Стива Грэма теперь вспоминаю каждый год.

В эти декабрьские дни часто приходят на память события Рождественского перемирия 1914 года.

Один из самых вдохновляющих эпизодов не только Великий войны, но и военной истории ХХ века в целом. Первая мировая похоронила старую Европу, и в этой общей драме гибели цивилизации, Рождественское перемирие как будто стало символом того, что у христианского Запада есть шанс. Но шансом этим, в конце концов, не воспользовались.

Пару лет назад я читал книгу Пола Фассела «Великая война и современная память», в которой автор раскрывает влияние тех событий на нашу общую современность через творчество писателей-фронтовиков. Именно оттуда я узнал о существовании сборника рассказов «The Challenge of the Dead» ("Вызов, брошенный мёртвыми") англичанина Стива Грэма. Книга не издавалась в России, поэтому я смог ознакомиться с ней лишь фрагментарно.

Но меня чрезвычайно впечатлил один рассказ, на него ссылался и Фассел. Он посвящён событию, случившемуся через год после Перемирия. В 1915 году командование обеих сторон, во избежание повторения рождественских братаний, запретило под страхом смерти пересекать полосу между траншеями. Но один из британских солдат все-таки пошёл. И на изрытом воронками поле он получил очередь в спину.

Грустная, казалось, история, но она заканчивается прекрасными словами:
«Этот сержант похоронен на маленьком старом придорожном кладбище, примерно в миле от Лавенти. И на его могиле растет высокий розовый куст, на котором каждую осень распускаются алые цветы. Рядом с ним лежит рыцарь и предводитель, и в изножье его могилы растет лишь щавель; все могилы там поросли сорняками, кроме могилы человека, который отдал жизнь за то, чтобы пожать противнику руку в день Рождества».

Это история об истинном Рождестве, которое возвышает над смертью, над безумием войны, над земными дрязгами. Три года назад я и представить не мог, какую актуальность эта история вскоре обретёт и для нас. Только на нынешних фронтах Рождественских перемирий не будет.

Историческое мышление, при всех своих достоинствах, существенно искажает представления о политическом.

Тут одно из двух: или люди прошлого, не имея полного знания о своей эпохе, неверно определяли для себя друзей и врагов (от этой шмиттовской оппозиции никак не отвязаться); или же мы сегодня, имея лишь фрагментарные знания о прошлом, неверно интерпретируем поступки людей прошлого, все те же действия друзей и врагов.

То есть у нас есть послезнание, но нет актуального эпохе взгляда, чувства сопричастности, а у них всё наоборот. Поэтому когда мы переносим исторический опыт на политическую реальность мы неминуемо обречены заблуждаться, может быть и не во всем, но во многом.

Для нас кажется ошибкой нежелание западных римлян объединяться перед лицом варварской угрозы, их стремление в первую очередь решать вопросы личного политического влияния, а не бороться за выживание цивилизации. Или же усобицы князей, не прекращавшиеся даже после начала батыева нашествия. Или же крестоносцев, растративших немало сил на ненужную и вредную борьбу с православными и отказ видеть союзников в монголах (хотя последнее и спорно). Или же русское крестьянство, не оказавшее существенной поддержки офицерству и интеллигенции в ходе Гражданской войны, и вынужденных после вести свою безнадежную борьбу с большевиками в одиночестве.

Это все телеграфное перечисление и каждое событие здесь может интерпретироваться по-разному. Но наше сегодняшнее послезнание дает нам материал для этих интерпретаций. Когда же мы, вооруженные знанием о политике прошлого, начинаем толковать настоящее и предсказывать будущее, нам не следует забывать - в наших руках нет и половины переменных для этого анализа.

И речь даже не о пресловутых «черных лебедях». Люди в моменте и идентичность-то свою могут сознавать неверно. Не в смысле «русский - не русский», а в смысле все тех же друзей и врагов. Ведь это же главная функция политической идентичности - определять с кем мы и против кого (как бы агрессивно это ни звучало), но в потоке исторических событий мы едва ли сможем адекватно сделать выбор.

Люди могут думать о спасении цивилизации, но потерять свое государство или этнос и наоборот. Думать о сословных или семейных привилегиях и потерять самы социальную систему, на которой эти привилегии держались. И так далее.

В этом, наверное, и нужен здоровый фатализм: делай что должно и будь что будет. А что должно? Каждый раз разное. Но одно справедливо всегда: должно помнить, что на Божий суд ты пойдешь один, без идентичностей, и никто не сможет заменить тебя перед Богом.

Разумеется, нам не постичь бессмертия. Это не под силу смертным, ибо низшее не может познать высшее.

Любому, думавшему над этим, становится очевидно: бессмертие, как бесконечно долгая жизнь в текущем качестве - абсурд, скука. Смерть, угроза смерти и придают нынешнему человеческому существованию смысл.

Человек всю свою историю ищет иного бессмертия, в котором будут преодолены неразрешимые противоречия нашей земной жизни. Уже древним было ясно - для истинного бессмертия необходим переход на другой уровень бытия, выход за пределы чувственного мира.

Но из нашего текущего состояния этот иной уровень непознаваем. Меня это всегда раздражало. Я всю жизнь отчетливо ощущал необходимость и реальность иного уровня бытия, причем с возрастом все больше. Ведь у нашего мира просто нет иных причин существовать.

Но осознание, что у нас нет познавательного аппарата для этого уровня - выводило из себя. Уж потом-то я понял, - аппарат все-таки есть, но он как раз не совместим ни с раздражением, ни с унынием, и все познанное с его помощью неизменно упрощается и опошляется, при переводе на человеческий язык.

В конце концов, с формулировкой моего личного определения бессмертия опосредованно помогли Бердяев и Толкин. Бессмертие - это творчество, возведённое в абсолют. Твои личные творческие потуги, но завершенные, восполненные до той меры, необходимость которой чувствовалась, но которую и представить было нельзя.

У Толкина есть маленький рассказ, называется «Лист работы Ниггля» (его можно прочитать за 15 минут, и он есть в сети). Если в двух словах пересказывать: есть человек по имени Ниггль и он увлечен рисованием. Однажды он решает изобразить необычайной красоты листок, но затем он увлекается и рисует и ветвь, и дерево, и даже пейзаж на фоне. Его вечно отвлекают от работы - главным образом, сосед Пэрриш - тому постоянно требуется помощь с чем-нибудь.

И вот однажды Нигглю наступает черед отправиться в далекое путешествие (метафора смерти). Картину он не закончил, и уезжает он без вещей, при этом слышит, что труд его жизни пойдет на покрытие крыши вместо брезента.

По прибытии его помещают в работный дом, где он долго до изнеможения трудится (католик Толкин не мог не изобразить чистилища), а затем его отправляют дальше, и он попадает в дивное место, в котором узнает пейзаж своей собственной картины. Однако уже завершенный и невыразимо более прекрасный, чем на холсте. Это становится местом, где исцеляются другие измученные души.

Толкин, конечно же, писал о себе и о своей великой «картине». Но этот маленький рассказ сшивает воедино его главные темы: смерть, бессмертие и творчество. Чуть-чуть отдергивает серую завесу дождя и открывает вид на далекую зеленую страну в мягком свете восходящего солнца.

Когда взяли в отдел маркетинга выпускника истфака (и любителя фэнтези).

Можно добавить в ассортимент сосиски «Бастард из Дредфорта» и кровяную колбасу «Жиль де Ре». А так, непаханное поле для нейминга, у меня вот тоже сыр со Средневековьем ассоциируется.

Я, когда увидел «Короля Севера», первым делом подумал: «Ну, нынче-то Мартин и HBO до авторов креатива не дотянутся!»

С болью в сердце воспринял скорбное известие о трагической кончине вашего отца и супруга Романа Тимофеевича Легойды, прошедшего долгий жизненный путь.

Убежден, что ревностное служение его сына на ниве Святого Православия, который твердо и последовательно отстаивает церковную позицию в медиапространстве, — это, в том числе, плод родительских попечений почившего.

Молюсь об упокоении новопреставленного раба Божиего Романа в селениях праведных, а также об утешении его родных и близких, понесших невосполнимую утрату.

Милостивый Господь да укрепит всех вас памятованием Его обетований о воскресении мертвых и жизни будущего века.

С искренними соболезнованиями,

Святейший Патриарх Кирилл

Я повторю только то, что уже говорил. Возмущаться бессмысленно и непродуктивно. Объяснять, что пулять ракетами по городам нехорошо - это уже лет десять как непродуктивно и бессмысленно. Ничего нового о людях, коллективно дрочивших на трупы в Одессе и Луганске в 2014, мы не узнаем. Они в принципе заточены на то, чтоб убивать и потом на трупы дрочить, нацбилдинг у них такой. У нас тут есть всего несколько опций. Во-первых, помочь пострадавшим и семьям погибших. Во-вторых, помочь тем, кто сейчас на фронте убивает врагов. Выбор невелик. Но другого никакого нет.

На фото - это не Белгород. Это Первомайск 2014. Его перестали обстреливать после того, как всех украинских солдат на подступах к нему убили или заставили убежать. И других способов нет. Извините, если это удар по вашим гуманистическим взглядам. Нет другого способа.

Сегодня в одном массовом книжном наблюдал, как мужчина не мог выбрать между подарочными изданиями Библии и Торы.

Сначала он долго вертел в руках Библию, рассматривал с разных углов, даже пробовал ногтем, но внутрь ни разу не заглянул. Потом поставил её на полку и стал так же изучать Тору, в конце концов, удовлетворённо кивнул и отправился с ней на кассу.

Вдруг, не дойдя до очереди буквально трёх шагов, резко развернулся, промаршировал обратно и схватил со стеллажа томик Платона. Магазин он покинул с таким вот набором Исаака Исраэли.

Надеюсь, через год придет за Библией.

Сегодня христианство по-прежнему гонимая религия.

Только за последние месяцы более ста тысяч христиан были изгнаны из Арцаха, а их святыни поруганы. В Нигерии сотни христиан убиты только за святочные дни. На Украине каноническую церковь притесняют весь год. В Газе христиане погибают вместе с мусульманами.

Все это происходит под молчание мировых лидеров или же под вялое выражение «обеспокоенности». Потому что христианская цивилизация сегодня отсутствует как политический субъект. Место вакантно.

Однако полезно помнить, что для христианства, в отличии от многих других религий, гонения и притеснения - это плодородная почва, в которой христианство взросло, а затем окрепло. Нет, я не настолько самонадеян, чтобы желать кому-то мученического венца, притеснения христиан - это зло. Просто гонители, как и две тысячи лет назад «не ведают, что творят», и что из этого выйдет.

У меня есть одна непримечательная традиция: читать на зимних праздниках Бернарда Корнуэлла.

Чтение легкое, не обремененное слоями смыслов - просто исторические романы с яркими героями и хорошей атмосферой. И каждый год я задумываюсь, почему же мне так нравится к этому возвращаться. Дело ведь явно не в литературных изысках.

Сегодня пришло в голову: просто потому что Бернард Корнуэлл любит свою старую добрую Англию со всеми её грехами и достоинствами. Он создал художественное переложение практически всей английской истории - написал циклы по артуровскому эпосу, эпохе Альфреда Великого, Столетней войне, наполеонике (знаменитый стрелок Шарп). Вложил частичку себя в милый сердцу национальный миф.

Причем в его романах нет ни идеализации «своих» и демонизации «чужих», ни значимых политических смыслов, просто повествование в лицах написанное с любовью к своему народу. Да, написанное хорошо, но мало ли тех, кто умеет хорошо писать на английском языке…

Нам, конечно, нужен свой Бернард Корнуэлл. Был Балашов - но он скорее конкурент Дрюону. А так ведь хочется почитать что-то хорошее художественное - не колхозное, не попаданческое, не РПГшное о русском средневековье, а почитать и нечего (за редким исключением). Произведения советских авторов на эту тему либо чрезмерно изобилуют «портками» и «лаптями», либо пихают к месту и не к месту классовую борьбу (опять таки, за редким исключением).

P.S. Я, кстати, не люблю формулировки в духе это «русский Киплинг», «русский Маркес», русский *кто бы то ни было*, но только когда их применяют к уже существующим авторам. А «русский Корнуэлл», буде он явится (а может быть он уже есть и томится где-то в недрах портала Автор.Тудей), безусловно станет величиной самобытной.

Вчера был день рождения Толкина, я о нём и так недавно писал, так что повторяться не стал. А вот у Медоваров, как всегда, шикарный цикл заметок об Инклингах в целом и о Толкине в частности👇