Черном море в очередной раз вспомнил об интересном парадоксе электорального поведения в условиях чрезвычайной ситуации — поэтому делюсь с вами своим архивным постом по теме. Оговорюсь только, что в нем я собрал исследования и в демократическом, и в недемократическом контексте — тем интереснее наблюдать, как схожий феномен проявляется в разных режимах.
Forwarded from Политфак на связи
Как природные катаклизмы влияют на электоральные предпочтения избирателей
Наводнение в Оренбургской области заставило меня вспомнить о крайне увлекательной теме, о которой я давно хотел вам рассказать.
Несмотря на то, что государства не умеют поворачивать природные стихии вспять, они несут ответственность за предотвращение тяжелых последствий от наступления катаклизмов. Строят и поддерживают в рабочем состоянии плотины и дамбы, проверяют сейсмоустойчивость зданий, занимаются профилактикой лесных пожаров, в конце концов — организовывают ликвидацию последствий и помогают гражданам. Поэтому звучит логично, что если случается природная катастрофа, в результате которой гибнет множество людей, а еще больше — теряют собственность, то граждане начинают винить в этом власти — и в перспективе это приводит к снижению поддержки правительства на тех территориях, которые сильнее пострадали. Ведь так? Это может звучать контр-интуитивно, но в реальности зачастую все происходит с точностью да наоборот.
Начнем с исследования, посвященного нашей необъятной. 2010 год запомнился многим как год масштабных лесных пожаров — тогда от них пострадали тысячи населенных пунктов, многие лишились жилья, кто-то погиб. Авторы работы опросили более 800 респондентов из 70 рандомно выбранных сел в пострадавших регионах — оказалось, что уровень поддержки властей был выше в тех деревнях, которые погорели в результате пожаров.
Если вы думаете, что это Россия такая уникальная, то вот вам исследование, в котором рассматривается кейс наводнения 2002 года в Германии, когда из берегов вышла река Эльба. Авторы использовали методологию difference-in-differences method — сравнили ежемесячный уровень поддержки правящей СДПГ до и после наводнения, на территориях, которые пострадали от природной стихии, и которые эта трагедия обошла. Результаты показали, что после наводнения уровень поддержки социал-демократов вырос именно на пострадавших территориях. Более того, на федеральных выборах в Бундестаг в том же году СДПГ набрала больше голосов в этих пострадавших районах относительно других мест, чем получала до наводнения в 1998 году и после в 2005 и 2009 годах. То есть рост поддержки соцдемов можно объяснить только реакцией избирателей на природный катаклизм.
Третий кейс это Италия — страна, которая страдает от регулярных землетрясений. Исследователи проанализировали результаты итальянских муниципальных выборов 1993-2015 годов и доказали, что мэры-инкумбенты, в период полномочий которых случались землетрясения, имели выше шансы переизбраться на следующих выборах и в среднем получали больший процент голосов.
В чем же загадка? В реакции властей на трагедию. Природный катаклизм — это отличный повод для правящих политиков начать распределять социальные блага от своего имени в адрес пострадавших. Причем в памяти избирателей откладывается именно выделение помощи властями, а не то, что разрушительные последствия стихии — это почти всегда результат провалов того же самого государства.
Этот парадокс создает специфические стимулы для политиков и чиновников — они начинают выделять больше бюджетных средств не на инвестиции в меры, помогающие в перспективе сократить жертвы среди населения и урон их собственности, а на помощь пострадавшим в стихийных бедствиях. То есть борются не с причиной, а со следствием.
Наводнение в Оренбургской области заставило меня вспомнить о крайне увлекательной теме, о которой я давно хотел вам рассказать.
Несмотря на то, что государства не умеют поворачивать природные стихии вспять, они несут ответственность за предотвращение тяжелых последствий от наступления катаклизмов. Строят и поддерживают в рабочем состоянии плотины и дамбы, проверяют сейсмоустойчивость зданий, занимаются профилактикой лесных пожаров, в конце концов — организовывают ликвидацию последствий и помогают гражданам. Поэтому звучит логично, что если случается природная катастрофа, в результате которой гибнет множество людей, а еще больше — теряют собственность, то граждане начинают винить в этом власти — и в перспективе это приводит к снижению поддержки правительства на тех территориях, которые сильнее пострадали. Ведь так? Это может звучать контр-интуитивно, но в реальности зачастую все происходит с точностью да наоборот.
Начнем с исследования, посвященного нашей необъятной. 2010 год запомнился многим как год масштабных лесных пожаров — тогда от них пострадали тысячи населенных пунктов, многие лишились жилья, кто-то погиб. Авторы работы опросили более 800 респондентов из 70 рандомно выбранных сел в пострадавших регионах — оказалось, что уровень поддержки властей был выше в тех деревнях, которые погорели в результате пожаров.
Если вы думаете, что это Россия такая уникальная, то вот вам исследование, в котором рассматривается кейс наводнения 2002 года в Германии, когда из берегов вышла река Эльба. Авторы использовали методологию difference-in-differences method — сравнили ежемесячный уровень поддержки правящей СДПГ до и после наводнения, на территориях, которые пострадали от природной стихии, и которые эта трагедия обошла. Результаты показали, что после наводнения уровень поддержки социал-демократов вырос именно на пострадавших территориях. Более того, на федеральных выборах в Бундестаг в том же году СДПГ набрала больше голосов в этих пострадавших районах относительно других мест, чем получала до наводнения в 1998 году и после в 2005 и 2009 годах. То есть рост поддержки соцдемов можно объяснить только реакцией избирателей на природный катаклизм.
Третий кейс это Италия — страна, которая страдает от регулярных землетрясений. Исследователи проанализировали результаты итальянских муниципальных выборов 1993-2015 годов и доказали, что мэры-инкумбенты, в период полномочий которых случались землетрясения, имели выше шансы переизбраться на следующих выборах и в среднем получали больший процент голосов.
В чем же загадка? В реакции властей на трагедию. Природный катаклизм — это отличный повод для правящих политиков начать распределять социальные блага от своего имени в адрес пострадавших. Причем в памяти избирателей откладывается именно выделение помощи властями, а не то, что разрушительные последствия стихии — это почти всегда результат провалов того же самого государства.
Этот парадокс создает специфические стимулы для политиков и чиновников — они начинают выделять больше бюджетных средств не на инвестиции в меры, помогающие в перспективе сократить жертвы среди населения и урон их собственности, а на помощь пострадавшим в стихийных бедствиях. То есть борются не с причиной, а со следствием.
Forwarded from Political Animals
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Тем временем тот самый «иной путь»:
1. ВВП на душу в текущих долларах США;
2. Индекс либеральной демократии V-Dem.
1. ВВП на душу в текущих долларах США;
2. Индекс либеральной демократии V-Dem.
Политические машины: от молодой американской демократии до современных электоральных автократий
В этом канале я часто обращаюсь к понятию «политических машин» — это политические организации, которые мобилизуют электоральную поддержку путем предоставления материальных благ гражданам в обмен на их голоса.
В электоральных авторитарных режимах политические машины используются правящим режимом для привлечения лояльных голосов. Однако сам этот феномен зародился отнюдь не в автократиях.
В статье "Machine Politics: The Concept and Its Implications for Post-Soviet Studies" (2013) политолог Григорий Голосов дает краткий исторический экскурс.
Первые мощные политические машины сложились в ряде крупных городов США в XIX веке — это были сложные иерархические структуры со своими боссами, в которые входили местные бизнесмены. Машины состояли из сетей рабочих, голосовавших так, как того желали покровители таких организаций. Политические машины позволяли сохранять контроль над отдельным городом, округом или штатом. Но уже к XX веку их сила в США стала сходить на нет.
Интересно, что политические машины в XIX столетии развились именно в Штатах, а не в Западной Европе — во многом потому что в тот период избирательное право в США было более массовым, чем в европейских странах. То есть европейским политикам не нужно было привлекать столько голосов непривилегированной части электората, сколько их коллегам в Новом Свете — достаточно было договориться с местными лендлордами на территории нужного избирательного округа, которые бы обеспечили лояльные голоса местных жителей (например, почитайте про «гнилые местечки» в Великобритании). А значит не было и нужды организовывать сложные и масштабные сети электоральной поддержки. Кроме того, демократизация в европейских странах шла рука об руку с формированием массовых программных политических партий: у политиков появлялось все больше стимулов координировать свои действия друг с другом и объединяться в политические организации, которые бы апеллировали к широким группам электората, обещая им те или иные блага. Сначала клубные, а затем и общественные (вместо конкретных благ конкретным индивидуальным избирателям в моменте) в обмен на поддержку на выборах. Поэтому в Западной Европе политические машины никогда не имели такой силы, как в США, или уж тем более в Латинской Америке.
Массовые программные политические партии тем и отличаются от политических машин — первые привлекают на свою сторону широкие группы электората через обещания обеспечить общественные блага, вторые полагаются на сети патрон-клиентских связей и через них покупают лояльность определенных избирателей. При этом, в условиях электоральной демократии политические партии порой могут прибегать и к услугам политических машин — когда партиям нужно добрать немного голосов от определенных территорий. В электоральных автократиях же услугами машин пользуется правящий режим.
На протяжении XX века, с распространением всеобщего избирательного права, демократизации в одних странах и появлением электоральных авторитарных режимов в других, политические машины распространились по всему миру. Они появляются там, где есть бедный электорат и нет развитой партийной системы. Усложнилась и работа таких политических организаций. С одной стороны, они могут обеспечивать лояльность электората не только прямым подкупом или предоставлением рабочего места, как раньше, но и через обеспечение доступа к тем или иным благам, получение которых затруднено (здравоохранение, образование, жилье, социальные выплаты). С другой стороны, усилился контроль за волеизъявлением граждан в рамках таких сетей — организаторы политических машин стремятся преодолеть тайну голосования и максимально контролировать электоральное поведение (об этом, пожалуй, еще напишу пост в будущем).
В наше время политические машины распространены в ряде электоральных демократий со значительной долей бедного населения и слабыми институтами, а также в электоральных авторитарных режимах.
В этом канале я часто обращаюсь к понятию «политических машин» — это политические организации, которые мобилизуют электоральную поддержку путем предоставления материальных благ гражданам в обмен на их голоса.
В электоральных авторитарных режимах политические машины используются правящим режимом для привлечения лояльных голосов. Однако сам этот феномен зародился отнюдь не в автократиях.
В статье "Machine Politics: The Concept and Its Implications for Post-Soviet Studies" (2013) политолог Григорий Голосов дает краткий исторический экскурс.
Первые мощные политические машины сложились в ряде крупных городов США в XIX веке — это были сложные иерархические структуры со своими боссами, в которые входили местные бизнесмены. Машины состояли из сетей рабочих, голосовавших так, как того желали покровители таких организаций. Политические машины позволяли сохранять контроль над отдельным городом, округом или штатом. Но уже к XX веку их сила в США стала сходить на нет.
Интересно, что политические машины в XIX столетии развились именно в Штатах, а не в Западной Европе — во многом потому что в тот период избирательное право в США было более массовым, чем в европейских странах. То есть европейским политикам не нужно было привлекать столько голосов непривилегированной части электората, сколько их коллегам в Новом Свете — достаточно было договориться с местными лендлордами на территории нужного избирательного округа, которые бы обеспечили лояльные голоса местных жителей (например, почитайте про «гнилые местечки» в Великобритании). А значит не было и нужды организовывать сложные и масштабные сети электоральной поддержки. Кроме того, демократизация в европейских странах шла рука об руку с формированием массовых программных политических партий: у политиков появлялось все больше стимулов координировать свои действия друг с другом и объединяться в политические организации, которые бы апеллировали к широким группам электората, обещая им те или иные блага. Сначала клубные, а затем и общественные (вместо конкретных благ конкретным индивидуальным избирателям в моменте) в обмен на поддержку на выборах. Поэтому в Западной Европе политические машины никогда не имели такой силы, как в США, или уж тем более в Латинской Америке.
Массовые программные политические партии тем и отличаются от политических машин — первые привлекают на свою сторону широкие группы электората через обещания обеспечить общественные блага, вторые полагаются на сети патрон-клиентских связей и через них покупают лояльность определенных избирателей. При этом, в условиях электоральной демократии политические партии порой могут прибегать и к услугам политических машин — когда партиям нужно добрать немного голосов от определенных территорий. В электоральных автократиях же услугами машин пользуется правящий режим.
На протяжении XX века, с распространением всеобщего избирательного права, демократизации в одних странах и появлением электоральных авторитарных режимов в других, политические машины распространились по всему миру. Они появляются там, где есть бедный электорат и нет развитой партийной системы. Усложнилась и работа таких политических организаций. С одной стороны, они могут обеспечивать лояльность электората не только прямым подкупом или предоставлением рабочего места, как раньше, но и через обеспечение доступа к тем или иным благам, получение которых затруднено (здравоохранение, образование, жилье, социальные выплаты). С другой стороны, усилился контроль за волеизъявлением граждан в рамках таких сетей — организаторы политических машин стремятся преодолеть тайну голосования и максимально контролировать электоральное поведение (об этом, пожалуй, еще напишу пост в будущем).
В наше время политические машины распространены в ряде электоральных демократий со значительной долей бедного населения и слабыми институтами, а также в электоральных авторитарных режимах.
Расскажу небольшую личную байку по мотивам поста коллеги.
Помню, как в прошлом году вместе с коллегами по магистратуре сидели на семинаре одного крайне известного в нашей среде и высоко цитируемого политолога — на нем мы обсуждали агентов автократизации, то есть акторов, которые зачастую становятся инициаторами демонтажа демократии. Составляли общий лист, куда вписывали довольно очевидные варианты: силовики, представители авторитарных партий, политические лидеры, которые стремятся замкнуть всю власть на себя и т.д.
Во время обсуждения моя коллега упомянула, как в России 90-х представители политических элит, называвшие себя «либералами» и «демократами», в итоге сами стали активными участниками автократизации режима. Она произнесла дословно на английском уже ставшей крылатой фразу о «демократии как власти демократов» (автором которой, вероятно, является небезызвестный Анатолий Собчак). Понятно, что имелось ввиду — даже приверженцы демократии на словах могут вполне себе являться угрозой этой самой демократии на практике.
Однако, ни уважаемый профессор, ни наши европейские коллеги не поняли (!) смысла этого выражения (зовите Задорнова).
Это я все к чему? Очень часто от интеллектуалов и вроде бы сторонников идеи демократии, как публично, так и не публично, я слышу поддержку разного рода цензов. Например, идеи ограничить избирательное право для недостаточно, по их мнению, образованных и «просвещенных» граждан, которые, видите ли, голосуют неправильно. Или запрета тех или иных «популистских» партий. Или ограничения свободы слова. Или передачи власти лучшим представителям общества — то есть самим интеллектуалам. Ради спасения демократии, конечно же.
В общем, во время поисков врагов демократии главное не выйти на самих себя.
Помню, как в прошлом году вместе с коллегами по магистратуре сидели на семинаре одного крайне известного в нашей среде и высоко цитируемого политолога — на нем мы обсуждали агентов автократизации, то есть акторов, которые зачастую становятся инициаторами демонтажа демократии. Составляли общий лист, куда вписывали довольно очевидные варианты: силовики, представители авторитарных партий, политические лидеры, которые стремятся замкнуть всю власть на себя и т.д.
Во время обсуждения моя коллега упомянула, как в России 90-х представители политических элит, называвшие себя «либералами» и «демократами», в итоге сами стали активными участниками автократизации режима. Она произнесла дословно на английском уже ставшей крылатой фразу о «демократии как власти демократов» (автором которой, вероятно, является небезызвестный Анатолий Собчак). Понятно, что имелось ввиду — даже приверженцы демократии на словах могут вполне себе являться угрозой этой самой демократии на практике.
Однако, ни уважаемый профессор, ни наши европейские коллеги не поняли (!) смысла этого выражения (зовите Задорнова).
Это я все к чему? Очень часто от интеллектуалов и вроде бы сторонников идеи демократии, как публично, так и не публично, я слышу поддержку разного рода цензов. Например, идеи ограничить избирательное право для недостаточно, по их мнению, образованных и «просвещенных» граждан, которые, видите ли, голосуют неправильно. Или запрета тех или иных «популистских» партий. Или ограничения свободы слова. Или передачи власти лучшим представителям общества — то есть самим интеллектуалам. Ради спасения демократии, конечно же.
В общем, во время поисков врагов демократии главное не выйти на самих себя.
Telegram
Political Animals
«Воспитательная демократия» или почему демократия — это власть демократов
Время от времени нахожу проекты про то, как нам улучшить демократию. Она, как нам известно по заявлениям многочисленных комментаторов и критиков, вечно пребывает в кризисе. Сегодня…
Время от времени нахожу проекты про то, как нам улучшить демократию. Она, как нам известно по заявлениям многочисленных комментаторов и критиков, вечно пребывает в кризисе. Сегодня…
Что такое федеративное государство?
Начал новый цикл статей для Бусти и закрытого телеграм-канала — о сложных перипетиях российского федерализма.
Первая часть уже доступна для моих подписчиков на Бусти и в Телеграме — присоединяйтесь. Из нее вы узнаете:
— Какие бывают определения федеративного государства
— Как мы понимаем, какое государство является федерацией, а какое — нет?
— Насколько федерализм, децентрализация и автономия близкие друг другу понятия?
— Способствует ли федеративная модель экономическому росту и эффективности управления?
— Может ли федерация быть авторитарным государством?
Ряд из этих тем я уже затрагивал на этом канале, но решил собрать разрозненные мысли в структурированный текст с кучей новых интересных подробностей.
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
P.S. Кстати, с картинкой из интернета, которую я приложил к посту, можно серьезно поспорить. Почему? Узнаете в статье.
Начал новый цикл статей для Бусти и закрытого телеграм-канала — о сложных перипетиях российского федерализма.
Первая часть уже доступна для моих подписчиков на Бусти и в Телеграме — присоединяйтесь. Из нее вы узнаете:
— Какие бывают определения федеративного государства
— Как мы понимаем, какое государство является федерацией, а какое — нет?
— Насколько федерализм, децентрализация и автономия близкие друг другу понятия?
— Способствует ли федеративная модель экономическому росту и эффективности управления?
— Может ли федерация быть авторитарным государством?
Ряд из этих тем я уже затрагивал на этом канале, но решил собрать разрозненные мысли в структурированный текст с кучей новых интересных подробностей.
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
P.S. Кстати, с картинкой из интернета, которую я приложил к посту, можно серьезно поспорить. Почему? Узнаете в статье.
Количество одномандатных округов на выборах в Госдуму увеличится в регионах, которые демонстрировали наиболее аномальные результаты голосования в 2021 году (+ округа на «новых территориях») но уменьшится в других. Вот так совпадение, да?
P.S. Однако, будем честны, в Краснодарском крае и Московской области население стабильно растет, поэтому им полагается больше мандатов. А что происходит в новых регионах со статистикой одному богу известно.
P.S. Однако, будем честны, в Краснодарском крае и Московской области население стабильно растет, поэтому им полагается больше мандатов. А что происходит в новых регионах со статистикой одному богу известно.
Telegram
Пётр Милосердов: Соображения. Комментарии. Будущее.
Межнациональный мир и дружбу народов решил укрепить (за русский счёт, естественно) Центризбирком.
Предлагается новая нарезка округов в Госдуму на выборах в 2026 году (см. картинку из Коммерсанта)
Напомню, что по состоянию на 01.01.2024 года численность…
Предлагается новая нарезка округов в Госдуму на выборах в 2026 году (см. картинку из Коммерсанта)
Напомню, что по состоянию на 01.01.2024 года численность…
На этом канале нет формата кинообзоров, но вот коллега по Телеграму и специалист по Латинской Америке разобрал широко известный в узких кругах фильм «Нет» Пабло Ларраина (2012) о кампании чилийской оппозиции против продления полномочий Пиночета через референдум — пожалуй, самый известный случай демократизации по ошибке.
Текст, как несложно догадаться, не о художественных характеристиках фильма, а его соответствии реальным событиям 1988 года и влиянии на нереалистичное восприятие авторитарной политики политизированной публикой.
Текст, как несложно догадаться, не о художественных характеристиках фильма, а его соответствии реальным событиям 1988 года и влиянии на нереалистичное восприятие авторитарной политики политизированной публикой.
Telegram
Marepoto
Благодаря студентам все-таки посмотрел фильм «Нет» Пабло Ларраина и решил сделать небольшую заметку.
По субъективным ощущениям, буквально все политорганизации в РФ хотя бы раз за свою историю устраивали просмотр этого фильма. Было время, когда даже ⠤⢅⢒⠦⠚⢒⢔⡑…
По субъективным ощущениям, буквально все политорганизации в РФ хотя бы раз за свою историю устраивали просмотр этого фильма. Было время, когда даже ⠤⢅⢒⠦⠚⢒⢔⡑…
Forwarded from ФРОНДА
🦅Приглашаем на презентацию книги «Рождённые контрреволюцией: Американский консерватизм. Антология»
Уже в эту пятницу, 17 января, в Москве состоится презентация новой работы Родиона Бельковича об интеллектуальной истории консервативной мысли в США — от республиканцев и южных аграриев до неоконсерваторов и традиционалистов. Антология предлагает российскому читателю впервые глубоко погрузиться в богатую и сложную интеллектуальную историю американского консерватизма.
Родион Белькович — научный руководитель Центра республиканских исследований, многократный гость мероприятий «Фронды».
Где: Москва, Газетный переулок, 3/5с1, этаж 5, библиотека Шанинки
Когда: 17 января, 19:00.
Регистрация
Не забудьте взять с собой паспорт для входа в кампус Шанинки
Уже в эту пятницу, 17 января, в Москве состоится презентация новой работы Родиона Бельковича об интеллектуальной истории консервативной мысли в США — от республиканцев и южных аграриев до неоконсерваторов и традиционалистов. Антология предлагает российскому читателю впервые глубоко погрузиться в богатую и сложную интеллектуальную историю американского консерватизма.
Родион Белькович — научный руководитель Центра республиканских исследований, многократный гость мероприятий «Фронды».
Где: Москва, Газетный переулок, 3/5с1, этаж 5, библиотека Шанинки
Когда: 17 января, 19:00.
Регистрация
Не забудьте взять с собой паспорт для входа в кампус Шанинки
Telegram
Книжный магазин «Гнозис»
В эту пятницу в Шанинке пройдёт презентация книги «Рождённые контрреволюцией. Американский консерватизм: антология»
Политические успехи нового поколения сторонников республиканской партии США в наши дни связаны с нарастающей интенсивностью их консервативной…
Политические успехи нового поколения сторонников республиканской партии США в наши дни связаны с нарастающей интенсивностью их консервативной…
К слову о «зомби-идеях». Помню, как в теперь уже далеком 2017 году просветительский проект InLiberty (помнит ли кто здесь этих крутых ребят?) организовывал одноименную серию лекций. Проронив скупую ностальгическую сну по тем временам, когда такие масштабные ивенты можно было проводить в России (хотя мои коллеги по изданию стараются ) , собрал для вас в одном месте записи выступлений спикеров — рекомендую ознакомиться:
— Зомби-государственник. Почему правительство — не единственный европеец. Политолог Екатерина Шульман. Текстовая версия.
— Зомби-геополитик. Во что обходится война за мир. Историк Сергей Медведев.
— Зомби-благодетель. К чему приводят мечты социальных реформаторов [ENG]. Журналист Джеймс Бартоломью.
— Зомби-воспитатель. Почему люди не должны быть нормальными. Журналист Вера Шенгелия.
— Зомби-провидец. Можно ли регулировать будущее [ENG]. Экономист Дэвид Фридман.
— Зомби-прокурор. Должны ли преступники гулять на свободе [ENG]. Журналист Рэдли Балко.
— Зомби-меркантилист. Почему торговля — это не борьба. Экономист Константин Сонин.
— Зомби-государственник. Почему правительство — не единственный европеец. Политолог Екатерина Шульман. Текстовая версия.
— Зомби-геополитик. Во что обходится война за мир. Историк Сергей Медведев.
— Зомби-благодетель. К чему приводят мечты социальных реформаторов [ENG]. Журналист Джеймс Бартоломью.
— Зомби-воспитатель. Почему люди не должны быть нормальными. Журналист Вера Шенгелия.
— Зомби-провидец. Можно ли регулировать будущее [ENG]. Экономист Дэвид Фридман.
— Зомби-прокурор. Должны ли преступники гулять на свободе [ENG]. Журналист Рэдли Балко.
— Зомби-меркантилист. Почему торговля — это не борьба. Экономист Константин Сонин.
Telegram
Экономика долгого времени
Мне нравится термин Zombie ideas, Зомби-идеи. Это неверные идеи, которые "убили" аргументами давным давно, но то ли в силу политической необходимости, то ли в силу удобства для ума и комплиментарности для читателя они, как зомби, восстают из мертвых и вновь…
Слово на букву «Ф»
Признаюсь, за последние несколько лет я порядком устал от того, как часто в отношении текущего политического режима в России используется ярлык «фашизма» — как со стороны политиков и журналистов (тут ничего удивительного), так и ряда вполне себе настоящих академических ученых.
Для того, чтобы лучше разобраться в этом вопросе, я опубликовал на Бусти и в закрытом телеграм-канале перевод колонки на Politico “The return of the F-word, and the laziness of labeling Russia fascist”, который дополнил авторским комментарием по теме. На мой взгляд, в этой статье неплохо объясняется, почему применять ярлык «фашизма» по отношению к современной РФ некорректно.
Мой же взгляд на эту проблему следующий (вынес фрагмент из поста):
Если привести к общему знаменателю тезисы авторов, которые пишут о «фашизме» в РФ, например историков Тимоти Снайдера или Яна Гарнера, то они сводятся к идеологическим характеристикам правящего режима, а не к институциональным объяснениям — на мой взгляд, это в целом характерно для авторов из гуманитарных дисциплин.
Однако для обсуждения идеологических черт необходимо сначала определиться с более-менее универсальным определением фашизма — а с этим наблюдаются серьезные проблемы, консенсуса в литературе по этому вопросу как не было, так и нет. А вместо этого вроде бы уважаемые авторы и издания пишут о «триумфе воли над разумом» или «чувстве исключительности и ресентименте» — очень расплывчатые и неконкретные формулировки, под которые может подходить вообще что угодно. А если какой-то концепт не дает нам лучше понять социальную реальность, то зачем вообще его использовать?
Если же говорить об институтах, то следует уточнить, что исследователи в области сравнительной политологии не оперируют понятием «фашизма» для классификации того или иного политического режима.
Некоторые также могут вспомнить о понятии «тоталитаризма», которое также часто используется в отношении уже упомянутых политических режимов Гитлера и Муссолини — но и с ним все непросто.
Оно вошло в оборот после Второй мировой войны, когда такие авторы, как Арендт, Хайек, Бжезинский и Шапиро пытались концептуализировать недемократические политические режимы, которые сложились в Германии, Италии или коммунистических странах. Они выделяли следующие структурные признаки тоталитаризма: идеологизированность, власть одной партии во главе с сильным лидером, массовый террор, опора на массовую поддержку, тотальный контроль над информацией, командно-административная экономика, вмешательство в частную жизнь людей, полный контроль над государственным аппаратом и насилием.
Довольно скоро этот термин вышел из оборота — потому что большинство существующих тогда недемократических режимов по своим характеристикам не походили на тоталитарные. К тому же, у самих исследователей появились сомнения, являлись ли тоталитарные режимы действительно таковыми, то есть реально ли они соответствовали обозначенным выше характеристикам, которые, кстати, тоже являются довольно общими и нечеткими, что дополнительно сказалось на снижении частоты использования этого термина.
Подходит ли нынешний политический режим в современной России под характеристики «тоталитарного»? Тоже весьма сомнительно: нет ни однопартийности, ни массового террора, ни массовой политической мобилизации снизу, ни командно-административной экономики, ни тотального контроля над информацией.
Поэтому использование термина «фашизм» в отношении РФ или любого другого из текущих политических режимов мне представляется весьма сомнительным занятием — к тому же, в некоторой степени недобросовестным, поскольку зачастую оно является просто-напросто примером ad Hitlerum.
Признаюсь, за последние несколько лет я порядком устал от того, как часто в отношении текущего политического режима в России используется ярлык «фашизма» — как со стороны политиков и журналистов (тут ничего удивительного), так и ряда вполне себе настоящих академических ученых.
Для того, чтобы лучше разобраться в этом вопросе, я опубликовал на Бусти и в закрытом телеграм-канале перевод колонки на Politico “The return of the F-word, and the laziness of labeling Russia fascist”, который дополнил авторским комментарием по теме. На мой взгляд, в этой статье неплохо объясняется, почему применять ярлык «фашизма» по отношению к современной РФ некорректно.
Мой же взгляд на эту проблему следующий (вынес фрагмент из поста):
Если привести к общему знаменателю тезисы авторов, которые пишут о «фашизме» в РФ, например историков Тимоти Снайдера или Яна Гарнера, то они сводятся к идеологическим характеристикам правящего режима, а не к институциональным объяснениям — на мой взгляд, это в целом характерно для авторов из гуманитарных дисциплин.
Однако для обсуждения идеологических черт необходимо сначала определиться с более-менее универсальным определением фашизма — а с этим наблюдаются серьезные проблемы, консенсуса в литературе по этому вопросу как не было, так и нет. А вместо этого вроде бы уважаемые авторы и издания пишут о «триумфе воли над разумом» или «чувстве исключительности и ресентименте» — очень расплывчатые и неконкретные формулировки, под которые может подходить вообще что угодно. А если какой-то концепт не дает нам лучше понять социальную реальность, то зачем вообще его использовать?
Если же говорить об институтах, то следует уточнить, что исследователи в области сравнительной политологии не оперируют понятием «фашизма» для классификации того или иного политического режима.
Некоторые также могут вспомнить о понятии «тоталитаризма», которое также часто используется в отношении уже упомянутых политических режимов Гитлера и Муссолини — но и с ним все непросто.
Оно вошло в оборот после Второй мировой войны, когда такие авторы, как Арендт, Хайек, Бжезинский и Шапиро пытались концептуализировать недемократические политические режимы, которые сложились в Германии, Италии или коммунистических странах. Они выделяли следующие структурные признаки тоталитаризма: идеологизированность, власть одной партии во главе с сильным лидером, массовый террор, опора на массовую поддержку, тотальный контроль над информацией, командно-административная экономика, вмешательство в частную жизнь людей, полный контроль над государственным аппаратом и насилием.
Довольно скоро этот термин вышел из оборота — потому что большинство существующих тогда недемократических режимов по своим характеристикам не походили на тоталитарные. К тому же, у самих исследователей появились сомнения, являлись ли тоталитарные режимы действительно таковыми, то есть реально ли они соответствовали обозначенным выше характеристикам, которые, кстати, тоже являются довольно общими и нечеткими, что дополнительно сказалось на снижении частоты использования этого термина.
Подходит ли нынешний политический режим в современной России под характеристики «тоталитарного»? Тоже весьма сомнительно: нет ни однопартийности, ни массового террора, ни массовой политической мобилизации снизу, ни командно-административной экономики, ни тотального контроля над информацией.
Поэтому использование термина «фашизм» в отношении РФ или любого другого из текущих политических режимов мне представляется весьма сомнительным занятием — к тому же, в некоторой степени недобросовестным, поскольку зачастую оно является просто-напросто примером ad Hitlerum.
Ехал Гитлер через Гитлер
Раз уж упомянул на днях о проблеме ad Hitlerum в политических дискуссиях — расскажу о забавном исследовании "Nicotine Nazis strike again": a brief analysis of the use of Nazi rhetoric in attacking tobacco control advocacy (2008).
Его авторы с помощью качественного анализа источников — документов табачных компаний, которые использовались в судебных разбирательствах в США, материалов медиа по теме и движений за права курильщиков — исследовали, как представители табачной индустрии использовали риторические приемы, отсылающие к нацистам и Третьему Рейху, в публичных дебатах со сторонниками ограничения курения в общественных местах, рекламы и продажи табачной продукции.
Линия аргументирования была донельзя простой. В нацистской Германии 1930-1940-х годов государство активно боролось с курением и вводила теперь уже привычные для многих стран запретительные меры против курильщиков и табачной индустрии под идеологическим соусом борьбы за здоровье нации. А значит те, кто выступают за схожие меры, вы угадали, литералли Гитлер, «нацисты» и «фашисты здравоохранения».
Авторы статьи отслеживают использование подобных сравнений как минимум с конца 1960-х годов, как раз когда память о недавней Второй мировой войне немного поутихла, а государственные органы во многих западных странах развернули кампании по борьбе с курением.
Раз уж упомянул на днях о проблеме ad Hitlerum в политических дискуссиях — расскажу о забавном исследовании "Nicotine Nazis strike again": a brief analysis of the use of Nazi rhetoric in attacking tobacco control advocacy (2008).
Его авторы с помощью качественного анализа источников — документов табачных компаний, которые использовались в судебных разбирательствах в США, материалов медиа по теме и движений за права курильщиков — исследовали, как представители табачной индустрии использовали риторические приемы, отсылающие к нацистам и Третьему Рейху, в публичных дебатах со сторонниками ограничения курения в общественных местах, рекламы и продажи табачной продукции.
Линия аргументирования была донельзя простой. В нацистской Германии 1930-1940-х годов государство активно боролось с курением и вводила теперь уже привычные для многих стран запретительные меры против курильщиков и табачной индустрии под идеологическим соусом борьбы за здоровье нации. А значит те, кто выступают за схожие меры, вы угадали, литералли Гитлер, «нацисты» и «фашисты здравоохранения».
Авторы статьи отслеживают использование подобных сравнений как минимум с конца 1960-х годов, как раз когда память о недавней Второй мировой войне немного поутихла, а государственные органы во многих западных странах развернули кампании по борьбе с курением.
Приложу к посту, пожалуй, самый безобидный пример, который фигурирует в статье — рекламный плакат 1995 года, сделанный по заказу Philip Morris в рамках информационной кампании против антитабачного законодательства: "Vogliamo creare un altro Ghetto?" («Где они проведут черту?»). На нем на карте Рима нарисован район города, как бы выделенный для курильщиков — что явно отсылает к нацистской практике сгона евреев в гетто. Похожие плакаты были также размещены в общеевропейской и местной прессе в Великобритании, Франции, Испании, Бельгии, Люксембурге, Португалии и Греции.
Советские корни Российской Федерации
Выпустил второй лонгрид об истории российского федерализма. В предыдущей части мы разбирались с понятием федеративного государства. Сегодня поговорим о том, как появилась Российская Федерация и какие элементы она переняла от РСФСР:
— советское государственно-территориальное устройство: зачем большевики сделали ставку на этнический фактор;
— был ли СССР реальной федерацией;
— как реформы Горбачева и основы устройства советского государства сработали на дезинтеграцию СССР, хотя их изначальная идея состояла ровно в обратном;
— как РСФСР эволюционировала в Российскую Федерацию — и причем тут противостояние российских властей с союзными;
— насколько реальной была угроза сепаратизма и развала государства;
— какой федерацией могла бы стать Россия в начале 1990-х, но не стала.
Приятного чтения!
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
Выпустил второй лонгрид об истории российского федерализма. В предыдущей части мы разбирались с понятием федеративного государства. Сегодня поговорим о том, как появилась Российская Федерация и какие элементы она переняла от РСФСР:
— советское государственно-территориальное устройство: зачем большевики сделали ставку на этнический фактор;
— был ли СССР реальной федерацией;
— как реформы Горбачева и основы устройства советского государства сработали на дезинтеграцию СССР, хотя их изначальная идея состояла ровно в обратном;
— как РСФСР эволюционировала в Российскую Федерацию — и причем тут противостояние российских властей с союзными;
— насколько реальной была угроза сепаратизма и развала государства;
— какой федерацией могла бы стать Россия в начале 1990-х, но не стала.
Приятного чтения!
Читать на Бусти
Читать в Телеграме
Как построить демократию в мультиэтнической стране?
Во втором номере «Фронды» в списке рекомендованной литературы о демократии я предложил ознакомиться в том числе с двумя работами о теории построения демократии в государствах с многосоставным этноконфессиональным населением:
— «Демократия в многосоставных сообщества» (1977). Аренд Лейпхарт.
— «Этнические группы в конфликте: теории, образцы и политика» (1995). Дональд Горовиц.
Чем же отличаются подходы этих двух авторов?
Подход Лейпхарта — консоциональная демократия
Лейпхарт предложил модель консоциональной демократии, чьи принципы основаны на обеспечении сотрудничества между элитами всех этнических и конфессиональных групп:
— формирование большой коалиции — вовлечение элит всех сторон в принятие решений;
— обеспечение автономии групп в самоуправлении;
— пропорциональное представительство разных групп в органах власти;
— меньшинства имеют право вето — гарантии учета их интересов.
Практические институциональные элементы консоциональной демократии: парламентаризм, пропорциональная избирательная система, федерализм, двухпалатный парламент, судебный надзор, корпоративизм, конституция, которая учитывает интересы меньшинств, элементы прямой демократии.
Существуют как успешные, так и неудачные случаи использования подобной модели (или ее элементов) демократии. К первым относятся Швейцария, Нидерланды, отчасти Бельгия, ряд других западных европейских стран. Ко вторым — Ливан, и этим все сказано.
Подход Горовица — центрипетализм
Он считал, что консоциональная модель поддерживает и усиливает расколы в обществе, поскольку фиксирует и институционализирует устоявшиеся различия между группами. Его альтернативное решение — интеграция:
— формирование перекрещивающихся интересов — например, через широкие массовые партии, которые основаны по идеологическому принципу, а не этноконфессиональному;
— мажоритаризм — внедрение избирательных систем, поощряющих кооперацию разных сторон;
— конструирование общей гражданской идентичности в противовес подчеркиванию различий между группами в этничности и религии.
Практические институционалные элементы центрипетализма: мажоритарная избирательная система, массовые национальные партии, гражданская нация, централизация.
Случаи использования данной модели (или ее элементов) разной степени успешности: Шри-Ланка, Индонезия, Нигерия, Северная Ирландия.
В чем разница?
— элиты vs. массы: Лейпхарт делает ставку на отношения элит, Горовиц — на массовое гражданское участие;
— укрепление идентичностей vs. деполитизация этничности: Лейпхарт защищает малые группы, Горовиц продвигает общую неэтническую, гражданскую идентичность;
— пропорциональность vs. мажоритарность: разные принципы формирования органов власти.
На практике нередко элементы обеих моделей сочетаются в рамках одной политической системы.
Во втором номере «Фронды» в списке рекомендованной литературы о демократии я предложил ознакомиться в том числе с двумя работами о теории построения демократии в государствах с многосоставным этноконфессиональным населением:
— «Демократия в многосоставных сообщества» (1977). Аренд Лейпхарт.
— «Этнические группы в конфликте: теории, образцы и политика» (1995). Дональд Горовиц.
Чем же отличаются подходы этих двух авторов?
Подход Лейпхарта — консоциональная демократия
Лейпхарт предложил модель консоциональной демократии, чьи принципы основаны на обеспечении сотрудничества между элитами всех этнических и конфессиональных групп:
— формирование большой коалиции — вовлечение элит всех сторон в принятие решений;
— обеспечение автономии групп в самоуправлении;
— пропорциональное представительство разных групп в органах власти;
— меньшинства имеют право вето — гарантии учета их интересов.
Практические институциональные элементы консоциональной демократии: парламентаризм, пропорциональная избирательная система, федерализм, двухпалатный парламент, судебный надзор, корпоративизм, конституция, которая учитывает интересы меньшинств, элементы прямой демократии.
Существуют как успешные, так и неудачные случаи использования подобной модели (или ее элементов) демократии. К первым относятся Швейцария, Нидерланды, отчасти Бельгия, ряд других западных европейских стран. Ко вторым — Ливан, и этим все сказано.
Подход Горовица — центрипетализм
Он считал, что консоциональная модель поддерживает и усиливает расколы в обществе, поскольку фиксирует и институционализирует устоявшиеся различия между группами. Его альтернативное решение — интеграция:
— формирование перекрещивающихся интересов — например, через широкие массовые партии, которые основаны по идеологическому принципу, а не этноконфессиональному;
— мажоритаризм — внедрение избирательных систем, поощряющих кооперацию разных сторон;
— конструирование общей гражданской идентичности в противовес подчеркиванию различий между группами в этничности и религии.
Практические институционалные элементы центрипетализма: мажоритарная избирательная система, массовые национальные партии, гражданская нация, централизация.
Случаи использования данной модели (или ее элементов) разной степени успешности: Шри-Ланка, Индонезия, Нигерия, Северная Ирландия.
В чем разница?
— элиты vs. массы: Лейпхарт делает ставку на отношения элит, Горовиц — на массовое гражданское участие;
— укрепление идентичностей vs. деполитизация этничности: Лейпхарт защищает малые группы, Горовиц продвигает общую неэтническую, гражданскую идентичность;
— пропорциональность vs. мажоритарность: разные принципы формирования органов власти.
На практике нередко элементы обеих моделей сочетаются в рамках одной политической системы.
Как писал в свое время экономист Дэни Родрик: «На каждого Ли Куан Ю из Сингапура найдется множество лидеров вроде Мобуту Сесе Секо из Конго».
Ведомости
Авторитарная модернизация – миф
В самом конце июля несколько сотен демократических активистов сошлись на одной из площадей Москвы, чтобы протестовать против ограничений на свободу собраний.