Хорошая новость для всех, кто успел полюбить в прошлом году подкаст "Девчонки умнее стариков". Искрометные и задиристые обсуждения премиальных книг "Ясной Поляны" продолжатся и в этом году! Правда, и здесь не обошлось без перемен. Одна из соведущих - Мария Лебедева - сменила амплуа и дебютирует как автор романа "Там темно", который номинирован и в основной конкурс "Современная русская проза", и в новую номинацию "Молодость". Компанию Наталье Ломыкиной в ведении подкаста составит Валерия Мартьянова. Не сомневаемся, что и в обновлённом составе дуэт ведущих сохранит высокий градус полемики и порадует нас ярким и глубоким обсуждением книг премиальных списков и, конечно же, аргументированным оспариванием некоторых решений нашего жюри, 

«Есть люди, которые словно на поверхности, а есть те, которые в глубине. Те, что на поверхности, — они скользят, как водомерки. Легко скользят. Туда-сюда, их ничего не держит. Они на воде. А есть — как рыбы, они — под водой. И вода не дает им так легко скользить. Рыба, которая в глубине, смотрит наверх: погода ясная, ветра нет, и она видит водомерку. Водомерка так красиво скользит. Рыбе интересно, потому что она так не может. Не может вылезти из воды и скользить по ней. И водомерка — тоже однажды видит рыбу, ей тоже — любопытно, что там — в глубине, как это — быть в глубине. Они с разных сторон воды смотрят друг на друга, им интересно, но вместе они быть не могут».

Забравшись на холм, словенцы хотят одного — чтобы их не трогали. Граница между голосом и тишиной исчезает. Тишина, умноженная на тишину.

В горах голос не нужен, чтобы говорить. В горах голос нужен, чтобы не потеряться

Бабушка молилась за всех нас. Во рту было так намолено, что слов не вставить. Снега-то намололо, говорила. Снега-то перебелено, что измято.

*
Какой толк от языка? Чтобы тосковать на нем? Помолчать я и на своем — итальянском — могу.

Есть города для созерцания, а не для жизни. Такие города нужно выставлять в музеях, а в них возьми и поселись люди, понатыкав мусорные баки, прачечные, парикмахерские и газетные киоски. Берлин же с его широкими проспектами, шпети и дешевым стрит-фудом создан для жизни.

Тогда я думала, что в каждом городе есть Волга, и все дети растут у Волги. Любая река – это Волга. Все отцы уходят на Волгу, чтобы добыть яблоки для детей. Они сидят у реки, она дает их детям добычу. И то, что было внутри нее, не кончалось. И она не кончалась. Волга текла через все города, и к ней припадали все отцы всех детей. 

*
Чтобы дойти из Владивостока до моей волжской равнины, понадобится шестьдесят семь дней. Отсюда равнина только мерещится. Так же в детстве мне мерещился Владивосток, который я, конечно, с высоты школьного роста видеть не могла (страна еще была мне велика), но представляла как один невыносимо далекий край, где люди живут особенные — не боящиеся жить на краю, даже выбирающие этот край как убежище.  В детстве нам пели: не ложися на краю — а они не только ложатся — живут на краю — не боясь никакого волчка, пусть даже серенького- пресеренького. 

Исчезать безболезненно — недоступный дар, с ним рождаются раз в две тысячи лет и то вдруг оказываются в скале, у которой, если и отодвинут камень, никого не найдут. Остальные же исчезают с болью — для того, кто обернулся и никого не увидел.

Любить места больше, чем людей, или вместо людей — вариант, поначалу кажущийся спасительным, но со временем проявляющийся такой же тугой швартовкой —  к запаху асфальта, забитого дерьмом чаек, на соседней с морем улице; к усталости таксиста, часто берущего твои вызовы; к подлинной темноте в квартире напротив со всегда открытым балконом; к Дому музыки, мимо которого ходила к отцу в больницу и на афишу которого тогда подписалась, а через столько лет все никак не можешь отписаться и ненавидишь ее заново, каждый раз, когда она сваливается во входящие (…) к пятнистому свету в аллеях ботанического сада или к вечному старику в окне многоэтажки, на которого без вины смотреть не можешь