Уважаемые читатели и подписчики, я должен повинится. Оказалось, что, открывая свой "Кабинет психологической помощи", я непомерно задрал цену услуги. Пишу "оказалось", потому что, честное слово, это не от жадности, а только по неофитскому непониманию рынка этих услуг. Стыдно, конечно. Но теперь разобрался и всё откорректировал - теперь, думаю, всё доступно. Приходите, кому необходимо, попробуем разобраться и справиться с вашими проблемами. https://levtimofeev-new.ru/kabinet-psihologa-1

Ценой распятия Он никому не дал внешней свободы. Ни тогда, ни теперь. Я не про историю, но только про себя и своих соплеменников и современников: как были мы в России невольниками, так и остались – при Сталине, в эпоху «тонкошеих вождей», при горбачевских лукавых «свободах», и, уж конечно, в последние годы. «Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют?» Это и про нас тоже. Гонят, гонят, гонят… И загнали бы напрочь, и жалобные песни не помогли бы… если бы Его распятие не открыло бы нам необъятные просторы внутренней свободы. И, может быть, главный вопрос жизни каждого, как к этим просторам выйти?
Я, братцы, не проповедник, и ответов на такие вопросы не знаю. Я всегда говорю только о том, что пережил сам. А сам я пережил вот что… Однажды в камере лефортовской тюрьмы мне приснился мучительный кошмар: какие-то бычьи морды, и одна из них прижала меня к стене… Впрочем, не стану рассказывать: наутро я записал этот сон, получилось что-то вроде стихотворения:
Когда сплетенные рогами бычьи морды
(а если точным быть – коровы и быка)
мне в грудь мучительно и тупо упирались
и было стеснено мое дыханье
и я уже терял надежду выжить
и мягко, влажно был притиснут к стенке
и сам не то мычал, не то стонал…
открылось вдруг широкое пространство,
неизъяснимо залитое светом,
какой увидим только после смерти...
быков не стало
и меня не стало…
Нет, эти строки не выражают, не описывают того света и простора, что открылись моему внутреннему взгляду. Ну вот не могу я описать словами, какой это был свет, какие дали.
Скажу только, что это было единственное такое и на всю жизнь ощущение открывшейся мне бесконечной свободы.
Вскоре, может, даже на следующий день меня «сдернули на этап», и вторую часть этого стихотворения я дописал уже в камере пермской пересылки… Но сначала два слова, какой это был этап. «Политических» обычно и содержали, и возили отдельно от уголовников. Но в этот раз у них что-то не срослось, и меня, определив сперва в отдельное купе, вскоре перевели в общеуголовное пространство. Надо представить себе обычное купе, вертикально разделенное на три яруса с небольшим пролазом между ярусами у двери и плотно забитое тридцатью, не меньше, давно немытыми мужиками, которых и опростаться-то выводят по одному, независимо от желания, всего два раза в сутки.
Уже в Перми, когда мою светлую футболку мне вернули после «прожарки», она вся-вся была как таинственными знаками некоего откровения испещрена разной величины точками жареных вшей… Но это все ничего, потому что прошло всего три дня, и я был все еще полон того явившегося мне простора и света. И едва оказавшись в камере пересылки, я сел и дописал вторую половину того стихотворения:
* * *
Соком черного хлеба отравлен, на нары запрятан,
Без свиданий, без писем – обовшивел в тоске.
На словах все известно: блаженство гонимых
за правду…
Ни блаженства, ни правды – надзиратель в тюремном глазке.
Бычьей мордой своей упирается в грудь мне Россия –
Не рогами – ноздрями, губами, слюнявой щекой
Я притиснут к стене на потеху печальным разиням…
Кто я, Господи? Прах или соли вселенской щепоть?
В этой жизни моей голос Твой как бы вовсе не слышен.
Я не то чтобы сплю, но еще не проснулся вполне.
Не вполне еще понял, что счастья не будет, что свыше
Это долгое горе как благо даровано мне.
Ничего, я готов проиграть эти мелкие войны.
Если все же вплетешь меня, Боже, в свой дивный узор,
Навести меня в срок, дай понять Твою вышнюю волю,
Посмотри на меня хоть в тюремный глазок.
Декабрь 1985 года
Пермская пересыльная тюрьма

Друзья обратили внимание, что на моем сайте неактивна страница "Записная книжка - блог писателя". Да, был технический сбой, теперь все в порядке. И я после пятилетнего перерыва возобновил записи. А вот из "Записной книжки" текст и вовсе двенадцатилетней давности.

05.02.2013 00:09

По дороге к «Пятой империи»?

«Сталин…изнасиловал страну, и одних казнил, других – растлил насилием… Люди, которые испытывают садомазохистское влечение к жестокому палачу, люди, которые в сладостном экстазе оправдывают все его преступления, – эти люди мечтают и теперь поставить народ перед страшным выбором: одним – творить насилие, другим – в силу «рецептивной женственности» русского характера подчиняться насилию… На языке политики то, о чем они мечтают, можно было бы назвать имперским порядком с Новым Сталиным во главе… С наивной двусмысленностью они называют свою мечту Пятой Империей Русских...».

Это пассаж из текста «Ночной портье России» - о реальных угрозах неосталинизма. Текст этот посетители сайта найдут здесь в разделе «Литературная работа/Эссе». Работа не новая, не раз публиковалась. Но все же, полагаю, не все с ней знакомы. А надо, чтобы все – или, по крайней мере, все, кто встревожен нынешним направлением развития политической ситуации в стране. Нет, не тщеславие заставляет меня вновь обращать внимание читателей на этот текст: очень уж скупо, несообразно мало говорится об угрозе не только полной реинкарнации единоличного диктатора, но и о возможности перерождения авторитарного режима в тоталитарный. А между тем такая возможность – вот она, у порога. И будет реализована немедленно, как только Путину потребуется (например, при обрушении нефтяных цен) найти самую надежную идеологическую, а с ней и организационную опору его личной власти. Понадобится разве только небольшая адаптация – и со стороны власти, и со стороны идеологов. И те, и другие к этому, кажется, вполне готовы… Беда, если две эти силы сольются вполне. Эпитеты для такого имперского порядка в сегодняшней России придумайте сами.

С момента написания предлагаемого текста - три года назад - фактура его не только не устарела, но удивительным образом обрела новую актуальность. Впрочем, простодушные эксперты утешают: худший сценарий невозможен, поскольку правящая элита, мол, расколота противоречиями. Вспомним, и в Германии, и в Союзе в конце двадцатых элиты тоже были расколоты… ничего, к 33-му там, к 37-му здесь все, что надо было консолидировать, все консолидировали. Это не трудно. Хотите убедиться?

https://levtimofeev-new.ru/zapisnaya-knizhka

Не сосчитать, сколько близких мне людей в последние годы вынуждены были уехать в эмиграцию. А с иными я виртуально сблизился или даже вообще узнал их и полюбил уже после того, как они оказались за границей. Тревожно за вас, родные, за ваши судьбы, за будущее, да и просто за обыденное благополучие. И радостно, когда видишь, что все у вас в порядке, что вы неизменно дееспособны и талантливы, и, оказавшись в мире свободных возможностей, постепенно устраиваете свои жизни. Тем более, что вряд ли можно надеяться, что нынешний морок здесь у нас схлынет в ближайшие годы…

А сегодня я еще раз обо всем об этом подумал, когда в моих нынешних психологических штудиях прочитал статью о психологии иммигранта. Читал и представлял себе не абстрактные Эго, но лица и судьбы. Может, и вам это будет интересно и даже полезно:


«…Тревога, сопутствующая культурному шоку, испытывает психику релоканта на прочность. Другая угроза кроется в трауре по потерянному в результате иммиграции. Это со-существование культурного потрясения и горевания устраивает серьезную встряску идентичности.
Очевидно, что для интеграции в новую среду, иммигранту приходится отказываться от части своей индивидуальности. Чем больше разница между новым сообществом и тем, к которому принадлежал человек до переезда, тем большим ему придется пожертвовать.
Поскольку иммиграция влечет потери — потерю страны, потерю друзей, потерю имеющейся идентичности — все переживания можно рассматривать с точки зрения способности горевать и противостоять желанию воссоединения. Степень, в которой индивид способен принять и смириться со своими потерями, определяет уровень приспособления к новой жизни.
Психологический итог иммиграции определяется группой факторов:
• Является ли иммиграция временной или постоянной.
• Степень принуждения к иммиграции vs собственный выбор. Так, иммиграция детей всегда вынужденная.
•
• Также важным является возможность подготовиться к отъезду. Внезапный выезд сокращает предшествующую фазу траура и горевания и может осложнить адаптацию на новом месте.
• Возможность посещать страну происхождения (покидаемую страну). Те, кто могут легко и часто возвращаться, страдают меньше, чем те, кому не доступна эта эмоциональная подпитка.
• Возраст иммигранта. Так, дети, переезжающие со своим ближайшим окружением, травмируются в меньшей степени. Однако, они становятся более зависимы от эмоционального состояния взрослых, с которыми переезжают.
• Причины переезда — это побег “от” или движение навстречу новым возможностям и расширение горизонтов.
• Степень, в которой индивид достиг интрапсихической способности к сепарации до иммиграции, будет влиять на последствия фактического отделения, вызванного с иммиграцией.
• Отношение к иммигрантам в культуре принимающей страны
• Культурные различия. Однако языковое сходство и цвет кожи не исключают скорби по поводу иммиграции. Такие “невидимые иммигранты” все равно переживают потери и тревоги, связанные с переездом.
• Возможность возобновить изначальную социальную роль или призвание. Сохранение профессиональной идентичности поддерживает состояние внутренней непрерывности.
Учитывая такое количество факторов, влияющих на адаптацию, очевидно, не существует двух одинаковых иммигрантов. Тем не менее, похоже, что в каждом иммигрировавшем взрослом разворачивается процесс, подобный периоду сепарации-индивидуации в жизни ребенка.

Этот процесс можно рассматривать в четырех измерениях: драйвы и аффекты, пространство, время и социальное родство. Другими словами, это “психические путешествия” 1) от любви или ненависти к амбивалентности, 2) от близкого или далекого к оптимальному расстоянию, 3) от “вчера” или “завтра” к “сегодня”, 4) от “мое” или “твое” к “наше”.
Полностью статью американского психолога Салмана Ахтара «Третья индивидуация: иммиграция, идентичность и психоаналитический процесс». Можно найти по ссылке:
https://levtimofeev-new.ru/psihologiya-immigranta

Посвящаю этот пост Жене Беркович, которая вчера в лагере отметила свое сорокалетие и по этому поводу обратилась с замечательным, исполненным душевного и духовного богатства письмом ко всем нам, ее друзьям и почитателям (виртуальным, как я, в т.ч.) "Радуйся, Женя, что ты такая. Что твои злоключения пред твоим богатством!» - хочу сказать (процитировать) я, прочитав это письмо. А говорю (цитирую) так потому, что сразу вспомнил письма Жениной ровесницы, написанные много-много лет назад. Всё в России идет по кругу. «По кругам, разбегающимся от когда-то давно брошенного камня.» (опять цитата)… Впрочем, вот здесь об этих письмах:

«Чем жить, если не отвечать насилием на насилие? Возможно ли выжить? Что человеку остается, когда не остается ничего? Чем отмеряется та малость, при которой человек. – казалось бы, лишенный всего, - может жить и оставаться человеком?… Ответ находим в эпистолярной повести (так читаются эти письма) Ариадны Эфрон и Бориса Пастернака…



Безмерная физическая усталость – вот основной мотив всех писем Али: «… сил нет никаких, кроме аварийного запаса моральных». Сил нет, жилья нет, нет дров на зиму, скудна пища, даже пальто – неизвестно, было бы, нет ли. если бы Борис не прислал немного денег. Да что там пальто – необходимость платить за что-то хотя бы копейки непреодолимо осложняет жизнь: «Книгу я смогу выслать 1-2 декабря – прости за задержку, но пока не получу зарплату – никак не выходит», «Устала, как здешняя собака (именно здешняя, т.к. на них всю зиму возят воду и дрова)…» Героиня не только нища и обессилена – она совершенно беззащитна перед силами внешнего мира. Ей, одаренной художнице и литератору, могут платить сущие гроши: меньше ставки уборщицы, - и она будет безропотно принимать что дают; но даже с этого места ее можно уволить, оставив совсем без средств к существованию; можно послать на тяжелые физические работы в деревню, без пищи и одежды; можно вообще, не объясняя даже причин, вывезти из привычной среднерусской Рязани в суровый сибирский Туруханск и оставить там на пожизненную ссылку. Можно как угодно усложнять ей жизнь… Что же остается человеку?..
Неизвестно, выжила бы героиня – да нет, известно, не выжила бы! – если бы выжить можно было за счет материальной силы, - откуда ей тут взяться?.. Так как же выжить?.. И все-таки выжила, победила!
Переписка А. Эфрон и Б. Пастернака – это книга победы... Аля побеждает задолго до реабилитации, задолго до возвращения в Москву. Побеждает, хотя положение ее, по сути, никак не меняется. Побеждает, не применяясь к миру подлости и абсурда, не пытаясь установить над ним власть, - да ей и не нужна та власть! Не нужна, поскольку живет-то она в иных измерениях бытия. В ее мире попросту нет ни чина КГБ, ни всеобъемлющей войны сук и воров, ни разнообразных насильников, различных по социальному и служебному положению. То есть все эти ирреальные силы держат в плену и истязают ее тело, но никак не могут добраться до ее духовного бытия. И здесь, в мире духовном, Аля – хозяйка и победительница.

Здесь тоже бывают времена тяжелого отчаяния! «Дорогой Борис, все, что ты мог бы рассказать мне о своей печали, я знаю сама, поверь мне. Я ее знаю наизусть, пустые ночи, раздражающие дни, все близкие – чужие, страшная боль в сердце от своего и того страдания. И почему-то на лице вся кожа точно стянута, как после ожога. Дни еще кое-как, а ночью все та же рука вновь и вновь раздирает все внутренности, все entrailles, что Прометей с его печенью и что его орел! А если заснешь, то просыпаешься с памятью же. нацеленной на тебя, еще острее отточенной твоим сном. Как четко и как странно думается и вспоминается ночью…» Но спасение не в том, чтобы понять смысл и значение происходящего – но вне этих границ, вне времени и пространства, за пределами царства уродства и насилия.
«В маленьком, холодном рязанском музее есть работы твоего отца, и по радио передают Скрябина, уйти “от шагов моего божества” (Из поэмы Б. Пастернака «Девятьсот пятый год» - прим. публикатора), и с Люверс я встретилась в Мордовии, в старом и растрепанном альманахе, за высоким забором, в лесах, где проживал Серафим Саровский… И, в общем, мы с тобой живы, и время от времени попадаем в круги, разбегающиеся от когда-то давно брошенного камня, встречаемся с чем-то и кем-то, еще недавно близким и опять ждущим на очередном повороте судьбы. Грани между “просто” и “давно” прошедшим стерлись, как стерся счет дням и годам».
Нет, это еще не победа – это только предпосылка победы – умение видеть и сопереживать Искусству. Но предпосылка весьма надежная. Именно это умение Али и дает ей язык для общения с Борисом, а тому, одухотворяющему гению, дает возможность сообщить ей нечто, обеспечивающее победу вполне. Это нечто – духовное видение мира, общее для Бориса и для Али: «Стихи твои опять, в который раз, потрясли всю душу, сломали все ее костыли и подпорки, встряхнули ее за шиворот, поставили и велели – живи! Живи во весь рост, во все глаза, во все уши, не жмурься, не присаживайся отдохнуть, не отставай от своей судьбы!».
«В прежней, теперь кажущейся небывалой, жизни было все – плюс стихи. В теперешней жизни ничего не было. Потом появились твои стихи, и сразу опять все стало, потому что в них все, бывшее, будущее, вечное, все, чем жива душа». Обретение всего, чем душа жива, - это и есть победа! Победа, потому что, на самом деле, те, кто обрекает на мучения тело Али… покушаются-то именно на духовный мир. Сломить внутреннее сопротивление – вот задача тех внешних, материальных лишений, которым подвергались и до сих пор подвергаются узники лагерей и пленники ссылок. Не обязательно убить – достаточно втянуть в войну сук и воров. Сделать своим.

Переписка Ариадны Эфрон и Бориса Пастернака, как, может быть, никакая другая книга, дает понять, почему и как могла выжить русская духовная культура в условиях, когда выжить ничего не могло и не должно было. Дело в том, что она и не жила в тех условиях – она жила вне их, в ином духовном измерении. «Я тоже ведь почти роман…» - понимала Аля и писала об этом, как бы иронизируя. Но за этой иронией – глубокий смысл. Жизнь строится не по законам, предложенным материальными, социальными обстоятельствами, но по вечным законам Красоты. И не как одно только внешнее материальное бытие, но как жизнь Духа. «В постоянном барахтанье, суете, борьбе за хлеб насущный я еще никогда не жила, хоть и приходилось по-всякому. Но всегда, при любых обстоятельствах, удавалось урывать хоть сколько-то “для души”. Здесь – невозможно, и поэтому я всегда неспокойна, все мои до отказа заполненные дни кажутся безнадежно пустыми…» Но мы, читатели, знаем: героиня повести судит так не от действительной пустоты, а от высокой к себе требовательности. На самом-то деле вечно живой и непреходящий свет горнего Духа каждую малость освещает (и освящает!) так, что она становится причастна Красоте. Даже малость печальную. Даже боль и тоску человеческую: «Сегодня просидела в амбулатории часа четыре подряд, в очереди разнообразных страждущих – обросших щетиной мужчин, бледных женщин с развившимися волосами, подростков с патетическими веснушками на скуластых мордочках. Скамьи со спинками, отполированными спинами, плакаты “Мы излечились от рака”, “Берегите детей от поносов”, отполированный взглядами, ай-ай-ай, какая тоска! О, все эти разговоры вполголоса о боли под ложечкой, под лопаткой, в желудке, в грудях, в висках, о боли, боли, боли! У меня тоже сердце болит тихой, скулящей болью, но от этого обилия чужих болезней начинаю чувствовать себя неприлично здоровой, хочется встряхнуться и удрать.
А зато как хороши гостиницы, пристани, вокзалы! И какая там иная тоска, живая, с огромными сильными крыльями, вот-вот готовая превратиться в радость, правда? И по силе не уступающая счастью. Тоска приемных покоев совсем другая, заживо ощипанная и бесперспективная (чудесное словечко!). Осенняя муха, а не тоска».
У Красоты, которой спасается героиня, есть и другое имя – Любовь. Поэтому так важна Але возможность «Жить во весь рост, во все уши, во все глаза», жить среди людей и видеть мир. И понимать их беду, и сострадать. Ее письма – потрясающий документ сострадания к современникам, ко всем сразу, ко всем вместе!
В Алиных письмах много и о заботах чисто бытовых, материальных – о покупке домика, о попытках обустройства со скудными средствами, о радости, доставленной денежным переводом. Но эти заботы – лишь фон того сюжета, который понимается как Большой Роман Жизни. А сюжет – вечен. Это сюжет любви к людям, к природе, к жизни – сюжет движения Духа. Такой только сюжет и понимается как Жизнь, и только вовлеченные в развитие этого сюжета и понимаются как живые: «Мне иногда кажется, что я живу уже которую жизнь, понимаешь? Есть люди, которым одну жизнь дано прожить, и такие, кто много их проживает. Вот я сейчас читаю книгу о декабристах, и все время такое чувство, что все это было недавно, на моей памяти – м.б. просто потому, что все живое близко живым? Ведь Пушкин – совсем современник… Нет, Бог с ним, с дождем, а жить все равно интересно. И все равно - живые – бессмертны!»

Нужно обладать гениальной художественной интуицией, чтобы сразу разглядеть и оценить духовный сюжет романа Алиной жизни, - и Борис разглядел и оценил: «Я уничтожаю, выбрасываю или отдаю все… ограничивая рукописную часть текущей работой, пока она в ходу, а библиотеку самым дорогим и пережитым или небывалым (но ведь и это, к счастью, растаскивают). Когда меня не станет, от меня останутся только твои письма… Ты опять поразительно описала и свою жизнь, и северную глушь, и морозы, и было бы чистой болтовней и празднословием, если бы я упомянул об этом только ради похвал. Вот практический вывод. Человек, который так видит, так думает и так говорит, может совершенно положиться на себя во всех обстоятельствах жизни. Как бы она не складывалась, как бы ни томила и даже не пугала временами, он вправе с легким сердцем вести свою, с детства начатую, понятную и полюбившуюся линию, прислушиваясь только к себе и себе доверяя…. Радуйся, Аля, что ты такая. Что твои злоключения пред этим богатством!»

Полностью эссе «Я тоже ведь почти роман…» о судьбе бывших лагерников, о повести А.Жигулина «Черные камни» и переписке А.Эфрон и Б.Пастернака можно читать по ссылке:
https://levtimofeev-new.ru/ya-tozhe-ved-pochti-roman

Моя память хорошо инструментована. Не знаю, радоваться или огорчаться, на я так живу в последние годы: каждое современное событие, каждая нынешняя ситуация, как нажатие на педали и клавиши оргАна, тут же вызывает в сознании гул знакомых ассоциаций и давно постигнутых смыслов. Вот, например, откуда это:
«Майор Рыбаков, возвращаясь домой, проезжал через руины, оставленные войной, но в руинах были не только города и села. Кажется, философ Ханна Арендт, первый и наиболее проницательный исследователь тоталитаризма (и германского, и советского), ввела в научный оборот широко используемое теперь в философии постмодернизма понятие “руины”: тоталитаризм превращает в руины все базовые ценности традиционных человеческих обществ – руины семьи, руины морали, руины верований, творческих возможностей, идеалов, принципов. И вместо всех этих ценностей – всеобщее и безоговорочное подчинение воле и слову вождя … Среди этих руин Рыбаков прожил все тридцатые годы и теперь к ним возвращался.» (Майор Рыбаков – это известный писатель Анатолий Рыбаков. А текст – из моего эссе «Сестры тяжесть и нежность», Рыбакову посвященного.)

Так вот не к этим ли руинам и мы теперь возвращаемся?

Или вот еще оттуда же:
«… Радостное удивление вызвало у читателей появление романа “Тяжелый песок”… Интрига (романа) с первой страницы – в интонации речи рассказчика, в прямом обращении к читателю, в явном еврейском акценте… Не знаю, может, это субъективное восприятие, но мне почему-то всегда кажется, что человек, говорящий по-русски с еврейским акцентом, уже самим характером построения фразы со всеми этими вводными словами и предложениями – “представьте себе”, “между нами говоря”, “как вы догадываетесь”, “как я вам уже докладывал”, “доложу вам” и так далее – выражает неизменную доброжелательность к собеседнику. Если угодно, даже доброжелательно приглашает собеседника в свою жизнь, хочет, чтобы собеседник увидел и понял эту жизнь. Приглашает подумать вместе. Таков и роман Рыбакова – прямое обращение к читателю. Не повествование (слушайте, я вас увлеку), но беседа (слушайте и сочувствуйте, сопереживайте, сердцем откликайтесь). Я начал читать, познакомился с Яковом Ивановским, с семьей Рохленко, понял, о каких людях, о какой семье, о какой любви идет речь, тут же отметил про себя время, с которого начинает рассказчик, место действия, – и сердце мое исполнилось тоской и состраданием: я уже знал, какая судьба ждет этих людей, эту семью, эту любовь. И я не мог сказать себе: успокойся, это всего только литературные персонажи, – я сочувствовал реальным людям, жившим тогда же и там же…» А ваше сердце не исполняется тоской и состраданием, когда в новостях вы читаете, как складываются судьбы потомков тех самых рыбаковских персонажей, что происходит с их домом, их семьями, их любовью?

Ну и еще оттуда:
«Если ответственность (писателя) перед Господом (перед своей совестью), то ее последствия – нечто неизбежное, неумолимое:
Как землю где-нибудь небесный камень будит,
Упал опальный стих, не знающий отца.
Неумолимое – находка для творца –
Не может быть другим, никто его не судит.

Молитва накануне казни: “Да минует меня чаша сия!” – вполне понятна и уместна, но будущее неумолимо, и перед судом синедриона вести себя надо иначе. И те, кто кричал Ему с издевкой: “Сойди с креста, если ты действительно Сын Божий!” – не понимали и никогда не поймут, что воля Божия не в том, чтобы сойти с креста, но в том, чтобы взойти на Голгофу… И знамение не в том, чтобы поэту спастись в годы кровавого террора, а в том, что написаны были “Мы живем, под собою не чуя страны”…»
Полностью эссе «Сестры тяжесть и нежность» можно прочитать у меня на сайте – ссылка в первом комментарии. Вообще приходите ко мне на сайт, там есть что почитать: загляните, например, в недавно восстановленную «Записную книжку». Не говорю уж о недавно созданном «Кабинете психологической помощи». Добро пожаловать.
https://levtimofeev-new.ru/sestry-tyazhest-i-nezhnost--a

Друзья, по прошествии времени хотел бы повторить приглашение в мой «Кабинет психологической помощи». Два места еще пока свободны.
Я не психотерапевт, не работаю с психиатрической проблематикой.
Вот проблемы, с которыми ко мне обращаются:
1. Проблемы самоощущения, самооценки, самореализации.
2. Творческие устремления и проблемы творчества в литературе и искусстве.
3. Карьера и успех.
4. Кризис отношений.
5. Одиночество.
А если говорить о чувствах, то это сомнения в выборе, крушение надежд, обида, вина, страх, отчаяние безысходности, горечь утраты и прочие ситуации, когда без психолога – никак… Особенно в нынешние времена.
Мой диплом, конечно, некий профессиональный proof, но дело не только и не столько в дипломе: за долгие годы жизни, литературной и общественной работы мне и самому пришлось столкнуться буквально с каждой из этих проблем и пережить все эти горести и страхи. Приходите, вместе попробуем разобраться и справиться.
Затея не столько ради денег, сколько по сердцу. Но все-таки не хобби: без оплаты ни у психолога, ни у клиента может не возникнуть должной ответственности. Впрочем, на общем фоне рынка псих. услуг все вполне доступно.
Работаю дистанционно с любым регионом и по всему глобусу (sic!) по видеосвязи в Телеграм или WhatsApp (возможны также Google Meet, Zoom или любая другая платформа).
Чтобы узнать условия и записаться, пишите в личку или зайдите в «Кабинет психологической помощи» у меня на сайте. https://levtimofeev-new.ru/kabinet-psihologa-1
Понятно, что каждому, кто перепостит, душевная признательность.

Что-то сократился приток новых читателей на мой сайт (и соответственно в «Кабинет психологической помощи»). И поэтому напоминающими публикациями открываю кампанию привлечения внимания читателей. Начинаю с раздела «Биографическое».
Автограф на салфетке
(А.М.Володин)
Как и многих других политзэков, меня выпустили из лагеря (Северный Урал) в начале 1987 года. Я начал жить на свободе, дома, в Москве. Но, увы, освобождение не коснулось написанных мной текстов: никто ничего мной прежде написанного (и опубликованного в «самиздате» и на Западе, – за что и срок получил) в открытой печати публиковать не хотел… Как ни странно, первую мою заметку (какая-то публицистика – о чем, теперь уж не помню) напечатал в 1989 году журнал «Театр», в котором в то время работали люди, ставшие впоследствии весьма известными, – Сергей Пархоменко, Михаил Швыдкой, а главным редактором был вполне даже советский драматург Афанасий Салынский. Тогда же они приняли к публикации и вскоре напечатали и мою пьесу «Москва. Моление о чаше». В то время публиковать недавнего лагерника было очевидной доблестью, и люди из редакции, видимо, гордились таким своим поступком и даже пошли дальше: пригласили меня поехать с редакционной группой на встречу с читателями в Ленинград. Уже в Питере к группе присоединился великий (и мой любимый) драматург Александр Моисеевич Володин (автор «Старшей сестры», «Пяти вечеров». «Осеннего марафона» и многого-многого другого, неизменно замечательного). Встреча с читателями прошла 5 февраля 1990 года в ленинградском Доме актера, а после встречи, перед тем как нам отправиться на вокзал, понятно, состоялось застолье в тамошнем ресторане. Все мы хорошо выпили, и Володин (и трезвый-то – человек замечательно добрый, а уж выпив – и вовсе душа все вокруг вместить готова), видимо, на мою просьбу об автографе на память, взял у кого-то ручку и на ресторанной салфетке вмиг набросал вот этот автошарж… С тех пор мы, кажется, никогда больше не виделись. Теперь уж более десяти лет ( а теперь уж скоро 25 лет) Александра Моисеевича нет в живых (он прожил 82 года – бывший учитель литературы, фронтовик, дважды был ранен, замечательный драматург и поэт), и я забыл думать о той встрече, но вот, разбирая старые бумаги, вдруг наткнулся на эту ресторанную салфетку… Нас было человек семь-восемь за столом, все были на хорошем градусе и все искренне любили друг друга... И кто где теперь?
https://levtimofeev-new.ru/

Продолжаю кампанию привлечения читателей к моему сайту (где среди прочего "Кабинет психологической помощи"). На этот раз давняя запись из раздела "Записная книжка писателя".


О ЛЮБВИ


Приходилось ли вам видеть акт любви у воробьев? Я недавно видел: вот так вот рядом, у нас на заборе.
Она сидит терпеливо, а он с одной стороны подлетит, попрыгает рядом по забору, с другой подлетит. И все время беззаботно чирикает, как обычно воробьи чирикают. Но вот он решился, подлетел… и запрыгнул на нее… Господи, что произошло?! Что за божественные звуки раздались в этот момент! Нет, это было уже не чирикание… Не могу сказать… Журчание? Нет… Что за звуки? Никогда в жизни я не слышал такой полной, совершенной объективации понятия НЕЖНОСТЬ. Ничего подобного нет ни в поэзии, ни в музыке. У нас, у людей, просто нет средств для выражения такой степени нежности, мы не умеем так журчать… Нет, он не улетел сразу, он снова и снова запрыгивал не нее. Она молча принимала его, а он опять и опять негромко, но внятно исторгал свою непостижимую ноту самопожертвенной нежности…
Теперь, когда утомленные жизнью скептики скажут мне: полноте, да есть ли в мире любовь? Я уверенно скажу: есть! И вспомню журчание того воробья.


https://levtimofeev-new.ru/

Две прогулки с Пушкиным
Андрей Синявский (Абрам Терц) научил страну: если тебя ведут на тюремную прогулку (в бетонный дворик 15 квадратных метров, где «небо в клеточку»), мысленно бери с собой Пушкина. Мне это было просто, потому что при аресте я твердо решил: отбыв срок тюремно-лагерный и оказавшись на долгие годы в ссылке, буду читать и писать о Пушкине.
Начал, как и А.Д., писать в лагере, но его науку не только мы, зэки, усвоили, но и гэбуха: письма на волю, в которых были куски, скажем, с размышлениями о структуре текста «Е.О.» или еще о чем-нибудь столь же подозрительном, попросту конфисковали. Но, спасибо, не уничтожали сразу, а где-то складировали, и, уже по освобождении, мне удалось все конфискованное вытребовать (все-таки на какое-то короткое время поведение властей менялось)... Ну а уж используя заготовки, написать что-то, привлечь научный аппарат – это было делом литературной техники.
Таким образом написаны были две небольшие работы – о финале «Евгения Онегина» и о лексеме «народ» в текстах Радищева и Пушкина. Обе я зачитал в виде докладов на ежегодных Болдинских чтениях, куда меня в 87-м и 88-м годах возил мой приятель, известный пушкинист Алексей Букалов (глубокий знаток темы «Пушкин и Италия»).
Со временем, окунувшись в разнообразную суету всякой иной деятельности: чай, не в ссылке оказался, - я про свои пушкинские штудии благополучно забыл. А теперь вот при разборе дачных завалов (теперь уж лет 10 назад) в руки попались два неоцифрованных выпуска «Болдинских чтений», и я перечитал и подумал, что, может, кому-то это будет интересно, - попросил набрать и решил разместить обе статьи у себя на сайте. На мой нынешний взгляд, язык несколько тяжел и наукообразен, но не править же написанное почти тридцать (теперь сорок) лет назад. А вот некий идейный манифест, который содержится в обеих статьях, думаю, и сегодня вполне актуален… впрочем, судите сами.
По ссылке можно найти обе статьи. https://levtimofeev-new.ru/dve-progulki-s-pushkinym

Сегодня день рождения великого русского писателя Варлама Тихоновича Шаламова.
Мое эссе «Поэтика лагерной прозы (В.Шаламов)» написало по освобождении из лагеря в 1987 году и вскоре тогда же опубликовано. Некоторое время назад (вряд ли и теперь еще) оно было в списке обязательного чтения для студентов по специальностям «филология». Жаль, если убрали. Со временем оно становится все более и более актуально.


«Разумного основания у жизни нет — вот что доказывает наше время. То, что “Избранное” Чернышевского продают за пять копеек, спасая от освенцима макулатуры, — это символично в высшей степени. Чернышевский кончился, когда столетняя эпоха дискредитировала себя начисто. Мы не знаем, что стоит за Богом — за верой, но за безверием мы ясно видим — каждый в мире, — что стоит. Поэтому такая тяга к религии, удивительная для меня, наследника совсем других начал».
Есть глубокий смысл в упрёке, который бросает Шаламов литературе гуманистических идей. И упрёк этот заслужила не только русская литература XIX века, но и вся европейская — порой христианская по внешним признакам (как же, ведь сказано: возлюби ближнего своего, как самого себя), но соблазнительная по сути своей традиции мечтаний, которые всегда сводились к одному: отнять у Бога и передать в руки человеческие сотворения Истории. Всё для человека, всё для блага человека! Именно эти мечтания — через утопические идеи Данте, Кампанеллы, Фурье и Оуэна, через «Коммунистический манифест», через сны Веры Павловны, «перепахавшие» душу Ленина, — и привели к Колыме и Освенциму... Эту греховную традицию — со всеми возможными последствиями греха — разглядел ещё Достоевский. Недаром в самом начале притчи о Великом Инквизиторе как бы невзначай упоминается имя Данте...
Но искусство не школа философии и политики. Или по крайней мере не только или даже не столько школа. И «покойный Алигьери» всё же скорей создал бы десятый круг ада, чем программу политической партии.
«Поэзии Данте свойственны все виды энергии, известные современной науке, — писал Осип Мандельштам, чуткий исследователь “Божественной комедии” — Единство света, звука и материи составляет её внутреннюю природу. Чтение Данта есть прежде всего бесконечный труд, по мере успехов отдаляющий нас от цели. Если первое чтение вызывает лишь одышку и здоровую усталость, то запасайся для последующих парой неизносимых швейцарских башмаков с гвоздями. Мне не на шутку приходит в голову вопрос, сколько подмёток, сколько воловьих подошв, сколько сандалий износил Алигьери за время своей поэтической работы, путешествуя по козьим тропам Италии».
Логические формулы и политические, религиозные и т.д. доктрины есть результат лишь «первого чтения» литературных произведений, лишь первого знакомства с искусством. Дальше начинается собственно искусство — не формулы, но музыка... Потрясённый зависимостью колымской реальности от текстов, с нею вроде бы никак не связанных, поняв, что «позор Колымы» — производное этих текстов, Шаламов создаёт «новую прозу», которая с самого начала не содержит никаких доктрин и формул — ничего, что можно было бы легко ухватить при «первом чтении». Он как бы снимает саму возможность «первого чтения» — нет ни здоровой одышки, ни удовлетворения. Напротив, первое чтение оставляет лишь недоумение: о чём это он? При чём тут музыка? Неужели шеллачная пластинка в рассказе «Сентенция» и есть системообразующая метафора «Колымских рассказов»? Не Солнце, не Разум, не Справедливость ставит он в центр своего художественного мира, а всего лишь хриплую шеллачную пластинку с какой-то симфонической музыкой?
Мастера «первых чтений», мы не сразу умеем разглядеть родство «покойного Алигьери» и покойного Шаламова. Услышать родство и единство их музыки.
«Если бы мы научились слышать Данта, — писал Мандельштам, — мы бы слышали созревание кларнета и тромбона, мы бы слышали превращение виолы в скрипку и удлинение вентиля валторны. И мы были бы слушателями того, как вокруг лютни и теорбы образуется туманное ядро будущего гомофонного трёхчастного оркестра».

Если бы мы научились читать Шаламова, мы бы поняли в конце концов смысл его «музыки в прозе», приняли бы труд и жизнь художника как искупительную жертву и, возможно, повторили бы вслед за ним:
«На свете есть тысячи правд (и правд-истин, и правд-справедливостей) и есть только одна правда таланта. Точно также, как есть один род бессмертия — искусство».

Полностью у мена на сайте по ссылке: https://levtimofeev-new.ru/poetika-lagernoy-prozy-v.shala

С тех пор, как я взял на себя труд практикующего психолога, мой взгляд на жизнь сильно изменился: вплотную приблизилось всё частное, близкое, конкретно-экзистенциальное, всё, что «здесь и сейчас». Люди приблизились… А занимавшие меня в прежней жизни «великие либеральные Истины», обобщающие формулы бытия, фантазийные образы будущего – все это отодвинулось. Нет, ни одна из нажитых истин не исчезла, но все они именно что отдалились, скукожились, словно листья гербария, остались засушены в книгах, складированы в мемуарных коробах.

Понятно, изменив образ жизни, я и сам изменился. И теперь мне самому интересно, кто же я такой? В кого превратился на склоне лет? Старец Зосима что ли? Я попытался написать об этом, осмыслить опыт первых месяцев практики… долго мучался, ничего не получалось – получалась всё какая-то «глубокомысленная» писательская лабуда. И так шло, пока я не вспомнил, что есть, уже есть четкий ответ на эти мои вопросы. Сейчас приведу его вам.

Не знаю, всякий ли практикующий психолог разделяет этот взгляд на профессию, но мне он близок, я себя как раз так и ощущаю и понимаю:

«Я не Бог, я катализатор. Я достаточно хорошо понимаю проекции и всякое такое и различаю, какую роль мне приходится играть в жизни разных людей — я становлюсь для них исповедником, или папочкой, или негодяем, или мудрецом. Моя терапевтическая функция — помочь вам осознать здесь и сейчас и фрустрировать вас, когда вы пытаетесь вырваться. Это моя терапия, моя терапевтическая роль. В других сферах моей жизни мне еще не удалось этого достичь. Видите ли, как и всякий психолог или психиатр, я во многом решаю свои проблемы вовне. Тот факт, что я так счастлив интегрироваться, говорит о том, что у меня нет полной интеграции. Так что если вы хотите сойти с ума, совершить самоубийство, стать лучше, «включиться» или получить переживание, которое изменит вашу жизнь, то это зависит только от вас. Я делаю свое дело, а вы делаете свое дело.» (Ф.Перлз)
Классик, конечно, несколько позирует и утрирует. Вряд ли есть психолог, который, уловив суицидные настроения клиента, не сделает всё, чтобы спасти его. Но, в принципе, да, каждому свое. И я, хоть и не психиатр и не терапевт, делаю свое – дело практикующего психолога.

С удовольствием читаю и перечитываю классиков практической психологии. Надеюсь, и мои клиенты чувствуют, что я «счастлив интегрироваться».

P.S. Всякий психолог-практик nolens volens становится игроком на рынке психологических услуг. И теперь любая моя публикация – косвенная реклама. А поэтому за каждый перепост сердечная признательность друзьям. В моем расписании пока есть пара свободных мест, и ознакомиться с условиями и записаться ко мне можно, написав в личку, или по ссылке: https://levtimofeev-new.ru/usloviya-raboty-1

Мне пишут: внутренняя эмиграция, внутренняя эмиграция… Вздор! Не в эмиграции я здесь, но в ссылке. Из своего, совсем не ласкового, но все-таки хорошо знакомого, обжитого времени бессрочно сослан в чужую и чуждую мне эпоху. И когда понял это, вспомнил крик отчаяния ссыльного О.М.: «Куда мне деться… ?» Вспомнил… и «делся» в психологию, которую любил и к которой тянулся с юности. Спасаюсь, как могу – вот смысл моих нынешних занятий, а не то, что вы подумали.
И только теперь вполне понял Мандельштама. Это ничего, что он про январь: у нас теперь круглогодично зима и мертвый воздух.
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок…
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы —
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы…
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке —
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
— Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!

Мысли, которые приходят в голову по мере погружения в психологическую практику:
Слово – основной инструмент логического мышления. Понять что-то – значить выразить в слове, в речи. В начале было слово – все это знают. Но психологическая практика ставит под сомнение эту от века незыблемую истину. Бессознательное не выразить в слове. В иных случаях было бы правильно отставить в сторону грубую вербальную логику и всё, что связано с энергией бессознательного, воспринимать как музыку. И тогда можно услышать, что на протяжении жизни человека всё, что происходит в его Ид, звучит в единой тональности, заданной при рождении и в раннем детстве – лишь регистр меняется с возрастом, с развитием Эго. И может быть, основная задача практикующего психолога – уловить истинную тональность жизни клиента и постараться микшировать диссонансы... И в конце концов все это осознать. То есть выразить в слове.

В работе практикующего психолога главное (кроме, конечно, знания предмета) – эмпатия, глубокое сочувствие клиенту. Это общеизвестно. Но я хотел бы свои «рабочие чувства» определить более конкретно – как сострадание. Действительно, как ни клиент – именно что клубок страданий. И ты не только должен глубоко погрузиться в чужую судьбу и сессия за сессией разматывать этот клубок, но и свою душу открыть чужой боли, чужим страданиям – и только так, может быть, сумеешь понять и помочь. По-научному это называется «совместное психическое функционирование». Опытные профессионалы, наверное, умеют «функционировать» с меньшими эмоциональными затратами, у меня же пока не получается.

Но я рад, что вполне вошел в эту работу и теперь живу в ней. Однако вместе с этой радостью меня настигли и терзания совести за допущенные ошибки: было дело, отказал в сострадании. Открыв практику, я принял в работу сразу несколько человек, и, за малым исключением, мы с ними успешно работаем и по сей день. Но и тогда, и после были случаи: люди просили о помощи, мы встречались (виртуально), знакомились, смотрели в глаза друг другу, я выслушивал их… и отказывал. Хотя были все возможности и показания принять. Говорить о причинах отказа не буду: стыдно, настолько они теперь видятся несущественными… У меня не осталось адресов, но я всех помню, и каждый из них теперь укором у меня перед глазами: Елена из Петербурга, Артем из Москвы, Екатерина из Риги, и еще, и еще… Дорогие мои, успокаиваю себя надеждой, что каждый из вас уже нашел своего психолога. Но если нет, и моя помощь все еще как-то может кому-то из вас пригодиться, обязательно приходите (адрес прежний, достаточно «погуглить» : Лев Тимофеев Кабинет психологической помощи или зайти по ссылке), и я непременно найду возможность работать с вами. И, пожалуйста, простите меня.

P.S. У мудрого старейшины российских психотерапевтов Виктора Кагана, автора книги «Искусство жить. Человек в зеркале психотерапии» (и десятков других замечательных книг), прочитал здесь в ФБ: «Не бойся ошибок. Психотерапии без ошибок не бывает. Психотерапия – это путь ошибок, постоянное нащупывание. Ошибка: не брать уроки у ошибок.» Я хоть и не терапевт, но принял к сведению. Беру урок.

https://levtimofeev-new.ru/kabinet-psihologa-1