Мифология мокши: хозяйка двора.

Принято почитать божество двора Кардаз-аву (Кардаз-сярко), от которой зависит благополучие домашних животных.

И Кардаз-ава, и Кардаз-сярко очень своенравные божества, о чем свидетельствует такой рассказ:

– У старика Сидора было много лошадей. Кардаз-сярко словно человек, кормил их, воду носил, а к утру у всех лошадей гриву заплетал в косы. Многие видели Кардаз-сярко. Он выглядит, как взрослый мужчина. Если ему не понравится корова, он её измучает, будет всю ночь гонять по двору, сам будет ездить на ней верхом, так загоняет, что утром корова вся мокрая, точно под дождем была.

В честь дворового божества делается специальное моление, совершается осенью в хлеву. Для этого он устилается чистой соломой. Все приготовленное для моления складывается в корыто и вносится в хлев. Здесь хозяйка дома, обратившись лицом в один из углов хлева, просит Кардаз-аву умножить скот и сохранить его от болезней и падежа, чтобы он благополучно провел зиму. Затем хозяйка отделяет по кусочку от всех кушаний, складывает все это на просяную лепешку и ставит на перекладину хлева для Кардаз-авы. После этого корыто вносят обратно в избу и начинают закусывать.

В молении Кардаз-аве обычно участвуют одни женщины и дети. Мужчины в хлев на моление не ходят. Они в этот день обычно работают и возвращаются домой только по окончании моления – обедать.

Н.Ф. Мокшин. Боги и сказания мордвы. – 2007

> Между этими городами живут два народа: один называется верхняя черемиса, а другой мордва.
.... Женщины так искусны и ловки, что стреляют из лука как мужчины. Они приучают к стрельбе и своих детей сызмала и не прежде дают им обедать, пока они не попадут в поставленную для стрельбы цель или мету. Когда идут на неприятеля, вооружаются все, и мужчины и женщины, которые всегда встречают врага с такой же храбростью и отвагой, как и мужчины, стреляют назад и вперёд себя в неприятеля, который и обращается в бегство.

Пётр Петрей де Ерлезунда (швед. Peer Persson de Erlesunda), шведский дипломат, 1615 г.

Истоки этнического правосудия

Одной из древнейших форм этнонормативного регулирования жизнедеятельности народа является обычное право, аккумулировавшее в себе общепризнанные юридические воззрения этноса, его правовые идеалы и ценности, нормативную культуру взаимопомощи. В данной статье анализируются наиболее ранние упоминания о народном правосудии, позволяющие отчасти осветить, в том числе и самые древние, предгосударственные его институты, кодифицировавшиеся подчас в устно-ритмических речевых структурах, особенно в песенном и паремическом творчестве.

В народной песне «Кезэрень коесь кодамо» («Закон предков какой») отмечается, что «закон предков», «вера предков», «обычай предков» обитает на Черном море, на острове, в голове рыбы-щуки: «…Щука хвостом махнула - иную веру утвердила, иной обычай утвердила. - Давайте созовем единый совет, давайте придем к единомыслию. Думайте, старейшие, гадайте, к единомыслию, почтенные, придите! Как жизнь нашу утвердить, как свой закон сотворить?..» - поется в ней. Был созван сельский сход с участием сельских старейшин и старушек, в результате чего были утверждены принципы распределения обязанностей между мужчинами и женщинами, на которых во многом базировалась модель управления в общине.

Поведенческие нормы были тесно связаны с организацией племен, каждое из которых включало несколько отцовских родов, в свою очередь, состоявших из ряда патриархальных семей. Во главе патриархальной семьи обычно стоял кудатя (от куд – «дом», атя – «старик»). Родом руководил старейшина покштяй (от покш – «большой», атя – «старик»), а племенем – выбираемый родовыми старейшинами вождь - текштяй, тюштень, тюштян, тюштя (от текш – «верх», атя – «старик»). Этим словом называли своих верховных старейшин, управлявших как мирными, так и военными делами племен. Существует мнение, что тюшти исполняли и религиозно-идеологические функции, ибо в фольклоре они наделяются сверхъестественными качествами.

В фольклорных материалах о Тюште отражена практика различных обычаев управления, таких как деятельность сельского схода, бросание жребия и др. В случае возникновения конфликтов между членами рода и кудазором спор переносился на рассмотрение старейшин других соседних родов. Суд старейшин выносил решение в устной форме, оно считалось окончательным, потому что никаких высших инстанций не существовало.

В произведениях арабского писателя Ибн-Русте (20-30-е гг. X в.) содержатся древние упоминания о буртасах, которых отдельные исследователи считали «мордвой». В них автор сообщал об отсутствии у народа верховного главы, который обладал законной властью, управлял им. В каждом селении было по одному или по два старшины, осуществлявших судебное разбирательство. Если один из них оскорблял другого или наносил ему удар, то примирения между ними не происходило, пока потерпевший не отомстит обидчику. Девушка по достижении совершеннолетия переставала подчиняться отцу и самостоятельно выбирала себе мужа, который по обычаю должен был присвататься за нее и в случае согласия отца получал ее жены.

Стародавние судебные традиции отмечал К. Митропольский, писавший, что по осени народ ежегодно собирался где-либо при большом озере для судопроизводства над личностями, подозреваемыми в каких-либо преступлениях, совершенных в течение года. «Судьи, чтобы узнать истину, чинили «суд Божий»: приказывали перевязать серединою бичевы шею обвиняемого и с быстротою перетаскивать его через озеро из конца в конец непременно три раза; оставшегося в живых признавали невинным». Преступников наказывали «сообразно их вине»: убийством, отрубанием членов, снятием кожи и пр. ...

... Некоторые архаичные способы разрешения спорных ситуаций иллюстрируются материалами устнопоэтического творчества народа. В большей степени модели народных судебных разбирательств рассматривались на примере конфликтов между теми или иными божествами. Как повествует песня «Норов и Комля заспорили», божества Норовава и Комлянява поспорили относительно того, кто из них сильнее. В качестве метода разрешения спора указывается состязание по приготовлению алкогольного напитка – пуре. Но ни у одной из сторон напиток не удался. Поразмыслив, они решили объединить усилия и совместно приготовить желаемый напиток. С тех пор «Норовава с Комлянява всегда вместе, Норовава с Комлянява всегда дружны».

Наиболее древней формой народного правосудия был сельский сход, где обсуждались наиболее значимые для общины вопросы. В народных легендах с деятельностью сходов связывают возникновение ряда сел, их наименование. Например, существует мнение, что название села Старые Найманы произошло от имени старейшины из первых поселян, которого звали Найманом. Согласно одной из версий село Носакино получило свое обозначение на собрании старейшин, являвшихся первыми поселенцами.

В дохристианских религиозных верованиях были характерны жертвоприношения. В глубоком прошлом наиболее ценной жертвой считался сам человек. В фольклоре отражены свидетельства о человеческих жертвах, приносившихся по решению общинного схода при возведении крупных сооружений: городищ, водяных мельниц, церквей. Например, такой обряд, судя по одной из песен, был исполнен при строении церкви в городе Казани: «На казанской горе церковь закладывают, на вершине казанской горы церковь воздвигают… Вай, основание просит человеческую голову, церковь просит (в жертву) человека. Надо вначале бросить голову пахаря, надо вначале положить эрзянского парня, надо пустить человеческую кровь, положить тело, Масторава просит человека в жертву…».

Сигизмунд Герберштейн, австрийский государственный деятель и дипломат, историк, совершивший дважды (в 1516-1518 и в 1526-1527 гг.) путешествия в Московию, красноречиво описывает их в сочинении «Rerum Moscoviticarum Commentarii» («Записки о Московитских делах»). Большим достоинством сочинения С. Герберштейна является то, что его автор не ограничивался описанием только собственно русского народа, а посвятил немало страниц другим народам, населяющим Московское государство. «На восток и юг от реки Мокши, – констатировал С. Герберштейн, – встречаются огромные леса, в которых живет народ мордва («Mordua populi»), который имеет свой собственный язык и состоит под властью московского князя. Из них некоторые пребывают в идолопоклонстве, другие - магометане. Они живут рассеянно по деревням, обрабатывают поля, питаются дичиной и медом, имеют в изобилии драгоценные меха; это люди в высшей степени свирепые, потому что не раз храбро отражали даже татарских разбойников. Почти все они - пешие, отличаются продолговатыми луками и искусством метать стрелы».

Еще в первой половине 1 тыс. н. э. довольно четко прослеживается имущественная, а затем и социальная дифференциация. Во второй половине этого тысячелетия они значительно возрастают, приводя к появлению в рамках распадающегося первобытно-общинного строя патриархального домашнего рабства как общественно-экономического подуклада. Имущественное и социальное неравенство нашли широкое отражение в фольклоре: «У богатых, скажу, нет правды, у имущих, скажу, нет честности. Бедные, скажу, самые справедливые, только у них сердце доброе», – пелось в одной из песен. ...

... Вплоть до X в. сохранялись элементы домашнего рабства, прослеживаемые, в частности, по археологическим, этнографическим и лингвистическим данным. Так, изучение погребального инвентаря могильников этого времени позволяет констатировать наличие бедных и богатых погребальным инвентарем захоронений. В языках есть слово уре, обозначающее раба, слугу. Оно входит в названия сироты – уроз, снохи – урьва (эрз.), рьвяня (мокш.). С термином уре связан, видимо, и другой термин – ур, бытовавший в значении «деньги». В обозначении снохи, безусловно, проявилась новая идеология брака, когда к женщине стали относиться как к товару, покупке, рабочей силе.

Покупной брак создавал почву для широкого развития многоженства. По несколько жен, как правило, имели люди знатные, состоятельные. В одной из народных песен говорится о богатом эрзянине, у которого «семь взятых жен, семеро детей – мальчиков», в другой - о мурзе, имевшем трех жен и тридцать детей. Что касается крестьян, то они традиционно могли иметь не более двух, реже трех жен. Как отмечал И.И. Лепехин, проводивший непосредственные полевые наблюдения в Поволжье в 1769-1770 гг., хотя в дохристианскую пору дозволялось «брать столько жен, сколько кто содержать в состоянии, однако, смотря по крестьянским достаткам, никто более трех жен не имел».

В крестьянской среде более распространенной до крещения была бигиния, т. е. двоеженство, что нашло отражение и в документах русского делопроизводства первой четверти XVIII в.

Однако бигинических браков, по крайней мере в первой четверти XVIII в., было сравнительно немного. Так, по всему Алатырскому уезду составитель переписной книги 1722 г., по нашим подсчетам, зафиксировал 33 бигинических брака на 2 693 жилых двора. В связи с христианизацией, завершившейся к середине XVII в., бигиния полностью заменяется моногамией.

Элементы древних родовых отношений особенно явно проявляются в обычно-правовом регулировании брачно-семейных отношений. Так, долгое время широко бытовал обычай женить мальчика 6-10 лет на девице 20-30 лет. В прошлом народа имели место случаи так называемого «колыбельного сговора», когда родители помолвливали своих детей еще в малолетстве. Колыбельный сговор был продиктован стремлением заранее обеспечить малыша женой, а девочку мужем, он же облегчал уплату калыма, растягивавшуюся на более длительный срок, а иногда и снижал величину калыма по сравнению с обычной. Свидетельством этого обычая является наблюдение И.Г. Георги, согласно которому родители заключали помолвку между своими детьми, «разменивая табашные роги». На девочку помолвка не возлагала брачного обязательства, мальчик же, повзрослев, в случае принятия решения об отказе жениться на ней, должен был его компенсировать, т. е. заплатить за «обход» несколько рублей.

Интересным является сообщение шведского посла Петра Петрея де Ерлезунда об обычае заключения пробного брака, согласно которому, если в течение трех лет сожительства у молодых не рождались дети, то муж был вправе требовать развода.

Широкое распространение получил обычай сорората (женитьбы на родной сестре своей жены по смерти последней). Более того, овдовевший супруг мог даже требовать свою свояченицу в замужество. Первые упоминания о таком обычае относились к концу XVIII в. «Когда умрет жена, то охотно женятся на свояченицах. Если же получит кто в том отказ, то кладет тихонько на стол маленький хлебец, и говорит: промысли мне свояченицу! После сего обращается он в бег, и ежели его настигнут, то бьют немилосердно, если же уйдет, то выдают беспрекословно за него помянутую свояченицу», – писал И.Г. Георги. ...

... Эти наблюдения о свадебных обычаях согласуются с данными И. Лепехина, собранными в это же время. Исследователь верно констатировал, что имевшие место умыкание (кража невест) практиковалась по преимуществу женихами, у которых не было средств для оплаты выкупа: «…неимущие, – писал он, – которые не в состоянии даже выкуп за невесту, стараются подцепить где-нибудь девку удальством. На такой конец подговаривают шайку удалых ребят и тайно приезжают в ту деревню, где подговорена девка, а иногда и с базаров и других мест увозят противу воли девок. Во всех сих случаях совершается с ними простая наша пословица: или добыть, или домой не быть, ибо, когда нагонят с девкою, то за добычу должно отплачиваться боками, а иногда и головою. Если же удается увезти благополучно, то и владеют ею, однако, и тут калыму или выкупу избыть не можно, но платят его исподволь. С того времени, как они начали больше иметь обращения с русскими, несколько и свадебные их обряды переменилися. Они сватаются по русскому обыкновению, примешивая и свои обряды, а особливо в самый тот день, когда невеста к венцу приготовлена».

Отдельные формы и проявления родового строя сохранились и в традиционной брачной обрядности. Например, имитация женихом и его родственниками борьбы за обладание девушкой, обряд преграждения их пути, обычай соединения рук молодых и некоторые другие ритуалы являются пережитками ранее бытовавшей форма брака умыканием.

Итак, многие виды народного правосудия имеют корни, уходящие в глубокую древность. К таковым относятся организация и деятельность сельских сходов, использование при осуществлении судопроизводства различных видов доказательств («божьего суда», жеребьевки, свидетельских показаний, клятв и др.). Основная часть свидетельств о существовании тех или иных обычно-правовых традиций, главным образом, сохранилась в устно-поэтическом творчестве народа, а также в пережитках норм-обычаев, имевших место в более поздние периоды правовой истории и особенно ярко отразившихся в брачно-семейных отношениях.

Сушкова Ю. Н. Истоки этнического правосудия мордвы // Промышленность: экономика, управление, технологии. 2009. №1.

Капитан Джон Перри. Состояние России при нынешнем царе.
Печатано Вениамином Туком в Миддел Темпель-Гете Флитстрит, 1716 г.

> "..Одно из главных преимуществ, представляемых устройством сообщения между Волгою и Доном, заключалось в том, что это полагало преграду дальнейшим вторжениям этих Татар в пределы России. Во все время, пока я занимался устройством работ на Камышенке, там находилось войско из 2000 благородных всадников (большая часть из них Мордва и Морзейские Татары (Mordwa and Morzee Tartars), состоящая в непосредственном подданстве Царя (об них я буду иметь случай говорить позже)..."

> "...Благодаря этому глупому и отвратительному суеверию, безграмотности Священников и вышеупомянутому вероломству народа не только Самоеды и Татары, живущие на границах Царских владений (о которых уже говорено было на предыдущих страницах), отказываются от Христианской Веры в томе виде, в каком представляется она им у Русских, но и Мордва и Мурзы (Murdaw and Morsie), также Черемышские Татаре (Cheremiss Tartars) по сю сторону Волги, покоренные за 140 лет тому назад, проживающие в деревнях, находящиеся в постоянных сношениях с Русскими и под непосредственным управлением Царя, также положительно отказываются от принятия Христианской Веры хотя им многократно предложены были значительные выгоды и преимущества, если они перекрестятся в Русскую Веру, не смотря на то, что им приходится ежедневно терпеть со стороны Русских оскорбления и обиды за то, что они упорствуют в своем отказе. Когда я занимался устройством водного сообщения в Камышенке, почти половина присланных ко мне работников для рытья канала была из числа этих Татар, и большая часть всадников, присланных для прикрытия рабочих, состояла из Дворян или высшего сословия того же народа. Я часто пользовался случаем разговаривать с ними об их Вере, и они говорили мне, что употребление икон между Русскими пугает их при мысли о принятии этой Веры. Так как Бог один, то люди не могут его изображать, или описывать, и они, поднимая глаза к небу, говорят, что там обитает Тот, которого они боятся, и который останавливает их от злато дела; они страшатся переменив свою Bepy, лишиться его благословения.

Вера их в некотором отношении сходна с Магометанскою; они очень разумно объясняют свои понятия, что Бог есть вечный творец всего существующего, что через него они получили жизнь, и что после смерти к нему возвратятся те, которые жили праведно. В разговорах своих с Русскими, они в лицо говорят им, что, глядя на вероломство всех дел их жизни, они не могут верить, чтобы в их Вере могло быть что-либо доброе. Они говорят им, что если их Bepa правая и истинная, от чего же они не поступают по истине? Что же касается до этих Татар, то я должен отдать им справедливость и сказать, что всегда, когда я имел случай довериться им, или употреблять их в дело, то я и мои помощники могли заметить, что они искренны и честны в жизни своей, а в разговорах гораздо смышленее всего того, что я встречал в среде Русского народа....".

(Murdaw and Morsie если точнее – "мордва и мурзы". Мурзы – именование мокшанского и эрзянского служилого сословия после завоевания края Чингизидами. В некоторых мокшанских и эрзянских сёлах до сих пор люди именуют себя "мурзат" параллельно с "мокшет/эрзят").

Перевод О. М. Дондуковой-Корсаковой.
Текст воспроизведен по изданию: Перри Д. Другое и более подробное повествование о России // Чтения императорского Общества Истории и Древностей Российских. №. 2. М. 1871 г.