#современник #Рейн
Евгений Рейн. Монастырь
За станцией «Сокольники», где магазин мясной
и кладбище раскольников, был монастырь мужской.
Руина и твердыня, развалина, гнилье —
в двадцатые пустили строенье под жилье.
Такую коммуналку теперь уж не сыскать.
Зачем я переехал, не стану объяснять.
Я, загнанный, опальный, у жизни на краю
сменял там отпевальню на комнату свою...
Шел коридор верстою, и сорок человек,
как улицей Тверскою ходили целый день.
Там газовые плиты стояли у дверей.
Я был во всей квартире единственный еврей.
Там жили инвалиды, ночные сторожа,
и было от пол-литры так близко до ножа.
И все-таки при этом, когда она могла,
с участьем и приветом там наша жизнь текла.
Там зазывали в гости, делилися рублем,
там были сплетни, козни, как в обществе любом.
Но было состраданье, не холили обид...
Направо жил Адамов, хитрющий инвалид.
Стучал он рано утром мне в стенку костылем,
входил, обрубком шарил под письменным столом,
где я держал посуду кефира и вина, —
бутылку на анализ просил он у меня.
И я давал бутылки и мелочь иногда,
и уходил Адамов. А рядом занята
рассортировкой семги, надкушенных котлет,
закусок и ватрушек, в неполных двадцать лет
официантка Зоя, мать темных близнецов.
За нею жил расстрига Георгий Одинцов.
Служил он в гардеробе издательства Гослит
и был в литературе изрядно знаменит.
Он Шолохова видел, он Пастернака знал,
он с Нобелевских премий на водку получал,
он Юрию Олеше галоши подавал.
Но я-то знал, он тайно крестил и отпевал.
Но дело не в соседях, типаж тут не при чем, —
кто эту жизнь отведал, тот знает что почем.
Почем бутылка водки и чистенький гальюн.
А то, что люди волки, сказал латинский лгун.
Они не волки. Что же? Я не пойму. Бог весть.
Но я бы мог такие свидетельства привесть,
что обломал бы зубы и лучший богослов.
И все-таки, спасибо за все, за хлеб и кров
тому, кто назначает нам пайку и судьбу,
тому, кто обучает бесстыдству и стыду,
кто учит нас терпенью и душу каменит,
кто учит просто пенью и пенью аонид.
Тому, кто посылает нам дом или развал
и дальше посылает белоголовый вал.
Евгений Рейн. Монастырь
За станцией «Сокольники», где магазин мясной
и кладбище раскольников, был монастырь мужской.
Руина и твердыня, развалина, гнилье —
в двадцатые пустили строенье под жилье.
Такую коммуналку теперь уж не сыскать.
Зачем я переехал, не стану объяснять.
Я, загнанный, опальный, у жизни на краю
сменял там отпевальню на комнату свою...
Шел коридор верстою, и сорок человек,
как улицей Тверскою ходили целый день.
Там газовые плиты стояли у дверей.
Я был во всей квартире единственный еврей.
Там жили инвалиды, ночные сторожа,
и было от пол-литры так близко до ножа.
И все-таки при этом, когда она могла,
с участьем и приветом там наша жизнь текла.
Там зазывали в гости, делилися рублем,
там были сплетни, козни, как в обществе любом.
Но было состраданье, не холили обид...
Направо жил Адамов, хитрющий инвалид.
Стучал он рано утром мне в стенку костылем,
входил, обрубком шарил под письменным столом,
где я держал посуду кефира и вина, —
бутылку на анализ просил он у меня.
И я давал бутылки и мелочь иногда,
и уходил Адамов. А рядом занята
рассортировкой семги, надкушенных котлет,
закусок и ватрушек, в неполных двадцать лет
официантка Зоя, мать темных близнецов.
За нею жил расстрига Георгий Одинцов.
Служил он в гардеробе издательства Гослит
и был в литературе изрядно знаменит.
Он Шолохова видел, он Пастернака знал,
он с Нобелевских премий на водку получал,
он Юрию Олеше галоши подавал.
Но я-то знал, он тайно крестил и отпевал.
Но дело не в соседях, типаж тут не при чем, —
кто эту жизнь отведал, тот знает что почем.
Почем бутылка водки и чистенький гальюн.
А то, что люди волки, сказал латинский лгун.
Они не волки. Что же? Я не пойму. Бог весть.
Но я бы мог такие свидетельства привесть,
что обломал бы зубы и лучший богослов.
И все-таки, спасибо за все, за хлеб и кров
тому, кто назначает нам пайку и судьбу,
тому, кто обучает бесстыдству и стыду,
кто учит нас терпенью и душу каменит,
кто учит просто пенью и пенью аонид.
Тому, кто посылает нам дом или развал
и дальше посылает белоголовый вал.
#Инбер #Симонов #Долматовский #Рейн
Вера Инбер. Cinema
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если бы ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света…
Черный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
1914
_____________
Константин Симонов. Тринадцать лет. Кино в Рязани...
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
Но в детстве можно всё на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.
Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там за экраном, впереди.
Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди…
Май 1941
_____________
Евгений Долматовский. Я не возьму тебя в кино...
Я не возьму тебя в кино —
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.
Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.
Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет —
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.
Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.
1957
_____________
Евгений Рейн. Забытый фильм
На занюханной студии в пустом кинозале
Равнодушный механик крутит старую ленту.
Ничему не радуйся поначалу,
Не ищи исчезнувшее бесследно.
Просто ты попал в густую халтуру -
Режиссёр уволился, оператор в запое,
И не вздумай пожаловаться сдуру,
Будто кто-то там нехорош собою.
Всё прекрасно — особенно та девица
В откровенном купальнике на старинном пляже,
А за нею с ухмылкой рецидивиста -
Некто в кепке, годящийся ей в папаши.
Почему он хватает её за плечи?
Никогда я не вёл себя так развязно.
А она отвечает: «А ну, полегче!»
Но видать по глазам, что на всё согласна.
Что-то припоминаю, что-то припоминаю...
В результате, конечно, она его выдаст,
Но из этого, как я понимаю,
Всё равно ничего не выйдет.
Что за актёры? Это не актёры.
Значит, это хроника? Нет, это правда.
Сколько можно? Полфильма идут повторы.
Ах, упрячьте всю эту муру обратно.
Но составьте мне кадрик на память, ладно?
Как оборванный ящеркой хвост судьбины,
Вечный призрак, светлеющий ненаглядно,
Место встречи истины и картины.
Вера Инбер. Cinema
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если бы ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света…
Черный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
1914
_____________
Константин Симонов. Тринадцать лет. Кино в Рязани...
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
Но в детстве можно всё на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.
Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там за экраном, впереди.
Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди…
Май 1941
_____________
Евгений Долматовский. Я не возьму тебя в кино...
Я не возьму тебя в кино —
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.
Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.
Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет —
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.
Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.
1957
_____________
Евгений Рейн. Забытый фильм
На занюханной студии в пустом кинозале
Равнодушный механик крутит старую ленту.
Ничему не радуйся поначалу,
Не ищи исчезнувшее бесследно.
Просто ты попал в густую халтуру -
Режиссёр уволился, оператор в запое,
И не вздумай пожаловаться сдуру,
Будто кто-то там нехорош собою.
Всё прекрасно — особенно та девица
В откровенном купальнике на старинном пляже,
А за нею с ухмылкой рецидивиста -
Некто в кепке, годящийся ей в папаши.
Почему он хватает её за плечи?
Никогда я не вёл себя так развязно.
А она отвечает: «А ну, полегче!»
Но видать по глазам, что на всё согласна.
Что-то припоминаю, что-то припоминаю...
В результате, конечно, она его выдаст,
Но из этого, как я понимаю,
Всё равно ничего не выйдет.
Что за актёры? Это не актёры.
Значит, это хроника? Нет, это правда.
Сколько можно? Полфильма идут повторы.
Ах, упрячьте всю эту муру обратно.
Но составьте мне кадрик на память, ладно?
Как оборванный ящеркой хвост судьбины,
Вечный призрак, светлеющий ненаглядно,
Место встречи истины и картины.
#современник #Рейн
Евгений Рейн. Поздние пятидесятые
В ресторане играли танго —
это верхний этаж отеля,
и хрустальных рюмок огранка
влагой жизненной запотела.
Растворялись белые ночи
в "Ркацетели"-"Напареули",
жизнь была длинней и короче,
чем поставленное на ходули
время поздних пятидесятых
в Елисеевском магазине,
где фарцовщиков волосатых
еще не было и в помине.
Ведь они появились позже,
когда финны рванули в Питер,
и бродили в пекарне дрожжи,
на "Ленфильме" горел "юпитер".
Авербах и Герман сидели
в просмотровом вонючем зале,
и стекали по акварели
слезы женские, и ворчали
старики в комитетах ЖЭКов,
и балтийские пароходы
на доступных питерских реках
якоря опускали в воды.
"Беломор" мы тогда курили,
"Жигулевское" пили пиво,
до рассвета мы говорили,
загорали мы у залива.
И глядели в пустое небо
сквозь кумач линялого флага,
и не ели чужого хлеба,
не просили чужого блага.
Но когда мосты разводили,
ждали мы у Невы на Дворцовой
часа, года и века или
возвращались к пыли дворовой.
Евгений Рейн. Поздние пятидесятые
В ресторане играли танго —
это верхний этаж отеля,
и хрустальных рюмок огранка
влагой жизненной запотела.
Растворялись белые ночи
в "Ркацетели"-"Напареули",
жизнь была длинней и короче,
чем поставленное на ходули
время поздних пятидесятых
в Елисеевском магазине,
где фарцовщиков волосатых
еще не было и в помине.
Ведь они появились позже,
когда финны рванули в Питер,
и бродили в пекарне дрожжи,
на "Ленфильме" горел "юпитер".
Авербах и Герман сидели
в просмотровом вонючем зале,
и стекали по акварели
слезы женские, и ворчали
старики в комитетах ЖЭКов,
и балтийские пароходы
на доступных питерских реках
якоря опускали в воды.
"Беломор" мы тогда курили,
"Жигулевское" пили пиво,
до рассвета мы говорили,
загорали мы у залива.
И глядели в пустое небо
сквозь кумач линялого флага,
и не ели чужого хлеба,
не просили чужого блага.
Но когда мосты разводили,
ждали мы у Невы на Дворцовой
часа, года и века или
возвращались к пыли дворовой.
#Рейн
Евгений Рейн
Я этим летом правил, правил,
на белых горевал песках,
все остальное время плавал
и спал, как спится на постах.
Вначале слабый сладкий город,
где давит семечки завод,
где можно жить на помидорах
и украшать черешней рот.
Как на постах. О, жесткий, жесткий,
неустрашимый этот сон,
о, этот мол и мел азовский,
полдневных побережий сор.
Когда я в шапочке и плавках
ступал на золотое дно,
во всех открытиях и прятках
мне виделось одно, одно.
Зачем из прелестей необщих
куется роковая цепь,
где каждое звено наощупь
предоставляет жизни цель.
А воедино, воедино
все это только темный груз —
азовский пляж, полет блондинок,
кислятина колхозных груш.
Пока у бедного швербота
лежит умытая душа,
пойми, то славная свобода
одна на свете хороша.
Евгений Рейн
Я этим летом правил, правил,
на белых горевал песках,
все остальное время плавал
и спал, как спится на постах.
Вначале слабый сладкий город,
где давит семечки завод,
где можно жить на помидорах
и украшать черешней рот.
Как на постах. О, жесткий, жесткий,
неустрашимый этот сон,
о, этот мол и мел азовский,
полдневных побережий сор.
Когда я в шапочке и плавках
ступал на золотое дно,
во всех открытиях и прятках
мне виделось одно, одно.
Зачем из прелестей необщих
куется роковая цепь,
где каждое звено наощупь
предоставляет жизни цель.
А воедино, воедино
все это только темный груз —
азовский пляж, полет блондинок,
кислятина колхозных груш.
Пока у бедного швербота
лежит умытая душа,
пойми, то славная свобода
одна на свете хороша.
Forwarded from ПОЭЗИЯ | Стихи нового дня
#Инбер #Симонов #Долматовский #Рейн
Вера Инбер. Cinema
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если бы ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света…
Черный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
1914
_____________
Константин Симонов. Тринадцать лет. Кино в Рязани...
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
Но в детстве можно всё на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.
Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там за экраном, впереди.
Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди…
Май 1941
_____________
Евгений Долматовский. Я не возьму тебя в кино...
Я не возьму тебя в кино —
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.
Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.
Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет —
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.
Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.
1957
_____________
Евгений Рейн. Забытый фильм
На занюханной студии в пустом кинозале
Равнодушный механик крутит старую ленту.
Ничему не радуйся поначалу,
Не ищи исчезнувшее бесследно.
Просто ты попал в густую халтуру -
Режиссёр уволился, оператор в запое,
И не вздумай пожаловаться сдуру,
Будто кто-то там нехорош собою.
Всё прекрасно — особенно та девица
В откровенном купальнике на старинном пляже,
А за нею с ухмылкой рецидивиста -
Некто в кепке, годящийся ей в папаши.
Почему он хватает её за плечи?
Никогда я не вёл себя так развязно.
А она отвечает: «А ну, полегче!»
Но видать по глазам, что на всё согласна.
Что-то припоминаю, что-то припоминаю...
В результате, конечно, она его выдаст,
Но из этого, как я понимаю,
Всё равно ничего не выйдет.
Что за актёры? Это не актёры.
Значит, это хроника? Нет, это правда.
Сколько можно? Полфильма идут повторы.
Ах, упрячьте всю эту муру обратно.
Но составьте мне кадрик на память, ладно?
Как оборванный ящеркой хвост судьбины,
Вечный призрак, светлеющий ненаглядно,
Место встречи истины и картины.
Вера Инбер. Cinema
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если бы ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света…
Черный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
1914
_____________
Константин Симонов. Тринадцать лет. Кино в Рязани...
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
Но в детстве можно всё на свете,
И за двугривенный в кино
Я мог, как могут только дети,
Из зала прыгнуть в полотно.
Убить врага из пистолета,
Догнать, спасти, прижать к груди.
И счастье было рядом где-то,
Там за экраном, впереди.
Когда теперь я в темном зале
Увижу вдруг твои глаза,
В которых тайные печали
Не выдаст женская слеза,
Как я хочу придумать средство,
Чтоб счастье было впереди,
Чтоб хоть на час вернуться в детство,
Догнать, спасти, прижать к груди…
Май 1941
_____________
Евгений Долматовский. Я не возьму тебя в кино...
Я не возьму тебя в кино —
Там честь солдата под угрозой:
Не плакавший давным-давно,
Я там порой глотаю слезы.
Но вовсе не на тех местах,
Где разлучаются навеки
Иль с тихим словом на устах
В последний раз смежают веки.
Сдержаться не могу тогда,
Когда встают в кинокартинах
Отстроенные города,
Которые я знал в руинах.
Иль при показе старых лент,
Когда мелькают полустанки,
И монументы ранних лет —
Красноармейские кожанки,
И пулеметные тачанки,
Объехавшие целый свет.
Беспечным девочкам смешно,
Как им понять, что это значит:
Документальное кино,
А человек глядит и плачет.
1957
_____________
Евгений Рейн. Забытый фильм
На занюханной студии в пустом кинозале
Равнодушный механик крутит старую ленту.
Ничему не радуйся поначалу,
Не ищи исчезнувшее бесследно.
Просто ты попал в густую халтуру -
Режиссёр уволился, оператор в запое,
И не вздумай пожаловаться сдуру,
Будто кто-то там нехорош собою.
Всё прекрасно — особенно та девица
В откровенном купальнике на старинном пляже,
А за нею с ухмылкой рецидивиста -
Некто в кепке, годящийся ей в папаши.
Почему он хватает её за плечи?
Никогда я не вёл себя так развязно.
А она отвечает: «А ну, полегче!»
Но видать по глазам, что на всё согласна.
Что-то припоминаю, что-то припоминаю...
В результате, конечно, она его выдаст,
Но из этого, как я понимаю,
Всё равно ничего не выйдет.
Что за актёры? Это не актёры.
Значит, это хроника? Нет, это правда.
Сколько можно? Полфильма идут повторы.
Ах, упрячьте всю эту муру обратно.
Но составьте мне кадрик на память, ладно?
Как оборванный ящеркой хвост судьбины,
Вечный призрак, светлеющий ненаглядно,
Место встречи истины и картины.
День рождения #деньрождения #Рейн
Евгений Рейн
Второпях, второпях -
уходила невнятно и грубо, -
постояла в дверях
и цедила сквозь сжатые зубы
два-три слова.
Я так их пытался понять и не понял...
Подошел, потоптался,
взял за руку, все-таки обнял:
- Ну, прощай...
- Ну, прости...
- Навсегда?
- Знаешь сам, не иначе.
- Подожди.
- Отпусти.
- Будь здорова. Желаю удачи. Подними воротник...
- Не твоя это больше забота!
...Этих плеч подкладных и пальто из того коверкота
я не видел сто лет и теперь никогда не увижу.
- Что ты шепчешь "в столе"? Что в столе?
Мне не слышно, поближе
подойди. А? Но это пустяк,
фанфаронство, бирюльки.
- Что поделать? Пусть так!
- Я пойду, постою в переулке.
Посмотрю, как смешаешься с темной осенней толпою.
Что ты маешься? Что ты? Не плачь, я не стою
этих слез. Просто ты - моя жизнь,
а не женщина,
что иногда называют этим именем...
🔷 29 декабря день рождения поэта, прозаика Евгения Борисовича Рейна (р. 1935 г.).
Евгений Рейн
Второпях, второпях -
уходила невнятно и грубо, -
постояла в дверях
и цедила сквозь сжатые зубы
два-три слова.
Я так их пытался понять и не понял...
Подошел, потоптался,
взял за руку, все-таки обнял:
- Ну, прощай...
- Ну, прости...
- Навсегда?
- Знаешь сам, не иначе.
- Подожди.
- Отпусти.
- Будь здорова. Желаю удачи. Подними воротник...
- Не твоя это больше забота!
...Этих плеч подкладных и пальто из того коверкота
я не видел сто лет и теперь никогда не увижу.
- Что ты шепчешь "в столе"? Что в столе?
Мне не слышно, поближе
подойди. А? Но это пустяк,
фанфаронство, бирюльки.
- Что поделать? Пусть так!
- Я пойду, постою в переулке.
Посмотрю, как смешаешься с темной осенней толпою.
Что ты маешься? Что ты? Не плачь, я не стою
этих слез. Просто ты - моя жизнь,
а не женщина,
что иногда называют этим именем...
🔷 29 декабря день рождения поэта, прозаика Евгения Борисовича Рейна (р. 1935 г.).
День рождения #деньрождения #современник #Рейн
🔷 Евгений Борисович Рейн родился в Ленинграде 29 декабря 1935 года. Его отец был родом из Луганска, мать из Екатеринослава — Днепропетровска. Отец Евгения, старший лейтенант советской армии, умер в госпитале под Нарвой в 1944 году. Семья находилась в эвакуации в Челябинской области. В 1943 году вернулась в Москву, а затем в Ленинград.
🔷 Евгений Рейн учился в Ленинградском технологическом институте, но был исключён с четвёртого курса. Участвовал в геологических экспедициях, работал на заводах. Главным для юноши была поэзия и творчество, которым он учился, прежде всего, у Ильи Сельвинского и Эдуарда Багрицкого. Чуть позже, в 1960-х гг. Евгений Рейн стал общаться и дружить с Анной Ахматовой, вокруг которой образовался тесный круг молодых поэтов — Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман.
🔷 Евгений Рейн кончил Высшие сценарные курсы, подготовил свыше 20 сценариев документальных фильмов. Стихи Рейна публиковались в самиздате. Первая книга вышла в 1984 году. Занимался переводами, преподавал на кафедре литературного творчества в Литинституте им. Горького.
🔷 Евгений Борисович Рейн родился в Ленинграде 29 декабря 1935 года. Его отец был родом из Луганска, мать из Екатеринослава — Днепропетровска. Отец Евгения, старший лейтенант советской армии, умер в госпитале под Нарвой в 1944 году. Семья находилась в эвакуации в Челябинской области. В 1943 году вернулась в Москву, а затем в Ленинград.
🔷 Евгений Рейн учился в Ленинградском технологическом институте, но был исключён с четвёртого курса. Участвовал в геологических экспедициях, работал на заводах. Главным для юноши была поэзия и творчество, которым он учился, прежде всего, у Ильи Сельвинского и Эдуарда Багрицкого. Чуть позже, в 1960-х гг. Евгений Рейн стал общаться и дружить с Анной Ахматовой, вокруг которой образовался тесный круг молодых поэтов — Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман.
🔷 Евгений Рейн кончил Высшие сценарные курсы, подготовил свыше 20 сценариев документальных фильмов. Стихи Рейна публиковались в самиздате. Первая книга вышла в 1984 году. Занимался переводами, преподавал на кафедре литературного творчества в Литинституте им. Горького.
#современник #Рейн
Евгений Рейн
В старом зале, в старом зале,
над Михайловской и Невским,
где когда-то мы сидели,
то втроем, то впятером,
мне сегодня в темный полдень
поболтать и выпить не с кем -
так и надо, так и надо
и, по сути, поделом.
Ибо что имел - развеял,
погубил, спустил на рынке,
даже первую зазнобу,
даже лучшую слезу,
но пришел сюда однажды
и подумал по старинке:
"Все успею, все сумею,
все забуду, все снесу".
Но не тут, не тут-то было -
в старом зале сняты люстры,
перемешана посуда,
передвинуты столы,
потому-то в старом зале
и не страшно, и не грустно,
просто здесь в провалах света
слишком пристальны углы.
И из них глядит такое,
что забыть не удается, -
лучший друг, и прошлый праздник,
и - неверная жена.
Может быть, сегодня это
наконец-то разобьется
и в такой вот темный полдень
будет жизнь разрешена.
О, вы все тогда вернитесь,
сядьте рядом, дайте слово
никогда меня не бросить
и уже не обмануть.
Боже мой, какая осень!
Наконец, какая проседь!
Что сегодня ночью делать?
Как мне вам в глаза взглянуть!
Этот раз - последний, точно,
я сюда ни разу больше...
Что оставил - то оставил,
кто хотел - меня убил.
Вот и все: я стар и страшен,
только никому не должен.
То, что было, все же было.
Было, были, был, был, был...
1987
__________
О сопромате
Я был студентом — сессия, зачёт,
Железные основы сопромата.
Кто понимает в этом — не сочтёт
За чепуху рассказ стипендиата.
Да, было важно триста тех рублей
Мне получать. И потому отважно
Я поступил, когда среди друзей
пошёл к Неве, не выдержав соблазна.
Глаза слепил адмиралтейский шпиль,
Горел зачёт — я с этим быстро свыкся.
«Так ты готов?» — но я не находил
Разгадки, прислоняясь возле сфинкса.
Буксир тащился к пристани с баржой,
Речной трамвай проплыл два раза мимо.
Над городом томился день большой,
И были рядом Лёня, Лёша, Дима.
И столько невской молодой воды,
Такой запас столетья и здоровья,
Что никакой не виделось беды
Потратить день один на пустословье.
«Ну, что же?» — «Начинается...» — «Как раз...» -
«Вот через год...» — «Но это слишком долго!» -
«Как надо жить?.» — «Тайком ли, напоказ?» -
«И сколько сделать — столько или столько?»
Мы уходили по теченью вниз
И шли назад, касаясь парапетов,
Я думаю, что тот фиванский сфинкс
Нам задавал вопросы без ответов.
Евгений Рейн
В старом зале, в старом зале,
над Михайловской и Невским,
где когда-то мы сидели,
то втроем, то впятером,
мне сегодня в темный полдень
поболтать и выпить не с кем -
так и надо, так и надо
и, по сути, поделом.
Ибо что имел - развеял,
погубил, спустил на рынке,
даже первую зазнобу,
даже лучшую слезу,
но пришел сюда однажды
и подумал по старинке:
"Все успею, все сумею,
все забуду, все снесу".
Но не тут, не тут-то было -
в старом зале сняты люстры,
перемешана посуда,
передвинуты столы,
потому-то в старом зале
и не страшно, и не грустно,
просто здесь в провалах света
слишком пристальны углы.
И из них глядит такое,
что забыть не удается, -
лучший друг, и прошлый праздник,
и - неверная жена.
Может быть, сегодня это
наконец-то разобьется
и в такой вот темный полдень
будет жизнь разрешена.
О, вы все тогда вернитесь,
сядьте рядом, дайте слово
никогда меня не бросить
и уже не обмануть.
Боже мой, какая осень!
Наконец, какая проседь!
Что сегодня ночью делать?
Как мне вам в глаза взглянуть!
Этот раз - последний, точно,
я сюда ни разу больше...
Что оставил - то оставил,
кто хотел - меня убил.
Вот и все: я стар и страшен,
только никому не должен.
То, что было, все же было.
Было, были, был, был, был...
1987
__________
О сопромате
Я был студентом — сессия, зачёт,
Железные основы сопромата.
Кто понимает в этом — не сочтёт
За чепуху рассказ стипендиата.
Да, было важно триста тех рублей
Мне получать. И потому отважно
Я поступил, когда среди друзей
пошёл к Неве, не выдержав соблазна.
Глаза слепил адмиралтейский шпиль,
Горел зачёт — я с этим быстро свыкся.
«Так ты готов?» — но я не находил
Разгадки, прислоняясь возле сфинкса.
Буксир тащился к пристани с баржой,
Речной трамвай проплыл два раза мимо.
Над городом томился день большой,
И были рядом Лёня, Лёша, Дима.
И столько невской молодой воды,
Такой запас столетья и здоровья,
Что никакой не виделось беды
Потратить день один на пустословье.
«Ну, что же?» — «Начинается...» — «Как раз...» -
«Вот через год...» — «Но это слишком долго!» -
«Как надо жить?.» — «Тайком ли, напоказ?» -
«И сколько сделать — столько или столько?»
Мы уходили по теченью вниз
И шли назад, касаясь парапетов,
Я думаю, что тот фиванский сфинкс
Нам задавал вопросы без ответов.
#современник #Рейн
Евгений Рейн
Под лавой BMW и “опелей”
Через Садовое кольцо,
Чтобы с размаха не угробили,
Бегу с толпой заподлицо.
Я жизнь провел на этих улицах,
И похоронный автобу́с,
Покуда навсегда не скурвится,
Не знает, как его боюсь.
Боюсь всего — и крематория,
И даже ангела с крестом,
Боюсь заминки я, которая
Мне выйдет боком и постом.
Догнать, дожить — моя иллюзия,
Быть может, у чужих людей,
И что Канзас, что Белоруссия —
мне все едино, все – ей-ей.
Глотать холодную декабрьскую
И первую июня муть,
Бежать с повадкою дикарскою
Передохнуть, передохнуть,
Чтоб жизнь сличать с всемирной пеною,
Из грязи в князи и назад,
Чтобы с ухмылкой откровенною
Мне рай подмигивал и ад.
Я здесь, я здесь, мне деться некуда,
Зачем спешить, куда спешить,
Ловите, брейте, словно рекрута,
Но только жить, но только жить.
Евгений Рейн
Под лавой BMW и “опелей”
Через Садовое кольцо,
Чтобы с размаха не угробили,
Бегу с толпой заподлицо.
Я жизнь провел на этих улицах,
И похоронный автобу́с,
Покуда навсегда не скурвится,
Не знает, как его боюсь.
Боюсь всего — и крематория,
И даже ангела с крестом,
Боюсь заминки я, которая
Мне выйдет боком и постом.
Догнать, дожить — моя иллюзия,
Быть может, у чужих людей,
И что Канзас, что Белоруссия —
мне все едино, все – ей-ей.
Глотать холодную декабрьскую
И первую июня муть,
Бежать с повадкою дикарскою
Передохнуть, передохнуть,
Чтоб жизнь сличать с всемирной пеною,
Из грязи в князи и назад,
Чтобы с ухмылкой откровенною
Мне рай подмигивал и ад.
Я здесь, я здесь, мне деться некуда,
Зачем спешить, куда спешить,
Ловите, брейте, словно рекрута,
Но только жить, но только жить.