Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне,
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льётся кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!

«— Я говорил тебе, что боюсь высоты? — спросил Адам.
— Нет.
Он вытащил руку из кармана и переплел свои теплые пальцы с ее. Рукава его куртки были задраны до локтей, и Джей заметила, что к татуировкам добавился по крайней мере еще один символ. Буква «J» на внешней стороне запястья. Черная линия сверху постепенно переходила в красный, словно кожа в этом месте была разорвана, и рана кровоточила.
— Меня зовут Жозефин, — сказала она.
Адам сжал ее пальцы сильнее. Джей закрыла глаза и прислушалась к себе.
Она была на своем месте.»

Капитан Антон Линкс сидел в своей темной просторной каюте, закинув ноги в тяжелых грязных ботинках на приборную панель, и развлекал себя бросанием маленького резинового мячика в стену. От каждого удара старая обшивка издавала гулкое «бум» через одинаково короткие промежутки времени.
Бросить. Поймать. Бросить. И так много раз. Он задался целью попадать точно в старый оплавленный след от выстрела, расположенный на уровне его головы, если стоять в полный рост, и промахивался примерно один раз из четырех. Неплохой результат.

«Спи, дитя мое мило,
Будет к осени друго,
К именинам третье,
Седни Надюшка помрет,
Завтра «похороны,
Будем Надю хоронить,
В большой колокол звонить.»

Силой, данной мне Небом,
Верой, данной мне Небом,
Жизнью, данной мне Небом...

Это не сон. Не описать словами, какое чувство облегчения я испытал в этот момент. Все мои страхи, все сомнения развеялись. Она - не сон, не бред, не горяч ка, не видение. Она существовала. И все мои поиски, все странствия, все прожитые годы оказались не напрасны.
Нашёл. Наконец-то.
Меня точно ударило молнией, и я едва сдержался, чтобы не закричать от радости.
Безумец, какой же я безумец!

Сотри весь свой визаж
Ведь это лишь мираж
Иди ко мне - нам незачем тянуть хронометраж
Без слов и лишних тем
Я. ты. bdsm

Она не боялась неизвестности, наоборот, жалела, что так долго не решалась выбраться за границы привычного.

- Спросим у пекарей.
- Почему?
- Ты видела когда-нибудь злого булочника?
- Нет.
- И я нет. Наверное, хлеб так на людей действует.

- А кто решает, кому и когда умирать?
- Здесь - госпожа.
- Ух ты. - иронично сказала Лала. - А кто отмеривает срок госпоже?
- Согласователи Смерти в Шулае.
- А кто отправляет в Пустыню человека, у которого нет господина? Свободного человека, - спросила она и добавила: -
Совсем свободного.
- Я не знаю. Таких людей нет в мире. Каждый кому-то подчиняется. Каждый.

Мир по-прежнему был против нее, и ей до судороги в скулах захотелось перекусить горло этому миру, чтоб хлынула густая порченая кровь и смыла все, подобно весеннему паводку.

Три века никто не приближался к скале, три века княжества утопали в собственных распрях ― а теперь все почему-то начали вспоминать, кто со страхом, кто с нескрываемым любопытством. Это походило на бред или морок. Мгла зазвенела сталью, словно возражая.

- Где одно умирает, второе рождается, ― раздался женский голос, тонкий, нежный и будто знакомый с младенчества.
- Новое семя взойдет по весне, ― вторил ему другой, тоже женский, но низкий и будто бы свирепый. ― Сестра выткет нить, я же дам ему сил.
- Уже тку, уже…

Три века никто не приближался к скале, три века княжества утопали в собственных распрях ― а теперь все почему-то начали вспоминать, кто со страхом, кто с нескрываемым любопытством. Это походило на бред или морок. Мгла зазвенела сталью, словно возражая.

В этом мире мы - камешки, падающие в воду вечности и в ней исчезающие. Всё, что остаётся от нас, - расходящиеся по воде круги. Когда вода поглощает нас, лишь одно становится важным: сколько было в нашей жизни любви. Сколько людей будет с любовью вспоминать тебя, прежде чем сами навек не уснут. Сколько любви мы подарили тому, кто провожает тебя в последний путь.
Сколько любви он сам подарил тебе. И всё, что не было додарено, тяжелейшим грузом остаётся в душе.

В тот день я усвоила горькие уроки. Что доверие - роскошь, которую немногие могут себе позволить. Что семья может быть более жестока к тебе, нежели незнакомцы, - ведь ей точно известно, куда и как тебя нужно ударить.
И что нет чудовищ страшнее людей.

Истинная любовь не распускается розами в душе - она пускает корни в сердце. Она наносит раны и исцеляет их; её вкус - не мед, но сладость и горечь; она не сияет ослепительно и безмятежно, но неровный свет её не угаснет в самой глубокой тьме.

- Все эти.... Проклятия, колдовство... Они существуют?
- Конечно, но не для всех. Только для тех, кто пострадал от них.

Бартон вскинула руку, указала на дорогу вдоль церкви, ведущую к самым болотам.
- Она живёт прямо там.
Смело, - присвистнул Алекс.
- Или странно. Ты много видел людей, которые добровольно забрались бы в самую жопу?
B её словах была логика, и он крепко задумался. Девушка, живущая в хижине на болотах - звучит скорее как местная легенда, нежели как действительность.
Несмотря на слухи, которыми была окружена Луизиана, горожане Хэллгейта избегали болот.
Поговаривали, что в мутных водах обитает чудовище, которое питается человечьим мясом. В эту ерунду Алекс, разумеется, не верил - даже для города, где вампиры соседствовали с настоящим ковеном ведьм, подобные байки были чем-то из ряда вон выходящим.

- Альба, - перебил он её, - я плохой наследник. И князь из меня выйдет никудышный. Меня никогда не интересовала власть и политические игры. Я жил с мыслью о своём долге как о тяжком бремени, от которого невозможно избавиться. Мои тёмные браслеты были невидимы, но от того не менее тяжелы. А теперь их больше нет и уже никогда не будет. Я не желаю править Гарденом. У меня другой путь.