А это, как вы понимаете, момент критический. Хетты - самый старый народ, о котором мы можем со стопроцентной уверенностью сказать, что они говорили на индоевропейском языке. Конечно, всегда можно сказать, что язык и гены вещь не тождественная. Жители современного Гаити все сплошь говорят на входящем в индоевропейскую семью французском, хотя предки подавляющего большинства из них жили в западной Африке и никакого отношения к индоевропейцам не имели. Но все же случаи, когда передача языка не сопровождается передачей генов, крайне редки. Даже среди тех же гаитян все же найдется не так мало людей с небольшим, но заметным для современных ученых следом французского генетического влияния.
И вот - успех! Недавно опубликованные в Nature, одном из авторитетнейших научных журналов мира, статьи позволяют наконец согласовать две гипотезы и предлагают логичное объяснение. Как это обычно и бывает, задним числом оно кажется очевидным, вот только доказать его было очень непросто. Да, генетикам удалось найти общих предков ямной культуры и хеттов.
Эти люди - им пока не придумали общепринятого названия и обозначают как CLV (Caucasus-Lower Volga Cline) жили в низовьях Волги и на северном Кавказе, несколько восточнее региона, который раньше привлекал внимание ученых. Было это шесть с половиной тысяч лет тому назад. Единым народом они по крайней мере первоначально не были, это был плавильный котел нескольких культур, слившихся воедино. Позже по каким-то причинам они переселились и разделились. Часть ушла в Анатолию и стала предками будущих хеттов. Другая отправилась на запад, в северное Причерноморье, и там породила Ямную культуру. Процесс, этот естественно, занял долгие века.
Доказательство за CLV-гипотезу хорошие, объяснительная сила ее высокая, так что, в общем, если в ближайшее время мы не услышим каких-то решительных опровержений, можно считать ее главной рабочей теорией происхождения индоевропейцев.
Главный ее недостаток сейчас в том, что она основана на генетических данных. Да, очень хороших: изучено несколько сотен останков людей соответствующих периодов, над исследованиями работали десятки первоклассных ученых. Но все же хорошо было бы подтвердить генетический анализ археологическими доказательствами. Увы, это как раз сделать будет очень сложно. Для доказательства нужно найти следы перемещений от CLV-региона в регион Ямной культуры - и тут исследованию событий шеститысячелетней давности начинают мешать события сегодняшнего дня. Именно в местах развития Ямной культуры сейчас проходит фронтовая полоса между Россией и Украиной.
Не помогает делу и то, что научное сообщество двух этих стран оказалось разделено: ключевые результаты исследований были представлены в двух отдельных статьях именно потому, что российские и украинские ученые по политическим и моральным причинам не могут публиковаться вместе. И пока в местах, где “ямники” когда-то изобретали колесо и формировали основы будущих индоевропейских языков, не настанет мир, нам придется обходиться генетическими данными. Что же, это гораздо лучше, чем ничего! Но гораздо хуже, чем хотелось бы.
(А на фото - сокровище религиоведения: Керносовский идол, III тысячелетие до нашей эры. Один из немногих религиозных объектов, дошедших до нас от, по-видимому, Ямной культуры.)
И вот - успех! Недавно опубликованные в Nature, одном из авторитетнейших научных журналов мира, статьи позволяют наконец согласовать две гипотезы и предлагают логичное объяснение. Как это обычно и бывает, задним числом оно кажется очевидным, вот только доказать его было очень непросто. Да, генетикам удалось найти общих предков ямной культуры и хеттов.
Эти люди - им пока не придумали общепринятого названия и обозначают как CLV (Caucasus-Lower Volga Cline) жили в низовьях Волги и на северном Кавказе, несколько восточнее региона, который раньше привлекал внимание ученых. Было это шесть с половиной тысяч лет тому назад. Единым народом они по крайней мере первоначально не были, это был плавильный котел нескольких культур, слившихся воедино. Позже по каким-то причинам они переселились и разделились. Часть ушла в Анатолию и стала предками будущих хеттов. Другая отправилась на запад, в северное Причерноморье, и там породила Ямную культуру. Процесс, этот естественно, занял долгие века.
Доказательство за CLV-гипотезу хорошие, объяснительная сила ее высокая, так что, в общем, если в ближайшее время мы не услышим каких-то решительных опровержений, можно считать ее главной рабочей теорией происхождения индоевропейцев.
Главный ее недостаток сейчас в том, что она основана на генетических данных. Да, очень хороших: изучено несколько сотен останков людей соответствующих периодов, над исследованиями работали десятки первоклассных ученых. Но все же хорошо было бы подтвердить генетический анализ археологическими доказательствами. Увы, это как раз сделать будет очень сложно. Для доказательства нужно найти следы перемещений от CLV-региона в регион Ямной культуры - и тут исследованию событий шеститысячелетней давности начинают мешать события сегодняшнего дня. Именно в местах развития Ямной культуры сейчас проходит фронтовая полоса между Россией и Украиной.
Не помогает делу и то, что научное сообщество двух этих стран оказалось разделено: ключевые результаты исследований были представлены в двух отдельных статьях именно потому, что российские и украинские ученые по политическим и моральным причинам не могут публиковаться вместе. И пока в местах, где “ямники” когда-то изобретали колесо и формировали основы будущих индоевропейских языков, не настанет мир, нам придется обходиться генетическими данными. Что же, это гораздо лучше, чем ничего! Но гораздо хуже, чем хотелось бы.
(А на фото - сокровище религиоведения: Керносовский идол, III тысячелетие до нашей эры. Один из немногих религиозных объектов, дошедших до нас от, по-видимому, Ямной культуры.)
Примерная оценка боевых (т.е. без учета эпидемий, жертв среди мирного населения и прочего, речь только о солдатах) российских потерь в войнах последних двух столетий выглядит так:
Конфликты с Японией в 1938 и 39 годах: ~11 тысяч погибших
Война в Афганистане: ~16 тысяч человек
Чеченские войны: ~20 тысяч человек
Русско-турецкая война 1877-78: ~22 тысячи погибших
Кавказская война: ~25 тысяч погибших
Крымская война: ~41 тысяча человек
Русско-японская война: ~70 тысяч погибших
Текущие потери на основе поименных сведений: ~95 тысяч человек
Зимняя война: ~130 тысяч погибших
Текущие потери на основе реестра наследственных дел: ~165 тысяч человек
Война 1812-1814: ~300 тысяч погибших
Первая мировая: ~2 миллиона погибших
Точные потери в Гражданской войне, к сожалению, не поддаются подсчету.
Боевые потери во Второй мировой - предмет сложных дискуссий, но едва ли они меньше восьми миллионов человек.
Конфликты с Японией в 1938 и 39 годах: ~11 тысяч погибших
Война в Афганистане: ~16 тысяч человек
Чеченские войны: ~20 тысяч человек
Русско-турецкая война 1877-78: ~22 тысячи погибших
Кавказская война: ~25 тысяч погибших
Крымская война: ~41 тысяча человек
Русско-японская война: ~70 тысяч погибших
Текущие потери на основе поименных сведений: ~95 тысяч человек
Зимняя война: ~130 тысяч погибших
Текущие потери на основе реестра наследственных дел: ~165 тысяч человек
Война 1812-1814: ~300 тысяч погибших
Первая мировая: ~2 миллиона погибших
Точные потери в Гражданской войне, к сожалению, не поддаются подсчету.
Боевые потери во Второй мировой - предмет сложных дискуссий, но едва ли они меньше восьми миллионов человек.
А все-таки, почему Атос повесил Миледи?
Как вы знаете, я сейчас веду книжный клуб по “Трем мушкетерам”. Мы уже перевалили за половину, добрались до осады. К моей радости вокруг романа в чате возникают и споры. И самый жаркий пока что был такой: как мог граф де Ла Фер повесить свою юную жену?
Оправдать Атоса и правда сложно: в конечном счете даже он сам в тексте романа признает, что эта казнь - убийство. Но посмотреть на эти события с точки зрения начала XVII века интересно. И я подумал, что это может заинтересовать и вас. Итак, что сказали бы судьи эпохи Ришелье, если бы им пришлось разбирать дело “Граф де Ла Фер против леди Винтер”?
Напомню обстоятельства дела. Молодой граф женится на девушке ниже его по положению. Первое время (по-видимому, речь о неделях, максимум - паре месяцев) все идет прекрасно, но через некоторое время на охоте в лесу он случайно обнаруживает, что его молодая жена заклеймлена королевской лилией на плече. Не вступая ни в какие разговоры с ней, граф вешает ее на ближайшем дереве. Полагая, что она мертва, граф отправляется в своеобразное добровольное изгнание: отказавшись от доходов поместий и даже родового имени, он уходит в мушкетеры. В действительности его жена жива, но он об этом не знает - и не узнает еще несколько лет.
По законам Франции тех лет жена, разумеется, находилась в полном подчинении у мужа. Однако это не означало, что он мог ее убить - это было дело подсудное. В соседних странах, например, в Италии, еще могли считать, что муж вправе убить жену, если застал ее в постели с любовником, но во Франции и это уже было бы уже незаконно.
По понятным причинам у нас не так много примеров аналогичных преступлений - как правило, графы не убивали своих жен. Но есть случай убийства маркизы де Ганж в 1667 году, пожалуй, ближайший аналог. Маркиз был вовлечен в убийство, но не совершал его собственноручно (и даже отсутствовал на месте преступления). Убийство совершили дворяне, младшие родственники маркиза и маркизы. Оба убийцы были приговорены к смерти, маркиз - к изгнанию с конфискацией имущества. Эта история дает примерное представление о том максимальном наказании, которое мог бы понести Атос за совершенную им казнь при самом плохом для него раскладе.
↓↓↓
Как вы знаете, я сейчас веду книжный клуб по “Трем мушкетерам”. Мы уже перевалили за половину, добрались до осады. К моей радости вокруг романа в чате возникают и споры. И самый жаркий пока что был такой: как мог граф де Ла Фер повесить свою юную жену?
Оправдать Атоса и правда сложно: в конечном счете даже он сам в тексте романа признает, что эта казнь - убийство. Но посмотреть на эти события с точки зрения начала XVII века интересно. И я подумал, что это может заинтересовать и вас. Итак, что сказали бы судьи эпохи Ришелье, если бы им пришлось разбирать дело “Граф де Ла Фер против леди Винтер”?
Напомню обстоятельства дела. Молодой граф женится на девушке ниже его по положению. Первое время (по-видимому, речь о неделях, максимум - паре месяцев) все идет прекрасно, но через некоторое время на охоте в лесу он случайно обнаруживает, что его молодая жена заклеймлена королевской лилией на плече. Не вступая ни в какие разговоры с ней, граф вешает ее на ближайшем дереве. Полагая, что она мертва, граф отправляется в своеобразное добровольное изгнание: отказавшись от доходов поместий и даже родового имени, он уходит в мушкетеры. В действительности его жена жива, но он об этом не знает - и не узнает еще несколько лет.
По законам Франции тех лет жена, разумеется, находилась в полном подчинении у мужа. Однако это не означало, что он мог ее убить - это было дело подсудное. В соседних странах, например, в Италии, еще могли считать, что муж вправе убить жену, если застал ее в постели с любовником, но во Франции и это уже было бы уже незаконно.
По понятным причинам у нас не так много примеров аналогичных преступлений - как правило, графы не убивали своих жен. Но есть случай убийства маркизы де Ганж в 1667 году, пожалуй, ближайший аналог. Маркиз был вовлечен в убийство, но не совершал его собственноручно (и даже отсутствовал на месте преступления). Убийство совершили дворяне, младшие родственники маркиза и маркизы. Оба убийцы были приговорены к смерти, маркиз - к изгнанию с конфискацией имущества. Эта история дает примерное представление о том максимальном наказании, которое мог бы понести Атос за совершенную им казнь при самом плохом для него раскладе.
↓↓↓
Однако убийство маркизы де Ганж было преднамеренным, спланированным и тщательно организованным: убийцы трижды пытались отравить жертву и в конечном счете зарезали, когда она попыталась сбежать после очередной неудачной попытки влить ей в горло яд. Действия графа де Ла Фер, напротив, не были спланированными. Он действовал, как бы мы сегодня сказали, в состоянии аффекта. И суд скорее всего принял бы это во внимание. Почему?
Дело не в милосердии судов эпохи Старого порядка: они вовсю использовали пытки и мучительные смертные казни вроде колесования. Бывало, что они могли казнить человека за то, что он не снял шляпу, когда мимо проходила церковная процессия. О милосердии речь там не шла. Дело в том, что суд скорее всего и сам принял бы такое же решение, как граф де Ла Фер: попади в руки судей будущая леди Винтер, она отправилась бы на виселицу как беглая преступница.
Все дело - в клейме. Как вы помните, на плече миледи было клеймо в форме лилии. Теоретически французское законодательство предполагало довольно много случаев, когда преступник или преступница могли быть заклеймлены. В том числе в ситуациях, которые нам бы сегодня показались вопиюще несправедливыми: закон, например, предполагал клеймление женщин, вовлеченных в проституцию, или совершивших аборт. Однако на практике в 1620-х ни те, ни другие, похоже, не клеймились практически никогда, и на самом деле клеймо было свидетельством серьезного преступления. Убийства, грабежа, поджога. В случае миледи преступление - ограбление церкви и похищение священных сосудов, то есть сочетание грабежа и святотатства. В эпоху еще не вполне закончившихся религиозных войн к таким преступлениям относились очень серьезно. Чудо, собственно, что ее и ее сообщника не повесили или не колесовали сразу. Известны случаи смертных казней за меньшие проступки.
Конечно, в начале XVII века суду сложно было бы определить, какое именно преступление совершила случайно пойманная женщина с клеймом - особенно, если ее имя и происхождение оказались бы ложными, а сама она отказывалась говорить, кто она и чем провинилась. Однако и без установления деталей ясно было бы, что преступница без документов, свидетельствующих о ее освобождении, с полусведенным притираниями клеймом - беглая. А за побег в такой ситуации смертная казнь была бы, боюсь, практически неизбежна.
Совершил ли в таком случае граф вообще какое-то преступление по меркам своего времени? Да, безусловно. Столетием раньше, в середине XVI века, его действия были бы, в общем, вполне законны. Граф - сеньор своих земель, полновластный их хозяин. Да, у него нет крепостных в русском понимании, но для всех, живущих на его землях, он высший судья и имеет право выносить юридические решения. До XVI века это нужно понимать вполне буквально: сеньор, конечно, не мог просто убить ни с того ни с сего невиновного человека. Но казнить преступника (скажем, изловленного в окрестных лесах разбойника), вполне мог.
↓↓↓
Дело не в милосердии судов эпохи Старого порядка: они вовсю использовали пытки и мучительные смертные казни вроде колесования. Бывало, что они могли казнить человека за то, что он не снял шляпу, когда мимо проходила церковная процессия. О милосердии речь там не шла. Дело в том, что суд скорее всего и сам принял бы такое же решение, как граф де Ла Фер: попади в руки судей будущая леди Винтер, она отправилась бы на виселицу как беглая преступница.
Все дело - в клейме. Как вы помните, на плече миледи было клеймо в форме лилии. Теоретически французское законодательство предполагало довольно много случаев, когда преступник или преступница могли быть заклеймлены. В том числе в ситуациях, которые нам бы сегодня показались вопиюще несправедливыми: закон, например, предполагал клеймление женщин, вовлеченных в проституцию, или совершивших аборт. Однако на практике в 1620-х ни те, ни другие, похоже, не клеймились практически никогда, и на самом деле клеймо было свидетельством серьезного преступления. Убийства, грабежа, поджога. В случае миледи преступление - ограбление церкви и похищение священных сосудов, то есть сочетание грабежа и святотатства. В эпоху еще не вполне закончившихся религиозных войн к таким преступлениям относились очень серьезно. Чудо, собственно, что ее и ее сообщника не повесили или не колесовали сразу. Известны случаи смертных казней за меньшие проступки.
Конечно, в начале XVII века суду сложно было бы определить, какое именно преступление совершила случайно пойманная женщина с клеймом - особенно, если ее имя и происхождение оказались бы ложными, а сама она отказывалась говорить, кто она и чем провинилась. Однако и без установления деталей ясно было бы, что преступница без документов, свидетельствующих о ее освобождении, с полусведенным притираниями клеймом - беглая. А за побег в такой ситуации смертная казнь была бы, боюсь, практически неизбежна.
Совершил ли в таком случае граф вообще какое-то преступление по меркам своего времени? Да, безусловно. Столетием раньше, в середине XVI века, его действия были бы, в общем, вполне законны. Граф - сеньор своих земель, полновластный их хозяин. Да, у него нет крепостных в русском понимании, но для всех, живущих на его землях, он высший судья и имеет право выносить юридические решения. До XVI века это нужно понимать вполне буквально: сеньор, конечно, не мог просто убить ни с того ни с сего невиновного человека. Но казнить преступника (скажем, изловленного в окрестных лесах разбойника), вполне мог.
↓↓↓
Так выглядел суд Людовика XIII
Со второй половины XVI века ситуация начала меняться, и ко встрече графа и миледи, то есть где-то к началу 1620-х годов, сеньор все еще был судьей на своих землях, но с сильными ограничениями. Во-первых, для проведения судебных процедур он должен был иметь специального чиновника, профессионального юриста. Как я понимаю, все дела должны были проходить через него. Во-вторых, даже с этим юристом граф не мог приговорить человека к смерти самостоятельно. Нужно было, чтобы приговор утвердил региональный парламент, то есть, говоря простыми словами, главный суд провинции.
Да, мы можем быть практически уверены в том, что парламент принял бы такое же решение, как и граф - и допрос ничего бы тут не изменил (кроме разве что того, что несчастную еще и подвергли бы пыткам). Однако бесспорно, что граф нарушил закон.
Представим себя на месте суда, вынужденного выносить решение по этому делу. Какие факторы этот суд вынужден был бы учесть? Во Франции тех лет суд имел возможность очень широко трактовать законы, но все же можно представить себе примерный расклад.
Во-первых, убийца - граф, обладающий большими судебными привилегиями, а жертва - беглая преступница, напротив, находящаяся в самом низу социальной лестницы, совершившая тяжкое преступление и отяготившая его побегом. (В действительности история миледи сложнее, но суду это знать было бы неоткуда.)
Во-вторых, граф действовал в гневе, естественном для его положения и ситуации: он только что обнаружил, что его жестоко обманули, нанеся удар по его чести и чести его семьи. Жена графа не рассказала ему о преступлении, которое совершила, а всплыви эта история публично - позорные слухи быстро облетели бы всю Францию. Графов с такими родословными было не так мало, их жизнью все интересовались. (Любопытно заметить, что будь жена графа обвинена ложно, ей бы как раз следовало все рассказать влюбленному в нее аристократу, потому что человек со связями графа де Ла Фер вполне мог бы выхлопотать для нее королевское помилование.) Ясно, что речь идет не о преднамеренном убийстве и, более того, о защите родовой чести. А судить графа должен был бы суд, по большей части состоящий из дворян, которым эти соображения были бы хорошо поняты.
В-третьих, граф строго говоря не нарушил дух закона, хотя нарушил его букву. Он вынес решение сгоряча, но это было решение вполне допустимое при таком преступлении.
К чему приговорил бы графа суд? Да, прямых аналогов у нас нет, но общая практика подсказывает ответ. Граф не только не был бы казнен, но не был бы скорее всего и изгнан. Честно говоря, наиболее вероятный вариант такой: графа вообще бы ни в чем не обвинили, ограничившись устным пожеланием в следующий раз все-таки следовать установленным Его Величеством правилам. Если бы суд оказался более придирчив, графу могли бы инкриминировать нечто вроде превышения полномочий. Может быть, ему назначили бы церковное покаяние, может быть, на какое-то время удалили бы от двора, если он при нем вращался. Едва ли что-то более того.
Парадоксальный поворот, коллеги, состоит в том, что граф де Ла Фер, похоже, назначил себе за убийство более серьезное наказание, чем дал бы ему любой суд французского королевства. Но для нас сегодня это, конечно, прежде всего свидетельство того, как мало значила тогда человеческая жизнь, если это была жизнь человека из низших классов.
Со второй половины XVI века ситуация начала меняться, и ко встрече графа и миледи, то есть где-то к началу 1620-х годов, сеньор все еще был судьей на своих землях, но с сильными ограничениями. Во-первых, для проведения судебных процедур он должен был иметь специального чиновника, профессионального юриста. Как я понимаю, все дела должны были проходить через него. Во-вторых, даже с этим юристом граф не мог приговорить человека к смерти самостоятельно. Нужно было, чтобы приговор утвердил региональный парламент, то есть, говоря простыми словами, главный суд провинции.
Да, мы можем быть практически уверены в том, что парламент принял бы такое же решение, как и граф - и допрос ничего бы тут не изменил (кроме разве что того, что несчастную еще и подвергли бы пыткам). Однако бесспорно, что граф нарушил закон.
Представим себя на месте суда, вынужденного выносить решение по этому делу. Какие факторы этот суд вынужден был бы учесть? Во Франции тех лет суд имел возможность очень широко трактовать законы, но все же можно представить себе примерный расклад.
Во-первых, убийца - граф, обладающий большими судебными привилегиями, а жертва - беглая преступница, напротив, находящаяся в самом низу социальной лестницы, совершившая тяжкое преступление и отяготившая его побегом. (В действительности история миледи сложнее, но суду это знать было бы неоткуда.)
Во-вторых, граф действовал в гневе, естественном для его положения и ситуации: он только что обнаружил, что его жестоко обманули, нанеся удар по его чести и чести его семьи. Жена графа не рассказала ему о преступлении, которое совершила, а всплыви эта история публично - позорные слухи быстро облетели бы всю Францию. Графов с такими родословными было не так мало, их жизнью все интересовались. (Любопытно заметить, что будь жена графа обвинена ложно, ей бы как раз следовало все рассказать влюбленному в нее аристократу, потому что человек со связями графа де Ла Фер вполне мог бы выхлопотать для нее королевское помилование.) Ясно, что речь идет не о преднамеренном убийстве и, более того, о защите родовой чести. А судить графа должен был бы суд, по большей части состоящий из дворян, которым эти соображения были бы хорошо поняты.
В-третьих, граф строго говоря не нарушил дух закона, хотя нарушил его букву. Он вынес решение сгоряча, но это было решение вполне допустимое при таком преступлении.
К чему приговорил бы графа суд? Да, прямых аналогов у нас нет, но общая практика подсказывает ответ. Граф не только не был бы казнен, но не был бы скорее всего и изгнан. Честно говоря, наиболее вероятный вариант такой: графа вообще бы ни в чем не обвинили, ограничившись устным пожеланием в следующий раз все-таки следовать установленным Его Величеством правилам. Если бы суд оказался более придирчив, графу могли бы инкриминировать нечто вроде превышения полномочий. Может быть, ему назначили бы церковное покаяние, может быть, на какое-то время удалили бы от двора, если он при нем вращался. Едва ли что-то более того.
Парадоксальный поворот, коллеги, состоит в том, что граф де Ла Фер, похоже, назначил себе за убийство более серьезное наказание, чем дал бы ему любой суд французского королевства. Но для нас сегодня это, конечно, прежде всего свидетельство того, как мало значила тогда человеческая жизнь, если это была жизнь человека из низших классов.
Прочел сегодня полуигровую лекцию про высший свет, но в основном - про оперу эпохи Июльской монархии, 1830-40-х. Материал очень сложный для меня, но тема из числа тех, в которые приятно погружаться.
Слайдов набрал много, но кое-что не вошло: вот, например, отличный ракурс на картине Альбера Гийома (1873-1942). Мне не подошло, потому что слишком поздно, но хоть здесь вам покажу!
Слайдов набрал много, но кое-что не вошло: вот, например, отличный ракурс на картине Альбера Гийома (1873-1942). Мне не подошло, потому что слишком поздно, но хоть здесь вам покажу!
Если вы, как и я, не понимаете, что происходит в Сирии, читайте специалистов. На русском можно начать с резких, но как правило справедливых соображений тут: https://yangx.top/azatyutun
Сам я ничего не буду ни писать, ни комментировать на эту тему, я слишком плохо знаю регион.
Безо всяких компетенций, впрочем, понятно, что там на смену недавно закончившейся катастрофе приходит новая, и хорошо будет, если мир не проспит ее, как проспал Эфиопию, Судан и много чего ещё в последние годы.
Сам я ничего не буду ни писать, ни комментировать на эту тему, я слишком плохо знаю регион.
Безо всяких компетенций, впрочем, понятно, что там на смену недавно закончившейся катастрофе приходит новая, и хорошо будет, если мир не проспит ее, как проспал Эфиопию, Судан и много чего ещё в последние годы.
Telegram
Женщина, жизнь, свобода
Ваш гид по революции. Пишу с фронтов, а не с дивана. В СМИ иногда Лиза Шишко, иногда нет.
Фотки:https://instagram.com/woman_life_freedom
Поддержать меня:https://www.patreon.com/woman_life_freedom
Фотки:https://instagram.com/woman_life_freedom
Поддержать меня:https://www.patreon.com/woman_life_freedom
Друзья в Барселоне! Буду у вас проездом 29 марта. Если кто-то захочет организовать или знает тех, кто захочет, могу прочесть у вас лекцию. Пишите @popularizer
КДПВ: маски базельского карнавала, куда меня сейчас занесло.
КДПВ: маски базельского карнавала, куда меня сейчас занесло.
"Бобышев рассердился:
— Нет такой проблемы! Что тут обсуждать?! Может, еще обсудим — красть или не красть в гостях серебряные ложки?"
***
Вы прослушали мой краткий комментарий по вопросу о том, можно ли заниматься сексом с несовершеннолетними.
Развернутый и полный комментарий умещу в два предложения.
1. Когда два (три, четыре и т.п.) взрослых человека добровольно занимаются друг с другом сексом - это замечательно!
2. Когда кто-то из участников ребенок или действует против своей воли - это паршиво.
***
Да, исторически все было совершено не так. Я могу рассказать об этом, если хотите. Но исторически много чего было не так: людей ели, рабство одобряли, ведьм сжигали. Моральная философия должна опираться не на традицию, а на осмысленные принципы.
— Нет такой проблемы! Что тут обсуждать?! Может, еще обсудим — красть или не красть в гостях серебряные ложки?"
***
Вы прослушали мой краткий комментарий по вопросу о том, можно ли заниматься сексом с несовершеннолетними.
Развернутый и полный комментарий умещу в два предложения.
1. Когда два (три, четыре и т.п.) взрослых человека добровольно занимаются друг с другом сексом - это замечательно!
2. Когда кто-то из участников ребенок или действует против своей воли - это паршиво.
***
Да, исторически все было совершено не так. Я могу рассказать об этом, если хотите. Но исторически много чего было не так: людей ели, рабство одобряли, ведьм сжигали. Моральная философия должна опираться не на традицию, а на осмысленные принципы.
Три года назад в Берлине, через который я уезжал, у меня не было ни стола, ни хорошей подставки для ноутбука на время лекции. Пришлось поставить его на цилиндр.
Много чего ещё тоже не было. В основном были надежды на лучшее. Кое-что из них оправдалось: во всяком случае, с тех пор я нашел страну, дом, новых друзей и второй цилиндр!
Много чего ещё тоже не было. В основном были надежды на лучшее. Кое-что из них оправдалось: во всяком случае, с тех пор я нашел страну, дом, новых друзей и второй цилиндр!
Я нечасто смотрю сериалы, но недавно посмотрел серию одного нравящегося мне шоу. Надо ли говорить, что сюжет оборвался на самом интересном месте?
Как, думаю, знают многие из вас, в сценарном деле этот прием называется “клиффхэнгер”: интрига нагнетается, и мы не можем дождаться следующей серии. Способ проверенный, им пользуются десятки, а скорее даже сотни и тысячи сериалов - не только телевизионных, но и кинематографических или книжных. Но кто и когда впервые использовал этот прием?
Само слово “клиффхэнгер” - буквально “висящий на обрыве”, - впервые зафиксировано, по-видимому, в 1937 году, но в обиход, возможно, вошло раньше - благодаря роману Томаса Гарди “Взор синих глаз”. В конце одной из его глав герой и героиня срываются с обрыва - примерно такого, как на иллюстрации, Тернер рисует как раз эти места. Героине удается выбраться, но он остается висеть, держась из последних сил, и единственная его надежда, что подруга сумеет привести помощь или придумать что-то. Завершается глава тем, что она убежала за помощью, а он “почувствовал, что его обступило воплощенное одиночество”.
(Должен сказать вам, что для современного читателя эта сцена начисто лишена саспенса из-за безгранично растянутых диалогов, которые ведут между собой висящие над бездной герои, и авторских ремарок в духе такой: “Несмотря на такое ужасное напряжение тела и разума, Найт нашел время для вознесения мысленной благодарности высшим силам.” Несколько скрашивает ситуацию то, что главный герой - геолог, и вцепившись в скалу в ожидании героини размышляет о трилобитах и мастодонтах.)
Гарди издавал роман частями, и драматический эпизод пришелся как раз на конец одного из выпусков. Хотя в целом публика приняла “Взор голубых глаз” без восторга, этот момент, видимо, запомнился и по мнению многих исследователей стал источником выражения “клиффхэнгер”. Впрочем, в промежутке между 1873, когда был написан роман Гарди, и 1937, когда слово это впервые попало в словари, тот же сюжетный ход возникал в текстах неоднократно. В том числе и в текстах общеизвестных - вспомните, например, что именно над горным обрывом мы в последний раз видим Шерлока Холмса перед его таинственной гибелью в схватке с Мориарти.
↓↓↓
Как, думаю, знают многие из вас, в сценарном деле этот прием называется “клиффхэнгер”: интрига нагнетается, и мы не можем дождаться следующей серии. Способ проверенный, им пользуются десятки, а скорее даже сотни и тысячи сериалов - не только телевизионных, но и кинематографических или книжных. Но кто и когда впервые использовал этот прием?
Само слово “клиффхэнгер” - буквально “висящий на обрыве”, - впервые зафиксировано, по-видимому, в 1937 году, но в обиход, возможно, вошло раньше - благодаря роману Томаса Гарди “Взор синих глаз”. В конце одной из его глав герой и героиня срываются с обрыва - примерно такого, как на иллюстрации, Тернер рисует как раз эти места. Героине удается выбраться, но он остается висеть, держась из последних сил, и единственная его надежда, что подруга сумеет привести помощь или придумать что-то. Завершается глава тем, что она убежала за помощью, а он “почувствовал, что его обступило воплощенное одиночество”.
(Должен сказать вам, что для современного читателя эта сцена начисто лишена саспенса из-за безгранично растянутых диалогов, которые ведут между собой висящие над бездной герои, и авторских ремарок в духе такой: “Несмотря на такое ужасное напряжение тела и разума, Найт нашел время для вознесения мысленной благодарности высшим силам.” Несколько скрашивает ситуацию то, что главный герой - геолог, и вцепившись в скалу в ожидании героини размышляет о трилобитах и мастодонтах.)
Гарди издавал роман частями, и драматический эпизод пришелся как раз на конец одного из выпусков. Хотя в целом публика приняла “Взор голубых глаз” без восторга, этот момент, видимо, запомнился и по мнению многих исследователей стал источником выражения “клиффхэнгер”. Впрочем, в промежутке между 1873, когда был написан роман Гарди, и 1937, когда слово это впервые попало в словари, тот же сюжетный ход возникал в текстах неоднократно. В том числе и в текстах общеизвестных - вспомните, например, что именно над горным обрывом мы в последний раз видим Шерлока Холмса перед его таинственной гибелью в схватке с Мориарти.
↓↓↓
Как бы то ни было, идея прервать рассказ на интересном месте - отнюдь не выдумка Гарди. Довольно часто пишут, что сам этот подход возникает в “Тысяче и одной ночи”. Это безусловно верно, но в то же время и не совсем. Для шахиншаха Шахрияра клиффхэнгер действительно случается каждую ночь. Но для читателя - нет, потому что Тысяча и одна ночь, кажется, никогда не публиковалась по частям с такой интригующей разбивкой. Конечно, очень может быть, что какие-то средневековые сказители устраивали нечто подобное для своей аудитории. Может быть, так делали уже в глубокой древности: даже в Одиссее уже есть песни, которые кончаются посреди приключения - а разбивку поэмы на песни придумали еще в III веке до нашей эры. (Если вам интересно, скорее всего это сделал Зенодот Эфесский, первый глава знаменитой Александрийской библиотеки).
Если же говорить о печатных клиффхэнгерах, то их, судя по всему, выдумали до Гарди, но не сильно раньше. Произошло это в 1830-х годах, когда в газетах начали появляться первые романы-фельетоны, то есть тексты, публиковавшиеся из номера в номер с продолжением. Некоторые авторы с сегодняшней нашей точки зрения были довольно проходными, хотя в те времена страшно популярными. Например, Эжен Сю и его “Парижские тайны”. Других мы с вами читает до сих пор. Одними из первых авторов романов-фельетонов были Диккенс, Дюма и Бальзак. И, собственно, Диккенс и Дюма, похоже, и должны считаться первыми претендентами на звание изобретателей клиффхэнгера. Как вам, скажем, такой конец главы: “Ничего не поделаешь, — рассуждал он [д’Артаньян] сам с собой, — поправить ничего нельзя. Одно утешение: если я буду убит, то буду убит мушкетером". Я бы купил следующий номер, чтобы узнать, как там сложатся дела у героя с этими непонятными Атосом, Портосом и Арамисом!
Диккенсовские сюжеты, обычно, не так авантюрны, как у Дюма. Но драматических переживаний хватает и в них. А ведь ждать следующего выпуска часто приходилось подолгу. Есть известная и очень милая история о нью-йоркских читателях Диккенса. Они так волновались из-за финала “Лавки древностей”, что толпой встречали пароход из Британии с очередным выпуском. Матросы еще не начали разгрузку, а читатели уже хотели знать, выжила ли маленькая Нелл.
(Их совершенно можно понять - помимо волнения за Нелл ими двигало и любопытство, потому что предыдущий выпуск кончался, как я понимаю, вот так: “Чувствуя, что ужас леденит ему кровь так, как не леденили ее ни мороз, ни вьюга, Кит снова постучал. Но и на этот раз ему никто не ответил. Протяжный голос по-прежнему доносился из дома. Он осторожно коснулся рукой задвижки и нажал коленом на дверь. Она была не заперта изнутри и, поддавшись напору, медленно повернулась на петлях. Он увидел блики огня, перебегавшие по стенам, и переступил порог комнаты.” Да, Диккенс умел сочинять клиффхэнгеры!)
Определить в точности, кто первым из классиков первой половины 19 века выдумал клиффхэнгер, думаю, невозможно. Все слишком зависит от того, как именно мы определим это понятие. Но сама идея сериала и его разбивки, призванной привлечь читателя к следующему выпуску, была создана, похоже, именно тогда. Да, и кстати…
Если же говорить о печатных клиффхэнгерах, то их, судя по всему, выдумали до Гарди, но не сильно раньше. Произошло это в 1830-х годах, когда в газетах начали появляться первые романы-фельетоны, то есть тексты, публиковавшиеся из номера в номер с продолжением. Некоторые авторы с сегодняшней нашей точки зрения были довольно проходными, хотя в те времена страшно популярными. Например, Эжен Сю и его “Парижские тайны”. Других мы с вами читает до сих пор. Одними из первых авторов романов-фельетонов были Диккенс, Дюма и Бальзак. И, собственно, Диккенс и Дюма, похоже, и должны считаться первыми претендентами на звание изобретателей клиффхэнгера. Как вам, скажем, такой конец главы: “Ничего не поделаешь, — рассуждал он [д’Артаньян] сам с собой, — поправить ничего нельзя. Одно утешение: если я буду убит, то буду убит мушкетером". Я бы купил следующий номер, чтобы узнать, как там сложатся дела у героя с этими непонятными Атосом, Портосом и Арамисом!
Диккенсовские сюжеты, обычно, не так авантюрны, как у Дюма. Но драматических переживаний хватает и в них. А ведь ждать следующего выпуска часто приходилось подолгу. Есть известная и очень милая история о нью-йоркских читателях Диккенса. Они так волновались из-за финала “Лавки древностей”, что толпой встречали пароход из Британии с очередным выпуском. Матросы еще не начали разгрузку, а читатели уже хотели знать, выжила ли маленькая Нелл.
(Их совершенно можно понять - помимо волнения за Нелл ими двигало и любопытство, потому что предыдущий выпуск кончался, как я понимаю, вот так: “Чувствуя, что ужас леденит ему кровь так, как не леденили ее ни мороз, ни вьюга, Кит снова постучал. Но и на этот раз ему никто не ответил. Протяжный голос по-прежнему доносился из дома. Он осторожно коснулся рукой задвижки и нажал коленом на дверь. Она была не заперта изнутри и, поддавшись напору, медленно повернулась на петлях. Он увидел блики огня, перебегавшие по стенам, и переступил порог комнаты.” Да, Диккенс умел сочинять клиффхэнгеры!)
Определить в точности, кто первым из классиков первой половины 19 века выдумал клиффхэнгер, думаю, невозможно. Все слишком зависит от того, как именно мы определим это понятие. Но сама идея сериала и его разбивки, призванной привлечь читателя к следующему выпуску, была создана, похоже, именно тогда. Да, и кстати…
Случайные факты о святом Патрике в день святого Патрика
1. Святой Патрик - покровитель Нигерии. (Но там все-таки есть змеи). Так вышло потому, что в момент обретения Нигерией независимости там было несколько епископов-ирландцев.
2. Патрик - православный святой. Он жил задолго до раскола и поэтому признается обеими церквями. Православными как св. Патрикий. Но день св. Патрикия считается по юлианскому календарю, так что выпадает по обычному на 30 марта.
3. Патрик - англиканский святой. Англиканство - единственная ветвь протестантизма, в которой сохранилась идея святых. Список святых там сильно урезан, но Патрик, конечно, попадает в их число. Самый большой англиканский собор Ирландии - собор святого Патрика (и его настоятелем был Джонатан Свифт).
4. Святой Патрик, увы, не изгонял змей и из Ирландии. Их там нет потому, что после отступления ледника Ирландия сразу стала островом, и змеи туда не добрались. (По той же причине их нет в Исландии или Новой Зеландии; в Британии они есть потому, что она долго была соединена сушей с континентом - я писал об этом раньше.)
5. Святой Патрик не был ирландцем. Он был родом из Британии - из какой именно части, это вопрос дискуссионный. По происхождению, возможно, римлянином: его отца звали Кальпурний, деда - Потитус (Потиций?). Впрочем, романизированные имена могли носить и местные кельты. Впервые он попал в Ирландию, когда был захвачен в рабство. Потом спасся, но позже снова вернулся назад уже по собственной воле, для проповеди.
6. Святого Патрика, возможно, не звали Патриком. Достоверно неизвестно, было ли это его имя от рождения, или он получил его уже во взрослом возрасте во время проповеди. В текстах седьмого века упоминаются и другие его имена - Magonus и Succetus, - но как и имя Патрик, Patricius, они могут быть не столько настоящими именами, сколько титулами. Патрик - значит "патриций" и этимологически происходит от pater, отец.
7. Святой Патрик не был первым христианином в Ирландии. Миссионерство там началась еще до него. Его заслуга в том, что он оказался первым действительно успешным проповедником.
8. Святой Патрик никогда не был официально канонизирован католической церковью. Все просто знают, что он святой, потому что так повелось. (Для раннесредневековой церкви это обычное дело.)
1. Святой Патрик - покровитель Нигерии. (Но там все-таки есть змеи). Так вышло потому, что в момент обретения Нигерией независимости там было несколько епископов-ирландцев.
2. Патрик - православный святой. Он жил задолго до раскола и поэтому признается обеими церквями. Православными как св. Патрикий. Но день св. Патрикия считается по юлианскому календарю, так что выпадает по обычному на 30 марта.
3. Патрик - англиканский святой. Англиканство - единственная ветвь протестантизма, в которой сохранилась идея святых. Список святых там сильно урезан, но Патрик, конечно, попадает в их число. Самый большой англиканский собор Ирландии - собор святого Патрика (и его настоятелем был Джонатан Свифт).
4. Святой Патрик, увы, не изгонял змей и из Ирландии. Их там нет потому, что после отступления ледника Ирландия сразу стала островом, и змеи туда не добрались. (По той же причине их нет в Исландии или Новой Зеландии; в Британии они есть потому, что она долго была соединена сушей с континентом - я писал об этом раньше.)
5. Святой Патрик не был ирландцем. Он был родом из Британии - из какой именно части, это вопрос дискуссионный. По происхождению, возможно, римлянином: его отца звали Кальпурний, деда - Потитус (Потиций?). Впрочем, романизированные имена могли носить и местные кельты. Впервые он попал в Ирландию, когда был захвачен в рабство. Потом спасся, но позже снова вернулся назад уже по собственной воле, для проповеди.
6. Святого Патрика, возможно, не звали Патриком. Достоверно неизвестно, было ли это его имя от рождения, или он получил его уже во взрослом возрасте во время проповеди. В текстах седьмого века упоминаются и другие его имена - Magonus и Succetus, - но как и имя Патрик, Patricius, они могут быть не столько настоящими именами, сколько титулами. Патрик - значит "патриций" и этимологически происходит от pater, отец.
7. Святой Патрик не был первым христианином в Ирландии. Миссионерство там началась еще до него. Его заслуга в том, что он оказался первым действительно успешным проповедником.
8. Святой Патрик никогда не был официально канонизирован католической церковью. Все просто знают, что он святой, потому что так повелось. (Для раннесредневековой церкви это обычное дело.)
Представьте себя в роли судьи, рассматривающего дело об избиении. Убедиться в тяжелом состоянии жертвы вы можете своими глазами: ее привели в суд, и всякий может увидеть, что на ней нет живого места от побоев. В том, кто виновник, тоже нет сомнений - свидетелей хоть отбавляй. Вынесли бы вы обвинительный приговор?
Думаю, да. А если бы жертвой преступления был не человек, а осел? Думаю, и в этом случае вы бы сочли, что по крайней мере штраф вполне уместен. Кажется очевидным. Но еще двести лет назад это казалось очевидным далеко не всем. Первый приговор за жестокое обращение с животными был вынесен в Лондоне почти ровно два века назад, в 1822 году. И произошло это благодаря довольно необычному человеку.
Ричард Мартин, ирландец из протестантов родился в 1754 году. Семья его была самая что ни на есть богатая: владения Мартинов были вторыми по размерам на острове. Титулованными дворянами они не были, но все же положение позволяло им вращаться в самых высших кругах. Позже Ричард будет неплохо знаком даже с королем. Молодость он за вычетом учебы в Кембридже провел в родной Ирландии и прославился совсем не так, как можно было бы ожидать, зная его дальнейшую биографию.
Его первым прозвищем было “Спусковой крючок Дик” - за готовность дуэлировать со всеми подряд. В общей сложности за свою жизнь он поучаствовал чуть не в сотне поединках, частью на шпагах, частью на пистолетах. Один из первых случился, когда местный забияка и бретер ради развлечения на глазах у всех застрелил собаку, принадлежавшую друзьям Мартинов. В том, что это была бессмысленная и беспричинная жестокость, сходились все, но убийца, некий Фицджеральд, был известным бретером и человеком, известным своей жестокостью - однажды раз ради завещания он приковал к стене цепями родного отца. Власти преследовали его (и Мартин участвовал в этом как юрист), но пользы никакой не было - у Фицджеральда была целая шайка приспешников, которые как-то раз даже устроили ему побег из тюрьмы.
↓↓↓
Думаю, да. А если бы жертвой преступления был не человек, а осел? Думаю, и в этом случае вы бы сочли, что по крайней мере штраф вполне уместен. Кажется очевидным. Но еще двести лет назад это казалось очевидным далеко не всем. Первый приговор за жестокое обращение с животными был вынесен в Лондоне почти ровно два века назад, в 1822 году. И произошло это благодаря довольно необычному человеку.
Ричард Мартин, ирландец из протестантов родился в 1754 году. Семья его была самая что ни на есть богатая: владения Мартинов были вторыми по размерам на острове. Титулованными дворянами они не были, но все же положение позволяло им вращаться в самых высших кругах. Позже Ричард будет неплохо знаком даже с королем. Молодость он за вычетом учебы в Кембридже провел в родной Ирландии и прославился совсем не так, как можно было бы ожидать, зная его дальнейшую биографию.
Его первым прозвищем было “Спусковой крючок Дик” - за готовность дуэлировать со всеми подряд. В общей сложности за свою жизнь он поучаствовал чуть не в сотне поединках, частью на шпагах, частью на пистолетах. Один из первых случился, когда местный забияка и бретер ради развлечения на глазах у всех застрелил собаку, принадлежавшую друзьям Мартинов. В том, что это была бессмысленная и беспричинная жестокость, сходились все, но убийца, некий Фицджеральд, был известным бретером и человеком, известным своей жестокостью - однажды раз ради завещания он приковал к стене цепями родного отца. Власти преследовали его (и Мартин участвовал в этом как юрист), но пользы никакой не было - у Фицджеральда была целая шайка приспешников, которые как-то раз даже устроили ему побег из тюрьмы.
↓↓↓
Ричард решил, что обидчика нужно заставить заплатить - и вызвал его на поединок. Как и следовало ожидать, убийца собак оказался в действительности человеком не самого храброго десятка и от поединка с равным противником долго бегал. А когда его все-таки заставили стреляться, первым спустил курок. Мартину оставалось подойти и выстрелить в упор. Убивать он не стал, но ранить - ранил. Возможно, это закончилось бы для него скверно - Фицджеральд был мстителен. Но вскоре того повесили за другое преступление, так что все обошлось. Бросать вызов - из-за животных и по множеству других причин, Ричарду случалось еще много раз, но только один раз это кончилось смертью, причем, похоже, скорее по случайности: Мартин не хотел убивать противника, но не то дрогнула рука, не то подвел скверный пистолет XVIII века, и оппонент, бывший родственником Мартина, получил смертельную рану. Всю свою дальнейшую жизнь Ричард корил себя за убийство. Может быть это заставило его так много сил позже вложить в благотворительность?
Приключениям Мартина позавидовали бы герои многих приключенческих романов. Он дважды терпел кораблекрушения. Объездил половину Европы. Был в Америке, когда началась Война за независимость - и в Париже в годы революции. Когда его жена изменила Мартину с купцом, Ричард отсудил у того десять тысяч, обратил их в звонкую монету и, уезжая из суда, разбросал все деньги из окна кареты толпе.
Казалось бы, вполне достаточно, чтобы войти в историю - поздняя георгианская эпоха любила таких чудаков, и Мартин вполне мог бы занять свое место в анналах тех лет рядом, скажем, с великим денди Бо Браммеллом. Вышло иначе: знаменитый дуэлянт и авантюрист Мартин вошел в историю не под прозвищем “Спусковой крючок”, а под совсем другим, данным ему королем Георгом IV: “Человечность Дик”.
Вообще говоря, он немало сделал и для людей. В отличие от большинства землевладельцев тех лет, Мартин прощал долги бедным семьям и выдавал пенсии вдовам и сиротам своих многочисленных арендаторов. Но о людях думали многие - в те времена вовсю шло протестантское Великое пробуждение, важной частью которого была благотворительность. А вот о животных думали единицы. Жестокость по отношению к ним была нормой. По всей Европы устраивались собачьи и петушиные бои, травили быков, охотились на диких животных. Загнать лошадь на скачках или забить до смерти осла, изнемогшего от тяжелого груза было по мнению большинства совершенно нормально.
↓↓↓
Приключениям Мартина позавидовали бы герои многих приключенческих романов. Он дважды терпел кораблекрушения. Объездил половину Европы. Был в Америке, когда началась Война за независимость - и в Париже в годы революции. Когда его жена изменила Мартину с купцом, Ричард отсудил у того десять тысяч, обратил их в звонкую монету и, уезжая из суда, разбросал все деньги из окна кареты толпе.
Казалось бы, вполне достаточно, чтобы войти в историю - поздняя георгианская эпоха любила таких чудаков, и Мартин вполне мог бы занять свое место в анналах тех лет рядом, скажем, с великим денди Бо Браммеллом. Вышло иначе: знаменитый дуэлянт и авантюрист Мартин вошел в историю не под прозвищем “Спусковой крючок”, а под совсем другим, данным ему королем Георгом IV: “Человечность Дик”.
Вообще говоря, он немало сделал и для людей. В отличие от большинства землевладельцев тех лет, Мартин прощал долги бедным семьям и выдавал пенсии вдовам и сиротам своих многочисленных арендаторов. Но о людях думали многие - в те времена вовсю шло протестантское Великое пробуждение, важной частью которого была благотворительность. А вот о животных думали единицы. Жестокость по отношению к ним была нормой. По всей Европы устраивались собачьи и петушиные бои, травили быков, охотились на диких животных. Загнать лошадь на скачках или забить до смерти осла, изнемогшего от тяжелого груза было по мнению большинства совершенно нормально.
↓↓↓
Конечно, были и милосердные люди, но было их очень немного, и в основном это были квакеры. Представить себе зоозащиту в парламенте было невозможно. И именно это Мартин решил изменить. Благодаря голосам благодарных арендаторов, он несколько раз избирался в парламент и сделал себе там имя остроумием и готовностью защищать обиженных. Да и вообще заставил лондонцев полюбить себя. Все знали, что двери его дома открыты, и сам он внимателен к тем, кому нужна помощь. На балах он приглашал на танец не признанных светских львиц, а безвестных дебютанток из провинции или гувернанток, которых не приглашал никто. В его доме прятались сыновья и дочери, поссорившиеся с родителями - и он ходил к их родителям мирить и искать компромиссы.
Все это он делал, конечно, от чистого сердца. Но это очень помогло, когда Дик начал выступать в парламенте с речами о защите животных. Многие воспринимали их как бред сумасшедшего. Газеты печатали карикатуры на Мартина, изображая его с ослиными ушами. Но с каждым годом все больше людей готово было выслушать его аргументы. И, наконец, после долгих дискуссий и нескольких провалов в 1822 году в Британии был принят закон Мартина - первый в истории закон против жестокого обращения с животными.
Это была победа. Но теперь нужно было как-то сделать, чтобы закон заработал на практике - тем более что в английском судопроизводстве, как известно, очень важны реальные судебные прецеденты. По закону разбирательство могло начаться только по заявлению какого-то частного лица. Сперва Мартин пытался - даже на улицах! - убеждать людей жаловаться на случаи насилия, свидетелями которого они были. Никаких результатов это не принесло, и тогда Ричард просто сам пошел бродить по Лондону. Долго искать ему не пришлось. Так и началось дело о несчастном избитом осле, с которого я начал эту историю. Мартин не поленился даже привести самого осла в суд, чтобы судья получил максимум доказательств. Приговор был вынесен в полном согласии с новым законом, и на хозяина осла был наложен штраф. В первый раз на практике суд встал на сторону животного, а не человека!
Кончилась эта история, впрочем, обыкновенно. Семья оштрафованного была бедна, и выплата всей положенной суммы могла бы ее разорить. Так что когда жена незадачливого ословладельца бросилась в ноги Ричарду Мартину, тот, конечно, дрогнул - и дал ей все деньги на штраф. В конечном счете, дело ведь было не в нескольких фунтах, а в том, чтобы суд принял правильное решение.
Щедрость “Человечности Дика” была его сильной и слабой стороной. Безгранично богатый в юности, к старости он практически разорился и даже вынужден был бежать во Францию, спасаясь от кредиторов. Там и скончался в 1834 году, так и не сумев вернуться домой. Но даже из-за границы продолжал по мере сил поддерживать первые зоозащитные общества, возникшие вскоре после принятия его закона. А в других странах, между тем, уже приглядывались к этому новому опыту.
Все это он делал, конечно, от чистого сердца. Но это очень помогло, когда Дик начал выступать в парламенте с речами о защите животных. Многие воспринимали их как бред сумасшедшего. Газеты печатали карикатуры на Мартина, изображая его с ослиными ушами. Но с каждым годом все больше людей готово было выслушать его аргументы. И, наконец, после долгих дискуссий и нескольких провалов в 1822 году в Британии был принят закон Мартина - первый в истории закон против жестокого обращения с животными.
Это была победа. Но теперь нужно было как-то сделать, чтобы закон заработал на практике - тем более что в английском судопроизводстве, как известно, очень важны реальные судебные прецеденты. По закону разбирательство могло начаться только по заявлению какого-то частного лица. Сперва Мартин пытался - даже на улицах! - убеждать людей жаловаться на случаи насилия, свидетелями которого они были. Никаких результатов это не принесло, и тогда Ричард просто сам пошел бродить по Лондону. Долго искать ему не пришлось. Так и началось дело о несчастном избитом осле, с которого я начал эту историю. Мартин не поленился даже привести самого осла в суд, чтобы судья получил максимум доказательств. Приговор был вынесен в полном согласии с новым законом, и на хозяина осла был наложен штраф. В первый раз на практике суд встал на сторону животного, а не человека!
Кончилась эта история, впрочем, обыкновенно. Семья оштрафованного была бедна, и выплата всей положенной суммы могла бы ее разорить. Так что когда жена незадачливого ословладельца бросилась в ноги Ричарду Мартину, тот, конечно, дрогнул - и дал ей все деньги на штраф. В конечном счете, дело ведь было не в нескольких фунтах, а в том, чтобы суд принял правильное решение.
Щедрость “Человечности Дика” была его сильной и слабой стороной. Безгранично богатый в юности, к старости он практически разорился и даже вынужден был бежать во Францию, спасаясь от кредиторов. Там и скончался в 1834 году, так и не сумев вернуться домой. Но даже из-за границы продолжал по мере сил поддерживать первые зоозащитные общества, возникшие вскоре после принятия его закона. А в других странах, между тем, уже приглядывались к этому новому опыту.
Заканчиваем клуб по “Трем мушкетерам” (и скоро начнем другой, по Шерлоку Холмсу!) Дело оказалось увлекательным, хотя и не слишком простым. Роман я читал много раз, но никогда прежде не делал этого так тщательно и медленно.
Попутно написал несколько зарисовок об альтернативных развитиях событий, если угодно - фанфиков. Практически целиком они составлены из реальных фраз романа, в последних двух я изменил буквально фразу или две. Отправляю их и сюда, а заодно - отличные иллюстрации к “Трем мушкетерам” Зденека Милера, которого вы все знаете по мультфильмам про кротика.
1. Что, если бы Арамис изначально стал аббатом?
"Подняв голову от карты Ла-Рошели с уже намеченной линией знаменитой дамбы, которая полтора года спустя закрыла доступ в гавань осажденного города, кардинал спросил:
- Кого вы думаете послать в Англию, отец Жозеф?
Владыка Франции, Ришелье, заранее улыбался, зная, что его верный помощник уже подобрал наилучший вариант. Этот человек, третий в стране после кардинала и короля, никогда не ошибался.
- В прошлую встречу мы с вами беседовали о миледи Винтер. Но я бы остановился на отце д'Эрбле. Он как раз вернулся из Рима, и блестяще показал себя там.
- Священник? - удивился кардинал.
- Он вас не разочарует, Ваше высокопреосвященство."
2. Что, если бы “Три мушкетера” были детективом?
“Это был высохший, дряхлый старик, облаченный в широкий черный камзол, который совершенно скрывал его хилое тело; его маленькие серые глазки блестели, как два карбункула, и, казалось, эти глаза да гримасничающий рот оставались единственной частью его лица, где еще теплилась жизнь. Если ноги уже начинали отказываться служить этому мешку костей, то мозг ни на мгновение не оставлял деятельной работы.
- Повторите последнюю фразу, друг мой, - попросил месье Кокнар.
Высокий бледный писец поправил копну растрепанных волос, свисавших ему на плечо, и перечитал:
- После той охоты никто никогда более не видел графиню де Ла Фер, а граф в скором времени покинул свое имение. Так вы подозреваете, месье, что эта графиня - наша беглянка с клеймом?
Месье Кокнар молча улыбнулся.
- И он убил графиню?
Месье Кокнар улыбнулся снова.
- Уверен, - сказал он, - уверен, что нет, мой друг. Хотя граф, конечно, будет утверждать именно это.”
Попутно написал несколько зарисовок об альтернативных развитиях событий, если угодно - фанфиков. Практически целиком они составлены из реальных фраз романа, в последних двух я изменил буквально фразу или две. Отправляю их и сюда, а заодно - отличные иллюстрации к “Трем мушкетерам” Зденека Милера, которого вы все знаете по мультфильмам про кротика.
1. Что, если бы Арамис изначально стал аббатом?
"Подняв голову от карты Ла-Рошели с уже намеченной линией знаменитой дамбы, которая полтора года спустя закрыла доступ в гавань осажденного города, кардинал спросил:
- Кого вы думаете послать в Англию, отец Жозеф?
Владыка Франции, Ришелье, заранее улыбался, зная, что его верный помощник уже подобрал наилучший вариант. Этот человек, третий в стране после кардинала и короля, никогда не ошибался.
- В прошлую встречу мы с вами беседовали о миледи Винтер. Но я бы остановился на отце д'Эрбле. Он как раз вернулся из Рима, и блестяще показал себя там.
- Священник? - удивился кардинал.
- Он вас не разочарует, Ваше высокопреосвященство."
2. Что, если бы “Три мушкетера” были детективом?
“Это был высохший, дряхлый старик, облаченный в широкий черный камзол, который совершенно скрывал его хилое тело; его маленькие серые глазки блестели, как два карбункула, и, казалось, эти глаза да гримасничающий рот оставались единственной частью его лица, где еще теплилась жизнь. Если ноги уже начинали отказываться служить этому мешку костей, то мозг ни на мгновение не оставлял деятельной работы.
- Повторите последнюю фразу, друг мой, - попросил месье Кокнар.
Высокий бледный писец поправил копну растрепанных волос, свисавших ему на плечо, и перечитал:
- После той охоты никто никогда более не видел графиню де Ла Фер, а граф в скором времени покинул свое имение. Так вы подозреваете, месье, что эта графиня - наша беглянка с клеймом?
Месье Кокнар молча улыбнулся.
- И он убил графиню?
Месье Кокнар улыбнулся снова.
- Уверен, - сказал он, - уверен, что нет, мой друг. Хотя граф, конечно, будет утверждать именно это.”
3. Что, если бы миледи осталась женой Атоса?
“— Я погибла! — прошептала королева. — Погибла! Кардинал знает все. Это он натравливает на меня короля, который пока еще ничего не знает, но скоро узнает. Я погибла! Боже мой! Боже мой!..
Она опустилась на колени и, закрыв лицо дрожащими руками, углубилась в молитву.
Ясно представив себе, как велико несчастье, угрожающее ей, и как она одинока, королева не выдержала и разрыдалась.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь вашему величеству? — произнес вдруг голос, в котором мягкость соединялась с уверенностью, какую дает только неукротимая сила духа. - Люди Его высокопреосвященства на пути в Лондон будут ждать мужчину, а не женщину.
Королева порывисто обернулась; нельзя было ошибиться, услышав этот голос, и перепутать его с другим.
— Вы! О, небо! Вы! — вскричала королева. - Графиня де Ла Фер! Я спасена!”
4. Что если бы Бонасье был гугенотом?
"У камина стоял человек среднего роста, гордый, надменный, с широким лбом и пронзительным взглядом. Худощавое лицо его еще больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. Этому человеку было едва ли более тридцати шести — тридцати семи лет, но в волосах и бородке уже мелькала седина. Хотя при нем не было шпаги, все же он походил на военного, а легкая пыль на его сапогах указывала, что он в этот день ездил верхом.
Ничто, таким образом, на первый взгляд не обличало в нем кардинала, и человеку, не знавшему его в лицо, невозможно было догадаться, кто стоит перед ним. Однако не то Бонасье умел сопоставить два и два лучше, чем думала его супруга, не то опыт отца и деда, сражавшихся под началом адмирала Колиньи и принца Конде сыграли свою роль, но галантерейщик, ступив в комнату, твердо сказал:
- Будь проклят ты, Валтасар, служитель блудницы Вавилонской!"
5. Что, если бы “Три мушкетера” были готической новеллой?
"Наконец свет погас.
Вместе с этим огоньком исчезли последние следы нерешительности в душе д’Артаньяна; ему припомнились подробности первой ночи, и с замирающим сердцем, с пылающим лицом он вошел в особняк и бросился в комнату Кэтти.
Бледная как смерть, дрожа всем телом, Кэтти попыталась было удержать своего возлюбленного, но миледи, которая все время прислушивалась, услыхала, как вошел д’Артаньян, и отворила дверь.
— Войдите, — сказала она.
Все это было исполнено такого невероятного бесстыдства, такой чудовищной наглости, что д’Артаньян не мог поверить тому, что видел и слышал. Ему казалось, что он стал действующим лицом одного из тех фантастических приключений, какие бывают только во сне.
Тем не менее он порывисто бросился навстречу миледи, уступая той притягательной силе, которая действовала на него, как магнит действует на железо.
Дверь за ними закрылась.
Кэтти бросилась бы к этой двери, но остановилась. Ее госпоже, с тех пор как ад воскресил ее, нужна была свежая кровь, и раз так - пусть лучше это будет кровь гасконца."
“— Я погибла! — прошептала королева. — Погибла! Кардинал знает все. Это он натравливает на меня короля, который пока еще ничего не знает, но скоро узнает. Я погибла! Боже мой! Боже мой!..
Она опустилась на колени и, закрыв лицо дрожащими руками, углубилась в молитву.
Ясно представив себе, как велико несчастье, угрожающее ей, и как она одинока, королева не выдержала и разрыдалась.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь вашему величеству? — произнес вдруг голос, в котором мягкость соединялась с уверенностью, какую дает только неукротимая сила духа. - Люди Его высокопреосвященства на пути в Лондон будут ждать мужчину, а не женщину.
Королева порывисто обернулась; нельзя было ошибиться, услышав этот голос, и перепутать его с другим.
— Вы! О, небо! Вы! — вскричала королева. - Графиня де Ла Фер! Я спасена!”
4. Что если бы Бонасье был гугенотом?
"У камина стоял человек среднего роста, гордый, надменный, с широким лбом и пронзительным взглядом. Худощавое лицо его еще больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. Этому человеку было едва ли более тридцати шести — тридцати семи лет, но в волосах и бородке уже мелькала седина. Хотя при нем не было шпаги, все же он походил на военного, а легкая пыль на его сапогах указывала, что он в этот день ездил верхом.
Ничто, таким образом, на первый взгляд не обличало в нем кардинала, и человеку, не знавшему его в лицо, невозможно было догадаться, кто стоит перед ним. Однако не то Бонасье умел сопоставить два и два лучше, чем думала его супруга, не то опыт отца и деда, сражавшихся под началом адмирала Колиньи и принца Конде сыграли свою роль, но галантерейщик, ступив в комнату, твердо сказал:
- Будь проклят ты, Валтасар, служитель блудницы Вавилонской!"
5. Что, если бы “Три мушкетера” были готической новеллой?
"Наконец свет погас.
Вместе с этим огоньком исчезли последние следы нерешительности в душе д’Артаньяна; ему припомнились подробности первой ночи, и с замирающим сердцем, с пылающим лицом он вошел в особняк и бросился в комнату Кэтти.
Бледная как смерть, дрожа всем телом, Кэтти попыталась было удержать своего возлюбленного, но миледи, которая все время прислушивалась, услыхала, как вошел д’Артаньян, и отворила дверь.
— Войдите, — сказала она.
Все это было исполнено такого невероятного бесстыдства, такой чудовищной наглости, что д’Артаньян не мог поверить тому, что видел и слышал. Ему казалось, что он стал действующим лицом одного из тех фантастических приключений, какие бывают только во сне.
Тем не менее он порывисто бросился навстречу миледи, уступая той притягательной силе, которая действовала на него, как магнит действует на железо.
Дверь за ними закрылась.
Кэтти бросилась бы к этой двери, но остановилась. Ее госпоже, с тех пор как ад воскресил ее, нужна была свежая кровь, и раз так - пусть лучше это будет кровь гасконца."
Сегодня вечером на лекции буду рассказывать в числе прочего про семейство Висконти в контексте истории карт - а вот вам эпизод в контексте другой истории.
В 1409 году в разгаре войны с великим кондотьером (и, неожиданно, гуманистом и поэтом) Малатестой правитель Милана (и, напротив, садист и деспот) Джованни Мария Висконти запретил горожанам употреблять слова "мир" и "война".
Священники на мессе вместо "Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem" (Агнец Божий, берущий на себя грехи мира, даруй нам мир) должны были петь "dona nobis tranquillitatem" (даруй нам спокойствие).
В 1409 году в разгаре войны с великим кондотьером (и, неожиданно, гуманистом и поэтом) Малатестой правитель Милана (и, напротив, садист и деспот) Джованни Мария Висконти запретил горожанам употреблять слова "мир" и "война".
Священники на мессе вместо "Agnus Dei, qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem" (Агнец Божий, берущий на себя грехи мира, даруй нам мир) должны были петь "dona nobis tranquillitatem" (даруй нам спокойствие).