Какое позорище

Предать фонд, больных детей, театр, русскую культуру, свою страну! Ползать там по американским митингам за краюшку хлеба. Редко грубое слово употребляю, но тут надо: стыдло!

Кстати, помимо прочего, она стоит на сцене, где фейковый флаг России, разведками западными нарисованный, всей этой шушерой сексотской, пражско-рижской, ходорковско-навальной.
То есть попирает национальный флаг.


https://yangx.top/vityzeva/55097

Эх, Владимир Владимирович! А также большие начальники.

Вы годами поили и кормили хаматовых, ургантов, макаревичей, рубинштейнов, быковых, акуниных, галкиных , дапкунайте и литвиновых.

И в тяжелый час - не успел петух прокричать один раз - они предали. Нет, не вас, страну, народ и культуру. И предали тех детей, что лежат в земле Донбасса.

А порядочные, патриотичные (неловко писать, слово оболгано и обесценено), любящие Россию, талантливые и яркие люди не могли снять кино, поставить спектакль, издать книгу, сделать хороший проект, доброе дело.

Все ветки, сферы, ниши, все дыры и щели, скажем прямо, были заняты этой сплоченной, циничной, подлой, алчной и нелояльной России тусовочкой.

Так было 10, 20, 30 лет.

Теперь они слиняли. Но и это не все. Они сообщают миру, что они и есть Россия и ее культура. Что они и есть соль земли, а оставшиеся - нацисты. И угрожают нас наказать, за верность своей стране и исполнение человеческого долга.

Вот что случилось. Культура, в которую вкладывали огуллиарды, оказалось фейком, мороком, кормушкой для культ-азовцев.

Ужасное чувство: досада, разочарование, боль, ярость.

Ведь все, что погрызли чулпаны и ванечки - все это могло стать фундаментом для настоящей культуры.

Сколько людей не состоялось, скольких не спасли - не написаны книги, не сняты фильмы, не состоялись встречи, открытия, события.

Не случилась целая жизнь. Целая сфера оказалась банкротом.

Несмотря на отдельные блистательные имена и гражданские и человеческие поступки многих звезд.

Но в целом - все ушло в свисток-чулпок.

Психанула: это когда убрала полянку, парковку, террасу, распаковала мебель, вымыла ее, расставила, убрала зимнюю омывайку, соль, щетки, лопаты и такая - ох! Чистый четверг в Великую субботу

А Роднянский-то откровенно глуп. Что твоя Ксения Ларина.

Вообще, я давно знала, что либеральная тусовка - это очень неумные самоупоенные люди. Но некоторых считала похитрее основной массы визгливых идиоток. Но нет. «Мир принял BLM, и только Россия..» Что вы несете? Бедные жертвы своей же пропаганды

https://yangx.top/historiographe/2495

Христос Воскресе!

С праздником, дорогие православные люди!

Мира, любви, стойкости, смирения и веры нам!

Какие же слова пасхальной службы! Золотые, правда. До глубины души достают и вычерпывают слезы любви, которые мы прячем на дне, в глубине, в самой своей сердцевине. Разрешают показать эти слезы миру и произнести эти слова близким - и радоваться.

Православная церковь - наше сокровище

Из читательских комментов.

Пишет Мария в ответ на пост о золотых словах Пасхального богослужения и о том, что православная Церковь - наше сокровище:


Воистину. После начала СВО я это очень чётко ощутила.

Я и раньше это знала, но всё равно была какая-то неуверенность. А теперь, видя, во что верят те, кто не верил в Бога вместе со мной, кто мне казался загадочным, успешным и умным, кого я уважала (а я такая вся мракобесная православная)… - мне страшно.

Спасибо, что у меня есть православие. Просто спасибо

Задалась вопросом: а кто из американо-европейских лидеров - верующий? Не важно, какой веры - иудей, православный, мусульманин?

И понимаю, что их образов как верующих людей в публичном пространстве нет.

Что пишут?

Шольц - крещен как католик, отказался от веры впоследствии.

Макрон - масон.

Байден - католик, но такой католик, который за аборты, из-за чего ему даже отказывали в причастии

Джонсон - очень мутная история. Крещен как католик, затем стал членом англиканской церкви, был дважды женат, а теперь он вдруг венчается в католической церкви, женясь в третий - если начать искать, выходит масса странных и сомнительных коллизий, которые обсуждает даже местная пресса - часть католиков недовольна такой легкостью переходов из церкви в церковь и из брака в брак.

В общем, религиозность - не то, что демонстрирует глобалистский фронтир. Если не сказать - демонстрирует противоположное.

Возможно, в этом все и дело?

Прихожане в городе Счастье (ЛНР) пришли на ночную пасхальную службу, несмотря на данные о возможных провокациях со стороны украинских войск

В Питере, на автобусной остановке - стихотворение военкора Анны Долгаревой.
Если стихи будут на всех остановках страны - это будет правильно. По-русски.

***
А воздух жаркий и липкий, и так его мало.
Пропустите, говорит, пропустите, Я Его Мама,
но Ее, конечно, не пропускают,
ад хохочет, трясется и зубы скалит, торжествует.
А Она говорит: “Дайте Мне хоть руку Его неживую,
подержать за ручку, как в детстве,
Я же Мама, куда мне деться?”
Вот Она стоит, смерть перед Ней, в глаза Ей смеется,
Пасть у смерти вонючая, зрачки-колодцы,
Смерть идет по земле, истирает гранит и крошит,
А Она отвечает: “Маленький Мой, хороший,
Ты уж там, где Ты есть, победи, пожалуйста, эту дрянь.
Ты вот ради этого, пожалуйста, встань,
Открывай глаза Свои, неживые, незрячие”.
И плачет, сильно-пресильно плачет.
Он войдет в Ее дом через три дня.
“Мама,- скажет, -Мама, послушай, это и правда Я,
Не плачь, родная, слушай, что Тебе говорят:
Мама, Я спустился в ад, и Я победил ад,
Мама, Я сделал все, как Ты Мне сказала”.
Смерть, где твое жало?

Ух ты! А оппозаны-то оказались сатанистами и кощунниками. Они ХВ грязным ругательством расшифровывают и на икону Христа ставят.

Жаль их. Кончат свой путь бесславно

ПАСХА

Иван Шмелёв «Лето Господне»

Великая Суббота, вечер. В доме тихо, все прилегли перед заутреней. Я пробираюсь в зал — посмотреть, что на улице. Народу мало, несут пасхи и куличи в картонках. В зале обои розовые — от солнца, оно заходит. В комнатах — пунцовые лампадки, пасхальные: в Рождество были голубые?.. Постлали пасхальный ковер в гостиной, с пунцовыми букетами. Сняли серые чехлы с бордовых кресел. На образах веночки из розочек. В зале и в коридорах — новые красные «дорожки». В столовой на окошках — крашеные яйца в корзинах, пунцовые: завтра отец будет христосоваться с народом. В передней — зеленые четверти с вином: подносить. На пуховых подушках, в столовой на диване, — чтобы не провалились! — лежат громадные куличи, прикрытые розовой кисейкой, — остывают. Пахнет от них сладким теплом душистым.

Тихо на улице. Со двора поехала мохнатая телега, — повезли в церковь можжевельник. Совсем темно. Вспугивает меня нежданный шепот:

– Ты чего это не спишь, бродишь?..

Это отец. Он только что вернулся.

Я не знаю, что мне сказать: нравится мне ходить в тишине по комнатам и смотреть, и слушать, — другое все! — такое необыкновенное, святое.

Отец надевает летний пиджак и начинает оправлять лампадки. Это он всегда сам: другие не так умеют. Он ходит с ними по комнатам и напевает вполголоса: «Воскресение Твое Христе Спасе… Ангели поют на небеси…» И я хожу с ним. На душе у меня радостное и тихое, и хочется отчего-то плакать. Смотрю на него, как становится он на стул, к иконе, и почему-то приходит в мысли: неужели и он умрет!.. Он ставит рядком лампадки на жестяном подносе и зажигает, напевая священное. Их очень много, и все, кроме одной, пунцовые. Малиновые огоньки спят — не шелохнутся. И только одна, из детской, — розовая, с белыми глазками, — ситцевая будто. Ну, до чего красиво! Смотрю на сонные огоньки и думаю: а это святая иллюминация, Боженькина. Я прижимаюсь к отцу, к ноге. Он теребит меня за щеку. От его пальцев пахнет душистым, афонским, маслом. — А шел бы ты, братец, спать?

От сдерживаемой ли радости, от усталости этих дней, или от подобравшейся с чего-то грусти, — я начинаю плакать, прижимаюсь к нему, что-то хочу сказать, не знаю…

Он подымает меня к самому потолку, где сидит в клетке скворушка, смеется зубами из-под усов.

– А ну, пойдем-ка, штучку тебе одну…

Он несет в кабинет пунцовую лампадку, ставит к иконе Спаса, смотрит, как ровно теплится, и как хорошо стало в кабинете. Потом достает из стола… золотое яичко на цепочке!

– Возьмешь к заутрени, только не потеряй. А ну, открой-ка…

Я с трудом открываю ноготочком. Хруп, — пунцовое там и золотое. В серединке сияет золотой, тяжелый; в боковых кармашках — новенькие серебряные. Чудесный кошелечек! Я целую ласковую руку, пахнущую деревянным маслом. Он берет меня на колени, гладит…

– И устал же я, братец… а все дела. Сосни-ка, лучше, поди, и я подремлю немножко.

О, незабвенный вечер, гаснущий свет за окнами… И теперь еще слышу медленные шаги, с лампадкой, поющий в раздумьи голос -

Ангели поют на не-бе-си-и…

Таинственный свет, святой. В зале лампадка только. На большом подносе — на нем я могу улечься — темнеют куличи, белеют пасхи. Розы на куличах и красные яйца кажутся черными. Входят на носках двое, высокие молодцы в поддевках, и бережно выносят обвязанный скатертью поднос. Им говорят тревожно: «Ради Бога, не опрокиньте как!» Они отвечают успокоительно: «Упаси Бог, поберегемся». Понесли святить в церковь.

Идем в молчаньи по тихой улице, в темноте. Звезды, теплая ночь, навозцем пахнет. Слышны шаги в темноте, белеют узелочки.

В ограде парусинная палатка, с приступочками. Пасхи и куличи, в цветах, — утыканы изюмом. Редкие свечечки. Пахнет можжевельником священно. Горкин берет меня за руку.

– Папашенька наказал с тобой быть, лиминацию показать. А сам с Василичем в Кремле, после и к нам приедет. А здесь командую я с тобой.

Он ведет меня в церковь, где еще темновато, прикладывает к малой Плащанице на столике: большую, на Гробе, унесли. Образа в розанах. На мерцающих в полутьме паникадилах висят зажигательные нитки.

В ногах возится можжевельник. Священник уносит Плащаницу на голове.

Горкин в новой поддевке, на шее у него розовый платочек, под бородкой. Свечка у него красная, обвита золотцем.

– Крестный ход сейчас, пойдем распоряжаться. Едва пробираемся в народе. Пасочная палатка — золотая от огоньков, розовое там, снежное. Горкин наказывает нашим:

– Жди моего голосу! Как показался ход, скричу — вали! — запущай враз ракетки! Ты, Степа… Аким, Гриша… Нитку я подожгу, давай мне зажигальник! Четвертая — с колокольни. Митя, тама ты?!

– Здесь, Михал Панкратыч, не сумлевайтесь!

– Фотогену на бочки налили?

– Все, враз засмолим!

– Митя! Как в большой ударишь разов пяток, сейчас на красный-согласный переходи, с перезвону на трезвон, без задержки… верти и верти во все! Опосля сам залезу. По-нашему, по-ростовски! Ну, дай Господи…

У него дрожит голос. Мы стоим с зажигальником у нитки. С паперти подают — идет! Уже слышно —

…Ангели по-ют на небеси-и!..

– В-вали-и!.. — вскрикивает Горкин, — и четыре ракеты враз с шипеньем рванулись в небо и рассыпались щелканьем на семицветные яблочки. Полыхнули «смолянки», и огненный змей запрыгал во всех концах, роняя пылающие хлопья.

– Кумпол-то, кумпол-то!.. — дергает меня Горкин. Огненный змей взметнулся, разорвался на много змей, взлетел по куполу до креста… и там растаял. В черном небе алым Крестом воздвиглось! Сияют кресты на крыльях, у карнизов. На белой церкви светятся мягко, как молочком, матово-белые кубастики, розовые кресты меж ними, зеленые и голубые звезды. Сияет — X. В. На пасочной палатке тоже пунцовый крестик. Вспыхивают бенгальские огни, бросают на стены тени — кресты, хоругви, шапку архиерея, его трикирий. И все накрыло великим гулом, чудесным звоном из серебра и меди.

Хрис-тос воскре-се из ме-ртвых…

– Ну, Христос Воскресе… — нагибается ко мне радостный, милый Горкин.

Трижды целует и ведет к нашим в церковь. Священно пахнет горячим воском и можжевельником.

…сме-ртию смерть… по-пра-ав!..

Звон в рассвете, неумолкаемый. В солнце и звоне утро. Пасха, красная.

Христос воскресе!

Но дело в том, но дело в том,
что медленно из мрака
вдруг возникает старый дом
и мамина собака.

Но дело в том, что за углом
гремит трамвай последний
и мама за большим столом
сидит на кухне летней,

ломает хлеб и пьет вино,
и слушает соседа,
и бабочки летят в окно
на желтый круг из света,

что всё уже придумал он,
и что не будет смерти,
и светится на нем хитон
из тонкой белой шерсти.

Он говорит, нахмурив лоб,
пытаясь скрыть волненье,
что это он принес потоп
и светопреставленье,

Потом они сидят, молчат,
глядят на керосинку.
В саду воскресшие стоят
с воскресшими в обнимку,

невесту за руку ведет
солдат в небесной сини
и новорожденный орет
в истлевшей домовине.

2016

В такие дни проявляется, насколько чужды нам оппозаны. Они - люди иной культуры. Возможно, какой-то иной. А, возможно, антикультуры.

Не может человек, принадлежащий к России, кощунствовать на Пасху. И даже не важно, какой он веры или вовсе без веры.

Но эти - откровенные бесноватые. И хорошо, что времена заставляют их проявиться и отторгнуться.

Потому что сложно же, когда они внутри, увидеть их истинные мотивы: защита Пусси Райот от реального срока (я, кстати, тоже была против) или их всамделишный восторг от кощунства и ненависть к православию.

А теперь ясно как день: безбожники

Собчак сообщает:

«Леонид Михельсон проводит огромное количество встреч с АП на предмет того, чтобы у него забрали здание Дома культуры "ГЭС-2", которое он строил много лет. Это то самое здание на Болотной набережной, напротив которого установили скульптуру "Большая глина»»

«Желание Михельсона вполне объяснимо, в связи с текущей геополитической ситуацией международных выставок там нет и не предвидится. Зато его активно прессуют на предмет проведения в доме культуры разного рода патриотических акций, в частности, концерта Газманова. Попадать под дополнительные санкции Леониду Викторовичу совсем не с руки, но и Газманова, видимо, тоже не хочется»

Зато Богомолова, Серебренникова и Дапкунайте - хочется. Фото - с тусовки открытия.

Человек готов потерять 10 млрд долларов (во столько обошлась затея с покупкой ГЭС и масштабным ремонтом с модным архитектором), но не проводить патриотические акции!) вот это я понимаю - убежденность.

Детям отдайте под Дворец творчества, будет отлично.

Бесстыдство

Красильщик раскручивает людей на предательство родителей, на павликоморозовщину.

Иудушки

https://yangx.top/krasillive/464

А это вчера в Храме Гроба Господня! Сразу после схождения Благодатного огня! Смотрю на видео и мурашки по коже! Боже храни Россию 🙏🏼

'Сколько на свете людей, столько на свете сортов дураков', — говорила моя ненега Нартуи Нерсесян.

Она не умела читать и писать, но научила меня молиться, бояться Бога и не бояться людей.

Почти всех людей. Кроме тех, у кого в руке ятаган.

В 1915 году на ее глазах ятаганами отрезали головы ее родителям, братьям и сестрам.

Старшая, замужняя сестра избежала изнасилования — бросилась с высокого трабзонского берега и утонула.

В живых остались моя прабабушка Нартуи и ее младшая сестра Алиса — в честь нее потом назвали мою младшую сестру. Их отец перед смертью успел дать им по золотому, который моя прабабушка спрятала за щекой.

Их обеих — светлых, голубоглазых — забрали в турецкие семьи: красивых девочек оставляли в живых, чтобы выдавать замуж — разбавлять кровь.

Они росли в турецкой семье, пока ненегу не нашли выжившие родственники и не помогли ей бежать в Крым.

Так отцовская ветка моей семьи обосновалась в российском Крыму.

Что стало с сестрой моей ненеги Алисой, мы не знаем.

Второй моей прабабушке во время геноцида было около пяти лет. Перед тем как в дом пришли люди с ятаганами, родители завернули ее в ковер и приставили к стене.

Она стояла там и слушала, как убивают всех ее родных. А семьи тогда были большие, и стояла она так долго.

Ее так и не заметили. Она простояла в этом ковре, пока ятаганы не ушли и ее не размотали соседи-турки.

Сегодня День памяти жертв геноцида армян.

Ненега, я помню твои жесткие руки, твои крахмальные занавесочки, твою неправильную русскую речь и все, что ты мне рассказывала.

И никому не дам забыть.