БАХ ПЕДАЛЬНЫЙ
Когда я учился композиции, мы с друзьями из музыкальной школы развлекались, сочиняя музыку на основе телефонных номеров. Присваивали нотам цифры, и начиналась игра. Каждый должен был сыграть в заданной форме. Кто не справлялся, бежал за водкой.
Как-то раз мы взяли за основу телефон районной службы канализации. Я за водкой бежать не хотел, и дисциплинированно превратил его в мелодию коммунальных глубин.
А дальше друзья закричали: “Романс!”. И я исполнил эту мелодию в стиле романса. А Володя сказал: “Я могу фугу запиздошить!” — и, хотя он был, посмотрим правде в глаза, самым слабым пианистом в классе, принялся негнущимися пальцами вбивать в рояль баховскую полифонию.
Тогда друзья стали предлагать целые музыкальные направления. Косте достался романтизм, Лысому — рококо, потом снова была моя очередь, и я изгалялся в минимализме (мои канализационные инсайты вполне можно было выдать за свежий трек Стива Райха).
В тот день за водкой не пошел никто. Из телефона районной говночистки вышла чудесная барочная прелюдия.
PS
А какие у вас были в детстве развивающие игры?
Когда я учился композиции, мы с друзьями из музыкальной школы развлекались, сочиняя музыку на основе телефонных номеров. Присваивали нотам цифры, и начиналась игра. Каждый должен был сыграть в заданной форме. Кто не справлялся, бежал за водкой.
Как-то раз мы взяли за основу телефон районной службы канализации. Я за водкой бежать не хотел, и дисциплинированно превратил его в мелодию коммунальных глубин.
А дальше друзья закричали: “Романс!”. И я исполнил эту мелодию в стиле романса. А Володя сказал: “Я могу фугу запиздошить!” — и, хотя он был, посмотрим правде в глаза, самым слабым пианистом в классе, принялся негнущимися пальцами вбивать в рояль баховскую полифонию.
Тогда друзья стали предлагать целые музыкальные направления. Косте достался романтизм, Лысому — рококо, потом снова была моя очередь, и я изгалялся в минимализме (мои канализационные инсайты вполне можно было выдать за свежий трек Стива Райха).
В тот день за водкой не пошел никто. Из телефона районной говночистки вышла чудесная барочная прелюдия.
PS
А какие у вас были в детстве развивающие игры?
Композитор София Губайдуллина умерла.
Её называли мистиком, сектанткой, православной шаманкой, звуковым экзорцистом. Она улыбалась и писала дальше.
В советскую эпоху, когда академическая музыка должна была поставлять революционные кантаты, она писала поперек стандартов — так, будто Господь сошёл на землю и сломал к хуям пианино «Волжанка».
София создавала звук — будто читала Библию задом наперёд. В её симфониях был и Страшный суд, и Воскресенье, и Распятие.
Губайдуллина умерла.
Но композитор Губайдуллина умереть не может. Потому что заглушить музыку в сердце вселенной не умеет даже смерть.
Её называли мистиком, сектанткой, православной шаманкой, звуковым экзорцистом. Она улыбалась и писала дальше.
В советскую эпоху, когда академическая музыка должна была поставлять революционные кантаты, она писала поперек стандартов — так, будто Господь сошёл на землю и сломал к хуям пианино «Волжанка».
София создавала звук — будто читала Библию задом наперёд. В её симфониях был и Страшный суд, и Воскресенье, и Распятие.
Губайдуллина умерла.
Но композитор Губайдуллина умереть не может. Потому что заглушить музыку в сердце вселенной не умеет даже смерть.
МАРИЯ ИВАНОВНА ЧПОК-ЧПОК
Мой вьетнамский таксист по имени Тан знал только три слова: тан, гоуз, мани.
Город назывался Фантьет.
— Тан, я просил отвезти меня в ресторан, — формулировал я жестами, — а ты куда меня привез?
Мы ехали по улице, вдоль которой покачивались часовые любви всех полов. Тан резко свернул к каким-то ржавым гаражам и затормозил.
— Тан! Гоуз! Мани! — сказал он торжествующе и показал рукой на железные ворота.
В гараже стояло несколько столиков, пахло погибшей рыбой. Ко мне подошла пожилая официантка и спросила:
— Вонт ми?
Всё-таки Фантьет был борделем, наспех замаскированным под город. «Вонт ми?» Она сказала это устало, без тени кокетства.
Очевидно, её карьера сексуальной львицы началась еще при Хо Ши Мине, во времена трудного социалистического выбора Вьетнама.
Я мотнул головой:
— Ноу.
Я хотел есть. И показал на старика в фартуке, возившегося у плиты.
— Вонт хим? — оживилась она. Старик-повар посмотрел на меня испуганно.
Я замахал руками:
— No! No! I don't wanna fuck! I am hungry! Я просто голоден.
У ног официантки кружился смешной маленький щенок. Я улыбнулся. И тут хозяйка всё поняла:
— Вонт хим? Делишес! Делишес! Кам ту ми!
Я извинился и вышел. Хотелось провести вечер чуть менее раскованно.
Я подозвал Тана и нарисовал на песке небоскребы и море. Он кивнул:
— Тан гоуз! Мани?
К утру мы прикатили в курортный городок Ньячанг. Тан высадил меня на главной площади, где гордо реял государственный флаг. Прямо у флагштока ко мне шагнула пожилая, интеллигентного вида женщина, по виду сотрудница мэрии, и спросила:
— Мариванна? Бум-Бум?
PS
А что вас разочаровало в путешествии? 😈
Мой вьетнамский таксист по имени Тан знал только три слова: тан, гоуз, мани.
Город назывался Фантьет.
— Тан, я просил отвезти меня в ресторан, — формулировал я жестами, — а ты куда меня привез?
Мы ехали по улице, вдоль которой покачивались часовые любви всех полов. Тан резко свернул к каким-то ржавым гаражам и затормозил.
— Тан! Гоуз! Мани! — сказал он торжествующе и показал рукой на железные ворота.
В гараже стояло несколько столиков, пахло погибшей рыбой. Ко мне подошла пожилая официантка и спросила:
— Вонт ми?
Всё-таки Фантьет был борделем, наспех замаскированным под город. «Вонт ми?» Она сказала это устало, без тени кокетства.
Очевидно, её карьера сексуальной львицы началась еще при Хо Ши Мине, во времена трудного социалистического выбора Вьетнама.
Я мотнул головой:
— Ноу.
Я хотел есть. И показал на старика в фартуке, возившегося у плиты.
— Вонт хим? — оживилась она. Старик-повар посмотрел на меня испуганно.
Я замахал руками:
— No! No! I don't wanna fuck! I am hungry! Я просто голоден.
У ног официантки кружился смешной маленький щенок. Я улыбнулся. И тут хозяйка всё поняла:
— Вонт хим? Делишес! Делишес! Кам ту ми!
Я извинился и вышел. Хотелось провести вечер чуть менее раскованно.
Я подозвал Тана и нарисовал на песке небоскребы и море. Он кивнул:
— Тан гоуз! Мани?
К утру мы прикатили в курортный городок Ньячанг. Тан высадил меня на главной площади, где гордо реял государственный флаг. Прямо у флагштока ко мне шагнула пожилая, интеллигентного вида женщина, по виду сотрудница мэрии, и спросила:
— Мариванна? Бум-Бум?
PS
А что вас разочаровало в путешествии? 😈
Я приглашаю вас на оргию.
2006 год. Устав продюсировать «Программу максимум», я решил наполнить свои серые будни высоким смыслом. И объявил кастинг молодых грузинских пианисток на главную роль в художественном фильме. Раз в жизни мне захотелось побыть классическим кавказским продюсером. Я даже подписался Арсен Кавалеров. 8-916...
Никакой фильм мы, разумеется, не собирались снимать. Просто вы когда-нибудь видели юных грузинских пианисток? Вы бы меня поддержали. Тем более что я твердо решил жениться на одной из них. Так бывает, что грубияны и алкоголики тянутся к прекрасному.
Прослушивания проводились в студии «Программы максимум», куда по моей просьбе вкатили рояль.
Тихие домашние девочки с нотами Шопена и Метнера вздрагивали, увидев, где очутились. Не о такой музыке они мечтали. Они поспешно исполняли по одной пьесе, сдержанно прощались и не перезванивали больше никогда.
И вот в один из дней в студию впорхнула она. Мисс монобровь Главного Кавказского хребта. В теле. В возрасте. В ярких золотых лосинах и топике «Kiss me». «Шылунья», как сказала бы Анна Ахматова.
Я спросил:
— Простите, как вас зовут?
— Гаяне Автандиловна. — Она обвила мою шею. — Но ты можешь звать меня просто Жужуной, мой дерзкий продюсер. Пробы будут прямо здесь, на рояле?
Не помню, как мне удалось её выпроводить, но еще очень много лет в ночь с пятницы на субботу у меня раздавался звонок от абонента «Не брать Жужуна».
2006 год. Устав продюсировать «Программу максимум», я решил наполнить свои серые будни высоким смыслом. И объявил кастинг молодых грузинских пианисток на главную роль в художественном фильме. Раз в жизни мне захотелось побыть классическим кавказским продюсером. Я даже подписался Арсен Кавалеров. 8-916...
Никакой фильм мы, разумеется, не собирались снимать. Просто вы когда-нибудь видели юных грузинских пианисток? Вы бы меня поддержали. Тем более что я твердо решил жениться на одной из них. Так бывает, что грубияны и алкоголики тянутся к прекрасному.
Прослушивания проводились в студии «Программы максимум», куда по моей просьбе вкатили рояль.
Тихие домашние девочки с нотами Шопена и Метнера вздрагивали, увидев, где очутились. Не о такой музыке они мечтали. Они поспешно исполняли по одной пьесе, сдержанно прощались и не перезванивали больше никогда.
И вот в один из дней в студию впорхнула она. Мисс монобровь Главного Кавказского хребта. В теле. В возрасте. В ярких золотых лосинах и топике «Kiss me». «Шылунья», как сказала бы Анна Ахматова.
Я спросил:
— Простите, как вас зовут?
— Гаяне Автандиловна. — Она обвила мою шею. — Но ты можешь звать меня просто Жужуной, мой дерзкий продюсер. Пробы будут прямо здесь, на рояле?
Не помню, как мне удалось её выпроводить, но еще очень много лет в ночь с пятницы на субботу у меня раздавался звонок от абонента «Не брать Жужуна».
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Во время записи лекций для Школы продюсирования, я часто делаю лирические отступления. Которые не должны выйти в эфир. Но наш режиссёр, сука, всё хранит.