— Мы все знаем, что произойдет, когда мы начнем разбираться в этом, верно? — спрашивает Тэтч. — На наших руках будет кровь. Не те небольшие разрушения, которые мы творили по всему городу всю свою жизнь. Мы не будем сжигать исторические церкви или играть в нечестивые игры. Мы будем кого-то убивать.
Мы должны содрогаться при мысли о лишении кого-то жизни. Но все мы знаем, на что способны ради друг друга.

— Мы узнаем, кто это сделал. Мы покончим с ним. И Сайлас сможет жить дальше. Сможет двигаться дальше.
— Сайлас не будет двигаться дальше, — качаю головой я. — Даже если мы найдем то, что ищем. От такого не уйдешь.

— Пока я буду резать первым.
Мы заключили сделку.
Обещание одному из наших лучших друзей, что мы выясним, кто сделал это с его девушкой. Оставил ее мертвой и грязной. Все мы отказались от планов покинуть это токсичное место на целый год, просто чтобы отомстить, в чем и нуждался Сайлас.
Даже Бог не смог бы спасти людей, которые встали у нас на пути.

Мне было одиннадцать лет, когда я научилась воровать. Почти профессионал, я освоила искусство семи колокольчиков за шесть месяцев и вскоре стала криминальным вундеркиндом.

Карманные кражи, взлом замков, взлом сейфов — все, что нужно для того, чтобы стать идеальным мошенником, я освоила к тринадцати годам.
Другие маленькие девочки учились балету. А я могла взломать сейф, даже не вспотев. Я имею в виду, черт возьми, не так уж много было такого, чего я не могла бы сделать.

Когда жизнь дарит тебе лимоны, укради гребаную соковыжималку.

— Вам двоим понадобилось достаточно времени, — бормочу я, отталкиваясь от машины ботинком, бросая сигарету на землю и затаптывая угасающий уголек.
— Тэтчеру нужно было погладить свой костюм, — Сайлас толкает плечом Тэтча. Сам он одет в черное худи. Лунный свет отражается от его ожесточенного лица.
— Версаче? На место преступления? Немного претенциозно, даже для тебя. — Я разглядываю его наряд, выглядящий так, будто он присутствует на каких-то гребаных политических дебатах о глобальном потеплении или здравоохранении.
— Приятно видеть, что ты не слишком ненавидишь маму и папу, похоже, ты, по крайней мере, научился от них разбираться в брендах, — его голос выравнивается. — Мы знаем, что ты выступаешь против богатства, Алистер, но нет нужды завидовать моему невероятному стилю. — Он поправляет воротник.

Он наполнен шумом, анархией, олицетворением насилия, и это задевает во мне аккорд, который давно не вырывался.
Страх.

Я бросаю взгляд на Сайласа, он смотрит на пламя, которое с каждой секундой поднимается все выше и выше. Он погружен в свои мысли, и мне интересно, не видит ли он что-то еще, кроме пламени. Интересно, голоса это, или ему мерещатся люди, танцующие в огне.
Интересно, видит ли он ее?
В моих глазах вспыхивает красный цвет, и я понимаю, что не могу ничего сделать, кроме как смотреть на его боль. Не могу ему помочь, во всяком случае, пока. Но могу расправиться с теми, кто причастен к ее смерти. Я не в силах вернуть ее, но могу отомстить за нее.
Ради Сайласа.

Всего их четверо.
И трудно отрицать, насколько они привлекательны. Достаточно красивы, чтобы притянуть вас к себе, но окружающая их аура заставляет вас сделать шаг назад. Несколько шагов назад.
Они выходят один за другим, словно демоническое господство в идеальном соответствии. Они настолько разные, но выглядят как самое удачное сочетание. Как ножи и кровь.

— Его зовут Рук. Рук Ван Дорен. Сын окружного прокурора. Он самый... коммуникабельный из четверых. Можно подумать, что черты соседского парня делают его самым милым. Но спичка здесь неспроста, — бормочет она, словно рассказывает мне жуткую историю у костра. — Люди шутят, что спичка там, чтобы зажечь его короткий запал. В прошлом году он сжег самую старую иву в городе. Без всякой причины. Просто сделал это, потому что ему нравится смотреть, как горят вещи. Каждый пожар, каждое преступление с поджогом, все знают, что это он.

— Тэтчер Пирсон. Олицетворение смерти в одном идеально созданном человеке. Он не способен на эмоции. Вот почему считается, что яблоко от яблони недалеко падает. Его отец был единственным и неповторимым серийным убийцей Пондероза Спрингс.

— Эм, Сайлас Хоторн, — кивает она. — Наследник технологической империи. В двенадцать лет ему поставили диагноз «шизофрения».

— Это Алистер Колдуэлл. Они никогда не говорят об этом вслух, но все знают, что именно он вершит судьбы. Он дерется в «Кладбище» каждые выходные и никогда не проигрывает. Сомневаюсь, что кто-то хоть раз смог его ударить.

Моя сдержанность — не то, чем я могу похвастаться, и единственное, что спасает его соскребания с пола собственной челюсти, — это дверь комнаты для допросов, которая с грохотом распахивается.
— А вот и твой рыцарь в сияющих доспехах здесь! — поет Рук, вальсируя в комнату.

Я подношу сигарету к губам, зажимаю ее между зубами, провожу пальцем по экрану, прикладывая динамик к уху.
— Да, женушка?
Я слышу насмешку.
— Если бы я был твоей женой, ты бы не одевался как президент мотоклуба на пенсии, у которого проблемы с алкоголем, — информирует меня Тэтчер.
— Ты точно, сука, как жена. — Я сползаю по стене, присаживаюсь на корточки и упираюсь спиной в огромные окна снаружи магазина. — Зачем ты мне звонишь?
— Вопрос получше: где ты?
— А что? — отвечаю я вопросом на вопрос.
— А то, что ты должен быть здесь и помогать нам контролировать Рука.

— Сайлас не стал бы тебя винить, знаешь ли.
Я хмурюсь.
— Что?
— Он не стал бы винить тебя, если бы ты решил уехать до того, как мы узнаем, что случилось с Роуз. Он знает, через что ты здесь проходишь. Никто из нас не стал бы тебя винить.
Это никогда не было сказано вслух до этого момента, но я уже знал это. Мы все это знали.
— А ты бы винил себя? Если бы ты оставил его одного в его горе, до того, как он получит ответы, ты бы винил себя? — отвечаю я вопросом на вопрос.
— Я бы чертовски ненавидел себя, если бы бросил его.
— Тогда почему ты думаешь, что я чувствую что-то другое?

Может, этот город и был проклят ложью и отбросами родителями, но в нем я нашел людей, ради которых готов снести врата ада.
Семья — это не то, где ты родился. Это то, за кого ты проливаешь кровь.
Тэтчер. Сайлас. Рук.
Это единственные люди, которые имели для меня значение.

Затем его взгляд перемещается на подругу Брайар.
Я видел ее раньше, мельком, может быть два раза за всю свою жизнь, но я знал, что она живет где-то здесь. Просто не был уверен, кто она такая.
Тэтчер наблюдает за ней, и она отвечает ему тем же. Их взгляды устремлены друг на друга в каком-то странном сатанинском брачном ритуале.

Меня разбирает смех при мысли о том, что Лира, девушка, которой нравится собирать жуков и пачкать землей руки, связалась с Тэтчером, самым отбитым из известных мне чистоплюев. Одержимым своим чистоплюйством. Одежда упорядочена по брендам и по цвету. Постель всегда заправлена, все на своих местах. И все же, вот они стоят и трахают друг друга глазами.

— Татуировка у тебя на бедре. Я видела ее раньше, у Сайласа тоже есть такая, не так ли? — меняю я тему, надеясь раздобыть еще один недостающий кусочек головоломки.
Алистер медленно приподнимает нижнюю часть футболки, показывая монету со скелетом. Я прищуриваюсь, читая написанные сверху и снизу слова.
— Прими меня, паромщик Стикса, — читаю вслух я.
Мои пальцы машинально тянутся к чернилам на его коже.
— Это обол Харона.
…
Алистер опускает рубашку, снова прикрыв татуировку:
— У нас у всех по одной. Так мы сможем встретиться снова. Даже после смерти.
Я никогда раньше не видела такой верности, как у них.
Они готовы умереть друг за друга в мгновение ока, и это видно во всем, что они делают. Как будто их осколки идеально сочетались друг с другом. Они могли совершенствоваться вместе в темноте, защищая друг друга там, где никто не причинит им вред.

“Remind me why I’m friends with you again?” 
Laughter resounds into the night from four of the closest people to me. Laughter is such a strange sound for me, something so normal and human. You’d never think we would be the kind of people capable of the things we’ve done, the things we would do. 
We are bad people who do very bad things. Very well. 
I sigh, tossing my hands behind my head. “Because you need me,” I say. “Who are we without each other?” 
The question soaks into their skin. While all of us have our own secrets, ones that we’ll «take to our grave, there is a mutual understanding that connects us. One that others would never comprehend. 
A darkness, a hunger that lives inside each of us. 
Separately, we are just kids born with tragedy leaking from our split veins. 
Together, we are utter chaos.