Пыль от песчанных бурь обойдет Москву
Что тут сказать... у пыли свои маршруты.
Иволга мчится по Митинскому мосту,
Напоминая белого Шай-Хулуда.
Мама Харконен варит кубанский борщ,
Папа Харконен в пробке листает ленту.
Спайс дешевеет, вечером будет дождь,
Дочка Харконен ждет наступленья лета.
Фримены празднуют свой ураза-байрам,
Возле мечети шумно и людно очень.
Думает папа: бросить бы всë к херам,
И улететь хоть на неделю в Сочи.
Ловко тасует карты крупье-Москва,
Голуби, крыши, вейпы, доставка пиццы,
Кошке Харконен хочется убивать,
Но на диване так хорошо лежится.
Так хорошо, что подниматься лень.
Гунны грядут, но задремали гунны.
Тянется сонно длинный весенний день,
Папа-Харконен слушает группу "Дюна".

Про квадробера
Я видел квадробера в сумрачный утренний час,
Небритого, пьяного с сизой распухшею рожей.
Он встал на четыре конечности хрипло урча,
Прополз десять метров и снова упал в подорожник.
И там он лежал, и тихонечко жалобно выл.
В дождливое утро, уже по-осеннему серое.
По рваной тельняшке, торчащей из мокрой травы.
Я понял, он - зебра, похмельная, старая зебра.
А мимо по трассе неслись деловито жужжа
Блестящие тачки с холеным своим содержимым,
И старый квадробер конечно же им угрожал,
Похмельем своим сокрушая основы режима.
Меняются маски, играется медленный театр.
До боли знакомый и как никогда - эффективный.
Вот так забухаешь, а завтра тебя запретят.
Решив в одночасье, что много бухать - деструктивно

Игра в города
Любовь не знает правильных локаций
Она идет от сердца, от души,
И люди начинают кувыркаться
В таких местах, что просто свет туши.
Какие здесь откроются детали?
Внезапный смысл проявится какой?
Но этот секс забуду я едва ли
На перегоне Ленино - Джанкой.
На верхней полке общего вагона,
Не поручусь во сне иль наяву,
С тростиночкой по имени Алëна,
Студенткой биофака МГУ.
Простыкою казенною укрыта,
Кипела страсть, не ведая стыда,
И, всë же, мы решили, что для вида
Немного поиграем в города.
Я говорил, допустим: "Гватемала",
Она в ответ - еще чего-нибудь,
В то время, как рука моя сжимала,
Ее тугую маленькую грудь.
Слова звучали, стягивались шорты.
Находка, Абаза и Абакан,
И сделалась настойчивой и твердой
Ее когда-то робкая рука.
Дышала степь сухим полынным ветром,
Горячим паром исходил титан,
И я вводил упругий свой Антверпен
В еë в разгоряченный Нурсултан.
Дошли до Риги, Гурьевска, Казани
Под стук колëс любви менялся ритм.
Она, шептала, точно заклинанье:
"О, Нерюнгри-и! Поглубже, Нерюнгри!"
И, точно пташка в клетке, трепетала
В моих объятьях лëжа голиком,
И мы достигли бурного финала,
Когда с платформы крикнули: "Джанкой!"

Не выдержав соседства ерша и вискаря,
От нас уходит детство подобьем пузыря.
Уйдет оно на вписки, в забытые дворы,
Прогулянный английский и SEGA на разрыв,
И на балконе четко сигарка кептен-блэк,
И Балтика-четверка, а не пижонский крек.
Не строя траекторий курить и пиво пить.
А летом будет море... ну, как ему не быть?
Не затевать, а грезить об этом и о том.
Из планов только презик в кармане "на потом".
Найти себе девчонку, свиданка, весь компот...
И небо над Хрущовкой, и облако плывëт.

Оплачен чек, очищен гардероб.
Поэт усталый думает о малом,
Как в формулу полночного метро
Вписать себя случайным интегралом.
Друзья зовут в турне по кабакам.
Какой концерт, скажи, без афтепати?
Он ищет повод, чтобы отказать им,
И все-таки колеблется слегка.
И ночь вокруг, как темная река,
Московских крыш неровные обводы.
Подобны стае рыб глубоководных,
Подсвечены над ЦУМом облака.
Поэт молчит, вдыхая воздух влажный,
С оттенком кофе, с толикой вины,
И города неоновые сны
Врываются в вагон многоэтажный
Его души. К чему пустое пьянство?
Он отступает, опуская взгляд,
И заполняет гулкое пространство
Неугомонный сменщик-снегопад.
Поэт ныряет глубже в темноту.
Чешуйки праздника, фонарики во рту,
И под затылком зернышко мигрени,
И зев подземки, десенный гранит.
Сусальный купол церковки блестит,
И на него с прищуром смотрит Ленин.
Поэт стремится ниже к поездам,
Но часть его еще гуляет там,
Вычерчивая странные маршруты.
Едва заметный только лишь котам
Уже не свет, еще не пустота,
Даггеротип непрожитой минуты.
Как сон, как дым, как темное крыло,
Неоновой и снежною иглой,
Пронзая город сонный и пузатый.
И шов неровный вьется по дворам,
Скрепляя совершëнное вчера
С зародышем неведомого завтра.
Поэт уснул, укрывшись с головой,
Кофейной и ликеровой Москвой,
Кузнечиком в соленой карамели.
И где-то возле Крымского моста
Дежурный ангел кошкам и котам
Тихонечко играет на свирели.

Онейромант
Сон пахнет собачьей шерстью,
Сон пахнет временной смертью.
Укради себя из коробки рëбер,
Вложи себя в задумчивых зимних бабочек.
Наследник ракет, балета, водки и лампочек.
Падай в тарелку города мягко и неспеша
Своей монотонностью сглаживая ландшафт.
Ландшафт моих мыслей, как скомканная бумага,
Перед тем как уснуть организм производит влагу.
И я чувствую, что из глубин моего лица
Выплывает акула, как хищная мысль творца.
Превращается в яхту Абрамовича и резко меняет галс.
Пока вы едите меня, я заражаю вас.
Жаждой глинтвейна, конфет и свечного воска,
Жаждой чудес, когда небо уходит в отпуск,
Когда затемно с работы и на работу,
Когда на выхах с женой пересматриваешь Гарри Поттера.
И вдруг понимаешь, что Эмме Уотсон уже тридцать пять.
Тридцать пять... А сколько же мне?.. М-м-ать!
Сколько еще впереди сезонов Ван-Пис?
Сколько в паспорте появится новых виз?
Сколько костяшек в башне из домино?
Сон пахнет будущим?.. Нет...
Сон. пахнет. мной.

Дорожное
Синее пламя в аорте бетонного зверя,
Яндекс-такси до вокзала, тариф Неприличный,
Семя отца, необъятного хмурого Неба,
Жаждет Москва и ладони ему открывает.
Сталь и стекло рукавов отражают декабрь.

Мчится Сапсан, проницая пространство субботы,
Стынет омлет, не подходит игристому пластик.
Старый узбек Акбарджон зарывает закладку.
Голову поднял, глядит, как проносится мимо
Ястреб зимы и вода превращается в снег.

Время вещественно, время похоже на масло.
Хочешь - намазывай, хочешь - рисуй натюрморты.
И продавай на Арбате в разгар девяностых
Хитрым китайцам за литр гаоляновой браги,
Или Щварцнегера можешь портрет написать.

Черная кровь пахнет талой водой Мезозоя,
Раз пригубивший ее превращается в список
Тяжких имен первобытных могучих рептилий.
Там где проходит, родятся трехглазые дети,
За Дибунами опять барахлит интернет.

На кардигане от сендвича крошки, как звезды,
Или как сольдо зарытые в Поле Чудес
Ястреб садится на льдистый перрон Петербурга.
Фильмам Гайдая выходит опять передышка.
Снег - на залив и в шаверму кладут майонез.

Песня про ёлочку

В траве великанов травинка одна появилась.
Дыхание Хель и дыхание Сурта приемля.
Была она стройностью древку Гунгнира подобна,
А цветом подобна глазам шрамоустого аса.
Ей драпы слагало дыхание сына Виндсваля.
Кусатель ушей ей одежды нарядные справил.
Быстрее Слейпнира Трусливый бежал без оглядки.
У ног ее воин чертога шептания листьев
Спешил за добычей, ведомый Фенрировой жаждой.
Хрустит средь волос великана крупа Нифльхейма,
Успеть до сокрытия Соль мчит-торопится драсиль,
Сын Фрейра на драсиле том, с ним кусач древесины,
Древковую стать перекусит ударом единым.
Огнями украсятся ветви и Фроди мукою,
Хвалебные висы звучат в доме Фрейрова сына,
Кровь Квасира льётся всю долгую ночь до рассвета,
Возрадуйтесь, бонды, то Йоля пришла королева!
И ясеням битвы, и трепетным ивам запястий
Веселье несëт сына Ингви богатая пожня.

Дарвинизм
Будь ты жирафом, слоном или маленьким корги.
Всякого зверя использует чучельник старый.
Будешь стоять неподвижным свидетелем оргии.
Что происходит ночами на выставке Дарвина.
Рядом с музеем толпятся богатые фрики,
Жду с нетерпением, чтобы светило померкло.
Ты же безмолвно взираешь на их чики-пики,
Или на то, как неистово тверкает Беркова.
Правда, бывает, порою, такая оказия,
Хитрый уборщик заходит с утра в экспозицию
И воровато потом на слониху залазеет,
Жмякает вату и страстно трясет ягодицами.
Тянутся годы, партнеры и позы меняются,
Грива замацана, шкура истерлась и выцвела,
Сколько еще за стеклянной преградою маяться?
Сколько еще наблюдать бесконечные фрикции?
Веришь, однажды ведомые странными силами,
Словно во сне теургической темной мистерии,
Вата и пыль обернутся костями и жилами,
Кровь забурлив, побежит по иссохшим артериям,
Бешенный пульс распаляясь забьется под кожею,
И вопреки похотливой пижонистой серости,
В пыль сокрушая витрины стекло ненадежное.
В залы прольется поток первобытного эроса.
Тот, кто спасется, не вспомнит, как всë это было,
Словно тайфун по музею летит и вертится,
С громки урчанием пялит горилла Гаврилу.
Лев настигает и кушает светскую львицу.
На инстасамку набросился яростный корги,
Вопли и стоны, как птицы летят над Вавилова,
Только слониха одна не участвует в оргии,
Ходит по городу, ищет пропащего милого.

Морские облака

Сегодня над Москвой морские облака.
И что-то все шумит, и шепчет за спиною.
Я думаю - прибой, но это, верно, МКАД,
А, может быть, в ушах давленье кровяное.
А, может быть, прочел архангел чертежи,
И воды сладкие, что помнят юность мира,
Поднялись, затопив газоны, гаражи.
И плещутся теперь под окнами квартиры.
Так явственно вокруг присутствие воды,
Что, верится, чуть-чуть, что, кажется, вот-вот и...
Из теплой темноты появятся киты,
Паломники глубин, большие кашалоты.
В движении листвы, в дворовой суете,
В мерцаньи редких звёзд мне видятся обводы
Раздвоенных хвостов, могучих гибких тел,
И чёрных плавников крылатая свобода.
Зачем они пришли? О чем поют они?
Наполнив этот двор и этот вечер душный,
О том ли, что себе напрасно изменил,
О вечном позабыв за мелким и ненужным?
И в мире больше нет квадратности окна,
И трассы, и листвы, и в небе тусклых стразов,
А только глубина, сплошная глубина,
Густой аквамарин, до грани, до отказа...

Диалог с мамой

- Мам, что тебе подарить на Новый год?
- Ой, да не нужно ничего...
- И всё же...
- Да я не знаю. Ну, вот, разве что, постельное бельё
- Так.
- На двуспальную кровать, но не очень большое
- Так.
- Хорошо бы с резинкой.
- А расцветка?
- Не очень тёмное
- Так.
- Лучше бежевое или зелёное.
- Так.
- Но не очень яркое, чтобы пятен не было видно.
- Так.
- Ткань лучше хлопок или сатин.
- Так.
- С одним пододеяльником, лучше с наволочкой 50 на 70 и чтоб была резинка.
- Может и фотка есть?
- Нет, зачем? Я же так... приблизительно... Да! И фирму лучше всего брать deluxe. Не перепутай.