#цитата

Кризис этики в том, что из нее принципиально ушло долженствование, заменившись моралью, понятой как соблюдение в данной среде поведенческого кода.
Самая ранняя стадия формирования члена общества — когда ему говорят, что он что-то должен. Мы все что-то должны. Но самое интересное — это содержание такого принципа. Что именно мы должны? Как правило, обыватели смешивают этику и мораль. Популярно считается, что этика — это высокопарное научное наименование морали.
А что такое мораль? Это всем более или менее понятно. Мораль — это набор общепринятых правил поведения. Попросту говоря, это "адаты".
Но ведь мораль меняется от эпохи к эпохе, от общества к обществу. Критики морали всегда указывали на ее относительность. Этика, с другой стороны, есть не набор привычных правил, которые обязательно, потому что так делают все. Это то, что человек должен делать сам, один, потому что он отвечает перед собственной душой и перед Богом.
Всегда общество пыталось подчинить этику как долженствование и ответственность человека перед высшим смыслом жизни морали как набору общепринятых правил. Этика была поставлена на службу морали: ты должен соблюдать общепринятые правила … потому что ты отвечаешь перед всеми остальными, кто их так же соблюдает. Ни перед собой, ни перед Богом — перед теми, кто уже играет по этим правилам… Общество всегда как огня боялось этики как таковой, потому что человек, который должен собственной совести, может оказаться ничего должен ему, обществу. Более того, этика может побудить одиночку (и не только одиночку!) выступить против самых основ принятой морали и тех, кому она выгодна. Поэтому с древнейших времен этические школы были неудобны элитам, поэтому в Римской империи преследовали христиан, которые поставили этику над моралью.
Сегодняшние общества пронизаны идей ценности. Ценность противопоставляется стоимости как нечто духовное. Но в действительности, ценность и стоимость — понятия, находящиеся на одной оси. Когда цивилизация становится глобальной и региональные моральные кодексы сливаются в один политкорректный либеральный набор, то он объявляется имеющим некую духовную стоимость — вечную ценность. Лояльность по отношению к этой новой общечеловеческой морали превращается в содержание современной этики. Таким образом, глобальная цивилизация думает преодолеть вызов, который исходит от "человека этического" — самого беспокойного обитателя социального пространства, который время от времени имеет обыкновение становиться революционером.

Гейдар Джемаль, из книги "Давид против Голиафа".

Смотрите на наших видео каналах
https://vkvideo.ru/video-221565186_456239077
https://dzen.ru/video/watch/67dd889776c51a0ef770e23b
https://youtu.be/3vRtK2vl0gQ
На сегодняшний день активное развитие политических процессов ставит каждого человека в неудобное положение необходимости разобраться в специфике их протекания. С другой стороны, кажущаяся полнота ресурсов Интернета, свойственная веку информационных технологий, в конце концов сводит всю содержательную сторону вопроса "к нулю" — из изобилия аналитических и новостных материалов возникает неискоренимая нищета дискурса. Таким образом, предоставляемое разнообразие перестаёт иметь хоть какой-то смысл. Наша беседа связана с попыткой прояснения сути обозначенной проблемы.

Любой политический феномен имеет сегодня идеологическую составляющую, о которой можно тезисно сказать следующее:
1) Идеология сама по себе представляет идею ВЛАСТИ как таковую.
2) Идеология оказывается лишь дисциплинарным придатком идеи Власти как таковой, предоставляя последней подспорье в области различного рода апологетической аргументации, возможных доводов и исходящих из неё результатов. Причём изучение предмета идеологии может происходить только в рамках Высокой Традиции.Содержание беседы:
0:00 — Вступление
0:24 — I. Теоретическая часть об идеологии как онтологии истоков
28:56 — II. "Левиафан" Звягинцева и наглядная жуткость "Аутсорса"
1:04:02 — III. М. Л. Шевченко. Ученик доктрины Г. Д. Джемаля
Непонимание людьми актуальных истоков политической философии и старой политической теологии стало следствием игнорирования мысли о том, что любая идеологическая доктрина исходит ровно от одного корня, представленного на этаже Мировой Души. Бесчисленные отражения, даваемые указанной третьей гипотезой неоплатонизма, как агрегирующего начала, и даёт всю палитру хронологии человечества с её войнами, мирными договорами, колониализмом, торговой экспансией, экономическими блокадами, международными соглашениями и мн. др.
Самым важным выводом в данном случае оказывается верное предположение Г. Д. Джемаля о том, что Иблис, сменяя лики, не может проиграть у самого себя. Формируется континуальная "дурная бесконечность" исторического процесса. Иными словами, эсхатология Бытия сопряжена с полным подавлением в ней человеческого фактора (фактора человеческой воли) и превращением всех людей в дворовую обслугу, фактических рабов Императора Солнца, то есть Сатаны.
Единственным адекватным, согласно доктрине Нетождества, решением проблемы Конца Истории является эсхатология Единобожия (монотеизма), предполагающая финальное разрешение Божественного Сценария на всех этажах мироздания, начиная от антропологии и онтологии, заканчивая метафизикой и теологией. Критическую концентрацию упомянутых мыслей высказал Джемаль, который дал этому учению имя Новой Теологии, пытаясь подчеркнуть её кардинальное отличие от всего комплекса знаний, существовавших ранее и безрезультатно "плававших в стенах Бытия".

Ад
(анонс беседы)

#аят_дня
Беседа "Ад в монотеизме: проблематика и императив"

#аят_дня
Беседа "Ад в монотеизме: проблематика и императив"

https://vkvideo.ru/video-221565186_456239079
https://dzen.ru/video/watch/67e7856f4e8b3c7e3abcea18
https://youtu.be/p3aHtMnO4IE

Реквизиты:
2200 7013 7207 1545, Т-Банк.

Трагедия, комедия и ирония.
Как устроен катарсис.https://paideuma.tv/video/kak-rodilsya-serebryanyy-vek-bmezhuev

👆😁 Дугин в огне читает лекцию о смеющимся Декарте

Герой, до которого не дошел Пророк👇🔥❤️

"Может быть, путь греха, которым иду я, приводит к Добру только тогда, когда путь этот проходится до конца. Может быть, для моего спасения, для «святости» нужно, чтобы я сделал самое греховное, что только есть, и тогда наконец в ужасе от греха своего я отвернусь, и глазам моим представится Божественная гармония.

Не смейтесь, я искренно и серьёзно так думал. Даже почти теми же словами.

Ясно же, я окружён грехом, я весь в грехе, весь во зле; куда ни двинься, всюду, прежде чем дойти до Добра, надо прорваться сквозь толщу Зла, до последней точки его пройти. Надо, не труся, не останавливаясь ни перед чем, без всяких нелепых колебаний, идти вглубь того Зла, идти, и чем яснее будешь чувствовать, что углубляешься в зле своём, тем идти смелей и безостановочнее.
Мне начинало казаться, что уже какие-то проблески Добра зашевелились внутри меня. Я почти торжествовал! Согрешить, согрешить, во что бы то ни стало самым страшным, самым тёмным грехом.

Мог ли я думать о том, какой это будет грех! Он должен превосходить всякое разумение человеческое, всякую злую человеческую волю. Такой грех вдруг, сам является. И я ждал, что мне сделается ясно, что именно нужно сделать, чтобы переступить последнюю точку.
Но куда же идти? Где это свершится?
Домой? Опять в полное одиночество, в эту опротивевшую комнату, где я столько хныкал и причитал? Или так и стоять на улице, стоять и ждать. Или уж в питомник грязи и безобразия, в какой-нибудь притон, в какой-нибудь «сад» с увеселениями…
Можно ли узнать Христа, не пережив Антихриста?
Я знаю, что в этом вопросе есть какая-то несообразность, но, с другой стороны, и какая-то смутная надежда. Впрочем, об этом сейчас мне как-то страшно думать.
Устал я".

Вместо предисловия

Я хочу написать свою исповедь. Но кто верит публичной исповеди? Да и какое имею я право публично исповедываться? Для этого нужно быть Августином, Руссо или Толстым. А я — только странный человек. Кому нужна моя исповедь? Между тем, я чувствую, что исповедаться мне необходимо, и именно публично. Почему?.. Но может быть, это станет ясным из дальнейшего. Покуда поверьте на слово, что это необходимо.
С одной стороны — необходимо, с другой — невозможно. Как выйти из этих противоречий?

Зло, порок как таковой, не вызывает во мне ни малейшего протеста. О, как мне передать эту муку чувствовать себя ко всему одинаково мёртвым, ко всему одинаковым ничто?! Внутри меня какая-то пустота, смерть и тьма. Страх смерти сковал душу, и мысль о смерти опустошила всё. Я долго сам не знал этого. Жизнь и факты противоречили этому: ведь я чувствовал и чувствую искреннее отвращение, видя, как совершается какая-нибудь гнусность. Я считал себя благородным. Я думал, что порок так действует на меня. Все так думают обо мне и до сих пор.

Но это ложь.

Хоть на бумаге, хоть раз в жизни признаться в этой лжи и вздохнуть свободно.

Я сделал неожиданное открытие. Я заметил, что какую бы гнусность я ни думал, какую бы зверскую роль в своём воображении я ни играл, никогда ни малейшего протеста не шевелилось в моей душе. Больше того. Как бы скверно или несправедливо я ни поступил, сам поступок, как таковой, не вызывал во мне ни малейшего раскаяния. Умом я знал, что это называется дурным, безнравственным, но напрасно напрягал все усилия, чтобы почувствовать грех. И тут я понял, что во мне душа трупа. Я почувствовал тогда в первый раз, что во мне атрофировано нравственное чувство, что я урод. И это открытие привело меня в ужас не меньший, чем когда-то смерть бабушки.

Помню очень ясно, помню как сейчас, что в тот же самый момент, в который я раз навсегда признался себе в этом уродстве, как бы в ответ на это признание, где-то глубоко-глубоко во мне шевельнулось зловещее чувство страха, но не знакомое мне чувство страха смерти, а совсем другое, как будто бы живое, во мне появившееся существо… И я вздрогнул, почувствовав в себе присутствие этой чужой жизни…

О, теперь я хорошо знаю, что это за птица тогда во мне шевельнулась.

Но об этом после, не буду разбрасываться.

Итак, я сделал своё открытие. Оно повергло меня на первых порах в непреоборимое противоречие. Видя порок, видя, как совершается какая-нибудь несправедливость, я чувствую, как возмущается всё существо моё. Откуда же берётся это, если для меня стёрлось отличие добра и зла? Но скоро и это противоречие мне разъяснилось.

Я скоро заметил, что порок только тогда и возмущает меня, когда вижу, как он совершается, то есть когда он в ком-нибудь другом. И совершенно то же самое, что я безо всякого внутреннего протеста позволял самому себе, совершённое кем-нибудь другим, приводило меня в бешенство. Обличать благородно, с пламенным негодованием — моя стихия. Ну кому могло бы придти в голову, что такой моралист, с такими страстными порывами к добру, — нравственный урод!

Откуда же этот гнев? Вот откуда: я не могу допустить, чтобы кто-нибудь безбоязненно, с наслаждением, не смущаясь мыслью о смерти, о грядущих муках, совершал злодеяние. Опять эта вечная мысль о смерти питает мой гнев. Как они смеют за миг порочных наслаждений пренебрегать нравственными требованиями, как они смеют не думать о смерти и тем самым не отравлять себе греховных радостей? Но может быть, вы меня спросите: почему я сам, постоянно думающий о смерти и постоянно боящийся её, почему я не боюсь вечных мучений и не испытываю раскаяния, поступая дурно? В том-то и дело, что я не боюсь вечных мук, потому что не верю в вечную жизнь. Но я другое дело. Я не верю в вечную жизнь, и потому, конечно, мои наслаждения не могут быть отравлены боязнью ада, но зато они отравлены вечной боязнью смерти. А они, отрицающие и бессмертие, и не знающие этого ужаса перед смертью, какое они имеют право на самодовольный грех? Если они не боятся смерти, то они должны бояться вечной жизни. Если их не пугает вечная жизнь, они должны бояться смерти!

Я не могу простить грешнику не его грех, а его безразличное отношение и к смерти, и к вечным мукам. А потому у меня нет к нему ни любви, ни сострадания, ни желания исправить его для увеличения, так сказать, суммы добра. Во мне горит злоба к этому лицу. Мне хочется сделать ему больно; пробудить в нём раскаяние мне хочется для того, чтобы он был наказан муками своего раскаяния.

Мамлеев впервые говорит, что человек — инфернален. Сугубо человеческое воплощает в себе самую суть имманентной, посюсторонней, «нашей» действительности, и это сугубо человеческое, эта суть не просто несовершенна, низка, нуждается в просветлении или обогащении. Нет, она принципиально и без остатка инфернальна, она и есть конкретное выражение метафизического ада. Глубокая интуиция, пронизывающая все мамлеевское творчество, может быть выражена в одной фразе: «Мы живем в центре ада». Это далеко не метафора, не поэтическое преувеличение, это — открытая писателю жестокая, холодная истина. Для него, инстинктивно предчувствовавшего, что такое реальный гнозис, «здесь» всегда находится «внизу», «это» всегда совпадает с метафизическим злом, с непроглядной тьмой существования. Мамлеев знает, что все, непосредственно существующее «здесь» и «теперь», пребывает вне духа, во вражде к духу, обладает внутренним зарядом антидуховности. Он открыл для себя как свой личный опыт гераклитовский тезис огромной глубины: «вражда является отцом вещей». И вот человек, остающийся при всем этом «мерой вещей», становится в его произведениях мерой зла, максимальной концентрацией антидуховности.
Здесь нужно сразу оговориться, что понятие «зло» для Мамлеева лишено этического содержания: «зло» как «неблаго». Всякий этический подход, пусть даже речь идет о самой утонченной, «платоновской» этике, необходимо антропоморфен. Этическая дихотомия «добро — зло» оставляет последнее слово за всеобъемлющим, всепросветляющим интеллектом — Логосом, эманацией и подобием которого является человек — микрокосм. Но вера в Логос, временно и условно скрытый от павшего мира, вера в высшее всеохватывающее благо, означает в конечном счете капитуляцию перед посюсторонним, перед вечно имманентным. Мамлеев отрицает категорически, что его духовный идеал, его метафизическое «дальнее» имеет какие-то аналогии и подобия здесь, внизу.
Именно непересекаемость духа и актуального бытия делает последнее поистине инфернальным, помещает нас, живущих актуальным бытием, в центр ада.
Последовательный антигуманизм Мамлеева поэтому деэтизирует идею «зла», отказывается от противостоянии зла добру, ибо в таком противопоставлении добро есть не что иное, как «улучшенное имманентно», актуальность, ставшая абсолютной, абсолют, ставший актуальным. Для Мамлеева такой абсолют перестает быть абсолютом, такая актуальность превращается в безвыходный кошмар. Именно поэтому, определяя свою духовную операцию, он вновь и вновь употребляет слова «потустороннее», «постороннее», стремясь максимально подчеркнуть инакость духа по отношению к реальности. «Верю в Абсолютное Постороннее», – говорит герой одного из его рассказов. Это на самом
деле гностическая вера самого писателя.
Мамлеев не был бы творчески глубок, если бы раскрытие человеческого как инфернального оставалось у него формальным и декларативным. Но его литература никогда не сводится к художественной иллюстрации философских прозрений. Инфернальный антигуманизм Мамлеева проникнут напряженным, всепоглощающим вниманием к конкретике, к живой ткани «здесь» и «теперь».
Актуальное как место полного отпадения от духа, как кульминация метафизической ущербности бытия имеет огромное значение именно как негативная изнанка духа, как единственно возможная отрицательная форма существования «того, что не здесь». Именно из этого чувства развивается остро характерный для мамлеевской прозы вкус к абсурду, своего рода кайф на абсурдном. В абсурдном не только выражается специфика человеческого, не только раскрывается посюстороннее, как инфернальный кошмар и бред, в абсурдном предвосхищается, хотя и неизбежно карикатурным образом, сверхразумное, «супралогосное», которое совпадает с истинно духовным. И здесь мы подходим ко второму, более глубокому уровню мамлеевской оппозиции к реальности: его антиинтеллектуализму.

Гейдар Джемаль, послесловие к подпольному изданию «Шатунов», 1983 г.

Когда правительство США слетит с катушек...👇🤯

#цитата

Период истории, в котором мы сегодня живем – это та эпоха, которая выпадает на долю лишь одного поколения из 20-ти. Тот период, когда глобальное общество подобно змее меняет шкуру. В мире происходят конвульсивные тектонические подвижки, потому что на пороге стоит новая общественно-экономическая формация, говоря устаревшим, но местами еще адекватным марксистским языком. 
Примерно такого масштаба перемены происходили около 1500 года: закончилась Реконкиста на Иберийском полуострове, началось поглощение Нового света. Европа была охвачена горячей лихорадкой Возрождения, импульсы которого задали бегущие от османов византийские интеллектуалы. Феодализм завершался, старое католичество умерло и религиозное сознание поляризовалось между Реформацией и Контрреформацией. В Передней Азии прочно встала на ноги Высокая Порта, мощно двинувшаяся на Балканы и в Средиземноморье. Иран возник снова как огромное самостоятельное государство после столетий политической комы. На геополитическом небосклоне появилась империя Великих Моголов в Северной Индии. И все это вместе было торжественной романтической преамбулой к будущему безобразию капитализма. 
Теперь мы тоже на пороге подобного превращения, отработаны в экспериментальном порядке различные версии тоталитаризма и анархии, казарменного социализма и всевозможного набора «человеческих лиц». Но самое главное, что происходит на наших глазах и с нами: человек перестает быть «мерой всех вещей», каковой он стал 500-550 лет назад после долгого периода углубленной скромности и понимания, что его место в порядке вещей где-то «№ 8». 
Как-то меня спросили: что произойдет с обычным городским человеком, полностью отформатированным банальной матрицей повседневной беззубой пошлости, которая часто носит ярлык «либерального мировоззрения», что произойдет с таким человеком, если внезапно раздернуть перед ним завесу и посвятить его в то, как «на самом деле»? Показать ему, этому городскому обывателю, кто он, где его место в порядке вещей и в какой щели находится то, что он считает неисчерпаемым мирозданием вокруг себя? На этот вопрос я искренне ответил, что 99% мгновенно сойдут с ума, а 1% самых «продвинутых» среди этих посредственностей после недолгого размышления покончат с собой. Это, правда, касается современного человека. У наших далеких средневековых предков была другая стратегия: они, наоборот, стремились представить себя как можно более ничтожными, исчезающе малыми, чтобы на рубеже, еще отделяющем их меркнущее существование от полной тьмы, шагнуть в слияние с Богом. Ход острый, сильный. Но предполагающий совершенно другую конституцию, нежели та, которой располагают наши современники.
Не значит ли это, что в ближайшее время огромному большинству ныне живущих предстоит сойти с ума, не говоря уже о необратимом шаге выхода из этого мира вон? Ведь ближайшие события откроют людям с той или иной степенью достоверности некоторую онтологическую правду.  Некоторые, возможно, познакомятся даже с более серьезным, а именно, метафизическим аспектом этой правды. Перенести это, возможно, смогут лишь единицы. 
Уже сейчас кое-что из этого пробивается в повседневность через потоки мутного вранья и политической рекламы. В частности, беженцы в Европе и их судьба. В частности, утонувший мальчик на берегу. Не выражает ли этот образ в какой-то степени ситуацию всего человечества: мертвый малыш подобно выброшенному на берег дохлому тюленю на краю бесконечности?
Конечно, без жесточайшего сопротивления тут не обойдется. Само грядущее безумие людских толп будет формой сопротивления, способом уйти от страшной правды того, что человек больше не только не «мера всех вещей», но даже и не «вещь в себе». Безумие – это эскапизм. Если в него уходят физические индивидуумы, это трагично. Хотя возможно не лишено шекспировского эстетизма. Что будет, когда начнут сходит с ума субъекты международного права, большие страны, которым внезапно скажут, что они - «никто и звать их никак»?
А вот, когда правительство США действительно «слетит с катушек», это будет по-настоящему интересно. 

Гейдар Джемаль. Из лекции 20 сентября 2015 г.

Третьи, в традиционалистский сиречь языческий(панлогистский) глобализм с его специфическим стойлом:
с той же тиранией, мировым правительством и тотальным ии- контролем.🤯👇😡

И те, и другие загонят вас в стойло глобализации. Республиканцы - в рыночную, демократы - в "пролетарскую".