Всё потеряло - вдруг! - свою привычность
И это можно уложить в письмо,
которое нельзя вскрывать.
Скрипит мой мир,
скребётся, кривится,
в огромном доме маленькому
существу не спится:
щебечет каждая ресница,
коленки чешутся,
живётся невпопад.
Март налицо.
Март

Места для инвалидов

Над пустынным полустанком серый ветер в синий парус, вечереет, холодает, трепыхается, болит;
Скоро будет стук железный; и колёса, как копыта, а пока на полустанке только я да инвалид.

У него глаза как блёсны, и крючков зрачки острее, в бороде насмешки, крошки, папироска на губе,
Разве он похож на брата? у него под лавкой голубь, в спину серый ветер-гопник всё наглее, всё грубей,

Я не жалобная книга - негоревшее полено, умирающее поле, неприкаянный мешок,
Благородные порывы, перепуганные рыла, переломанные копья, замечательный стишок.

Над пустынным полустанком серый ветер затихает, синий парус, опускаясь, накрывает с головой
И меня, и инвалида. Приближающийся грохот. «Ты, сестра, его не бойся, ты не бойся, Бог с тобой».

***
Рань медленная.
Солнце всходит неторопливо,
Словно дерево.
Лучи распарывают оболочку,
Чтоб в раны бросил семена
Дух Рани.

Рань медленнее!
Пусть покажется,
Что точку жаворонок ставит
На небе утреннем.

***(буквально)
Я проще слов.
Любого из.
Я проще слов.
Не лучше, нет.
Не чище, нет.
Честнее? Нет.
Я - слон, но слом
и мне знаком.
Как Маяковский
- в горле ком;
пятью углами держит за.
Завидую? Ревную?
Да. Но яда слов...
Дословна - я!
И здесь,
теперь,
весной
и вся
я говорю: невинность есть
Ноль в верхней части буквы "Я"
и лесенка внизу.
Залезь!

Один лабух уверял меня:
"лажа повторенная дважды - это уже не лажа, а концепция,
А без лажи и жизнь не жизнь, а так - контрацепция"
И если следовать его логике, то лажа повторяемая трижды - это уже религия...

Иду по дороге, смотрю себе то на небо, то на сугробы триггерные.

И кажется мне, что почки на ветках лопаются так оглушительно, как в Донецке грады
Ложатся на Жилплощадке на интернат по улице Вагнера
Где мы каким-то макаром зачем-то очутились с Лысенко
Было мне там и горячо, и холодно, обмирая, в небесные выси

Я шептала: Господи, все готовы, одна только я не готова
Ты прости меня дуру, дурищу, дай договорить свои полслова
Полсловечка о главной нежности, без которой всё лажа, лажа,
Повторяй ты еë хоть четырежды, хоть трижды, хоть дважды.

Первая трава просится в гусиный щипок.
Первая трава щекочет голосовые связки.
Первая трава растравляет душу.

Ни в ней, ни от неё не спрячешься,
по швам пойдёшь -
из трещин,
из морщин
и даже изо рта
полезет
первая
трава.

Война и там, и здесь вовеки, где человек родился, рос,
Земля везде одна и та же - солёный пот, удушье слёз,
Бродила я в своих просторах, ты колесил, где только мог,
Мы видели одно и то же: сурепка, хмель, чертополох,

Местами общими, пустыми - обетованная земля,
Когда ты травами густыми всё исходил, куда нельзя.
На дне, в аду - как под забором! - растет трава - и хоть бы хны.
«Не веря воскресенья чуду, по кладбищу гуляли мы»

Ах, Эвридика, как могла ты, ведь я готов был сгинуть сам...
Так Осип целовал Марину, в болота глаз, изгибы ран,
Так хорошо и так надсадно на кладбище гулялось с ней, -
«Где ни была бы моя Ева…» - нет этой повести грустней.

Оставь, пожалуйста, хоть что-то: полвздоха, полуразговор!
Открой мне, как-нибудь, намёком - к чему терпеть весь этот вздор:
Бессонниц пытки, нищебродство и грязный суд чужих людей,
Когда мне в ноги поклонились чертополох, сурепка, хмель.

До весны остались сутки
Мне лучом нагрело ухо
Я твои запомню руки
Плечи запахи и звуки
Дай недолго здесь погреюсь
Нос подмышку, хвост под лавку
В уравнении погрешность
Всё, зима, готовь удавку.
Мир красив, как перед казнью:
Луч, сугроб, сосна кривая
Быт, как пластырь отрывая
Перечитываю сказки

Береги меня, Россия
Как шелковицу под снегом
Корка сахарная сверху
Не ломай, сама растает

Глаза твои — мальки, бьются в очки толстые, словно в стены аквариума.
Надо было заблудить их в тине своих волос, вызвать на поверхность крошками, надо было,
Чем-то отвлечь, подойти ближе, дать отдохнуть, неброской ивой рядом пустить корни.
Но уносила меня нелёгкая по полю зрения кувырком, рассеивалась за стенами кровь, ты
Снимал очки, менял воду, запирал веки, хоронил маленьких, засыпал, но не падал.
Что было после — утро раннее, пустоты преобладали, как и в любом здании.

Разве что брели собаки по холодному бетону горячими лапами.
Разве что маршировали санитары вперёд-назад странными парами.
Казалось, что всё это где-то видел, что это ещё в школе было задано на дом,
Особенно — эти сонные коридоры, лестничные площадки, цвета‌, запахи.
Нам никогда не вырваться, друг мой, даже если они в Средней Азии,
А ты здесь, в здании или здоров и солдат жёлтой и голубой армии.

немая вымолю ли голос?
снимайте швы — мой рот зарос
меняю свой огромный рост
на нож

и светлый запах детских роз
чем дальше, тем больней и слаще,
расту всё выше, рощу слышу,
а рот — какая из отметин
у исчезающих берёз?

Рыбалка. Детство.

Солнце ещё не взошло, смотреть в глубину воды
Самое время, возьми ты меня с собой!
Я не нарушу рыбий немой разбой,
Буду снаружи, с краешку, ты возьми!

Мудрых лягушек золотоглазых дом.
Рядом на корточках - тень своего царя,
Мудрая, пятилетняя — это я;
Строгий, десятилетний, огромный - он.

Всё в нём прекрасно — радость и хвастовство,
Мелочность, смелость, смех и насмешка — всё!
Это Любви любезное торжество.
Это тоски любой золотое дно.

После бегства "на материк", у меня тоже нервы были ни к чёрту
Глаза словно намозолены, заплаканы вечно, стёрты
Как мелки об асфальт, от радости русским вывескам, небу, от благодарности
Что мы, наконец-то на берегу, больше мне не нужно , изнемогая, грести.

Я смотрю теперь на мою на Аллочку, как на себя тогда. Её сына пытали
На Аскольдовом ей давали послушать в трубку как он кричал, когда его избивали,
Им не хватило электронных браслетов: слишком много в Киеве агентов Путина, кроме неё с сыном.
Они выгребли, выбрались, но теперь я захлебываюсь от глаз её синих.

Потому что там на проклятой Украине слишком много сестёр моих не спасённых
Тех, которых не успели вывезти с Украины, а ещё сонмы
Тех из которых Украину не выведешь, как ни старайся
- Тьфу-тьфу, - смерть говорит, стучит по крышке костяшками пальцев

- Не волнуйтесь, девочки, говорит, посмотрим - заплачем
Поживём - ослепнем, помрем - увидим, как в ситцевом платье
Выйдет к нам молодая и зрячая мать Матрёна
И по списку проверит.
Воскресших .
Всех.
Поимëнно.

Свет мой, готовься, пришла наша очередь:
Видишь - дорогой идут раскуроченной
Тени беззвучные, гордые, длинные.
Красные линии стали малиновой
Глиной беззубой, что чавкает булькает,
Сдувшейся плотью, осколками, пулями
Изрешеченной. Повисшей на веточках

Девочкой.

Лучше быть мёртвой! Бессильно прекрасные,
Красные линии, линии красные,
Мне бы молчать, мне бы тень не отбрасывать,
Видом ничтожного разнообразия,
Перед стригущим - смиренья овечьего,

Ты научил бы меня - не отсвечивать,

Свет мой.

Я бы хотела быть с тобой и не быть -
Одновременно. То есть - как будто в фильме
Чтобы войти - и как-то не наследить,
Не бередить, не решать, не фонить в эфире.

Белый пломбир в шоколаде, постель х/б,
В плотных слоях атмосферы, за тёмной шторой -
В СССР мы жили бы в Душанбе,
В 60-70-х , чтобы

Утром под солнцем таким, что с размаху бьёт
Вëл бы меня ты за руку через трассу,
Бедный мой доктор. Бинт. Марганцовка. Йод.
Мой безнадёжный. Мой безотказный пластырь.

Где мне остатки нежности соскрести?
Стать бы такой, как эта хромая птица,
Если пила бы я из твоей горсти -
Даже могла бы с кем-нибудь поделиться...

С мёртвыми не позволить холодный тон.
С мертвыми только небо и только ветер.
Как махаон пришпиленный на картон,
Я со стены смотрю , как взрослеют дети.

Их папа совсем не ругается матом.
Напротив - носит беленький пилеолус,
Он толерантен к педерастии, не угрожает геям адом,
И анус генсека НАТО не приходит от его твитов в тонус.

Его лицо начисто выбрито,
Его речи как патока, кто утонул в них - не ахнул,
На ушах его нет сажи и зубы не выбиты,
В глазах его не отражается Бахмут.

И честным до конца быть если бы,
Их папу не вообразить распятым-
Их папа не слуга Царю Небесному
И не отец солдатам.

Светлана Пикта

Мы, русские, зовём любовью всё,
И даже то, что зверем рвёт на части:
Ревнует, унижается, и счастьем
Считает заткнутым побыть за поясок,
Побыть никем, и растворенной солью
Быть встроенной в любовь, как в кровоток.
Мы - русские, и слова одного
Достаточно - достать до ила днища.
Не плачь, Алёнушка, иначе не отыщем,
Твоя слеза - как антивещество.

Шла собака по роялю
Ничего не говорила
Если скажешь здесь хоть слово
Обязательно прихлопнут

Шла собака по роялю
Не смешите мои тапки
Это было пианино
Чёрное, как пятый угол

Аккуратное как гробик
Пианино "Украина"
Шла собака обречённо
Хроматически-хромая

Напои меня "роялем"
Помнишь кому девяностых?
Посмотри никак не можем
Расплеваться, разцепиться

Шла подбитая собака
Онемевшая от горя
Хроматическая гамма
Украины не кончалась

За сиреневым тяжёлым и увесистым туманом
зимним, спелым, злым и едким
(может даже ядовитым)
за полями, за лесами,
за несметными слезами,
за колючими, как пули
каплями дождя со снегом,
за егором, александром,
яной, светой, ростиславом,
словом, светом, клятвой, бритвой,
Богом, слогом, листопадом

Нам казалось хлынет счастье

Я тебя держать не стала
Отошла на пару метров

А тебя совсем не стало

Льётся свет, и сер, и свят
В битое окошко.
Бредит раненый солдат.
Потерпи немножко,

Так-то, братец, всё всерьёз.
В полосе вполсилы
В серой зоне воет пёс
Да скрипит осина.

И прекрасно, и легко,
Трезво и жестоко
То, что больно далеко
Светлое далëко.

То что зверь - ПТСР
Напрочь сносит башню,
То что воздух светло-сер
Словно бинт вчерашний.

Осень мокрый клеит лист
На капот дырявый.
Перекрестит атеист
Путь-дорогу правой

И налево повернёт -
Может так успеет:
Над УАЗом - хоровод
Ангельский белеет

СОНЕТ (номер ноль)

Всё вспоминая, как перед концом,
В окно вмерзая, наблюдаю фоном,
Как месяц с расцарапанным лицом
Сквозь ветки за моим бежит вагоном.

Обратной перемоткой - от руин
До высоченной радости шелковиц:
Так остывает жизнь в любой крови,
Так заставляет светлое припомнить.

Зачем? о месяц мой, забудь, забей,
Не месяц май, а запредельный холод -
Когда луна земли моей теплей.

Но ты роди подснежники, земля,
Натужив оборвавшиеся жилы.
Ты покажи: мы здесь. И все мы - живы.