С Настей Бездетной, Машей Черновой, Катей Зинуровой, Сашей Пелевиным, Светой Розналевич, Светой Чмыхало и всей роднёй на поэтическом вечере, посвящённом первому дню осени.
#толькочто #москва
#толькочто #москва
Сегодня (в день, когда во всех школах прошли торжественные линейки, посвящённые Дню знаний) исполнилось бы 79 лет актрисе Ирине Печерниковой.
Вчера (в День знаний) было 4 года со дня её смерти.
Символично, что даты жизни актрисы, сыгравшей главную женскую роль в главном фильме о школе — «Доживём до понедельника» (1968), совпали с датами Дня знаний и фактического начала учебного года.
В детстве я хотел быть похожим на учителя истории Мельникова, которого в кинокартине Ростоцкого сыграл Вячеслав Тихонов, и я был влюблён в учительницу английского языка Горелову, сыгранную Ириной Печерниковой.
Впрочем, у именинницы были и другие роли, как то: Дона Анна в «Каменном госте» (1967) по Пушкину, Зинаида (в паре с Иннокентием Смоктуновским) в «Первой любви» (1968) по Тургеневу, Смеральдина в «Любви к трём апельсинам» (1970) по одноимённой опере Прокофьева, Елена (в паре с Олегом Далем) в «Варианте "Омега"» (1975), Луиза в «Сказе про то, как царь Пётр арапа женил» (1976), где роль арапа исполнил Владимир Высоцкий, и Мария Татаринова в экранизации (1976) Карелова (на днях я разбирал некоторые его фильмы) каверинского романа «Два капитана».
Вчера (в День знаний) было 4 года со дня её смерти.
Символично, что даты жизни актрисы, сыгравшей главную женскую роль в главном фильме о школе — «Доживём до понедельника» (1968), совпали с датами Дня знаний и фактического начала учебного года.
В детстве я хотел быть похожим на учителя истории Мельникова, которого в кинокартине Ростоцкого сыграл Вячеслав Тихонов, и я был влюблён в учительницу английского языка Горелову, сыгранную Ириной Печерниковой.
Впрочем, у именинницы были и другие роли, как то: Дона Анна в «Каменном госте» (1967) по Пушкину, Зинаида (в паре с Иннокентием Смоктуновским) в «Первой любви» (1968) по Тургеневу, Смеральдина в «Любви к трём апельсинам» (1970) по одноимённой опере Прокофьева, Елена (в паре с Олегом Далем) в «Варианте "Омега"» (1975), Луиза в «Сказе про то, как царь Пётр арапа женил» (1976), где роль арапа исполнил Владимир Высоцкий, и Мария Татаринова в экранизации (1976) Карелова (на днях я разбирал некоторые его фильмы) каверинского романа «Два капитана».
Поэт Евгения Савва-Ловгун о нас (текст вчерашний, фото позавчерашнее):
«Помню как выпрямила спину, и спрятала ноги в заляпанных кроссовках под стул, когда в лекторий зашёл он, Матвей Раздельный, в чёрном костюме, в блестящих начищенных ботинках, весь подобранный, будто только с военного парада. Приветствие застряло где-то на выдохе из горла, и я тихо что-то там несвязное пролепетала и боязливо помахала рукой. В ответ он медленно кивнул головой, прошёл вперёд, сел, предварительно подтянув брючины чуть выше коленей, на стул, и просидел, не шелохнувшись, до самого конца лекции. Мы украдкой оглядывали его и поворачиваясь друг к другу, пучили глаза и делали вид, что присвистываем: вот это да, даже страшно подойти к нему! Вот щас решишься на это, а он достанет из нагрудного кармана пистолет и выстрелит, не целясь, тебе прямо в лоб, за одно только нелепое приветствие!
Со временем, конечно, я поняла, что Матвей не такой кровожадный и беспощадный, как показалось вначале. Нет, совсем не так, он хороший))
Матвей, когда-нибудь я напишу книгу "Телохранитель", и знаю, с кого спишу образ.))»
«Помню как выпрямила спину, и спрятала ноги в заляпанных кроссовках под стул, когда в лекторий зашёл он, Матвей Раздельный, в чёрном костюме, в блестящих начищенных ботинках, весь подобранный, будто только с военного парада. Приветствие застряло где-то на выдохе из горла, и я тихо что-то там несвязное пролепетала и боязливо помахала рукой. В ответ он медленно кивнул головой, прошёл вперёд, сел, предварительно подтянув брючины чуть выше коленей, на стул, и просидел, не шелохнувшись, до самого конца лекции. Мы украдкой оглядывали его и поворачиваясь друг к другу, пучили глаза и делали вид, что присвистываем: вот это да, даже страшно подойти к нему! Вот щас решишься на это, а он достанет из нагрудного кармана пистолет и выстрелит, не целясь, тебе прямо в лоб, за одно только нелепое приветствие!
Со временем, конечно, я поняла, что Матвей не такой кровожадный и беспощадный, как показалось вначале. Нет, совсем не так, он хороший))
Матвей, когда-нибудь я напишу книгу "Телохранитель", и знаю, с кого спишу образ.))»
Forwarded from Захар Прилепин
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Великий человек.
Какое счастье, что он есть на земле.
Какое счастье, что мировая культура состоит не только из фарисеев, негодяев и слабаков.
Дорогой Роджер Уотерс, камрад, спасибо.
Какое счастье, что он есть на земле.
Какое счастье, что мировая культура состоит не только из фарисеев, негодяев и слабаков.
Дорогой Роджер Уотерс, камрад, спасибо.
Александру Коцу — 46!
Военкору («Комсомольская правда»), который работал (-ет) в Косово, Афганистане, на Северном Кавказе, в Ливии, Сирии, Египте, Ираке и на Украине.
В 2004 году был контужен в Грозном на стадионе, где в результате теракта был убит президент Чеченской республики Ахмат Кадыров.
В том же году во время командировки в Беслан участвовал вместе с сотрудниками российских спецслужб в эвакуации детей-заложников из захваченной террористами школы.
В 2008 году в Цхинвале получил тяжёлое ранение в правую руку.
В 2011 году был взят в плен ливийскими повстанцами.
Награждён медалью «За отвагу».
Виделись с ним единожды (см. фото), в апреле этого года.
Он произвёл впечатление этакого русского Терминатора: патологически спокоен, хладнокровен, малоподвижен, застывший взгляд сканирует всё происходящее вокруг; правда, в отличие от сыгранного Шварценеггером персонажа, у Александра ещё имеется отличное чувство юмора.
Коц — лучший современный военкор, работающий в текстовом формате: каждой его статьёй зачитываюсь, ибо каждая из них (что сейчас редкость) — не только информационное, но и литературное событие.
С днём рождения!
Военкору («Комсомольская правда»), который работал (-ет) в Косово, Афганистане, на Северном Кавказе, в Ливии, Сирии, Египте, Ираке и на Украине.
В 2004 году был контужен в Грозном на стадионе, где в результате теракта был убит президент Чеченской республики Ахмат Кадыров.
В том же году во время командировки в Беслан участвовал вместе с сотрудниками российских спецслужб в эвакуации детей-заложников из захваченной террористами школы.
В 2008 году в Цхинвале получил тяжёлое ранение в правую руку.
В 2011 году был взят в плен ливийскими повстанцами.
Награждён медалью «За отвагу».
Виделись с ним единожды (см. фото), в апреле этого года.
Он произвёл впечатление этакого русского Терминатора: патологически спокоен, хладнокровен, малоподвижен, застывший взгляд сканирует всё происходящее вокруг; правда, в отличие от сыгранного Шварценеггером персонажа, у Александра ещё имеется отличное чувство юмора.
Коц — лучший современный военкор, работающий в текстовом формате: каждой его статьёй зачитываюсь, ибо каждая из них (что сейчас редкость) — не только информационное, но и литературное событие.
С днём рождения!
Forwarded from Консерватор
Литературный критик, куратор литературных проектов Алексей Колобродов (@zdravye_smysly) специально для «Консерватора»:
Михаил Шуфутинский: вечный побег в 3 сентября
В этом году песне Михаила Шуфутинского «Третье сентября» исполняется тридцать лет.
Тут уже не мем, а, пардон за рифму, ещё и неточную, целый национальный феномен.
Не знаю, как у других народов, но в России это единственный случай, когда человек сделал личным брендом календарную дату — и это не день его рождения и не день ухода (которого, слава богу, не случилось, пусть живёт 120 лет).
3 сентября безальтернативно закреплено за Михаилом Захаровичем Шуфутинским. Впрочем, если 3 сентября — это Шуфутинский, то Шуфутинский — не только и не столько «Третье сентября». Точнее, название легендарного шлягера — точка схода жизненного пути артиста и статуса «гения времени» (по аналогии с genius loci).
Не будем пересказывать биографию 75-летнего певца, но отметим три важных сюжета: в начале 1970-х Шуфутинский работает в Магадане, ресторан «Северный», — то время, когда шаламовская «чёрная планета» превращается в джек-лондоновский Клондайк, территорию авантюры и бизнеса, то есть аналог Дикого Запада на советском Северо-Востоке. В 1976–1980 годы Михаил Захарович — художественный руководитель вокально-инструментального ансамбля «Лейся, песня», одного из самых известных в Союзе, причём «шуфутинский» период у ВИА — по-настоящему золотой, хиты того времени: «Прощай, от всех вокзалов поезда», «Вот увидишь», «Белая черёмуха» (с Анной Герман), «Где же ты была» и, немногим ранее, «День Победы» (да, тот самый) — живут и звучат до сих пор.
В 1981 году Шуфутинский с семьёй эмигрирует в США и начинает выступать в эмигрантских ресторанах. Вот из этих трёх биографических источников (эмигрантский кабак третьей, «колбасной» волны; Магадан и «Северный», не только ресторан, но и Аркадий; советская филармоническая ВИА-эстрада) рождается первый авторский альбом «Побег», ставший подлинно революционным для жанра, впоследствии лапидарно названного «русским шансоном», во многом определившим современное его состояние.
Шуфутинский в «Побеге» вывел традиционный блатняк из дворово-кабацкого гетто, из социальных маргиналий на широкую публику, обозначив внушительные перспективы подпольного сознания и бытия. Чисто технологически он заставил консервативный жанр, коснеющий в необратимом ретро, звучать по-новому, на хорошо ему известном электрическом ВИА-саунде с гитарами, барабанами и синтезатором, и айсберг перевернулся для всеобщего обозрения. Тот случай, когда технология превратилась в идеологию.
Кроме того, звук и голос совершенно в постмодернистском духе сообщали альбому многослойную иронию, разбирая грозное здание казëнного дома на безопасные кирпичики расходящихся мемов и смыслов.
Такой вот из Шуфутинского получился русско-еврейский Фуко или Деррида.
Надо сказать, что «Побег» стал и своеобразной энциклопедией не только жанра, но и вообще русской жизни: в координатах альбома встретились каторжанские баллады начала века и образцы новейшей советской эстрады, нэпманские воры и отечественные хиппи, Владимир Высоцкий и Вячеслав Добрынин, поэт-имажинист, есенинский приятель Александр (Сандро) Кусиков и композитор-фронтовик Модест Табачников, проклятый поэт Глеб Горбовский и народная артистка СССР Эдита Пьеха…
Успех «Побег» имел оглушительный — прежде всего в метрополии. «Из каждого окна…» — ничуть не преувеличение, и окна эти были отнюдь не московскими. Правда, непростая фамилия исполнителя русскому слушателю долго не давалась в руки: на бобинах и кассетах писали и «Шафудтинский», и «Шипутинский», а то, растерявшись, и просто «блатные» (песни и люди).
Теперь о том, как музыкальный революционер Михаил Шуфутинский стал социальным консерватором.
Читать далее
Подписывайтесь на канал «Консерватор»
Михаил Шуфутинский: вечный побег в 3 сентября
В этом году песне Михаила Шуфутинского «Третье сентября» исполняется тридцать лет.
Тут уже не мем, а, пардон за рифму, ещё и неточную, целый национальный феномен.
Не знаю, как у других народов, но в России это единственный случай, когда человек сделал личным брендом календарную дату — и это не день его рождения и не день ухода (которого, слава богу, не случилось, пусть живёт 120 лет).
3 сентября безальтернативно закреплено за Михаилом Захаровичем Шуфутинским. Впрочем, если 3 сентября — это Шуфутинский, то Шуфутинский — не только и не столько «Третье сентября». Точнее, название легендарного шлягера — точка схода жизненного пути артиста и статуса «гения времени» (по аналогии с genius loci).
Не будем пересказывать биографию 75-летнего певца, но отметим три важных сюжета: в начале 1970-х Шуфутинский работает в Магадане, ресторан «Северный», — то время, когда шаламовская «чёрная планета» превращается в джек-лондоновский Клондайк, территорию авантюры и бизнеса, то есть аналог Дикого Запада на советском Северо-Востоке. В 1976–1980 годы Михаил Захарович — художественный руководитель вокально-инструментального ансамбля «Лейся, песня», одного из самых известных в Союзе, причём «шуфутинский» период у ВИА — по-настоящему золотой, хиты того времени: «Прощай, от всех вокзалов поезда», «Вот увидишь», «Белая черёмуха» (с Анной Герман), «Где же ты была» и, немногим ранее, «День Победы» (да, тот самый) — живут и звучат до сих пор.
В 1981 году Шуфутинский с семьёй эмигрирует в США и начинает выступать в эмигрантских ресторанах. Вот из этих трёх биографических источников (эмигрантский кабак третьей, «колбасной» волны; Магадан и «Северный», не только ресторан, но и Аркадий; советская филармоническая ВИА-эстрада) рождается первый авторский альбом «Побег», ставший подлинно революционным для жанра, впоследствии лапидарно названного «русским шансоном», во многом определившим современное его состояние.
Шуфутинский в «Побеге» вывел традиционный блатняк из дворово-кабацкого гетто, из социальных маргиналий на широкую публику, обозначив внушительные перспективы подпольного сознания и бытия. Чисто технологически он заставил консервативный жанр, коснеющий в необратимом ретро, звучать по-новому, на хорошо ему известном электрическом ВИА-саунде с гитарами, барабанами и синтезатором, и айсберг перевернулся для всеобщего обозрения. Тот случай, когда технология превратилась в идеологию.
Кроме того, звук и голос совершенно в постмодернистском духе сообщали альбому многослойную иронию, разбирая грозное здание казëнного дома на безопасные кирпичики расходящихся мемов и смыслов.
Такой вот из Шуфутинского получился русско-еврейский Фуко или Деррида.
Надо сказать, что «Побег» стал и своеобразной энциклопедией не только жанра, но и вообще русской жизни: в координатах альбома встретились каторжанские баллады начала века и образцы новейшей советской эстрады, нэпманские воры и отечественные хиппи, Владимир Высоцкий и Вячеслав Добрынин, поэт-имажинист, есенинский приятель Александр (Сандро) Кусиков и композитор-фронтовик Модест Табачников, проклятый поэт Глеб Горбовский и народная артистка СССР Эдита Пьеха…
Успех «Побег» имел оглушительный — прежде всего в метрополии. «Из каждого окна…» — ничуть не преувеличение, и окна эти были отнюдь не московскими. Правда, непростая фамилия исполнителя русскому слушателю долго не давалась в руки: на бобинах и кассетах писали и «Шафудтинский», и «Шипутинский», а то, растерявшись, и просто «блатные» (песни и люди).
Теперь о том, как музыкальный революционер Михаил Шуфутинский стал социальным консерватором.
Читать далее
Подписывайтесь на канал «Консерватор»
Сегодня исполнилось бы 83 года Сергею Довлатову — талантливому (но, пожалуй, всё же несколько переоценённому) писателю.
Фрагмент из моей рецензии 2018 года на фильм Алексея Германа-младшего «Довлатов» (где Антон Шагин прекрасен, но это не спасает):
«Новый «Довлатов» Алексея Германа-младшего — [...] каминг-аут — в какой-то степени. Сеанс саморазоблачения современной либеральной интеллигенции.
В экранных Довлатове, Бродском и компании несложно разглядеть сегодняшних страдальцев-обличителей. Их мысли, их чаяния, их убеждённость в собственной правоте, их саркастическую, всё понимающую (на самом деле — нет) усмешку на устах.
Кино-Довлатов борется против измельчания жизни (раньше, он говорит, были дуэли, были подвиги, а теперь, в 1971 году, мол, где это всё?), но борется каким-то странным образом: много пьёт, слушает музыку и тусуется в узком кругу избранных художников / литераторов.
Иконы киногероев: Бунин, Пастернак, Мандельштам. Других литераторов для них не существует. Походя они издеваются над Евтушенко, Шолохова вспоминают исключительно как функционера.
Те, кто не входит в узкий круг избранных, — люди мелкие, глуповатые, косноязычные: испуганный приспособленец-доносчик, карикатурный уролог-книголюб, критик творчества вышеупомянутых Бунина, Пастернака и Мандельштама: «Они пишут про то, как у нас всё плохо, поэтому ату их!» (да, есть такие критики, но как вам другой тип оппонента, который, скажем, только намекнёт, что не одними Буниным, Пастернаком и Мандельштамом жив человек и что и у Бунина, и у Пастернака, и у Мандельштама имеются произведения как выдающиеся, так и не вполне удачные?).
Обычный трюк: выдумать либо упростить своего собеседника, чтобы на его фоне — засчёт кривого зеркала — казаться эффектнее, выше, умнее.
Кино-Бродский высказывает предположение, что их с кино-Довлатовым поколение является, возможно, последним поколением, которое в состоянии спасти русскую литературу. Хочется спросить: спасти — от чего? От «Тихого Дона»? От «Дороги на Океан»? От «Жизни Клима Самгина»?
Вообще, гениями в фильме чувствуют себя все. Все, кто не работает, спекулирует, пьёт, острит, не может разобраться со своими женщинами, а также найти куклу для ребёнка в этом ужасном, ужасном, ужасном государстве.
Журналист оценивает работы друга-художника как гениальные, а друг-художник записывает в гении-писатели друга-журналиста.
Начинающий литератор (не кино-Довлатов) режет себе вены и умирает, потому что его не напечатали и, получается, жить ему теперь незачем.
Кино-Довлатов плачет от безысходности — его тоже не печатают.
Художника арестовывают за систематическое нарушение закона, чего тот, к слову, не отрицает, и он, пытаясь сбежать, трагически погибает под колёсами транспортного средства, за рулём которого оказывается советский солдат.
«Как это символично!» — воскликнет утончённый критик.
А я лишь спрошу:
Зачем надо было снимать фильм про литератора, уставшего от классической советской прозы с её героями-полубогами, революционными идеями, энтузиазмом, гигантоманией и технократизмом, литератора, пишущего о маленьких человеческих страстях, — сегодня, в России 2018 года?
Сегодня, когда вся — за очень редкими исключениями — отечественная литература и без того заражена описанием маленьких человеческих страстей, усеяна героями-получервяками, полностью безыдейна, пессимистична, страдает минимализмом и либерализирована до (бес)предела?»
Фрагмент из моей рецензии 2018 года на фильм Алексея Германа-младшего «Довлатов» (где Антон Шагин прекрасен, но это не спасает):
«Новый «Довлатов» Алексея Германа-младшего — [...] каминг-аут — в какой-то степени. Сеанс саморазоблачения современной либеральной интеллигенции.
В экранных Довлатове, Бродском и компании несложно разглядеть сегодняшних страдальцев-обличителей. Их мысли, их чаяния, их убеждённость в собственной правоте, их саркастическую, всё понимающую (на самом деле — нет) усмешку на устах.
Кино-Довлатов борется против измельчания жизни (раньше, он говорит, были дуэли, были подвиги, а теперь, в 1971 году, мол, где это всё?), но борется каким-то странным образом: много пьёт, слушает музыку и тусуется в узком кругу избранных художников / литераторов.
Иконы киногероев: Бунин, Пастернак, Мандельштам. Других литераторов для них не существует. Походя они издеваются над Евтушенко, Шолохова вспоминают исключительно как функционера.
Те, кто не входит в узкий круг избранных, — люди мелкие, глуповатые, косноязычные: испуганный приспособленец-доносчик, карикатурный уролог-книголюб, критик творчества вышеупомянутых Бунина, Пастернака и Мандельштама: «Они пишут про то, как у нас всё плохо, поэтому ату их!» (да, есть такие критики, но как вам другой тип оппонента, который, скажем, только намекнёт, что не одними Буниным, Пастернаком и Мандельштамом жив человек и что и у Бунина, и у Пастернака, и у Мандельштама имеются произведения как выдающиеся, так и не вполне удачные?).
Обычный трюк: выдумать либо упростить своего собеседника, чтобы на его фоне — засчёт кривого зеркала — казаться эффектнее, выше, умнее.
Кино-Бродский высказывает предположение, что их с кино-Довлатовым поколение является, возможно, последним поколением, которое в состоянии спасти русскую литературу. Хочется спросить: спасти — от чего? От «Тихого Дона»? От «Дороги на Океан»? От «Жизни Клима Самгина»?
Вообще, гениями в фильме чувствуют себя все. Все, кто не работает, спекулирует, пьёт, острит, не может разобраться со своими женщинами, а также найти куклу для ребёнка в этом ужасном, ужасном, ужасном государстве.
Журналист оценивает работы друга-художника как гениальные, а друг-художник записывает в гении-писатели друга-журналиста.
Начинающий литератор (не кино-Довлатов) режет себе вены и умирает, потому что его не напечатали и, получается, жить ему теперь незачем.
Кино-Довлатов плачет от безысходности — его тоже не печатают.
Художника арестовывают за систематическое нарушение закона, чего тот, к слову, не отрицает, и он, пытаясь сбежать, трагически погибает под колёсами транспортного средства, за рулём которого оказывается советский солдат.
«Как это символично!» — воскликнет утончённый критик.
А я лишь спрошу:
Зачем надо было снимать фильм про литератора, уставшего от классической советской прозы с её героями-полубогами, революционными идеями, энтузиазмом, гигантоманией и технократизмом, литератора, пишущего о маленьких человеческих страстях, — сегодня, в России 2018 года?
Сегодня, когда вся — за очень редкими исключениями — отечественная литература и без того заражена описанием маленьких человеческих страстей, усеяна героями-получервяками, полностью безыдейна, пессимистична, страдает минимализмом и либерализирована до (бес)предела?»
Сегодня — день смерти Ивана Сергеевича Тургенева.
«Накануне» — самый любимый мой у него роман.
«Отцы и дети» — самый классический и, объективно, лучший.
«Вешние воды» — одно из самых сильных произведений о любви (ну, и «Первая любовь» — тоже).
Романы «Дым» и «Новь», я думаю, он мог бы и не писать, хотя чисто технически они очень круто сделаны.
«Записки охотника» — самый нетургеневский сборник Тургенева, восхитительный по-особенному.
Роман «Рудин» от меня всё как-то ускользает, хотя я его два раза читал.
Он самый загадочный для меня, этот роман.
Может, потому, что название у него какое-то неудачное (хорошо, кстати, что «Накануне» всё-таки не было названо «Инсаровым»).
Не знаю.
Ещё — «Рудин» путается почему-то в памяти с «Дворянским гнездом».
P. S. Любопытно, что Тургенев всю жизнь был влюблён в Полину Виардо, с Полины Виардо списала одну из своих героинь Жорж Санд, о Жорж Санд очень тепло отзывался Достоевский, а Тургенев и Достоевский друг друга, мягко говоря, недолюбливали (правда, не всегда).
«Накануне» — самый любимый мой у него роман.
«Отцы и дети» — самый классический и, объективно, лучший.
«Вешние воды» — одно из самых сильных произведений о любви (ну, и «Первая любовь» — тоже).
Романы «Дым» и «Новь», я думаю, он мог бы и не писать, хотя чисто технически они очень круто сделаны.
«Записки охотника» — самый нетургеневский сборник Тургенева, восхитительный по-особенному.
Роман «Рудин» от меня всё как-то ускользает, хотя я его два раза читал.
Он самый загадочный для меня, этот роман.
Может, потому, что название у него какое-то неудачное (хорошо, кстати, что «Накануне» всё-таки не было названо «Инсаровым»).
Не знаю.
Ещё — «Рудин» путается почему-то в памяти с «Дворянским гнездом».
P. S. Любопытно, что Тургенев всю жизнь был влюблён в Полину Виардо, с Полины Виардо списала одну из своих героинь Жорж Санд, о Жорж Санд очень тепло отзывался Достоевский, а Тургенев и Достоевский друг друга, мягко говоря, недолюбливали (правда, не всегда).
Forwarded from Забайкальский рабочий
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Губернатор Забайкалья Александр Осипов поделился подробностями визита президента РФ Владимира Путина в Монголию. Глава региона посетил соседнее государство в составе российской делегации. Об этом 3 сентября он сообщил в своём Telegram-канале.
— Вместе с Президентом России Владимиром Владимировичем Путиным принял участие в мероприятиях в честь годовщины битвы на Халхин-Голе, поучаствовал в рабочих встречах с правительством Монголии. Как подметил Владимир Владимирович, все встречи прошли в конструктивном и содержательном ключе, позволили рассмотреть широкий круг вопросов, — отметил он.
По его словам, на встречах были подняты важные для Забайкалья темы. Это темы сотрудничества в сфере туризма, развития приграничных территорий и многое другое.
— Действительно, очень ценно, что Монголия держит курс на обоюдное сотрудничество. Как говорится в хорошей монгольской пословице: «Халат лучше новый, а друг — старый», — подчеркнул губернатор.
— Вместе с Президентом России Владимиром Владимировичем Путиным принял участие в мероприятиях в честь годовщины битвы на Халхин-Голе, поучаствовал в рабочих встречах с правительством Монголии. Как подметил Владимир Владимирович, все встречи прошли в конструктивном и содержательном ключе, позволили рассмотреть широкий круг вопросов, — отметил он.
По его словам, на встречах были подняты важные для Забайкалья темы. Это темы сотрудничества в сфере туризма, развития приграничных территорий и многое другое.
— Действительно, очень ценно, что Монголия держит курс на обоюдное сотрудничество. Как говорится в хорошей монгольской пословице: «Халат лучше новый, а друг — старый», — подчеркнул губернатор.
Лимонов о Довлатове:
«Я не относился к нему серьёзно, то, что Довлатов сочинял и начал публиковать («Соло на ундервуде», 1980; «Компромисс», 1981; «Зона. Записки надзирателя», 1982; «Заповедник», 1982), воспринималось мною как полная хохм бытовая литература. В ней, по моему мнению, отсутствовал трагизм. Когда впоследствии, уже после своей смерти, Довлатов сделался популярен в России, то я этому не удивился. Массовый обыватель не любит, чтобы его ранили трагизмом, он предпочитает такой вот уравновешенный компот, как у Довлатова: так называемый приветливый юмор, мягкое остроумие, оптимистическое, пусть и с «грустинкой», общее настроение».
«Что я думаю сегодня о его творчестве? В сущности, думаю то же, что и в 1980-е годы. Что писателю Довлатову не хватает градусов души. Что раствор его прозы не крепкий и не обжигающий. Самая сильная литература ― это трагическая литература. Тот, кто не работает в жанре трагедии, обречён на второстепенность, хоть издавай его и переиздавай до дыр. И хоть ты уложи его могилу цветами. Ну а что, это справедливо. Только самое жгучее, самое страшное, самое разительное выживет в веках. Со слабыми огоньками в руке не пересечь великого леса тьмы.
Хотел бы я хоть чуть-чуть походить на Довлатова, и чтоб моя биография хоть чуть-чуть напоминала бы биографию этого сырого мужика с бульбой носа? Решительно не хотел бы ― если бы увидел в себе черты «довлатовщины», то есть ординарности, то я растоптал бы такие черты».
«Я не относился к нему серьёзно, то, что Довлатов сочинял и начал публиковать («Соло на ундервуде», 1980; «Компромисс», 1981; «Зона. Записки надзирателя», 1982; «Заповедник», 1982), воспринималось мною как полная хохм бытовая литература. В ней, по моему мнению, отсутствовал трагизм. Когда впоследствии, уже после своей смерти, Довлатов сделался популярен в России, то я этому не удивился. Массовый обыватель не любит, чтобы его ранили трагизмом, он предпочитает такой вот уравновешенный компот, как у Довлатова: так называемый приветливый юмор, мягкое остроумие, оптимистическое, пусть и с «грустинкой», общее настроение».
«Что я думаю сегодня о его творчестве? В сущности, думаю то же, что и в 1980-е годы. Что писателю Довлатову не хватает градусов души. Что раствор его прозы не крепкий и не обжигающий. Самая сильная литература ― это трагическая литература. Тот, кто не работает в жанре трагедии, обречён на второстепенность, хоть издавай его и переиздавай до дыр. И хоть ты уложи его могилу цветами. Ну а что, это справедливо. Только самое жгучее, самое страшное, самое разительное выживет в веках. Со слабыми огоньками в руке не пересечь великого леса тьмы.
Хотел бы я хоть чуть-чуть походить на Довлатова, и чтоб моя биография хоть чуть-чуть напоминала бы биографию этого сырого мужика с бульбой носа? Решительно не хотел бы ― если бы увидел в себе черты «довлатовщины», то есть ординарности, то я растоптал бы такие черты».
Но, кстати, помню, случился такой эпизод в армии.
Мы зимой, проваливаясь в снег по колено, а то и по пояс, переносили на носилках мусор из какого-то полузаброшенного сооружения на свалку — туда-обратно, около километра, с утра до вечера, без остановок: донёс, вывалил, пошёл за новой партией.
Параллельно сжигали растущую гору с помощью таблеток сухого спирта (и продолжали конвейерную работу, глотая летящий то навстречу, то в спину густой чёрный дым).
И в один из заходов я заметил среди хлама грязную и потрёпанную, но — книгу (на возможность чтения в армии выделяется желудочный сок, почти как при виде еды).
Книгой оказалось довлатовское «Соло на ундервуде».
Пока я соображал, как пронести находку в казарму (из книг держать в тумбочках ничего, кроме Устава, не разрешалось, а эта — ещё и испачканная вся), её поднял мой сослуживец-напарник, с которым мы конфликтовали, и, произнеся что-то уничижительное в адрес литературы как таковой, бросил в огонь, с наслаждением наблюдая за моими ментальными муками.
И теперь «Соло на ундервуде» и Довлатов в целом ассоциируются у меня с нереализованным счастьем чтения и ненавистью к реальным, а не придуманным Рэем Брэдбери книгосжигателям.
Мы зимой, проваливаясь в снег по колено, а то и по пояс, переносили на носилках мусор из какого-то полузаброшенного сооружения на свалку — туда-обратно, около километра, с утра до вечера, без остановок: донёс, вывалил, пошёл за новой партией.
Параллельно сжигали растущую гору с помощью таблеток сухого спирта (и продолжали конвейерную работу, глотая летящий то навстречу, то в спину густой чёрный дым).
И в один из заходов я заметил среди хлама грязную и потрёпанную, но — книгу (на возможность чтения в армии выделяется желудочный сок, почти как при виде еды).
Книгой оказалось довлатовское «Соло на ундервуде».
Пока я соображал, как пронести находку в казарму (из книг держать в тумбочках ничего, кроме Устава, не разрешалось, а эта — ещё и испачканная вся), её поднял мой сослуживец-напарник, с которым мы конфликтовали, и, произнеся что-то уничижительное в адрес литературы как таковой, бросил в огонь, с наслаждением наблюдая за моими ментальными муками.
И теперь «Соло на ундервуде» и Довлатов в целом ассоциируются у меня с нереализованным счастьем чтения и ненавистью к реальным, а не придуманным Рэем Брэдбери книгосжигателям.
Прямо сейчас на Московской Международной Книжной Ярмарке выступает (второй справа) бывший министр культуры РФ Михаил Швыдкой, который в своё время лишил Захара Прилепина звания «русский писатель», а рядом со сценой расположен постер книги «Собаки и другие люди».
Forwarded from UNTITLED
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Текст "Донецкий реп" в новой редакции в соавторстве с Виктором Зотовым вошёл в книгу "Кевларовый век".
Совсем скоро выйдет музыкальный трек. Мы с группой "Лампасы" сейчас работаем над ним.
За видео благодарю Матвея Раздельного.
Untitled
Совсем скоро выйдет музыкальный трек. Мы с группой "Лампасы" сейчас работаем над ним.
За видео благодарю Матвея Раздельного.
Untitled
207 лет назад родился Алексей Константинович Толстой — великий русский писатель («Князь Серебряный»), поэт («Средь шумного бала, случайно...»), драматург («Смерть Иоанна Грозного»).
Троюродный брат Льва Николаевича Толстого.
Племянник писателя Алексея Перовского (Антония Погорельского) — автора известной сказки «Чёрная курица, или Подземные жители» (я недавно писал о том, как в 10-летнем возрасте Алексею Константиновичу довелось посидеть на коленях у самого Гёте, у которого он гостил со своим дядей).
Вместе с братьями Жемчужниковыми придумал Козьму Пруткова и его знаменитые изречения вроде «Что имеем — не храним; потерявши — плачем» и «Никто не обнимет необъятного».
Печальным голосом Хоботова (Равиковича) цитируемые в фильме «Покровские ворота» стихи про снявшего шляпу Деларю — это сатирическое, едкое произведение всё того же Толстого.
Во время Крымской войны Алексей Константинович добровольцем вступил в армию, в 1855-м присоединился к стрелковому полку Императорской фамилии под Одессой, но, заболев тифом, не принял участия в боевых действиях.
—————
* * *
Господь, меня готовя к бою,
Любовь и гнев вложил мне в грудь,
И мне десницею святою
Он указал правдивый путь;
Одушевил могучим словом,
Вдохнул мне в сердце много сил,
Но непреклонным и суровым
Меня Господь не сотворил.
И гнев я свой истратил даром,
Любовь не выдержал свою,
Удар напрасно за ударом
Я отбивая устаю.
Навстречу их враждебной вьюги
Я вышел в поле без кольчуги
И гибну раненный в бою.
1857 год
Троюродный брат Льва Николаевича Толстого.
Племянник писателя Алексея Перовского (Антония Погорельского) — автора известной сказки «Чёрная курица, или Подземные жители» (я недавно писал о том, как в 10-летнем возрасте Алексею Константиновичу довелось посидеть на коленях у самого Гёте, у которого он гостил со своим дядей).
Вместе с братьями Жемчужниковыми придумал Козьму Пруткова и его знаменитые изречения вроде «Что имеем — не храним; потерявши — плачем» и «Никто не обнимет необъятного».
Печальным голосом Хоботова (Равиковича) цитируемые в фильме «Покровские ворота» стихи про снявшего шляпу Деларю — это сатирическое, едкое произведение всё того же Толстого.
Во время Крымской войны Алексей Константинович добровольцем вступил в армию, в 1855-м присоединился к стрелковому полку Императорской фамилии под Одессой, но, заболев тифом, не принял участия в боевых действиях.
—————
* * *
Господь, меня готовя к бою,
Любовь и гнев вложил мне в грудь,
И мне десницею святою
Он указал правдивый путь;
Одушевил могучим словом,
Вдохнул мне в сердце много сил,
Но непреклонным и суровым
Меня Господь не сотворил.
И гнев я свой истратил даром,
Любовь не выдержал свою,
Удар напрасно за ударом
Я отбивая устаю.
Навстречу их враждебной вьюги
Я вышел в поле без кольчуги
И гибну раненный в бою.
1857 год