Становление массовых движений хорошо отражено в сюрреалистических «Бакенбардах» Юрия Мамина с Сухоруковым в главной роли.

Не столь важно, что становится объектом поклонения – самая богоугодная религия, самая высшая нация или самый мудрый вождь. Суть движения остаётся единой, а объекты поклонения взаимозаменяемы.

Доводя этот тезис до абсурда, Мамин взгромоздил на пьедестал культа Наше Всё из школьной программы.

В фильме имеется множество хохм и отсылок; чуть менее, чем все менты с «Улиц разбитых фонарей» и высокопарный слог идеолога пушкинизма:

«Чацкий-то как раз владел великим и могучим. Он умел смутить знатную чернь не видом голой задницы, а сильным, вдохновенным словом. А ныне это смешно, потому что не только прекрасные здания порушены — мозги порушены, вот что страшно».

Согласимся с героем Сухорукова как в плане порушенности прекрасных зданий, так и в плане порушенности мозгов в самом широком смысле.
А вот знатную чернь уже ничем не смутишь - ни словом, ни голой задницей.

#afterkunst
@paragnomen

Вот избран новый Президент
Соединенных Штатов
Поруган старый Президент
Соединенных Штатов

А нам-то что - ну, Президент
Ну, Съединенных Штатов
А интересно все ж - Прездент
Соединенных Штатов

Дмитрий Пригов, 1983 г.

#afterkunst
@paragnomen

Стихотворение Владимира Котовского к картине Андрея Шишкина «История болезней», 26.03.13.

- Я, мил мой, мучаюсь
С пятнадцати годов,
И как жива-т ещё, ума не раздобуду?..
Супруг мой первый-то, уж был, скажу, каков –
По жизни гроб его, ей-Богу, не забуду!..

- Вернёмся к Вам, мадам…
У Вас, значит, мигрень*?..
Какая боль, когда, и от чего стихает?..
(Она последняя за этот трудный день,
Но в это время он обычно отдыхает…)

- Мигрени, батюшка,
Покоя не дают,
Уж коли где кольнёт, ей-Богу, не отпустит!..
А мой второй супруг был этот, как же, «ют»,
Уж коли прибыль где, так точно не упустит!..

- Вернёмся к Вам, мадам!..
Что пьёте перед сном,
Вам натирания попробовать бы надо…
(Он еле слушает, все мысли об одном:
В саду щеглы поют, в саду сейчас прохлада…)

- А третий мой супруг
Обычно на ночь пил,
Настойку ландыша я для себя держала…
И ревновал меня к усопшим, даже бил,
Уж я, мой батенька, так от него дрожала!..

- Вернёмся к Вам, мадам.
В глаза не отдаёт?!..
Боль очень острая, или совсем тупая?!..
(Так сколько ж было их, супругов?!.. Вот даёт!..
Жила по-своему, и им не уступая!..)

- Четвёртый, батенька,
Тот был вообще-т судьёй,
Подслеповат чуток, но юбку не пропустит!..
Уж я намаялась, поверишь, ой-ёй-ёй!..
Надеюсь, в рай его Господь наш не допустит!..

- Вернёмся к Вам, мадам!!..
Советую Вам мёд,
По чайной ложечке, и рюмочку настойки…
(Пора бы ей уйти… Когда она уйдёт?..
Какой там сад ему, тут доползти б до койки…)

- Весенний-т мёд хорош,
Да я-т опять одна…
Гляжу, и Вы-т один, уж в этом глаз намётан!..
Я хоть и вдовая, но, мил мой, не бедна…
Так я по поводу: в супруги не возьмёте ль?

*Пик распространенности мигрени приходится на возраст 30 лет. После 60 лет нередко наступает полная ремиссия, либо значительное урежение приступов. Клиническая картина этого заболевания у пожилых имеет нетипичный для мигрени характер.

#afterkunst
@paragnomen

Андрей Шишкин - «История болезней», 2010 г.

#afterkunst
@paragnomen

Евгений Бутенко - «Кодировка».

#afterkunst #сложныевещества
@paragnomen

Препараты становятся богами, духами, творимыми в контексте научно-технического прогресса и затем репрезентирующими себя в мире.

В более грубом и откровенном виде реализацию мифа о саморекламе препаратов можно наблюдать на примере наркотиков и галлюциногенных веществ, применяемых в практике шаманизма и при архаических инициациях.

Вещество окружает себя «служебными» и «рекламными» текстами, различными эвфемистическими обозначениями, ритуалами употребления, именами разрешенными и табуированными.

Вспомним Кастанеду: «Не называй его “пейотль”, — говорит дон Хуан Карлосу. — Называй его Мескалито».

В современной культуре те или иные наркотики также «рекламируют» и «репрезентируют» себя через определенные (достаточно стабильные, закрепленные за тем или иным веществом) системы образов, интонаций, тем. Они создают сквозные квазистилистические связи, объединяющие культурные явления, достаточно отделенные друг от друга временем, местом, языком, социальной маркировкой и прочим.

Например, голоса Вертинского и Клауса Номи, звучащие как бы из глыбы льда, из «инеистых садов» кокаиновой «заморозки». И тот и другой выступали в гриме Пьеро. При этом первый был русским декадентом 20-х годов, а второй репрезентантом нью-йоркской постпанковской эклектики начала 80-х.

Культура ACID, детище психоделической революции 70-х годов, представляет собой в настоящее время своего рода рынок массовой «психоделической гимнастики», причем этот рынок сложился уже настолько плотно, поставлен на столь качественную базу (призванную имитировать психоделические эффекты), что если изъять из него этот «сакральный центр» — ЛСД, то ничего особенно не изменится. Миллионы людей, никогда не пробовавшие ЛСД, потребляют продукты культуры ACID.

Это классический пример тотальной идеологизации того, что мы называем «образом эффекта».
Идеологизация наркотиков осуществляется на уровне массовой культуры, примыкая к «большому эпосу транс-евхаристии», куда уже входят детально разработанные идеологии еды, спиртных напитков, табака.

Борьба с наркотиками также осуществляется на масштабном политическом уровне, составляя важную часть идеологических программ таких сверхдержав, как США. Подобным образом исламский фундаментализм рекламирует себя как проводника табу на алкоголь. 

Государство вступает с человеческим телом в интимнейшие отношения, контролируя то, что «входит в тело». 

Павел Пепперштейн «Апология антидепрессантов». 1996 г.

#afterkunst #сложныевещества

@paragnomen

Основным препаратом в коктейле, прописанном мне психиатром в период обострения депрессии, был Ludiomil*, швейцарский препарат «тонкого психотропного действия», как было написано в аннотации.

Я пристально наблюдал за его эффектами, пожалуй, даже чересчур пристально, как настоящий фетишист. Не буду пересказывать все свои наблюдения, ограничась упоминанием об одном маленьком побочном эффектике, кажется первом, на который я обратил внимание после приема Ludiomil’a.

Этот незначительный эффектик я называл про себя «синдромом Меркурия»: меня преследовала иллюзия, что я ступаю не по земле, а чуть-чуть над землей, как бы по некоей тонкой пленке или эфемерному слою прозрачного жира.

Таким образом буквализировалось «смягчение», «округление углов», «смазка» — последствия антидепрессантов, восстанавливающих «эндорфиновый лак» на поверхности воспринимаемой действительности. 

Иногда депрессивный «золотой ящик», застеленный изнутри «периной» антидепрессантов, может показаться моделью рая. Пускай эта модель не является универсальной — ее частный характер отнюдь не устраняет заинтересованность в дальнейшем обустройстве «золотого ящика», где сознание, потерпевшее «великое поражение» в своем стремлении истолковать загадки мира, могло бы спокойно отдыхать от своих мучительных усилий.

Павел Пепперштейн «Апология антидепрессантов». 1996 г.

Примечание: Людиомил (Мапротилин) - тетрациклический антидепрессант.

#afterkunst #сложныевещества

@paragnomen

Михаил Елизаров - «Принцесса Атаракс».

#сложныевещества #afterkunst
@paragnomen

- Будете что-нибудь заказывать?

- А у вас чего - только музыка?

- Почему "только музыка"? Бефстроганов есть, пирожное. Вымя...

Опять подступила тошнота.

- А херес?

- А хересу нет.

- Интересно. Вымя есть, а хересу нет!

Оччччень интересно. Да. Хересу нет. А вымя есть. И меня оставили. Я, чтобы не очень тошнило, принялся рассматривать люстру над головой.

Хорошая люстра. Но уж слишком тяжелая. Если она сейчас сорвется и упадет кому-нибудь на голову - будет страшно больно... Да нет, наверное, даже и не больно: пока она срывается и летит, ты сидишь и, ничего не подозревая, пьешь, например, херес. А как она до тебя долетела - тебя уже нет в живых. Тяжелая это мысль: ... ты сидишь, а на тебя сверху - люстра. Очень тяжелая мысль...

Да нет, почему тяжелая?.. Если ты, положим, пьешь херес, если ты сидишь с перепою, и еще не успел похмелиться, а хересу тебе не дают - и тут тебе на голову люстра - вот это уж тяжело... Очень гнетущая это мысль. Мысль, которая не всякому под силу. Особенно с перепою.

А ты бы согласился, если бы тебе предложили такое: мы тебе, мол, принесем сейчас 800 граммов хереса, а за это мы у тебя над головой отцепим люстру и ...

-Ну, как, надумали? Будете брать что-нибудь?

- Хересу, пожалуйста, 800 граммов.

- Да ты уж хорош, как видно! Сказано же тебе русским языком: нет у нас хереса!

- Ну... я подожду... когда будет ...

- Жди-жди... Дождешься!.. Будет тебе сейчас херес!

И опять меня оставили. Я вслед этой женщине посмотрел с отвращением.

Отчего они все так грубы? А? И грубы-то ведь, подчеркнуто грубы в те самые мгновенья, когда нельзя быть грубым, когда у человека с похмелья все нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Почему так?! О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе ни в серьезности своего места под небом - как хорошо бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! - всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства! А что касается деятельного склада натуры...

- Кому здесь херес?!

Надо мной - две женщины и один мужчина, все трое в белом. Я поднял глаза на них - о, сколько, должно быть, в моих глазах сейчас всякого безобразия и смутности - я это понял по ним, по их глазам, потому что и в их глазах отразилась эта смутность и это безобразие... Я весь как-то сник и растерял душу.
- Да ведь я... почти и не прошу. Ну и пусть, что хересу нет, я подожду... я так...

- Это как то-есть "так"!.. Чего это вы "подождете"?!

- Да почти ничего... Я ведь просто еду в Петушки, к любимой девушке (ха-ха! "к любимой девушке"!) - гостинцев вот купил...

Они палачи, ждали, что я еще скажу.

- Я ведь... из Сибири, я сирота... Я просто чтобы не так тошнило... хереса хочу.

Зря я это опять про херес, зря! Он их сразу взорвал. Все трое подхватили меня под руки и через весь зал - о, боль такого позора! - через весь зал провели меня и вытолкнули на воздух. Следом за мной чемоданчик с гостинцами; тоже - вытолкнули.

Опять на воздух. О, пустопорожность! О, звериный оскал бытия!

<...>
Что было потом - от ресторана до магазина и от магазина до поезда человеческий язык не повернется выразить. Я тоже не берусь. А если за это возьмутся ангелы - они просто расплачутся, а сказать от слез ничего не сумеют.

Давайте лучше так - давайте почтим минутой молчания два этих смертных часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые восторженные, в самые искрометные дни своей жизни - помни о них. В минуты блаженств и упоений не забывай о них. Это не должно повториться.

Ровно минуту, мутно глядя в вокзальные часы, я стою как столб посреди площади Курского вокзала. Волосы мои то развеваются на ветру, то дыбом встают, то развеваются снова. Такси обтекают меня со всех четырех сторон. Люди - тоже, и смотрят так дико: думают, наверное - изваять его вот так, в назидание народам древности, или не изваять?»

назад

#afterkunst #сложныевещества
@paragnomen

Хроники российского Саньясина

Наш современник, не так давно почивший писатель Дмитрий Горчев, как-то возмутился:

«Ну вот взять писателя Сорокина. Он пишет всё время про говно, но дома у него вряд ли стоят везде тарелочки с этим самым говном. Скорее наоборот — писатель Сорокин наверняка ходит по дому в вишнёвом бархатном халате, курит сигары из деревянного футляра и увлажняет свою бородку не говном вовсе, а дорогостоящей какой-нибудь буржуазной притиркой. Вот если бы зрителю было наверняка известно, что писатель Сорокин поперхнулся ложкой жидкого говна и умер, он бы относился к нему совсем по-другому, а так — дрянь а не Сорокин, наёбка одна и пиздёж».

Горчев был конструктивен в обличении ненастоящести –не только критиковал, но и предлагал:

«Читатель (зритель) любит заглянуть на последнюю страницу и узнать, что автор совершенно честно повесился, застрелился или скакал голым по своей клетке. То есть, всё что он написал, нарисовал, спел — всё это была чистая правда. Читателю приятно знать, что Гоголь сошёл с ума, а Лев Толстой умер на безвестном полустанке, что Веня Ерофеев честно помер от рака горла, а Олег Григорьев — от цирроза печени. Настоящий артист обязан умереть на сцене, певец должен дать последнего петуха и рухнуть в зал, Цой должен умереть молодым, а Кобейн — сдохнуть от передоза, тогда все по-правде, по-настоящему. Потому что так правильно».

Венедикт Ерофеев, неравнодушный к спиртному писатель эпохи застоя, неслучайно упомянут в этой плеяде Дмитрием Горчевым, неравнодушным к спиртному писателем эпохи нулевых.

Дионисийский бродяга умело умудрялся избегать таких столпов цивилизации, как определенное место жительства, прописка и воинский учёт. Из университетов, общаг, работ и других мест скопления приличных граждан странствующий денди регулярно изгонялся - в основном, по одной и той же причине.

«Отец Венички был алкоголиком, брат. В юности он не прикасался к спиртному. Все случилось вдруг ... Поступив в МГУ, в Москве, бредя по какой-то улице, он увидел в витрине водку. Зашел, купил четвертинку и пачку «Беломора». Выпил, закурил – и больше, как он говорил, этого не кончал. Наверное, врачи могут это описать как мгновенный алкоголизм» – вспоминает Ольга Седакова.

Ерофеев был не дурак выпить с юности, да и компания у него была та ещё. С устойчивостью ЦНС и организма в целом к хронической интоксикации ему необычайно повезло: даже классическая алкогольная деградация не развилась. Это, кстати, воодушевляет отдельных несознательных граждан не меньше, чем берроузовский морфинизм. Однако, наиболее вероятно, что данные граждане не обладают столь редким даром природы – причем речь даже не о литературном даре. При таких объёмах употребления они покатятся по стандартному аддиктивному откосу, в процессе скатывания не только не написав чего-то приличного, но и вовсе разучившись писать и читать.

Дело это, впрочем, хозяйское – а мы вернёмся к двухметровому голубоглазому блондину с мягким баритоном, сердце которого было всецело отдано бухлу, но избежало алкогольной кардиомиопатии.

Творчество Ерофеева в горчевском смысле настоящее прежде всего в силу неотделимости от повседневной жизни автора. Однако, совпадение здесь неполное. Высокопарный многоречивый Веничка не был точной копией молчаливо - насмешливого Венедикта Васильевича, предпочитавшего лишним словам хмыканье, жесты и выразительные паузы.

Поклонники, впрочем, Веничку от Венедикта Васильевича отличали не всегда:

«Он уже от людей, как от надоедливых мух отмахивался, просто очевидно было, что он устал, а еще многим казалось, что, говоря с ним, нужно обязательно громко материться и обязательно предлагать выпить» ... «Я помню, был литинститутский вечер Ерофеева, и Игорь Меламед торжественно шел по проходу со стаканом… А Веня на него с такой ненавистью смотрел… Как я понимаю, сам по себе акт выпивания для Венечки был делом глубоко интимным, примерно, как пописать сходить. Со сцены же странно было бы писать, да? Это уже было бы какое-то нарушение порядка интимности».

- писал очевидец этого срама, поэт Виктор Куллэ.

вперед

#afterkunst #сложныевещества
@paragnomen

Итак, творчество Ерофеева неотделимо от его жизни и всесильно, потому что верно. А повседневную жизнь отдельного гражданина, пусть и не вставшего на воинский учёт, логично рассматривать без отрыва от повседневной жизни страны, на территории которой он харчевался.

Что же происходило тогда за окном? Сталинизм Хрущев низложил, а воскресить коммунистический задор 20-х не вышло. За ветшающими советскими идеями образовалась пыльная пустота, в которой над ними похихикивали пока невидимые, но всё более громкие голоса. Озвучивать личное мнение стало безопаснее, стабильность государства была ещё устойчива, а полки в магазинах пока что полны.

Надвигающийся застой ознаменовал становление эпохи поисков надобыденности, реализуемых прежде всего в форме ухода и продлившихся вплоть до распада СССР. Как водится, в искания духовныя пустилась прежде всего интеллигенция.

Одни заполняли дыру размером с Бога собственно, Богом или национальными идеями, другие избирали свои особые пути. Пелевин описал этих людей в образе Андрея Гиреева:

«Тот в своей диковатой одежде казался последним осколком погибшей вселенной – не советской, потому что в ней не было бродячих тибетских астрологов, а какой-то другой, существовавшей параллельно советскому миру и даже вопреки ему, но пропавшей вместе с ним. И ее было жалко, потому что многое, что когда-то нравилось Татарскому и трогало его душу, приходило из этой параллельной вселенной, с которой, как все были уверены, ничего никогда не может случиться. А произошло с ней примерно то же самое, что и с советской вечностью, и так же незаметно».

Если способом совладания был однозначно выбран уход из зоопарка, то расходящиеся тропки этого ухода петляли самым непредсказуемым образом.

Мамлеев ещё в 1966 году официально нырнул в мрачную метафизику, а Ерофеев спустя пару лет с не меньшим энтузиазмом официально нырнул в стакан. Тем самым, обозначив один из Путей, у которого нашлось немало адептов. Такова была его «потусторонняя точка зрения».

Грибы и водка кончились опять
Астрал бледнеет и, паскуда, тает.
Мы вновь осознаем нетленною душой,
Что до утра обычно не хватает.

Владислав Лебедько в своей книге почему-то не упомянул Ерофеева, хотя очевидно, что Венедикт Васильевич был одним из первых алкогольных саньясинов. Зато автор хроник о хрониках написал о самом водочном mindfulness:

«Но вот что интересно, так это наличие почти везде и всегда непременного атрибута: без водки дело просто не шло. Водка была абсолютным, ключевым Продуктом, который способствовал Просветлению безусловно. Пить считалось чуть ли не обязательным, - водка была важнейшим объектом медитации и для медитации в Российской Саньясе и, похоже, долго таковым и останется. Бед от этого и трагедий было много, - чаще всего искатели благополучно спивались. А то и совершали, напившись, поступки, после которых обрести прежний смысл оказывалось едва ли возможным».

Вот и алкоголизм Ерофеева был своего рода культом. Хотя сам он раскритиковал бы такие рассуждения и традиционно прервал душный разговор любимой цитатой из Блока: «Пей, да помалкивай!». Вспоминает Ольга Седакова:

«Чувствовалось, что этот образ жизни — не тривиальное пьянство, а какая-то служба. Служба Кабаку? Мучения и труда в ней было несравненно больше, чем удовольствия. О таких присущих этому занятию удовольствиях, как развеяться, забыться, упростить общение — не говоря уже об удовольствии от вкуса алкогольного напитка (тому, кто хвалил вкус вина, Веня говорил: «Фу, пошляк!»), — в этом случае и речи не шло. Я вообще не встречала более яростного врага любого общеизвестного удовольствия, чем Веничка. Получать удовольствие, искать удовольствий — гаже вещи для него, наверное. не было. Должно быть плохо, «все должно идти медленно и неправильно, чтобы не загордился человек». 

В сутрах Баудхаяны саньясину предписывается обет щедрости: делись с другими, а что останется - съешь, как лекарство.

Так Веничка и поступал:

«Я отдаю себя вам без остатка. (Потому что остаток только что допил, ха-ха!)». 

назад                                    

#сложныевещества #afterkunst
@paragnomen

Из истории болезни В. В. Ерофеева (одна из госпитализаций в больницу им. Кащенко)

«…отец больного умер в возрасте 56 лет. По профессии. В послевоенные годы был осужден, <…> после чего злоупотреблял алкоголем и через 2 года после освобождения умер. Мать больного умерла в 1972 г. Была домохозяйкой, спокойной, уравновешенной женщиной <…> Больной по характеру был живым, общительным, <…> до школы научился читать. В школу был отдан в 6-летнем возрасте вместе с братом, который старше его на 1 год. Учился с первого класса на одни пятерки. Имел прекрасные способности ко всем предметам. Со 2 класса находился в интернате в связи с тем, что отец был осужден. Дом посещал редко. Был несколько замкнутым, любимым занятием было чтение. Испытывал влечение к литературе и истории. С 5–6 класса сочинял стихи, рассказы. Шумных компаний не любил, из спортивных занятий предпочитал лыжи. Отличался застенчивостью. В школьные годы влечения к девушкам не испытывал.

В 10 классе получил золотую медаль и тут же, в 1955 году, поступил на филологический факультет МГУ. В течение первого семестра учился на „отлично“, затем стал пропускать лекции, не хотел сдавать политэкономию и со II курса был отчислен за неуспеваемость. Продолжал писать рассказы, дневники, искал свой стиль, тяготея к авангардизму. В этом же возрасте (17–18 лет) несколько изменился: стал более общительным, выпивал. В течение 1,5 лет работал разнорабочим на стройке, затем около 2 лет — в геологической партии на Украине.

В 1960 г. поступил на факультет иностранных языков Владимирского педагогического> института. В период учебы женился, однако через 1,5 года институт бросил, так как преподавание казалось малоинтересным. Устроился работать на кабельные работы во Владимирской области, работал там в течение 10 лет. В этот период продолжал много читать, одновременно много пил и еженедельно ездил в деревню, где жена работала педагогом. От брака имеет сына 1966 г. рождения. Продолжал много писать, стремился выработать свой стиль. К концу 1960-х годов написал книгу. В 1973 г. оставил прежнюю работу, к тому времени испортились отношения с женой и длительное время не работал. Жил в Подмосковье, продолжал много читать и писать. Все эти годы испытывал тягу к алкоголю, много общался с определенным кругом людей, с которыми ему было интересно. Время от времени работал. Вторично женат с 1975 г. С тех же пор прописан в Москве. Периодически работал на малоквалифицированных работах, все так же много времени уделял занятиям литературой.

К концу 1970-х годов влечение к алкоголю стало носить периодический характер, пил, как правило, в компаниях по нескольку дней с интервалами до 2–3 недель. Жил в основном на зарплату жены, а также за счет гонораров, изредка получаемых за свою литературную деятельность. С 1981 г. дважды перенес алкогольные психозы на фоне прерывания запоя, по поводу которых находился на лечении в больнице им. Кащенко. За последние годы существенно по характеру не менялся, оставались прежние интересы. Преобладал ровный фон настроения, ближе к веселому, с кратковременными и не очень выраженными спадами.

Последний раз стационировался в Больницу им. Кащенко со 2 по 26 апреля 1985 г. <…> Был выписан в удовлетворительном состоянии, однако вновь стал прибегать к алкоголю. <…> При поступлении и первое время в отделении говорит тихим голосом, выражение лица печальное, жалуется на неприятные ощущения в горле, считает, что, возможно, это раковое заболевание <…>. Жаловался, что нет желания чем-либо заниматься, потерял интерес даже к чтению. <…> В отделении держался обособленно, обвязывал шею шарфом».

#сложныевещества
#afterkunst
@paragnomen

Алкоголизм и металкогольные психозы Венедикта Ерофеева

«Он был в своем роде уникум среди алкоголиков, был совершенно нетипичен. Несмотря на стаж и количество выпиваемого, алкоголь практически не деформировал его как личность, не привел к деградации. Врачи говорят, что это встречается чрезвычайно редко.

Ирина Викторовна Дмитренко говорила мне, что она опытный врач-психиатр, который очень много работал с алкоголиками и относился к этой болезни без всяких скидок и романтического флера, так вот она пришла к выводу, что этот человек сам знает, как ему надо жить и как ему себя вести с алкоголем.

Что до причин, то я не врач и не психолог, я могу только предполагать, что причин опять же было много. Тут и определенная фронда, бравада — поначалу. В молодости Ерофеев мог выпить очень много, оставаясь внешне трезвым, щеголял этим. Потом способствовал сам образ жизни в рабочей среде, когда пили ежедневно да еще и всякую дрянь. Вероятно, и внутренняя «анестезия» ему требовалась, как, впрочем, и многим, кто употребляет алкоголь в качестве антидепрессанта.

Честно говоря, я не думаю, что в смысле причин и психологии алкоголизма Ерофеев принципиально отличается от большинства пьющих русских (да, наверное, и нерусских) людей». 

Илья Симановский, физик, исследователь биографии Венедикта Ерофеева. Из интервью.

«В ночь под новый, 1980 год Ерофеева накрыл приступ тяжелой психической болезни на почве алкоголизма.

Утром 1 января в квартире Марка Фрейдкина раздался телефонный звонок.
«Звонила Галя, — вспоминал он, — и просила срочно приехать, поскольку у Вени начался приступ белой горячки. Спросонья и с похмелья плохо соображая, что к чему, я тем не менее взял ноги на плечи (благо жил совсем недалеко — около станции метро „Аэропорт“) и отправился на Флотскую. Я провел там в тот раз около полутора суток. Не стану в подробностях описывать, чему я стал свидетелем, — российскому читателю, без сомнения, прекрасно известны все проявления этого вполне национального недуга <…>

Скажу лишь, что изрядную часть этих полутора суток я, героически борясь со сном, просидел на стуле перед дверью на балкон, куда Веня то и дело норовил выскочить, уверяя, что кто-то зовет его снаружи. Удивительно, что сам он все это отлично запомнил и позже записал в своем дневнике».

«Самый поражающий из дней. Начало треклятого пения в стене, — отметил Ерофеев в записной книжке. — Срочно водки. Не помогает. Мышки и лягушата. Срочно вызван Марк Фрейдкин для дежурства. Всю ночь приемник, чтобы заглушить застенное пение. Из метели — физия в окне. Люди в шкафу. Крот на люстре. Паноптикум…»

Упомянем и о том, что столь тяжелые последствия злоупотребления алкоголем были для Венедикта не в новинку. По воспоминаниям Николая Болдырева, еще в 1970-х годах Ерофеев впервые попал в психиатрическую клиническую больницу № 1 им. П. П. Кащенко. Врач Михаил Мозиас вспоминал об одном из визитов Ерофеева в клинику так:

«При поступлении он был в состоянии тяжелой алкогольной интоксикации. Постепенно поправился. В отделении вел себя очень скромно, никто из окружающих — ни больные, ни сотрудники — не знали, что он писатель».

— Ты встал утром, пошел в магазин, купил портвейна, выпил и сошел с катушек окончательно, тебя пришлось увозить.

— Этого я не помню. А за день до этого?

— Встал утром, портвейна… запил.

— Нет, тоже не помню. Три дня назад что было?

— Встал утром, сходил купил зубровки…

— О, зубровку помню! — все, уцепился за зубровку.

— Венедикт, это Женя Попов, я хочу вас познакомить, — представил меня Лён.

Ерофеев как-то не очень прореагировал на это.

Я говорю:

— Как вы себя чувствуете?

Ерофеев:

— Я себя чувствую хорошо, мне уже пора выписываться. — И так на меня стал искательно смотреть, полагая, что от меня что-то зависит. Он меня явно принимал за врача подставного».

Симановский И. Г.  - «Венедикт Ерофеев: посторонний».

#afterkunst #сложныевещества
@paragnomen

Почему Дэвид Линч не ходил к психотерапевтам.

#afterkunst
@paragnomen