«Новых людей» придумали в Югославии?

На этих выходных во время прогулки по Белграду зашел в одну винтажку. Как это часто бывает, в магазине было несколько коробок с разными значками. Среди них я нашел значок с лозунгами "НОВИ ЉУДИ" и "Za nova vremena". Сначала меня это очень сильно удивило: неужели партийный бренд «Новые люди» появился еще много лет назад на Балканах?

Все оказалось несколько сложнее и забавнее — это значок партии «Югославские левые» (Југословенска левица — ЈУЛ). Сооснователем и лидером этой коммунистической партии была Мира Маркович, супруга Слободана Милошевича. За время своего нахождения в парламенте JУЛ поддерживала правящий режим и была младшим партнером правящей Социалистической партии Сербии.

Спустя несколько лет после падения режима Милошевича его супруга и лидер JУЛ Мира Маркович эмигрировала в Россию, чтобы не быть арестованной сербскими или европейскими властями по делам о политических убийствах и мошенничестве. Сама партия просуществовала до конца 00-х и быстро сдулась

Владимир Гельман.«“Недостойное правление”: политика в современной России» (2019). Читайте. Думайте.

Кстати, закончил с написанием бонусной статьи из цикла о российском федерализме на своих платных площадках: Бусти и в Телеграме. В ней я разобрался, какие существуют траектории развития и эволюции региональной политики в России:

— устойчива ли текущая модель унитарного децентрализованного государства в условиях электорального авторитаризма, есть ли у нее подводные камни;
— насколько примеры других де-юре и де-факто федераций релевантны для анализа российского случая: Индии, Нигерии, Эфиопии и других.
— чем похожи и различаются подходы управления регионами России и Китая: правда ли эти режимы в этих странах учатся друг у друга и активно обмениваются опытом;
— про будет происходить с российским федерализмом в случае гипотетической демократизации;
— и на горячее: могут ли сбыться надежды фанатов раскрашивания конкурных карт (на всякий случай осуждаем) в обозримой перспективе?

Приятного прочтения!

Полезная таблица из статьи Лиама Андерсона с типами этнических федераций (полноценных и частичных — то есть смешанных), а также federacies — унитарных государств, в составе которых есть автономные регионы, организованные по этническому признаку. Например, Великобритания, к которой относятся Северная Ирландия, Уэльс и Шотландия.

Пожалуй, к ней у меня есть лишь несколько комментариев:

1. Автор определяет федерации де-юре, а не де-факто — то есть исключительно по формальным правилам.
2. Статья была написана аж в 2014 году, поэтому к числу успешных этнофедераций автор причисляет Эфиопию, где в 2020 году случилась гражданская война.

Хорошее дополнение к посту об этническом федерализме от коллеги — работа Генри Хейла "Divided We Stand: Institutional Sources of Ethnofederal State Survival and Collapse" (2011). Ее основной вывод: этнические федерации, которые содержат в себе ядро в виде крупного моноэтнического региона с доминирующей этнической группой, в большей степени рискуют распасться.

​​Новые деспоты Восточной Европы: долгий путь к упадку демократии – Иван Крастев (ссылка)

Журнал «Неприкосновенный запас», номер 4, 2018

Иван Крастев, политолог и директор Центра либеральных стратегий (Болгария), вспоминает статью Сэмюэла Хантингтона «Третья волна демократизации», в которой отмечается, что за каждой волной демократии следует «попятная волна», приносящая вновь авторитаризм. Крастев выделяет Венгрию, Польшу, Чехию и Румынию для дальнейшего рассмотрения. Если в Чехия и Румыния, по его оценкам, достаточно близки к «попятному» авторитаризму, то Венгрия и Польша уже сегодня являются яркими примерами дедемократизации. В Венгрии лучше всех этот разворот сформулировал Виктор Орбан, предложивший концепцию нелиберальной демократии для Венгрии как альтернативу либерализму.

Крастев задаётся вопросом: почему «главным театром боевых действия в войне демократии против либерализма» стала Восточная Европа? Он сразу отмечает, что тезис о том, что рационально объяснить «всплеск популизма в Восточной Европе» нельзя, является ошибочным. Напротив, Крастев подчеркивает, что приход популистов к власти в восточноевропейских странах стоит рассматривать не как «обескураживающую случайность», но неизбежно «воспроизводимую закономерность». Крастев предлагает несколько объяснений, почему так происходит в Венгрии и Польше и почему приход популистов к власти может случиться и в других восточноевропейских посткоммунистических странах.

Во-первых, это экономические проблемы, но Крастев подчеркивает, что эта причина работает не всегда. Например, эта причина не объясняет, почему в Чехии, в которой уровень безработицы один из самых низких по европейским меркам, граждане проголосовали за популистские партии. Также Словакия является антипримером, так как «экономически благополучная» Словакия все больше голосует за местных популистов.

Во-вторых, это «язык истинных защитников нации от внутренних и внешних врагов». Все восточноевропейские популисты позиционируют себя как выразителей, даже не представителей, а выразителей интересов «истинных» венгров/поляков/чехов и т.д. Такая позиция отсекает другие политические партии, которые борются за голоса избирателей как представители всех венгров/поляков/чехов и т.д.

В-третьих, это «двусмысленное отношение к Европейскому союзу» граждан стран Восточной Европы, выражающееся в том, что именно они являются «самой проевропейски настроенной публикой», но они же голосуют за популистов, которые придерживаются евроскептицизма.

В-четвертых, это миграционный кризис 2015–2016 годов. Именно это во многом предопределило подъем популистов в Восточной Европе. Крастев отмечает, что страны Восточной Европы, особенно посткоммунистические, характеризуются этнической однородностью. Так, доля иностранцев в Венгрии всего 2%, а в соседней Австрии – 15%. Только 6% венгров родились не в Венгрии, а в Австрии – 16%. Отсюда рождается страх перед разнообразием, в том числе этническим и культурным. Также сказывается эмиграция молодежи из стран Восточной Европы, что приводит к тому, что на рабочих местах оказываются мигранты.

В-пятых, это «непреходящее и глубокое ощущение геополитической уязвимости региона». Три раздела Польши, подавление Венгерского восстания в 1849 году, Трианонский договор в 1920 году привели к тому, что жители этих территорий имеют исторические травмы. Они и привели к веру в то, что «расширение свободы ставит под угрозу национальную идею» (Иштван Бибо).

Резюмируя, Крастев пишет, что «восточноевропейский популизм – явление относительно новое, но при этом глубоко укоренившееся, поэтому нет никаких оснований полагать, что он исчезнет в обозримой перспективе». Особую опасность он видит в том, что этот популизм и нелиберальная демократия, которая, конечно, является авторитаризмом, зародились «в демократической среде».

@lighthouse_coase

Пишут:

«Сам смысл социологических опросов состоит в предположении, что распределение ответов в выборке в целом соответствует распределению в генеральной совокупности. То есть мы должны предполагать, либо что все те, кто опасается участвовать в опросах, тем не менее никогда не отказываются в них участвовать, либо что сторонники мира все же реже соглашаются в них участвовать, чем те, кто принадлежит к партии войны, а значит, соотношение двух партий в опросах искажается в пользу нерепрессируемой и поощряемой точки зрения. Можно предположить, что именно этот эффект ведет к систематической перепредставленности в опросах "партии лоялистов"».

Действительно — принимать результаты ответа на вопрос «Опасаетесь ли вы принимать участие в опросах?» как достоверные нельзя ни в каком виде, потому что в противном случае мы совершаем систематическую ошибку отбора. В том числе и результаты на картинке.

P.S. Пару недель назад выходил интересный текст от автора из Левада-центра о высокой валидности их опросов. Делаем разбор?

Вышел ежегодный доклад проекта V-Dem о глобальном состоянии демократии: о чем в нем пишут?

Я здесь часто ссылаюсь на данные института Varieties of Democracy, который собирает и анализирует данные о демократии на долгой исторической перспективе. Вчера вышло очередное обновление их датасетов, а заодно и новый ежегодный доклад с данными за 2024 год — вот его основные выводы:

Третья волна автократизации продолжается

— Уровень демократии для среднестатистического гражданина мира откатился к показателям 1985 года. Если оценивать его только по странам, а не населению в них, то он соответствует значениям 1996 года.
— Количество автократий (91) впервые за 20 лет превысило число демократий (88). Либеральная демократия стала наименее представленным типом политического режима (29), в них проживает лишь 12% от мирового населения.
— 72% населения мира живут в странах с авторитарным режимом — это самый высокий показатель с 1978 года.
— Представленность демократий в экономическом плане (доля ВВП демократий от общемирового) снижается.
— Индикаторы, связанные со свободой самовыражения, в 2024 году снизились в 44 странах (в 2023 году — в 35 государствах), но повысились в 8. Ранее обозначенный тренд на деградацию этого направления продолжается.
— Индикаторы, связанные с честностью выборов снижается в 25 странах (но повышаются в 10), со свободой ассоциаций — в 22, с верховенством права – в 18.

Где происходит автократизация

— Консолидация уже существующих авторитарных режимов, либо откат демократии был зафиксирован в 45 странах. Наибольший спад показателей демократии происходит в странах Восточной Европы, Центральной и Южной Азии. В Европе впервые за 25 лет появилась закрытая автократия — Беларусь. Автократизация затрагивает в том числе Северную Америку и Западную Европу — там пока не происходит слома демократий, но ее индикаторы снижаются.
— 40% мирового населения живет в автократизирующихся странах.
— Основные направления, которые страдают от автократизации: свобода медиа, честность выборов, гражданское общество.
— 27 из 45 стран, где происходит автократизация, на старте этого процесса были демократиями. К 2024 году лишь 9 из них остаются таковыми. То есть доля успешных переходов к автократии составила 67%.

Где происходит демократизация

— Процесс консолидации демократии или движения в сторону этого режима зафиксирован в 19 странах. 12 из них на старте этого процесса были автократиями, 9 в итоге перешли к демократии, успешная трансформация случилась в 75% случаев.
— 6% мирового населения живет в демократизирующихся странах, большинство в Польше, Тайланде и Бразилии.
— Индикаторы, связанные со свободой слова, чаще всего растут в демократизирующихся странах. Вместе с ними растут верховенство закона и надзор за исполнительной властью.

Серая зона

— Авторы выделяют ряд стран, часть которых V-Dem считает электоральными демократиями, а часть — электоральными авторитаризмами, и при этом их точная оценка затруднена из-за потенциальных ошибок и неточностей (привет доверительным интервалам): Албания, Босния и Герцеговина, Фиджи, Гондурас, Кения, Малайзия, Мексика, Молдова, Намибия, Нигерия, Северная Македония, Замбия, Бенин, Гайана, Индонезия, Мавритания и Монголия.

Выборы 2024 года

— 2024 год был «годом выборов», поскольку общенациональные кампании проходили аж в 61 стране. Однако их результаты особенно не сказались на глобальных трендах, изменения случились лишь в 11 государствах.
— Так, в 7 из них случилась автократизация, а в 4 — демократизация.
— Авторы доклада указывают на два важнейших тренда, которыми сопровождались эти выборы: рост политического насилия и одновременно рост про-демократической политической мобилизации, когда электорат сопротивляется процессу автократизации.

P.S. пост с объяснением того, как работает категоризация стран по политическим режимам у V-Dem.

Ого, Андрей Николаевич Ланьков запустил Ютуб, это мы смотрим!

Первый ролик про договорнячок историю заключения перемирия между Южной и Северной Кореей.

Вчера в Белграде прошли самые массовые протесты из всех, что случались когда-либо в новейшей истории Сербии. По этому поводу перевел для своих подписчиков на Бусти и в Телеграме аж целых две статьи из Foreign Affairs и Journal of Democracy о современной сербской политике:

— Что происходит с политическим режимом в этой стране, в какую сторону он эволюционирует, и как это отражается на Балканах;
— В чем заключаются сила и слабость текущей протестной волны, правда ли она способна привести к смене власти;
— Как косовский вопрос и отношения Сербии с ЕС, Россией и США влияют на внутреннюю политику страны;
— Правда ли, что западные страны поддерживают сербскую оппозицию (Спойлер: далеко не все, не всегда и не во всем. А если такое и случается, то в основном всё ограничивается похлопываниями по плечу и выражением глубокой озабоченности).

Читать на Бусти
Читать в Телеграме

Обратите внимание на полезную инициативу — в следующее воскресенье, 23 марта, в Петербурге гуманитарная инициатива «Сограждане» проведет благотворительный шахматный турнир в поддержку работы проекта. Собранные средства будут направлены на помощь пострадавшим мирным жителям из Курской и Белгородской областей:

— оказание психологической поддержки пострадавшим от боевых действий;
— проведение юридических консультаций, которые помогут разобраться с бюрократическими трудностями при получении социальной помощи;
— закупку продуктовых наборов, одежды, средств гигиены, бытовых принадлежностей и канцелярии для детей и взрослых.

Для участия в ивенте нужно зарегистрироваться по ссылке и оформить донат от 300 рублей.

Интересная статья на The Economist (подсмотрел тут) о том, что курс текущей администрации США по урезанию расходов на международную помощь является скорее частью общего тренда, чем каким-то новым явлением, как может многим показаться. Просто Штаты долгое время являлись (и остаются) крупнейшим государственным донором на планете — поэтому закрытие или пересмотр множества американских программ и обсуждается столь широко.

Так, в США агентству USAID порезали бюджет и подчинили его Госдепу. Похожее управленческое решение было принято в Великобритании еще в 2020 году, когда их государственный фонд также был переподчинен профильному министерству. Европейские страны тоже постепенно берут курс на снижение расходов и более строгий контроль за ними.

Причем речь идет не столько о выделении средств на около-политические проекты (на которые тот же USAID тратил меньшую часть средств), сколько о поддержке развивающихся стран в целом. То есть о спонсировании проведения реформ, отраслей экономики, социальных и образовательных проектов, здравоохранения. Как правило, никакого систематического и позитивного эффекта от вливания денег в эти государства не наблюдается.

Поэтому стоит ожидать, что истории с закрытием государственных проектов по международной поддержке западными странами продолжатся.

Конечно, все эти ярлыки «левых», «правых», «ультраправых» и «крайне левых» уже давно потеряли всякое четкое смысловое наполнение, но статья, тем не менее, интересная — она дает экономическое объяснение того, почему за последние десятилетия европейские избиратели из числа среднего класса стали больше поддерживать партии, которые придерживаются протекционистских позиций.

Ее автор, Бенедикта Марцинотто, указывает на «Китайский шок», то есть появление на глобальном рынке дешевых китайских товаров, как причину изменения потребления среди бедных слоев населения, что сказывается на электоральных предпочтениях уже среднего класса: их потребление не растет так быстро, как потребление среди бедных, поэтому те начинают ощущать угрозу своему социальному положению.

Тем временем правящий режим в Турции перешел в очередное наступление против оппозиции. На этот раз заведя очередное уголовное дело на мэра Стамбула Экрема Имамоглу и его команду. Политика задержали и доставили в суд. За пару дней до этого Стамбульский университет аннулировал его диплом о высшем образовании — без него Имамоглу не сможет баллотироваться в президенты. Ранее в 2022 году незадолго до президентских выборов его приговорили к двум годам лишения свободы (приговор просто не был приведен в исполнение) за якобы оскорбление членов Высшего избирательного совета Турции.

Экрем Имамоглу победил на мэрских выборах в Стамбуле в 2019 году, причем дважды, потому что результаты первых выборов были отменены ЦИК — крупнейший город в Турции одновременно самый оппозиционно настроенный регион страны.

В общем, классика электорального авторитаризма: после очень тяжелой победы на президентских выборов 2023 года и поражения на местных выборах 2024 года правящий режим сделал ставку на репрессивные акции — что довольно ожидаемо.

Самого популярного оппозиционного политика и экс-кандидата в мэры крупнейшего города страны задерживают в рамках уголовного дела незадолго до президентских выборов.

Россияне такие:

Знаете, что самое обидное в связи с дальнейшим ослаблением муниципального уровня власти в РФ (как это происходит — можете почитать на примере Иркутской области)? В унитарном Китае региональный уровень власти и местное самоуправление более развиты, чем в как бы федеративной России. Со времен начала рыночных реформ 1980-х китайский режим сделал ставку на новую модель управления регионами — региональный децентрализованный авторитаризм. Его суть заключалась в предоставлении некоторой автономии и свободы действий региональным и местным властям, чтобы те экспериментировали с реформами и конкурировали друг с другом за инвестиции. Об этом писал в цикле о федерализме, процитирую фрагмент:



Здесь я обращусь к книге Александра Либмана и Михаэля Рохлица “Federalism in China and Russia: Story of Success and Story of Failure?” (2019) — ее авторы обращают внимание на существенные различия между КНР и РФ.

Разные политические режимы. Китай — закрытая партийная автократия, которой не нужно проводить многопартийные выборы на всех уровнях власти. Россия — электоральная персоналистская автократия, поэтому ей нужно регулярно проводить выборы. У Китая есть политическая инфраструктура в виде КПК, которая позволяет сохранять вертикаль власти при децентрализации управления. У России такой организации нет — ЕР не является правящей партией, режим персоналистский.

Кадровая политика. В Китае судьба руководства региона зависит именно от темпов экономического роста и качества госуправления, в России — от политической лояльности и результатов выборов. В Китае за региональным руководством следит партия, а в России силовики — вторые куда больше давят и чиновников, и бизнес. Обе системы испытывают проблемы с механизмами обратной связи из-за отсутствия конкурентных выборов, поэтому прибегают ко сбору статистики, опросам общественного мнения, докладам чиновников и инструментам ограниченного политического участия.

Распределение власти. В Китае, несмотря на унитарный характер государства, очень развита и сильна региональная и местная власть: она делится аж на пять уровней (провинции, префектуры, уезды, поселки, деревни), обладает серьезной автономией и бюджетами. В России регионы и местное самоуправление тотально зависимы от более высоких уровней власти, не оперирует серьезными бюджетами и полномочиями относительно друг друга.

Фискальная и финансовая децентрализация. В Китае регионы имеют остаточные права на доходы: после передачи определенной части налогов в центр они сохраняют оставшуюся часть. Это стимулирует региональные власти к экономическому развитию. В России регионы не имеют таких прав: даже если они генерируют больше налоговых доходов, центр может их изымать, что негативно сказывания на стимулировании роста. До 1994 года в Китае региональные правительства собирали большую часть налоговых доходов. После налоговой реформы 1994 года произошло некоторое перераспределение доходов в пользу центра, но субнациональные расходы продолжили расти — к 2010 году они составили 85% от общего объема государственных расходов. В России регионы в 1990-е годы также собирали значительную часть налогов, но с 2000-х годов их доля в бюджетной системе снизилась, а зависимость от федеральных трансфертов возросла (об этом я писал в третьей части цикла).

Кстати, о трансфертах. В КНР они составляют около 40% региональных бюджетов, но распределение непрозрачное, а политически влиятельные регионы получают больше. В РФ тоже с 1994 года есть система финансовой поддержки регионов. Однако в 2000-е годы зависимость регионов от федеральных трансфертов возросла, а их распределение стало инструментом политического контроля. А кто же занимается сбором налогов? В России этот процесс централизован — этим занимается ФНС. В Китае же до 1990-х центральное и региональные налоговые службы были разделены, но даже после их объединения последние обладают серьезными полномочиями.

Сайт Re Russia опубликовал подробный и полезный материал о переделе активов российских предприятий за последние годы, включив в заголовок фразу о «чеболизации» России. Привычка многих аналитиков искать зарубежные аналоги понятна, но параллели с южнокорейским опытом в данном случае не слишком уместны. И дело даже не в том, что Росатом или Ростех во многих отношениях мало похожи на Samsung или Hyundai, а в том, что стратегия создания больших индустриальных конгломератов под контролем доверенных лиц главы государства, скорее, опирается на иные нормативные образцы, укорененные в советском прошлом. В основе этой стратегии лежит ведомственность, которая имела огромное значение в советской системе управления. Многие отраслевые министерства обладали значительным влиянием и сильной автономией по отношению к партии и правительству, и на протяжении длительного времени выстраивали свои империи со множеством предприятий, институтов и сопутствующей инфраструктурой. Тот же Росатом публично презентует себя как наследника советского Минсредмаша, которым почти три десятилетия руководил легендарный министр Ефим Славский. Да, нет больше государственных плановых заданий – на смену им пришел госзаказ. Но представления о том, что только консолидация активов в рамках единой централизованной иерархии, контролируемой на высших этажах принятия решений и возглавляемой «правильными» руководителями – это лучший рецепт корпоративного управления на все времена, похоже, неистребимы.