Вечернее небо наливалось знакомой лиловой темнотой. Болото пахло всем тем, что Ирдинн в детстве любил: ряской и сладкими ягодами, мхом и лягушками. Оно было тёплым, как парное молоко в купальнях дома; оно, казалось, совсем не настаивало на том, чтобы Ирдинн умирал, не тянуло его слишком сильно и быстро ко дну. Но оно злилось. Злилось всякий раз, как Ирдинн, подстёгнутый очередной вспышкой воли к жизни, дёргался, начинал шарить вокруг, хватался за какие-то коряги и хвощи, тянулся к сутулым кипарисам, опутанным хлипкими, рвущимися в руках лозами.

«Это чистой воды антивоенная драма в фантастическом антураже, мрачная и жестокая. <…> Я, пообщавшись с женщиной, которая была штурманом во время ВОВ (пошла учиться как раз в 16 лет этому, когда война началась), очень горела идеей написать о том, что в первую очередь война калечит жизни детям. И взрослые должны эту ответственность осознать. Так что книга адресована не YA, хотя герои молодые», — Ами Д. Плат.

…В Лондоне льет дождь. Дождь смывает грязь в сточные канавы, от него ручьи вздуваются, будто реки, а реки становятся мощными потоками. Дождь – шумное создание, он плещет, стучит и барабанит по крышам. Если с неба и падает чистая вода, ей достаточно коснуться Лондона, чтобы стать грязью, всколыхнуть грязь и превратить ее в топкую слякоть.
Никто не пьет эту воду, ни дождевую воду, ни речную. Поговаривают, что вода из Темзы моментально убивает, но это неправда. Мальчишки, что прочищают водостоки, глубоко ныряют за брошенными монетками, а потом выныривают, плюются речной водой, дрожат и сжимают свои пенни в кулаке. Они не умирают, конечно, ничего такого, хотя не бывает чистильщиков водостоков старше пятнадцати лет.

Вечернее небо наливалось знакомой лиловой темнотой. Болото пахло всем тем, что Ирдинн в детстве любил: ряской и сладкими ягодами, мхом и лягушками. Оно было тёплым, как парное молоко в купальнях дома; оно, казалось, совсем не настаивало на том, чтобы Ирдинн умирал, не тянуло его слишком сильно и быстро ко дну. Но оно злилось. Злилось всякий раз, как Ирдинн, подстёгнутый очередной вспышкой воли к жизни, дёргался, начинал шарить вокруг, хватался за какие-то коряги и хвощи, тянулся к сутулым кипарисам, опутанным хлипкими, рвущимися в руках лозами.

В день, когда осенние ветра пришли со Средиземного моря, гонфалоньер Святого престола Сезар де Борха повелел отрубить по пальцу у каждого мужчины мятежного города Браччано.
В церквях отслужили благодарственные молебны об укрощении дикого зверя, золотого быка на червлёном поле — Сезара. Потому что сначала Сезар повелел повесить каждого пятидесятого из мужчин города, и Браччано — Браччано должен был покориться.
Но город, взятый за горло, ужом извернулся, и вместо мужчин, чтобы смирить жестокое сердце, послал девушек и женщин: сначала шли красавицы, потом шли старухи. Посмотри, Сезар, вот девы, а вот матери. Разве сердце у тебя не дрогнет?
Когда он проезжал по городу, они встали перед ним и, заламывая руки, принялись плакать и причитать: <…>
— Восемь, восемь братьев у меня, сеньор, старик-отец и молодой жених. Жизнь которого из них ты заберёшь? Которого я должна отдать?
Сезар остановился, медленно повернул голову к ней и сказал:
— Жениха. Разве ты сама не знаешь?

Сам король женился на Изабелле, единственной дочери другого испанского владыки, и их объединённые престолы заложили надежду на то, что Испания будет единой.
В ежедневных любовных схватках одолевал её: рожай мне сыновей, Изабелла, пусть правят Арагоном, Кастилией и Леоном!
Изабелла, жена послушная, хоть и королева в своём праве, исправно тяжелела, но только из чрева её рождались дочери, дочери, здоровые дочери. А сын – сын вышел больным. Слишком много надежд и ожиданий было на нём, что сложно было выдержать их груз. Внимательно воспитывали дочь Хуану, думая, что, может, она однажды унаследует престол после брата. Королева Изабелла была разумная — королева Хуана станет безумная.

Жаркими летними полуднями, когда плавятся камень, дерево, головы и сам воздух, когда тяжело даже помыслить о деянии — о битве, любовной игре или преступлении, — Уго и Джиролама за чтением романов были холодны, как зимний лёд, и обоих била дрожь, и оба думали одинаково, но боялись сказать.
Всё сильнее и сильнее пахло морем, пахло бедой.
Ах, если бы им тут повернуть!
В один из дней Джиролама взяла книгу. В этой книге тянулись устами к устам королева Гвиневера и рыцарь Ланселот.
Ах, нет бы ей взять другую!
Медленно столкнулись взглядами Уго и Джиролама, медленно потянулись друг к другу губами.
Летняя жара плавила камни замка, одурелые птицы молчали, потому что стоило им раскрыть клюв, как туда затекала жара.
Джиролама, вскочив, бежала от Уго. Он за ней не бросился — только посмотрел вслед, а потом вновь посмотрел на книгу.
<…>
Тут его мысль споткнулась тупым ударом в сердце, и он решил, что, пожалуй, не надо чтения.