Ты ведь живая легенда! Не человек, но и не проклятый, бессмертное существо, затерявшееся между двух миров. В каждой деревне и в каждом городе рассказывают сказки о тебе. Да и никто другой не знает проклятых и Проклятье лучше, чем ты.

Что такое душа? И что значит её потерять

- Наверное, это очень тяжелая борьба. - О, как красиво она это сказала.
А он снова взял её руку и поцеловал ребро ладони. На лице Рики ничего не отражалось. Она вытянула вторую кисть и провела по его волосам, таким чёрным, что не отражали даже свет Небесной Матери. Конечно... Рика трепетала. Не от любви, пока, наверное, нет, но от фатума, обрушившегося на неё вот так просто.
Ей умывал лицо судья мира. Тот, кто завтра холодно скажет: «Эта планета своё отжила». Глупая девчонка, но я не сужу её, ведь она так устала. И в куда меньшей степени, чем прочие, виновна в том, что Смерть вообще пришёл по наши души.
- В этом твоя мудрость, Харэз? - шепнула она.
И на этот раз он кивнул.

«— Я всегда буду гаммой, которая убила твою… подругу. А ты всегда будешь капитаном «Милены». Чистильщиком.
— В этом дурацком мире нет понятия всегда. — Он шагнул к ней, снова обхватил ее лицо и, прижавшись лбом к ее лбу, закрыл глаза. — Но для меня ты всегда будешь девчонкой, которой я пел. Знаешь, я вообще в этой жизни никому не пел, кроме тебя.»

Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне,
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льётся кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!

«— Я говорил тебе, что боюсь высоты? — спросил Адам.
— Нет.
Он вытащил руку из кармана и переплел свои теплые пальцы с ее. Рукава его куртки были задраны до локтей, и Джей заметила, что к татуировкам добавился по крайней мере еще один символ. Буква «J» на внешней стороне запястья. Черная линия сверху постепенно переходила в красный, словно кожа в этом месте была разорвана, и рана кровоточила.
— Меня зовут Жозефин, — сказала она.
Адам сжал ее пальцы сильнее. Джей закрыла глаза и прислушалась к себе.
Она была на своем месте.»

Капитан Антон Линкс сидел в своей темной просторной каюте, закинув ноги в тяжелых грязных ботинках на приборную панель, и развлекал себя бросанием маленького резинового мячика в стену. От каждого удара старая обшивка издавала гулкое «бум» через одинаково короткие промежутки времени.
Бросить. Поймать. Бросить. И так много раз. Он задался целью попадать точно в старый оплавленный след от выстрела, расположенный на уровне его головы, если стоять в полный рост, и промахивался примерно один раз из четырех. Неплохой результат.

«Спи, дитя мое мило,
Будет к осени друго,
К именинам третье,
Седни Надюшка помрет,
Завтра «похороны,
Будем Надю хоронить,
В большой колокол звонить.»

Силой, данной мне Небом,
Верой, данной мне Небом,
Жизнью, данной мне Небом...

Это не сон. Не описать словами, какое чувство облегчения я испытал в этот момент. Все мои страхи, все сомнения развеялись. Она - не сон, не бред, не горяч ка, не видение. Она существовала. И все мои поиски, все странствия, все прожитые годы оказались не напрасны.
Нашёл. Наконец-то.
Меня точно ударило молнией, и я едва сдержался, чтобы не закричать от радости.
Безумец, какой же я безумец!

Сотри весь свой визаж
Ведь это лишь мираж
Иди ко мне - нам незачем тянуть хронометраж
Без слов и лишних тем
Я. ты. bdsm

Она не боялась неизвестности, наоборот, жалела, что так долго не решалась выбраться за границы привычного.

- Спросим у пекарей.
- Почему?
- Ты видела когда-нибудь злого булочника?
- Нет.
- И я нет. Наверное, хлеб так на людей действует.

- А кто решает, кому и когда умирать?
- Здесь - госпожа.
- Ух ты. - иронично сказала Лала. - А кто отмеривает срок госпоже?
- Согласователи Смерти в Шулае.
- А кто отправляет в Пустыню человека, у которого нет господина? Свободного человека, - спросила она и добавила: -
Совсем свободного.
- Я не знаю. Таких людей нет в мире. Каждый кому-то подчиняется. Каждый.

Мир по-прежнему был против нее, и ей до судороги в скулах захотелось перекусить горло этому миру, чтоб хлынула густая порченая кровь и смыла все, подобно весеннему паводку.

Три века никто не приближался к скале, три века княжества утопали в собственных распрях ― а теперь все почему-то начали вспоминать, кто со страхом, кто с нескрываемым любопытством. Это походило на бред или морок. Мгла зазвенела сталью, словно возражая.

- Где одно умирает, второе рождается, ― раздался женский голос, тонкий, нежный и будто знакомый с младенчества.
- Новое семя взойдет по весне, ― вторил ему другой, тоже женский, но низкий и будто бы свирепый. ― Сестра выткет нить, я же дам ему сил.
- Уже тку, уже…

Три века никто не приближался к скале, три века княжества утопали в собственных распрях ― а теперь все почему-то начали вспоминать, кто со страхом, кто с нескрываемым любопытством. Это походило на бред или морок. Мгла зазвенела сталью, словно возражая.

В этом мире мы - камешки, падающие в воду вечности и в ней исчезающие. Всё, что остаётся от нас, - расходящиеся по воде круги. Когда вода поглощает нас, лишь одно становится важным: сколько было в нашей жизни любви. Сколько людей будет с любовью вспоминать тебя, прежде чем сами навек не уснут. Сколько любви мы подарили тому, кто провожает тебя в последний путь.
Сколько любви он сам подарил тебе. И всё, что не было додарено, тяжелейшим грузом остаётся в душе.

В тот день я усвоила горькие уроки. Что доверие - роскошь, которую немногие могут себе позволить. Что семья может быть более жестока к тебе, нежели незнакомцы, - ведь ей точно известно, куда и как тебя нужно ударить.
И что нет чудовищ страшнее людей.

Истинная любовь не распускается розами в душе - она пускает корни в сердце. Она наносит раны и исцеляет их; её вкус - не мед, но сладость и горечь; она не сияет ослепительно и безмятежно, но неровный свет её не угаснет в самой глубокой тьме.

- Все эти.... Проклятия, колдовство... Они существуют?
- Конечно, но не для всех. Только для тех, кто пострадал от них.