👇🏻на материале русского средневековья мне приходят на память стереотипы о лживых и коварных греках, которые вроде бы были насадителями православия и носителями интеллектуальной античной традиции, и, тем не менее, вызывали отторжение и отвращение у русских монахов, составлявших и переписывавших летописи.

Или знаменитая реплика черниговского князя Святослава Всеволодича (XII век), обращённая к князю-сопернику из другой ветви Рюриковичей: "я не угрин и не лях, но мы с тобой одного деда внуки", означаяающая, что он, как русский князь, имеет права на Русскую землю по рождению, в отличие от иноземных правителей, которые могут опираться только не силу.

Или перепалка русских и татар в житии Петра Царевича (XIV век), где ростовские князья называют потомков святого татарина Петра "не нашей костью", в то время как заезжий татарский посол Ахмыл, напротив, отмечает у них "ханскую кровь" и "наше племя".

Попытки отправдать Бога за наличие зла в мире могут привести к неожиданному результату. Можно незаметно для себя увлечься злом и даже полюбить его.

Нет, не в духе злодеев из комиксов. Просто разыскивая злу место в мире, находя основания для его существования, легко прийти к выводу, что зло может содержать в себе красоту. К примеру, без зла невозможны милосердие и героизм, именно оно проявляет эти качества. Да, в сущности, любые добродетели невозможны без зла.

И это не про литературное «маленькое зло, во имя большого добра», это именно про зло, которое обретает, таким образом, право на существование в мире. У Юнгера в «Гелиополисе» есть фраза: «зло не вне Божественного плана, но оно вне закона». Если пренебречь этой мыслью, то очень легко полюбить величие человеческого горя, героику падения и поэтику дна.

Именно отсюда и вытекают расхожие пошловатые максимы в духе «в Раю лучше климат, а в Аду компания». Многим на этом фоне добро представляется скучным и плоским, не то что зло. И популярность «серой морали» в современной массовой культуре тоже отсюда.

Однако христиане готовятся к миру, в котором злу места нет. К миру, в котором некому будет героически противостоять. В котором героизм, милосердие и справедливость предстанут совершенно иначе и лишь какая-то тонкая грань, далёкая аналогия будут связывать их с одноимёнными понятиями падшего мира.

Поэтому нельзя увлекаться красотой зла. Можно лишь восхищаться, каким поразительным образом здесь обращает зло во благо великий Божественный замысел.

Если цитата не вырвана из контекста, то да, согласиться с этим трудно. Фантастика – очень широкое понятие, но какое направление в ней ни возьми, найдешь представителей разных лагерей, на любой вкус.

Потому что фантастическое допущение – это прежде всего инструмент, который можно принудить служить совершенно противоположным целям.

Инклинги (прежде всего Толкин, Льюис, Уильямс) хорошенько потоптались на всех полях фантастики, оставив там максимально базированный след, но это скорее единичный успех. Дальше ведь кого там только не было.

Да, в фэнтези так и не появилось громких имен, свободных от подражания или спора с Толкиным, но именно желание всем показать в чём же был не прав Профессор породило множество совсем уж не консервативных текстов.

И да, я не раз писал, что фэнтези – это всегда в той или иной степени тоска по «нерасколдованному миру», однако тосковать тоже можно по-разному. Для многих это повод скатиться в лютый нью-эйдж.

В минувшее воскресенье ходил на выставку Васнецова. Тогда вспомнил критический текст от этом художнике от Антона Беликова. С написанным во многом хочется согласиться, тем более, что я попросту не достаточно компетентен, чтобы спорить на эти темы.

Но благодаря заметке Антона я понял, почему сам лично Васнецова люблю. Это своё отношение не абсолютизирую и никому не навязываю, но вот могу сказать вполне определённо: люблю.

Антон пишет:

Васнецов работает с русской темой через перечисление внешних атрибутов: кольчуги, булавы, шлема, крестьянские рубахи, кафтаны и все такое прочее. Так же как потом будет работать с русской темой Дягилев и художники круга журнала "Мир Искусства". Все эти знаки узнавания в соединении с крепкой академической живописью заставляют современных любителей русского духа буквально канонизировать Васнецова как "самого пресамого русского" художника. И все же, лично я считаю, что русский дух не кольчуге и не в сером волке, он в чем-то Другом.

И это правда. И вот мне-то это как раз нравится. Рубеж XIX-XX веков – это время канонизации национальных мифов, время, когда содержимое народного сознания вытаскивалось вдохновенными интеллигентами и обрекалось в форму, доступную горожанину модерна.

С одной стороны велась работа с эпосом, а с другой – с историей и где-то они смыкались. И вот эта смычка хорошо чувствуется при взгляде на васнецовские полотна. В эпических и сказочных произведениях весьма специфическое отношение к «объектам материальной культуры». Они предельно не похожи на те, что в нашем обыденном мире. Мечи и палицы такие, что за удар ими можно побить сотню. Кафтаны такие, что в рукаве умещаются явства и пития для целой гридницы народу. Кони такие, что «через холмы, через реки перескакивают».

Такое не впишешь в привычные образы из жизни. Меня в детстве всегда затруднял транзит меча-кладенца от Святогора к Илье Муромцу, потому что эти богатыри явно находились в разных «весовых категориях». Но для мифа это норма.

Васнецов же облекает эпос в исторически достоверные костюмы и декорации (да, реконструкторы, поди, оспорят, но то люди особые, так сказать). В нём мифоэпическое смыкается с историческим. Миф через мечи, кольчуги, шеломы и булавы обретает реальную фактуру. Это примерно то же, что Толкин делал в литературе.

А ещё в воскресенье я залип перед «Ковром-самолетом». Я очень долго смотрел на фон, потому что Иван Царевич летит над совершенно типичным северо-западным болотом. Через такие сейчас прокладывают скоростные автомагистрали. Такие за окном встречаются в почти любой поездке по нашим краям. Сейчас смотрел на фото картины – не то. Но при живом созерцании сказочный Иван над предельно реальным болотом – позволяет удивительно близко почувствовать миф.

Конечно, если б я был чуть более квалифицированным созерцателем живописи, то нашел бы и за что покритиковать. Но на моём уровне – полезно лишь хвалить, до критики надо дорасти.

Снова рубрика «мои соседи» на книжной полке. На сей раз это новый глава Союза писателей России.

Ссылки для заказа.

Новый Завет не позволяет нам ничего ни у кого требовать. По крайней мере, на личном уровне. Это очень подкупает в христианстве. Хотя порой хочется вести себя ровно противоположно: начитаться Истины и ловить человеков без всяких там иносказаний. Пожалуй, каждый христианин хоть раз ощущал в себе такое желание, а иногда и вовсе, замечал, что уже в процессе. Да чего уж там, подобным и церковная история полнится.

Но Христос явился не с требованиями, Он пришел с личным делом, оно и было главной причиной Его вочеловечивания. Самая частая ситуация в Евангелии: «приходят ко Христу…» – то есть Он говорил «имеющим уши». Все прочие могли оставаться в своих заблуждениях.

Отсюда и затруднения с различными версиями «политического христианства». С одной стороны, как только христиане составляют какую-то «публичную среду» им хочется и жизнь организовать по-христиански. Это нормальное стремление и все мы, в общем, выросли внутри сформированной христианством публичной культуры. С другой стороны, сегодня религия (и особенно христианство) загнана в резервацию «приватного». Поэтому любой христианский дискурс власти встречает оппозицию не только извне, но и со стороны части сообщества верующих, опирающихся в том числе и на Библейские посылки.

Эта история всем известна со времен Августина и даже раньше.

Однако тезис «силой не затащишь на Небо» подтверждает свою очевидную истинность век за веком.

На небо не затащишь, да. Но если христиане стали составлять на определенной территории статистически значимое множество, то они имеют право препятствовать разрушению непосредственно самой лестницы в Небо.

То есть личная духовная свобода должна быть сохранена за каждым. Да её по-настоящему и не отнимешь ведь. Но христианские представления о должном и недолжном не могут оставаться оставаться исключительно достоянием приватного.

Другое дело, что определить, где заканчивается личная духовная свобода и начинается этическая рамка, применимая ко всем, довольно трудно. В истории есть ограниченно положительные примеры (иногда Византия, иногда Запад, иногда Россия), но все они не были достаточно устойчивы, чтобы считать их панацеей.

Эту-то золотую середину предстоит найти нам в грядущем постсекулярном мире. Впрочем, тоже временную.

Сообщества вне воображения

Бенедикт Андерсон, конечно, во многом устарел на сегодняшний день. И с ним чаще хочется спорить, чем соглашаться. Однако я продолжаю нежно его любить, и в одном он прав совершенно точно: не существует сообществ вне воображения.

То есть за пределами коммьюнити «лицом к лицу» – где связи обусловлены каждодневным бытовым взаимодействием, люди не объединяются интуитивно. Никакое тождество не рождает связи, не будучи осмысленным. Да и осмысление этого тождества не случается «само по себе», естественным путём.

Язык, религия, обычаи и культура в целом могут быть сколь угодно похожи, но в изолированном родоплеменном обществе это не приведет к объединению. Роды и племена будут резать друг друга, не взирая ни на какое сходство. И даже в случае нарушения изоляции будут блокироваться с «другим» ради получения преимущества над себе подобными.

Да, встреча с другим запускает процесс формирования «негативной идентичности», понимания, что «мы – не они», становится стимулом для воображения и в перспетиве может привести к созданию сообщества. Но может и не привести. И, в любом случае, это растянутый во времени процесс – иногда на столетия.

Кроме встречи с «другим» сообщество под силу создать харизматичному лидеру, общим социальным условиям при содействии географии, но чаще всего это работает в комплексе.

Бенедикт Андерсон ошибся только во времени, отказывая людям премодерна в воображении. Ну и принял инструменты работы с воображением за причину, а не за средство.

Модерн – это попросту время, когда воображение стало уж слишком сильно обгонять реальность. Что и стало слишком заметно. Именно поэтому, если носитель особенно развитого воображения переходит от слов к делу, и является к потенциальным исполнителям своих фантазий, их первая реакция всегда – недоумение. «Всмысле славянское единство?», «Как это земля и воля?».

Очень показательно здесь разочарование лорда Байрона, который ожидал встретить в Греции ахиллесов, леонидов, мильтиадов и александров с аристотелями, а на месте нашел развесёлых, неорганизованных балканоидов.

Так что, если вы воображали сообщество как-то не так, как оно оказалось на деле – это ваша проблема, не сообщества.

Резюмируя: сообщества невозможны вне воображения, и сами себя без внешнего воздействия не вообразят. Однако материал с которым воображение работает может иметь разное отношение к реальности. Можно «фэнтези делать былью», а можно стремиться стремиться к объективности. Грань тут чрезвычайно тонка и я не возьмусь её проводить.

Знаю только, что в своем собственном национальном чувстве меня отталкивает неприкрытая ложь о прошлом. Отсюда моя личная ненаучная и необоснованная уверенность: национальный миф не должен быть обязательно выстроен строго на ископаемых черепках и текстологическом анализе, но и не может стоять на большой лжи. Это уязвимая позиция, к ней легко придраться если идти в конкретику, но по-другому формулировать пока не хочу.

Очень хорошее видеоэссе от Академии журнала «Фома». Если вы давно не перечитывали «Властелина Колец», но хотите вспомнить, за что вы его любите, – обязательно посмотрите.

Всё точно и ёмко.

Разве что необходимость последнего пункта вызывает сомнения. Он слишком явно продиктован актуальной новостной повесткой. Автор очень хочет подчеркнуть совершенно не толкиновский смысл ругательного политического ярлыка «орки». Это справедливое желание, однако тому, кто внимательно слушал сказанное в видео прежде, такие пояснения уже не нужны.

Толкин многомерен и отнюдь не черно-бел. Если понять его во всей этой сложности, то от к простым политическим аналогиям в духе «мы – эльфы, а они – орки» прибегать уже не хочется.

Кстати, говоря о войнах, виденных им лично, Профессор отмечал, что орки в них встречались по обе линии фронта. И это не политическое замечание.