Если переводить тексты богослужения на русский нельзя, потому что их «нельзя понять и перевести без знания античной философии и культуры»,
то это значит, что проблема не в текстах, а в тех, кто их слушает. А среди слушающих, поющих и читающих их уровень хоть как-то разбирающихся в античной культуре и философии (бабе Шуре свечнице скажите про хвилософию, то-то она вас из храма грязной тряпкой выгонит), а тем более, в богословии, (!) критически мал. Это нетрудно определить простым опросом приходского священника, прихожан и захожан. Без всякой Ванги ясно, что эксперимент закончиться полным… фиаско.
НО ЕСЛИ БЕЗ ЗНАНИЯ АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ МОЛИТЬСЯ В ХРАМЕ НЕЛЬЗЯ, ТО ТОГДА И ПО-СЛАВЯНСКИ НЕЛЬЗЯ. Ревнители знания античной философии и богословия могут предложить у входа в храм поставить специалистов (где ж их на все храмы взять?), определяющих, кто что может понять. И если кто-то из сельских прихожанок (да и городские не все блещут) не разбирается в античной философии, ТО ПУСКАТЬ ИХ НА СЛУЖБУ НЕЛЬЗЯ, независимо от того, на каком языке идет служба, хоть на церковнославянском, хоть на русском, хоть на греческом.
Нет? Не согласны? Так и две трети батюшек в храм не пройдут? Вполне возможно. И это значит, что наше церковнославянское богослужение неспособно научить богословию и философии. Что же тогда бояться гипотетических ошибок в будущих переводах?
Если проблемы в церковнославянском богослужении, причем тут церковнорусский язык?
то это значит, что проблема не в текстах, а в тех, кто их слушает. А среди слушающих, поющих и читающих их уровень хоть как-то разбирающихся в античной культуре и философии (бабе Шуре свечнице скажите про хвилософию, то-то она вас из храма грязной тряпкой выгонит), а тем более, в богословии, (!) критически мал. Это нетрудно определить простым опросом приходского священника, прихожан и захожан. Без всякой Ванги ясно, что эксперимент закончиться полным… фиаско.
НО ЕСЛИ БЕЗ ЗНАНИЯ АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ МОЛИТЬСЯ В ХРАМЕ НЕЛЬЗЯ, ТО ТОГДА И ПО-СЛАВЯНСКИ НЕЛЬЗЯ. Ревнители знания античной философии и богословия могут предложить у входа в храм поставить специалистов (где ж их на все храмы взять?), определяющих, кто что может понять. И если кто-то из сельских прихожанок (да и городские не все блещут) не разбирается в античной философии, ТО ПУСКАТЬ ИХ НА СЛУЖБУ НЕЛЬЗЯ, независимо от того, на каком языке идет служба, хоть на церковнославянском, хоть на русском, хоть на греческом.
Нет? Не согласны? Так и две трети батюшек в храм не пройдут? Вполне возможно. И это значит, что наше церковнославянское богослужение неспособно научить богословию и философии. Что же тогда бояться гипотетических ошибок в будущих переводах?
Если проблемы в церковнославянском богослужении, причем тут церковнорусский язык?
К вопросу о «снижении стиля» в гипотетических будущих переводах/пересказах православного богослужения на русский язык.
Это всё очень большая вкусовщина, потому что мало кто из говорящих о «богословской насыщенности» богослужения способен эту насыщенность вычленить и считать. «Волною морскою» и «Любити убо нам яко безбедное страхом» — это очень красиво. Но не лучше ли будет пересказать красивым русским языком эти тексты, нежели делать русский академический подстрочник, обреченный на такую же непонятность при исполнении?
И точно ли именно эти смыслы и идеи нужны сегодня христианину, переживающему страдания Христа или Его рождение?
Лично я за эту работу не берусь, потому что мне не очень близка витиеватая запутанность средневекового стихосложения. Да, это красиво. Но мне ближе возвышающий язык псалмов, чем размазывание двух-трёх идей на двадцать стихир с бесконечным «поем и славословим». Мне ближе раннехристианская гимнография: Свете Тихий, Ныне отпущаеши, Великое славословие. Возвышенно и богословски корректно, просто и насыщенно. Вдохновляет, а не запутывает.
Это всё очень большая вкусовщина, потому что мало кто из говорящих о «богословской насыщенности» богослужения способен эту насыщенность вычленить и считать. «Волною морскою» и «Любити убо нам яко безбедное страхом» — это очень красиво. Но не лучше ли будет пересказать красивым русским языком эти тексты, нежели делать русский академический подстрочник, обреченный на такую же непонятность при исполнении?
И точно ли именно эти смыслы и идеи нужны сегодня христианину, переживающему страдания Христа или Его рождение?
Лично я за эту работу не берусь, потому что мне не очень близка витиеватая запутанность средневекового стихосложения. Да, это красиво. Но мне ближе возвышающий язык псалмов, чем размазывание двух-трёх идей на двадцать стихир с бесконечным «поем и славословим». Мне ближе раннехристианская гимнография: Свете Тихий, Ныне отпущаеши, Великое славословие. Возвышенно и богословски корректно, просто и насыщенно. Вдохновляет, а не запутывает.
Как-то даже теряюсь, когда мне самоуверенно заявляют, что «людям церкви» русские переводы не нужны, и тема переводов «искусственно навязывается извне».
Люди! В каком мiре вы живёте? Неужели вы не видите ничего вокруг себя? «Люди церкви» — это не только «прирученные» прихожанки и зилоты, это и десятки учительниц, домохозяек, рабочих и служащих, которые и рады бы уловить смысл в службе, но не в состоянии специально изучать церковнославянский язык, литургику и богословие. И сам текст богослужения вместо того, чтобы учить их азам веры и благочестия, становится «молитвенным шумом», как выразился когда-то Элладский Синод.
Если раньше я ещё как-то сомневался в необходимости русских переводов, то теперь, после массы положительных отзывов могу твёрдо сказать: русские переводы нужны. Нужны не для «широких масс», не для повсеместного насильственного введения, не для привлечения гипотетических миллионов новых прихожан в церковь, а для тех, кто и так уже много лет в церкви, и хочет молиться по-русски. Да, таких людей меньше, чем равнодушных к смыслу обрядоверов, но они тоже люди Церкви, и ничем не хуже милых захожан, которых интересует лишь пополнение запасов абстрактной благодати для решения бытовых проблем.
Люди! В каком мiре вы живёте? Неужели вы не видите ничего вокруг себя? «Люди церкви» — это не только «прирученные» прихожанки и зилоты, это и десятки учительниц, домохозяек, рабочих и служащих, которые и рады бы уловить смысл в службе, но не в состоянии специально изучать церковнославянский язык, литургику и богословие. И сам текст богослужения вместо того, чтобы учить их азам веры и благочестия, становится «молитвенным шумом», как выразился когда-то Элладский Синод.
Если раньше я ещё как-то сомневался в необходимости русских переводов, то теперь, после массы положительных отзывов могу твёрдо сказать: русские переводы нужны. Нужны не для «широких масс», не для повсеместного насильственного введения, не для привлечения гипотетических миллионов новых прихожан в церковь, а для тех, кто и так уже много лет в церкви, и хочет молиться по-русски. Да, таких людей меньше, чем равнодушных к смыслу обрядоверов, но они тоже люди Церкви, и ничем не хуже милых захожан, которых интересует лишь пополнение запасов абстрактной благодати для решения бытовых проблем.
#день_со_смыслом
«…сколь глубоко созвучны первое и последнее слова Символа — «Верую» и «Аминь», сколь тесно объемлют они целостность каждой фразы и указывают тем самым внутреннее место всему, что стоит между ними. В созвучии «Верую» и «Аминь» обнаруживается смысл целого, то духовное движение, о котором идет речь.
Мы уже установили, что в еврейском языке слово «аминь» принадлежит тому же корню, из которого исходит и слово «вера». Стало быть «Аминь» по-своему повторяет еще раз то самое, что значит вера: доверчивое вступление на основу, которая поддерживает меня не потому, что я ее сделал и рассчитал, а скорее наоборот, как раз потому, что я ее не сделал и не могу рассчитать. Она выражает предание себя тому, что мы не можем создать, сконструировать да и не нуждаемся в этом — препоручение основе мира как смыслу, который впервые только и открывает мне свободу конструировать.
Однако, то что происходит здесь — действие, а не слепая самоотдача иррациональному. Напротив, — это приближение к «Логосу», к «Рацио», к смыслу и, следовательно, к самой истине, ибо основа, на которой устанавливается человек, не может быть ничем другим, как самой открывающей себя истиной.
И здесь-то, где мы менее всего могли бы это предполагать, мы еще раз сталкиваемся с последней антитезой между конструирующим знанием и верой. Мы уже видели, что конструирующее знание, согласно своему собственному устремлению, должно быть позитивистским, должно ограничиваться данным и измеримым. В результате получается так, что оно уже и не спрашивает об истине. Оно добивается успеха как раз благодаря отказу от вопроса о самой истине, благодаря ограничению «правильностью» и «согласованностью» системы, гипотетический набросок которой должен быть оправдан в эксперименте.
Иначе говоря, конструирующее знание спрашивает не о вещах, как они суть сами по себе или в себе, а только о том, насколько они могут функционировать для нас.
Поворот к конструирующему знанию достигается именно благодаря тому, что бытие более не рассматривается в себе, а только в функциональном отношении к нашему труду. Это означает, что если мы отторгнем проблему истины от бытия и переместим ее в сферу содеянного (factum) или того, что надлежит делать (faciendum), существенно изменится само понятие истины.
Вместо истины бытия в себе появилась годность вещи для нас, которая подтверждается правильностью результатов. С этим вполне согласуется и то, что только эта правильность дается нам как вычислимость, тогда как истина самого бытия ускользает от вычисляющего знания».
БXVI Введение в христианство
«…сколь глубоко созвучны первое и последнее слова Символа — «Верую» и «Аминь», сколь тесно объемлют они целостность каждой фразы и указывают тем самым внутреннее место всему, что стоит между ними. В созвучии «Верую» и «Аминь» обнаруживается смысл целого, то духовное движение, о котором идет речь.
Мы уже установили, что в еврейском языке слово «аминь» принадлежит тому же корню, из которого исходит и слово «вера». Стало быть «Аминь» по-своему повторяет еще раз то самое, что значит вера: доверчивое вступление на основу, которая поддерживает меня не потому, что я ее сделал и рассчитал, а скорее наоборот, как раз потому, что я ее не сделал и не могу рассчитать. Она выражает предание себя тому, что мы не можем создать, сконструировать да и не нуждаемся в этом — препоручение основе мира как смыслу, который впервые только и открывает мне свободу конструировать.
Однако, то что происходит здесь — действие, а не слепая самоотдача иррациональному. Напротив, — это приближение к «Логосу», к «Рацио», к смыслу и, следовательно, к самой истине, ибо основа, на которой устанавливается человек, не может быть ничем другим, как самой открывающей себя истиной.
И здесь-то, где мы менее всего могли бы это предполагать, мы еще раз сталкиваемся с последней антитезой между конструирующим знанием и верой. Мы уже видели, что конструирующее знание, согласно своему собственному устремлению, должно быть позитивистским, должно ограничиваться данным и измеримым. В результате получается так, что оно уже и не спрашивает об истине. Оно добивается успеха как раз благодаря отказу от вопроса о самой истине, благодаря ограничению «правильностью» и «согласованностью» системы, гипотетический набросок которой должен быть оправдан в эксперименте.
Иначе говоря, конструирующее знание спрашивает не о вещах, как они суть сами по себе или в себе, а только о том, насколько они могут функционировать для нас.
Поворот к конструирующему знанию достигается именно благодаря тому, что бытие более не рассматривается в себе, а только в функциональном отношении к нашему труду. Это означает, что если мы отторгнем проблему истины от бытия и переместим ее в сферу содеянного (factum) или того, что надлежит делать (faciendum), существенно изменится само понятие истины.
Вместо истины бытия в себе появилась годность вещи для нас, которая подтверждается правильностью результатов. С этим вполне согласуется и то, что только эта правильность дается нам как вычислимость, тогда как истина самого бытия ускользает от вычисляющего знания».
БXVI Введение в христианство
Идея ангельской песни, прославляющей Святого Бога, проходит через всю литургию. В том или ином виде Ангельская песнь поётся на литургии ИЗл или ВВел трижды.
Первый раз — это Трисвятое. Но если поется «Елицы во Христа крестистеся» - это уже не ангельская песнь, а указание на неё в троекратном исполнении.
Второй раз — упоминание о пении ангелов и аллилуйя на херувимской песне «трисвятую песнь припевающе». Как бы эхо предстоящей анафоры.
И в третий раз на анафоре — песнь ангелов из видения пророка Исайи «Свят, свят,свят Господь Саваоф!».
Первый раз — это Трисвятое. Но если поется «Елицы во Христа крестистеся» - это уже не ангельская песнь, а указание на неё в троекратном исполнении.
Второй раз — упоминание о пении ангелов и аллилуйя на херувимской песне «трисвятую песнь припевающе». Как бы эхо предстоящей анафоры.
И в третий раз на анафоре — песнь ангелов из видения пророка Исайи «Свят, свят,свят Господь Саваоф!».
Проблема в том, что у нас сложилось обожествление первых трёх веков и инфернализация четвертого. А это и неразумно, и несправедливо.
Что толку пересматривать четвертый век с его соборами или упрекать в чем-то Константина, если церковь пришла к нему с уже измененным сознанием?
Это изменение изначально, оно активируется уже во втором веке, когда не первое поколение христиан убеждается, что Христос при их жизни не придет, хотя на всякий случай попугивает гипотетической внезапностью, (благо, что смерть приходит к каждому внезапно), и громче заявляет, что Он уже и так «среди нас». А так как проверить это никак нельзя, то отсюда уже один шаг и к укреплению обрядности и к унификации веры.
Это следствие изначального повреждения человеческой природы. И четвертый век лишь стал одним из этапов этого процесса.
Что толку пересматривать четвертый век с его соборами или упрекать в чем-то Константина, если церковь пришла к нему с уже измененным сознанием?
Это изменение изначально, оно активируется уже во втором веке, когда не первое поколение христиан убеждается, что Христос при их жизни не придет, хотя на всякий случай попугивает гипотетической внезапностью, (благо, что смерть приходит к каждому внезапно), и громче заявляет, что Он уже и так «среди нас». А так как проверить это никак нельзя, то отсюда уже один шаг и к укреплению обрядности и к унификации веры.
Это следствие изначального повреждения человеческой природы. И четвертый век лишь стал одним из этапов этого процесса.
#День_со_смыслом
ВЕРА ВОЗМОЖНА КАК ПОНИМАНИЕ
«Христианская вероустановка выражается кратким словом «аминь», в котором взаимосвязаны такие значения, как вера, доверие, верность, прочность, прочная основа, стояние, истина, — и это значит, что только истина может быть тем, на что опирается, в конечном счете, человек и что может быть для него смыслом. Лишь истина есть соразмерная человеку основа его стояния.
Акт христианской веры, стало быть, по-существу включает в себя убеждение, что «Логос», смыслоносная основа, на которую мы встали, именно как смысл и есть истина. Смысл, который не был бы истиной, был бы бессмыслицей.
Именно эта, трудно достижимая для нас нераздельность смысла, основы и истины, заключенная в словах «Логос» и «аминь», обнажает систему координат, в которой христианская вера рассматривает мир и ориентируется в нем. Но это в свою очередь означает также, что по своей изначальной сути вера не глухое скопище непонятных парадоксов.
Нечестно отговариваться ссылкой на таинство, используя это слово в качестве предлога для отказа от понимания, что случается далеко не редко. Когда теология доходит до разных нелепостей и ссылаясь на тайну стремится не только извинить их, но и где только возможно канонизировать — перед нами злоупотребление истинной идеей «тайны», смысл которой не в разрушении рассудка, а в том, чтобы вера была возможна как понимание.
Иначе говоря, вера — не есть знание в смысле конструирующего знания, которое можно проверить. Она никогда не сможет стать таким знанием и, в конце концов, вызовет только смех, если обратится к этому методу».
БXVI Введение в христианство
ВЕРА ВОЗМОЖНА КАК ПОНИМАНИЕ
«Христианская вероустановка выражается кратким словом «аминь», в котором взаимосвязаны такие значения, как вера, доверие, верность, прочность, прочная основа, стояние, истина, — и это значит, что только истина может быть тем, на что опирается, в конечном счете, человек и что может быть для него смыслом. Лишь истина есть соразмерная человеку основа его стояния.
Акт христианской веры, стало быть, по-существу включает в себя убеждение, что «Логос», смыслоносная основа, на которую мы встали, именно как смысл и есть истина. Смысл, который не был бы истиной, был бы бессмыслицей.
Именно эта, трудно достижимая для нас нераздельность смысла, основы и истины, заключенная в словах «Логос» и «аминь», обнажает систему координат, в которой христианская вера рассматривает мир и ориентируется в нем. Но это в свою очередь означает также, что по своей изначальной сути вера не глухое скопище непонятных парадоксов.
Нечестно отговариваться ссылкой на таинство, используя это слово в качестве предлога для отказа от понимания, что случается далеко не редко. Когда теология доходит до разных нелепостей и ссылаясь на тайну стремится не только извинить их, но и где только возможно канонизировать — перед нами злоупотребление истинной идеей «тайны», смысл которой не в разрушении рассудка, а в том, чтобы вера была возможна как понимание.
Иначе говоря, вера — не есть знание в смысле конструирующего знания, которое можно проверить. Она никогда не сможет стать таким знанием и, в конце концов, вызовет только смех, если обратится к этому методу».
БXVI Введение в христианство
В очередной раз встречаю в сети очередную умилительную картинку седовласого старца в подряснике – послушника какого-то монастыря. Кто он, где подвизается, чем известен – никого из многих лайкнувших и написавших комментарии не интересует. Здесь важен именно сам образ молитвенности, седой длинноволосости и благости: некий архетип интер-религиозной «духовности». «Неважно кто это, важно, что этот образ дает мне силы жить и верить дальше» – пишет комментаторка .
Думаю о том, что это явление того же порядка, что и внешняя сторона богослужения, весь внешний (блестящий золотом или деревянный, кто чем прельщён) облик церкви. Церковь как таковая со всеми её смыслами не нужна среднестатистическому прихожанину. Нужен лишь образ, туманный шаблон, взирая на который активируешь свою собственную веру. А во что ты веришь сам - это вопрос сложный, глубоко личный. Как правило это винегрет из эзотерики и шаманизма с обильным использованием христианской терминологии.
Поэтому там, где начинает проясняться суть христовой веры, это часто вызывает сомнения, смущение и негодование. «Но ведь так хорошо верили до этого, зачем всё прояснять? Зачем все эти русские языки, все эти вечерни вечером и утрени утром? Ведь так замечательно молились и благоговели – зачем все это ломать?»
Я полностью согласен с тем, что извне всё это ломать нельзя. Все эти предрассудки и суеверия человек может сломать только сам, когда/если дойдёт до определённой стадии духовного развития. А пока не дойдёт, всё будет насилием, разрушение уютного мира собственной веры во что-то вообще, происком сионистов, муссонов и ужасно возмутивших православный люд дизайнеров котолических облачений в Нотр-Даме.
Впрочем, доброго всем утра, друзья!
Думаю о том, что это явление того же порядка, что и внешняя сторона богослужения, весь внешний (блестящий золотом или деревянный, кто чем прельщён) облик церкви. Церковь как таковая со всеми её смыслами не нужна среднестатистическому прихожанину. Нужен лишь образ, туманный шаблон, взирая на который активируешь свою собственную веру. А во что ты веришь сам - это вопрос сложный, глубоко личный. Как правило это винегрет из эзотерики и шаманизма с обильным использованием христианской терминологии.
Поэтому там, где начинает проясняться суть христовой веры, это часто вызывает сомнения, смущение и негодование. «Но ведь так хорошо верили до этого, зачем всё прояснять? Зачем все эти русские языки, все эти вечерни вечером и утрени утром? Ведь так замечательно молились и благоговели – зачем все это ломать?»
Я полностью согласен с тем, что извне всё это ломать нельзя. Все эти предрассудки и суеверия человек может сломать только сам, когда/если дойдёт до определённой стадии духовного развития. А пока не дойдёт, всё будет насилием, разрушение уютного мира собственной веры во что-то вообще, происком сионистов, муссонов и ужасно возмутивших православный люд дизайнеров котолических облачений в Нотр-Даме.
Впрочем, доброго всем утра, друзья!
С тех пор как христианский культ заменил собой языческий культ во многих государствах на разных континентах мiра, люди Церкви в целом делятся на две категории: те, кто замечает церковные проблемы, и те, для кого их не существует.
И в самом деле, есть сегодня куда прийти, поставить свечку? Есть! «Святая Варвара молибога о нас»? – «Молибога о нас!» Так какие тут проблемы? Все функционирует как полагается.
Гораздо сложнее с теми, кто проблемы видит. Потому что, как правило, видящие обращают внимание лишь на то, что им нравится или не нравится лично: непорядок в богослужении, наличие богатства и золотых украшений в храмах и на священнослужителях, наличие самих священнослужителей, отсутствие любви.
И начинается фантазирование на тему будущего Церкви. Какой она должна быть — бедной или богатой, украшенной золотом и многолюдной, или квартирничками на кухоньках… Но, как правило, все эти фантазёры не спрашивают у прихожан, пришедших поставить свечку и помолиться святой Варваре, какая Церковь нужна им, большинству.
И получается, чтобы воцерковить «простой народ» и уговорить отойти от «шаманизма в православии», надо самим быть христианами, а не только говорить о христианстве.
Не готовы к этому сами? Не готовы любить Бога и ближних? Не готовы усмирять буйство своего характера? Не готовы хранить верность первой жене? Не готовы отказаться от другого блуда, ненависти, лжи, злобы, злословия, приспособленчества и прочего повседневного?
Так с чего вы взяли, что на ваши беглопоповские квартирнички потянутся ищущие Христа? Впрочем, «атмосфэра» загадочности и элитарности всегда будет привлекать. Появится очередная секта в противовес кафолической Церкви.
«Но причем тут Христос?» (ц)
И в самом деле, есть сегодня куда прийти, поставить свечку? Есть! «Святая Варвара молибога о нас»? – «Молибога о нас!» Так какие тут проблемы? Все функционирует как полагается.
Гораздо сложнее с теми, кто проблемы видит. Потому что, как правило, видящие обращают внимание лишь на то, что им нравится или не нравится лично: непорядок в богослужении, наличие богатства и золотых украшений в храмах и на священнослужителях, наличие самих священнослужителей, отсутствие любви.
И начинается фантазирование на тему будущего Церкви. Какой она должна быть — бедной или богатой, украшенной золотом и многолюдной, или квартирничками на кухоньках… Но, как правило, все эти фантазёры не спрашивают у прихожан, пришедших поставить свечку и помолиться святой Варваре, какая Церковь нужна им, большинству.
И получается, чтобы воцерковить «простой народ» и уговорить отойти от «шаманизма в православии», надо самим быть христианами, а не только говорить о христианстве.
Не готовы к этому сами? Не готовы любить Бога и ближних? Не готовы усмирять буйство своего характера? Не готовы хранить верность первой жене? Не готовы отказаться от другого блуда, ненависти, лжи, злобы, злословия, приспособленчества и прочего повседневного?
Так с чего вы взяли, что на ваши беглопоповские квартирнички потянутся ищущие Христа? Впрочем, «атмосфэра» загадочности и элитарности всегда будет привлекать. Появится очередная секта в противовес кафолической Церкви.
«Но причем тут Христос?» (ц)
«…понимание не только никак не противоречит вере, но глубочайшим образом свойственно ей. Ведь знание того, как функционирует мир, великолепно представляемое сегодня научно-техническим мышлением, вовсе еще не дает понимания мира и бытия.
Понимание вырастает только из веры. Поэтому теология в качестве речи о Боге, помогает понять, как эта речь согласуется с логосом рациональным, разумно-понимающим, является первым заданием для христианской веры. На этом основываются и неотъемлемые права греческого элемента в христианстве. Я придерживаюсь того убеждения, что вовсе не случайно христианское благовестие в процессе своего формирования первым делом проникло в греческий мир и слилось там с проблемой понимания и истины. Вера и понимание связаны друг с другом ничуть не менее, чем вера и стояние (на основе), просто потому, что «стояние» и «понимание» нераздельны.
Вместе с тем пониманию свойственно переходить от постижения и охвата вещей к познанию более высокой реальности,которая нас объемлет. Но если понимание есть умение уловить это наше состояние охваченности, то это означает, что сами мы отнюдь не в состоянии охватить это; именно оттого, что оно объемлет нас, оно наделяет нас смыслом. В этом смысле мы вправе говорить о тайне как основе, которая нам предшествует и вновь и вновь переступает через нас, за которой мы не можем угнаться и которую не можем обогнать».
БXVI Введение в христианство
Понимание вырастает только из веры. Поэтому теология в качестве речи о Боге, помогает понять, как эта речь согласуется с логосом рациональным, разумно-понимающим, является первым заданием для христианской веры. На этом основываются и неотъемлемые права греческого элемента в христианстве. Я придерживаюсь того убеждения, что вовсе не случайно христианское благовестие в процессе своего формирования первым делом проникло в греческий мир и слилось там с проблемой понимания и истины. Вера и понимание связаны друг с другом ничуть не менее, чем вера и стояние (на основе), просто потому, что «стояние» и «понимание» нераздельны.
Вместе с тем пониманию свойственно переходить от постижения и охвата вещей к познанию более высокой реальности,которая нас объемлет. Но если понимание есть умение уловить это наше состояние охваченности, то это означает, что сами мы отнюдь не в состоянии охватить это; именно оттого, что оно объемлет нас, оно наделяет нас смыслом. В этом смысле мы вправе говорить о тайне как основе, которая нам предшествует и вновь и вновь переступает через нас, за которой мы не можем угнаться и которую не можем обогнать».
БXVI Введение в христианство
#день_со_смыслом
«Христианская вера — нечто большее, чем выбор некоей духовной основы мира, ее центральная формула гласит не «Верую в нечто», а «Верую в Тебя». Она есть встреча [с Богом] и человеком Иисусом, и в этой встрече с Личностью постигается смысл мира.
Своей жизнью в Отце, в непосредственности и интимности Своего обращения к Нему, Иисус есть Свидетель Бога, через Которого неприкосновенное становится прикосновенным и дальнее близким.
Более того, Он не только Свидетель, свидетельству Которого мы верим, ибо Он всем существом совершил поворот от ложного ограничения поверхностным к тому, что центрально в глубине цельной истины; нет, Он есть присутствие самого вечного в этом мире.
В Его жизни, в беззаветном отдании Его бытия для людей, находится смысл мира, Он отдается нам как Любовь, которая любит и меня.
С таким непостижимым даром, даром любви, которой не грозит ничто преходящее, никакое эгоистическое замутнение, жизнь становится достойной жизни.
Смысл мира это Ты, но разумеется лишь такое Ты, которое само не есть открытый вопрос, а основание всего, не нуждающееся ни в каких других основаниях».
БXVI Введение в христианство
«Христианская вера — нечто большее, чем выбор некоей духовной основы мира, ее центральная формула гласит не «Верую в нечто», а «Верую в Тебя». Она есть встреча [с Богом] и человеком Иисусом, и в этой встрече с Личностью постигается смысл мира.
Своей жизнью в Отце, в непосредственности и интимности Своего обращения к Нему, Иисус есть Свидетель Бога, через Которого неприкосновенное становится прикосновенным и дальнее близким.
Более того, Он не только Свидетель, свидетельству Которого мы верим, ибо Он всем существом совершил поворот от ложного ограничения поверхностным к тому, что центрально в глубине цельной истины; нет, Он есть присутствие самого вечного в этом мире.
В Его жизни, в беззаветном отдании Его бытия для людей, находится смысл мира, Он отдается нам как Любовь, которая любит и меня.
С таким непостижимым даром, даром любви, которой не грозит ничто преходящее, никакое эгоистическое замутнение, жизнь становится достойной жизни.
Смысл мира это Ты, но разумеется лишь такое Ты, которое само не есть открытый вопрос, а основание всего, не нуждающееся ни в каких других основаниях».
БXVI Введение в христианство
Смысл мира/мiра – Христос. Все что вне Него – бессмыслица.
Но здесь важно оговориться, что смысл мира — сам Христос, а не наши представления о Нём. Христиане — свет миру (в теории), но Христос не сводится к христианству.
Творец неба и земли не перестаёт светить солнцем и изливать дождь на тех, кто даже не знает о существование христианства как такового, как и родители не перестают заботиться о детях, даже если те смертельно обижены на них.
«Так шо, христианство не нужно штоле, батюшко?» Нужно. Как свет миру. Только это не про всенощные и Достоевского, а про любовь. Есть любовь — есть свет. Нет любви — нет света даже при полном соблюдении всех внешних форм.
«А как же Церковь? А как же посты, молитвы и акафисты? Платки и юбки в пол? А исповедь? Как без этого всего спастись бусурманам некрещёным?»
Как — не знаю. Но знаю, что праведники в каждом народе обретут спасение, которое невозможно без Христа. И об этом написано в Священном Писании у пророка Иоиля и в книге Деяний апостолов. «И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся». (Деян 2:21).
Вы скажете, что это моё произвольное толкование, а святые отцы учат иначе? Ладно, вот толкование святого отца:
«Призовет не просто», поясняет святой Иоанн Златоуст, «ибо не всякий,» - говорит Христос, - «говорящий Мне: Господи, Господи, войдет в Царство небесное» (Мф. 7:21), но призовет с усердием, при хорошей жизни, с должным дерзновением». Разумеются здесь истинно верующие в Господа праведники».
Впрочем, доброе всем утро!
Но здесь важно оговориться, что смысл мира — сам Христос, а не наши представления о Нём. Христиане — свет миру (в теории), но Христос не сводится к христианству.
Творец неба и земли не перестаёт светить солнцем и изливать дождь на тех, кто даже не знает о существование христианства как такового, как и родители не перестают заботиться о детях, даже если те смертельно обижены на них.
«Так шо, христианство не нужно штоле, батюшко?» Нужно. Как свет миру. Только это не про всенощные и Достоевского, а про любовь. Есть любовь — есть свет. Нет любви — нет света даже при полном соблюдении всех внешних форм.
«А как же Церковь? А как же посты, молитвы и акафисты? Платки и юбки в пол? А исповедь? Как без этого всего спастись бусурманам некрещёным?»
Как — не знаю. Но знаю, что праведники в каждом народе обретут спасение, которое невозможно без Христа. И об этом написано в Священном Писании у пророка Иоиля и в книге Деяний апостолов. «И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся». (Деян 2:21).
Вы скажете, что это моё произвольное толкование, а святые отцы учат иначе? Ладно, вот толкование святого отца:
«Призовет не просто», поясняет святой Иоанн Златоуст, «ибо не всякий,» - говорит Христос, - «говорящий Мне: Господи, Господи, войдет в Царство небесное» (Мф. 7:21), но призовет с усердием, при хорошей жизни, с должным дерзновением». Разумеются здесь истинно верующие в Господа праведники».
Впрочем, доброе всем утро!
У современного православного христианина очень незавидное положение.
Мы действительно все время вынуждены выбирать между максимализмом католиков и протестантов: Библия создала Церковь, или Церковь создала Библию? Не является ли поклонение Церкви идолопоклонством? Не является ли поклонение тексту Евангелия идолопоклонством?
Что самое смешное, оба этих утверждения исторически верны. Та Церковь, которая сейчас существует, была создана на устном благовестии апостолов и записала тексты Нового Завета в первом-втором веках. И эта же Церковь была создана/переформатирована после окончательного формирования канона книг обоих заветов в четвёртом веке. Впрочем, про веру в Церковь сказано в символе веры, но про книгу Евангелия не сказано ничего.
И боюсь, что не все детали этих процессов вызовут у нас умиление и согласие, ведь Церковь значительно изменилась по сравнению с тем периодом, когда записывались книги Нового Завета.
Мы действительно все время вынуждены выбирать между максимализмом католиков и протестантов: Библия создала Церковь, или Церковь создала Библию? Не является ли поклонение Церкви идолопоклонством? Не является ли поклонение тексту Евангелия идолопоклонством?
Что самое смешное, оба этих утверждения исторически верны. Та Церковь, которая сейчас существует, была создана на устном благовестии апостолов и записала тексты Нового Завета в первом-втором веках. И эта же Церковь была создана/переформатирована после окончательного формирования канона книг обоих заветов в четвёртом веке. Впрочем, про веру в Церковь сказано в символе веры, но про книгу Евангелия не сказано ничего.
И боюсь, что не все детали этих процессов вызовут у нас умиление и согласие, ведь Церковь значительно изменилась по сравнению с тем периодом, когда записывались книги Нового Завета.
Итак, из предыдущий беседы очевидно, что ни одну книгу Писания нельзя назвать образовавшей Христову Церковь, ведь канона книг Ветхого Завета ещё не существовало ни у христиан, ни у иудеев до второй половины второго века как минимум. Так и тексты Нового Завета появлялись — что совершенно очевидно — уже ПОСЛЕ появления христианских общин.
С одной стороны совершенно очевидно, что христианская церковь появляется в смысловом поле текстов Ветхого Завета. А с другой, отношение к Торе и пророкам было довольно сложным. Это, несомненно, Писание, γραφη, но отношение к тексту было несравненно более вольным, чем сегодня. По крайней мере, цитирование допускалось весьма приблизительным — посмотрите, как ап. Павел цитирует Ветхий Завет. А ещё вспомните, с каким трудом Ветхий Завет принимался христианами, вплоть до появления ересей.
Так что ответ на вопрос «что первично» совершенно ясен: первоначально появляется организация, которая потом на основе своего внутреннего опыта создает для своих целей кодекс книг Священного Писания и впоследствии руководствуется им. Это касается и Ветхого Завета, книги которого становятся единым собранием с 5 века до РХ по 2 век, и Нового Завета тем более.
С одной стороны совершенно очевидно, что христианская церковь появляется в смысловом поле текстов Ветхого Завета. А с другой, отношение к Торе и пророкам было довольно сложным. Это, несомненно, Писание, γραφη, но отношение к тексту было несравненно более вольным, чем сегодня. По крайней мере, цитирование допускалось весьма приблизительным — посмотрите, как ап. Павел цитирует Ветхий Завет. А ещё вспомните, с каким трудом Ветхий Завет принимался христианами, вплоть до появления ересей.
Так что ответ на вопрос «что первично» совершенно ясен: первоначально появляется организация, которая потом на основе своего внутреннего опыта создает для своих целей кодекс книг Священного Писания и впоследствии руководствуется им. Это касается и Ветхого Завета, книги которого становятся единым собранием с 5 века до РХ по 2 век, и Нового Завета тем более.
#день_со_смыслом
«Противопоставляя понятия стояние-понимание понятиям знание-конструирование, я имею в виду важное библейское определение веры, которое нельзя перевести дословно и глубокомысленную словесную игру которого Лютер попытался уловить формулой: «Если не верите, то и не пребываете». Ближе к тексту можно было бы перевести: «Если не верите (если не опираетесь на Яхве), то у вас не будет никакой опоры» (Ис 7. 9). Один корень 'mn (аминь) охватывает множество значений, взаимопроникновение и дифференцированность которых и составляет утонченное великолепие этого изречения.
Слово включает значения истины, крепости, прочного основания, почвы. Их расширяют значения: верность, доверять, вверяться, положиться на что-то, веровать во что-то. Вера в Бога открывается, следовательно, как хранение себя возле Бога, благодаря чему человек обретает прочную опору своей жизни. Тем самым вера описана как обретение устойчивости, как доверчивое вступление на почву слова Божия.
Греческий перевод Ветхого Завета (так называемая Септуагинта) ввел названную только что фразу не только в сферу греческого языка, но и в сферу греческой мысли, сформулировав ее так: «Если не верите, то и не понимаете».
Не раз говорилось, что уже этим переводом осуществляется типичный процесс эллинизирования, удаление от изначального библейского смысла… вместо того, чтобы выражать стояние на прочном основании Слова Божия, на которое можно положиться, она оказывается теперь связанной с пониманием, с умом и тем самым перемещается в совершенно иную, ни в коей мере не соразмерную с первой плоскость.
В какой-то мере все это верно; однако, я думаю, что с точки зрения целого главное осталось неизменным, хотя обозначения и изменились. То стояние, которое в еврейском языке выражает содержание веры, безусловно имеет нечто общее и с пониманием».
БXVI Введение в христианство
«Противопоставляя понятия стояние-понимание понятиям знание-конструирование, я имею в виду важное библейское определение веры, которое нельзя перевести дословно и глубокомысленную словесную игру которого Лютер попытался уловить формулой: «Если не верите, то и не пребываете». Ближе к тексту можно было бы перевести: «Если не верите (если не опираетесь на Яхве), то у вас не будет никакой опоры» (Ис 7. 9). Один корень 'mn (аминь) охватывает множество значений, взаимопроникновение и дифференцированность которых и составляет утонченное великолепие этого изречения.
Слово включает значения истины, крепости, прочного основания, почвы. Их расширяют значения: верность, доверять, вверяться, положиться на что-то, веровать во что-то. Вера в Бога открывается, следовательно, как хранение себя возле Бога, благодаря чему человек обретает прочную опору своей жизни. Тем самым вера описана как обретение устойчивости, как доверчивое вступление на почву слова Божия.
Греческий перевод Ветхого Завета (так называемая Септуагинта) ввел названную только что фразу не только в сферу греческого языка, но и в сферу греческой мысли, сформулировав ее так: «Если не верите, то и не понимаете».
Не раз говорилось, что уже этим переводом осуществляется типичный процесс эллинизирования, удаление от изначального библейского смысла… вместо того, чтобы выражать стояние на прочном основании Слова Божия, на которое можно положиться, она оказывается теперь связанной с пониманием, с умом и тем самым перемещается в совершенно иную, ни в коей мере не соразмерную с первой плоскость.
В какой-то мере все это верно; однако, я думаю, что с точки зрения целого главное осталось неизменным, хотя обозначения и изменились. То стояние, которое в еврейском языке выражает содержание веры, безусловно имеет нечто общее и с пониманием».
БXVI Введение в христианство
#день_со_смыслом
«Вера, таким образом, есть обретение некоего Ты, поддерживающего меня и во всей неполноте и невосполнимости человеческих встреч, дарующего мне обетование нерушимой любви, которое не только взыскует вечности, но само есть залог вечности.
Христианская вера живет тем, что существует не один только объективный смысл, но что этот смысл меня знает и любит, что я могу довериться ему, подобно тому как ребенок знает, что в Ты матери кроются ответы на все его вопросы. Поэтому вера, доверие и любовь, в конечном счете, одно, и все, что содержит в себе вера, есть лишь конкретизация этих слов, которыми все держится: «Верую в Тебя» — открытие Бога в лице Иисуса из Назарета. Разумеется, это вовсе не освобождает от необходимости думать».
БXVI Введение в христианство
«Вера, таким образом, есть обретение некоего Ты, поддерживающего меня и во всей неполноте и невосполнимости человеческих встреч, дарующего мне обетование нерушимой любви, которое не только взыскует вечности, но само есть залог вечности.
Христианская вера живет тем, что существует не один только объективный смысл, но что этот смысл меня знает и любит, что я могу довериться ему, подобно тому как ребенок знает, что в Ты матери кроются ответы на все его вопросы. Поэтому вера, доверие и любовь, в конечном счете, одно, и все, что содержит в себе вера, есть лишь конкретизация этих слов, которыми все держится: «Верую в Тебя» — открытие Бога в лице Иисуса из Назарета. Разумеется, это вовсе не освобождает от необходимости думать».
БXVI Введение в христианство
#день_со_смыслом
«Есть ли Ты в самом деле? — этим вопросом в некий темный час с трепетом задавался уже и Иоанн Креститель, то есть пророк, который сам указал своим ученикам на раввина из Назарета, признав Его большим себя, тем, Кому он может лишь приуготовить пути.
Есть ли Ты в самом деле? Верующий все снова и снова переживает эту тьму, в которую прекословие неверия погружает его как в мрачное и безвыходное узилище, а равнодушие мира, который неизменно, словно ничего не случилось, движется дальше, кажется ему издевательской насмешкой над его надеждой.
Есть ли Ты в самом деле? — не только добросовестность мышления и ответственность разума требует поставить этот вопрос, но также и внутренний закон любви, которая хотела бы все больше и больше познавать Того, Кому она говорит свое «да!», чтобы уметь любить Его еще больше.
Есть ли Ты в самом деле? — все размышления в этой книге подчинены, в конечном счете, этому вопросу и движутся поэтому вокруг главной формы вероисповедания: Верую в Тебя, Иисус из Назарета, как в смысл («Логос») мира и моей жизни».
БXVI Введение в христианство
«Есть ли Ты в самом деле? — этим вопросом в некий темный час с трепетом задавался уже и Иоанн Креститель, то есть пророк, который сам указал своим ученикам на раввина из Назарета, признав Его большим себя, тем, Кому он может лишь приуготовить пути.
Есть ли Ты в самом деле? Верующий все снова и снова переживает эту тьму, в которую прекословие неверия погружает его как в мрачное и безвыходное узилище, а равнодушие мира, который неизменно, словно ничего не случилось, движется дальше, кажется ему издевательской насмешкой над его надеждой.
Есть ли Ты в самом деле? — не только добросовестность мышления и ответственность разума требует поставить этот вопрос, но также и внутренний закон любви, которая хотела бы все больше и больше познавать Того, Кому она говорит свое «да!», чтобы уметь любить Его еще больше.
Есть ли Ты в самом деле? — все размышления в этой книге подчинены, в конечном счете, этому вопросу и движутся поэтому вокруг главной формы вероисповедания: Верую в Тебя, Иисус из Назарета, как в смысл («Логос») мира и моей жизни».
БXVI Введение в христианство
Ведь что такое «Богослужебные указания»? Да, это удобно. Но.
Вместо того, чтобы упростить требования богослужебного устава для приходских храмов и признать фактическую свободу приходов в выборе песнопений, умные люди не поленились создать ежегодное издание, редакционную комиссию, находят немалые средства на их издание. А то ведь какая беда, если в большинстве приходов РПЦ произойдет то, что и так произойдёт: споют несколько стихир, которые под руку регенту попадутся, и прочитают то, что прочитают. Но так приятно мечтать о «единстве и единообразии в Церкви», которого в этом, примитивном смысле, не было и нет.
Не можете самостоятельно воспользоваться полученными в семинарии знаниями и составить службу по богослужебным книгам? Значит вам и не надо это. Если вы настолько не цените Устав, что не учите все его хитросплетения и не разбираетесь в них, то к чему лицемерить и имитировать уставное богослужение, которое В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ уставным не будет.
Вот уж действительно типиконопоклонство.
Вместо того, чтобы упростить требования богослужебного устава для приходских храмов и признать фактическую свободу приходов в выборе песнопений, умные люди не поленились создать ежегодное издание, редакционную комиссию, находят немалые средства на их издание. А то ведь какая беда, если в большинстве приходов РПЦ произойдет то, что и так произойдёт: споют несколько стихир, которые под руку регенту попадутся, и прочитают то, что прочитают. Но так приятно мечтать о «единстве и единообразии в Церкви», которого в этом, примитивном смысле, не было и нет.
Не можете самостоятельно воспользоваться полученными в семинарии знаниями и составить службу по богослужебным книгам? Значит вам и не надо это. Если вы настолько не цените Устав, что не учите все его хитросплетения и не разбираетесь в них, то к чему лицемерить и имитировать уставное богослужение, которое В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ уставным не будет.
Вот уж действительно типиконопоклонство.