Если этот фильм не Мэла Гибсона (а этот фильм не Мэла Гибсона), то я не жду ничего хорошего.

А, учитывая маниакальную тягу современного искусства к деконструкции всего и вся, не жду и ничего хотя бы пристойного.

Ну, и «смуглый Архангел Гавриил» в исполнении Дадли О’Шонесси тоже как бы намекает нам ..

P.S мне в бот написал человек и обратил внимание, что в трейлере Богородица с непокрытой головой. Но я нашёл информацию, что у евреев Евангельских времён обязаны были покрывать голову только замужние женщины.

Подписаться на канал

Проголосовать за канал

Водолазкин в одном из интервью говорил, что любит детективы потому что в них «добро побеждает зло наиболее очевидным образом». Похожую вещь можно сказать про фэнтези: в нём наиболее очевидным образом выражается естественная склонность человека к творению «вторичных миров».

Любая литература - это сотворение мира. Но в фэнтези этот процесс особенно нагляден. Из Божественного материала человек рождает мир меньшего порядка.

Толкин в лекции о «Беовульфе», рассуждая о поздних критиках этой поэмы, рассказывал прекрасную притчу:

Человек получил в наследство поле, на котором лежала куча старых камней, руины древнего замка. Сколько-то этих камней ранее ушло на постройку коттеджа, где жил сам этот человек, неподалеку от старинного дома его предков. А из остального человек взял и построил башню.

Но пришедшие к нему друзья сразу же (даже не дав себе труда взойти на башню) определили, что камни эти некогда были частью более древнего здания. Поэтому они снесли башню, приложив к этому немалые усилия, с целью найти на камнях скрытые орнаменты или надписи, или выяснить, где праотцы того человека добывали строительный материал.

Некоторые, заподозрив, что под землей может лежать уголь, принялись копать шахты и о камнях вообще забыли. При этом, все говорили: «Какая интересная башня!». Но еще они говорили (после того, как снесли башню): «Экий здесь беспорядок!».

И даже потомки того человека, которым следовало бы поинтересоваться, чего он, собственно, хотел, вместо этого принялись ворчать: «Что за чудак! Это ж надо: использовать все эти древние камни только для того, чтобы построить какую-то дурацкую башню! Почему он не восстановил прежний замок? У него совсем не было вкуса!».

А ведь с вершины этой башни было видно море!

Это в полной можно отнести и к авторам фэнтези. Их критики часто вопрошают: «Какой смысл мешать осколки событий прошлого, эпических поэм, мифов и просто человеческих сюжетов в истории о вымышленном мире? Это просто сказка. Небывальщина…»

Отстаньте. Из этих осколков они строят башню, с которой просто можно увидеть море.

Листал «Слово о полку Игореве» и зацепился за Буй-Тур Всеволода. Подумал, что очень созвучно булгаковскому полковнику Най-Турсу из «Белой Гвардии» и по образу подходит.

Когда залез в гугл, с удивлением обнаружил, что это действительно одна из версий происхождения фамилии (её кроме как у Булгакова нигде не существует). И это мне нравится куда больше, чем «knight urs» (рыцарь-медведь), которое звучит как нечто Сенкевиче-Тарантиновское — слишком мелко для Булгакова.

А вот Всеволод, «удалейший из всех Ольговичей, величественй наружностию, любезный душою» — самое то.

Город и деревня. Для начала небольшой дисклеймер: я сам горожанин по рождению, образу жизни и привычкам, поэтому всё, что я скажу далее – лишь досужее наблюдение со стороны. Однако с каждым годом это, по-моему, становится всё более заметным.

Так вот, рассуждая о городе и деревне мы сегодня хватаемся за устаревшую матрицу, характерную для Средневековья. В ту пору город был особым пространством, с сильным и сложноорганизованным сообществом, резко отличающимся от деревенского большинства. То есть город был местом эксклюзивности – с эксклюзивным образом жизни, правами, мировидением.

Сегодня же напротив – мы имеем городское большинство, чрезвычайно атомизированное и конформное, и в противовес – нарождающиеся сельские комьюнити, предлагающие особый образ жизни. Новую эксклюзивность, оппонирующую массовости и стандартизации мегаполисов.

Изменилось и соотношение свободы и несвободы, а также артикулирующие их практики. Раньше «городской воздух делал свободным» – то есть проживший определенное время в городе крестьянин освоьождался от сеньориальных повинностей и становился горожанином с соответствующими правами и обязанностями. Сегодня же, тот кто вырвался из мегаполиса освобождается от убийственного ритма городской жизни, гиперконтроля, при этом, благодаря развитию транспорта и средств связи – разрыв социальных контактов не так уж и велик, равно как и ограничение в удобствах.

То есть, город и деревня постепенно меняются местами. Такой вот зигзаг истории.

Популярный в литературе образ «странствующего рыцаря» - это тоже форма избегания конкуренции. Ведь странствующий рыцарь зачастую находится за пределами феодальной системы, двора, борьбы за влияние.

Его подвиги совершаются во имя высшей цели. Даже если речь идет о служении сюзерену. Его интересует не карьера, но исполнение обета, то есть ключевая мотивация лежит вне мелкого земного соревнования.

И если подвиг совершался во имя дамы сердца – то вновь, именно «во имя». Куртуазная любовь – это вечное служение, а не борьба за желанный приз.

Странствующий рыцарь состязается – но он всегда остается выше состязания.

Да, конечно же, это лишь идеальные образы, далекие от современной тем текстам действительности, однако это так же и желанные тогда ролевые модели, образ жизни достойный восхищения. Ну а потом модерн на время вычеркнет странствующего рыцаря из числа почитаемых фигур – слишком нарочито неподходящий для новой эпохи характер.

Впрочем, не навсегда. Такое ведь до конца не выкорчевать – иначе отчего бы всем так полюбился Геральт из Ривии.

И последнее, пожалуй, про конкуренцию. Главная неконкурентная история в человеческом существовании: спасение души.

Любая борьба за распределение благ на земле – игра с нулевой суммой. Если кто-то выиграл, значит кто-то проиграл. Но в деле спасения души ты можешь проиграть только самому себе. Причем здесь не идет речи о застое – ты должен все время понуждать себя к движению, вставать после каждого падения, хотя на твоем пути и нет соперников.

Если запутаешься в суетливых делах века сего, можешь не прорваться из падшего мира конкуренции в мир Божественной Правды. Каждый христианин – «странствующий рыцарь».

Кстати, иронично, что ни один посюсторонний проект установления идеального общества, в конечном счете, не выдерживает конкуренции с неконкурентной религиозностью.

Впрочем, не хочется рисовать мироотрицающую картинку. Это не так. Мир – благ, хотя и искажен. Просто никто ведь не заставляет тебя играть по искаженным правилам.

Богородица в момент Благовещения

Византийский Египет, V в.

На этом фрагменте панно Мария прядёт пурпурную нить для завеса Храма - в этот момент должен появиться архангел Гавриил, благовествующей ей о её будущем чаде.

Резное дерево, хранится в Лувре.

Эстетика Византии

История с судьей-дзюдоисткой, отчитавшей мальчика за то, что он перекрестился на татами, очень показательна. Именно поэтому я и не разделяю восторгов, когда где-то в максимально секулярных формулировках запрещают «демонстрацию религиозной принадлежности».

Вы думаете, что это про хиджабы, а на практике получите вот таких вот светско-советских тёток, унижающих русских ребят за крестное знамение. Указательный палец вверх, конечно же, никого при этом не смутит.

Публичная использование христианской символики должно было нормализовано в России на законодательном уровне. Иначе так и будем открывать все новые и новые формы крестопадов.

P.S. Не совсем в тему, однако любопытно, что наши борцы-самбисты выступают на международных состязаниях с нейтральной символикой. При этом, даже федерация бокса отстояла флаг и гимн на соревнованиях, причем еще в 2022. Не люблю словечко «куколдизм», но очень неприятно, что отечественная школа самбо проявляет себя таким образом, да еще и в разных сферах.

Норин недавно написал, что при конспирологических упоминаниях англосаксов, ему представляются ребята словно из могильника Саттон-Ху – ну, в классных шлемах с наличниками, с кабанчиками на головах…

У меня ровно такая же история.

А ещё меня буквально с детства печалит исход битвы при Гастингсе. Может быть оттого, что чрезвычайно обидно побить у Стамфорд-Бридж аж самого Харальда Сурового, и меньше чем через месяц проиграть какому-то французскому бастарду.

А может быть оттого, что кажется будто без нормандского завоевания и нынешние англосаксы вышли бы куда приятнее.

У Бенедикта Андерсона есть любопытное замечание: несмотря на философскую нищету национализма в сравнении с другими идеологиями, он на голову превосходит их в мобилизационном потенциале. Нет «могилы неизвестного марксиста» или «памятника павшим либералам» – всё это вотчина национализма.

Когда прочитал это, подумал, – а мемориал на Марсовом поле у нас в Петербурге? Чем не памятник «павшим марксистам»? Особенно если не вчитываться в биографии захороненных.

А потом понял: народная память не воспринимает это как памятник «жертвам революции», не даром там появляются цветы после знаковых дат Великой Отечественной, и блокадные краюшки после после 8 сентября и 27 января. Народная память отторгла большевицкий могильник и наделила место понятным смыслом.

Национализм претендует на связь с кровью и с вечностью, которыми пренебрегли другие идеологии (кроме консерватизма, но тут другая история). А это самые мощные средства мобилизации.

Кстати, боязнь крупных полевых сражений в Средние Века – это следствие не только ограниченности ресурсов.

Поражение в такой битве могли счесть признаком отсутствия Божественного благословения, что в теоцентричном средневековом обществе больно било по репутации проигравшего. Поэтому ограничиваться короткими рейдами и зарубами «двадцать на двадцать» было целесообразнее и с экономической, и с «духовной» точки зрения.

Вообще говоря, мне сразу вспомнились сразу два монумента, которые как бы опровергают утверждение Андерсона — но, если присмотреться, не совсем.

В качестве «могилы неизвестного марксиста» вспоминается «Памятник революции», который воздвигли по проекту Людвига Мис ван дер Роэ на кладбище Фридрихсфельде (главном некрополе немецких левых) в 1926 г. Его установили над могилами Карла Либкнехта, Розы Люксембург и других революционеров. В 1933-м его уничтожили нацисты, и с тех пор он так и не был восстановлен (хотя предложения выдвигались несколько раз).

Но, по правде сказать, это был не общенациональный, а партийный памятник. По сути — мемориал КПГ, который никому, кроме неё, оказался не нужен (даже её вроде как наследнице СЕПГ). Ну и всё-таки это был памятник в первую очередь двум конкретным деятелям (хоть и как бы воплощавшим в себе всё революционное движение).

«Памятником павшим либералам» можно назвать Монумент жирондистам, стоящий на площади Кенконс в Бордо. Мощный, помпезный комплекс, состоящий из скульптур, фонтанов и колонны в центре, поставлен в конце XIX в.

Однако не отпускает ощущение, что на самом деле это памятник не столько либералам, сколько землякам — жирондисты были депутатами французского парламента от департамента Жиронда, в котором находится Бордо. Людям, которые отстаивали интересы родного города и были убиты по приказу из далёкой столицы. Регионалистская всё же история.

#память #история #национализм
@verdachtig

Есть какая-то высшая ирония в том, что идею противостояния злу, царству Антихриста связывают с идеей империи.

Буквально с хрупчайшим политическим образованием. Потому что по названию и крайним датам империя может быть и долгоиграющей, но из всей этой продолжительности реально соответствовать идее всемирности будут лишь несколько блестящих столетий расцвета. До этого – рост, борьба с кольцом врагов; после – угасание, опять таки, в кольце врагов.

Империи – хранительницы имперской идеи, прекрасной и невероятно привлекательной, – в ней всегда есть нечто надмирное. Однако при воплощении в жизнь имперская идея обречена на упрощение и искажение.

История любой империи – это история веры и мечты. Больше всего она походит на образ христианского духовного пути – восхождение к свету через бесконечные падения. Но именно ввиду этого сходства имперская идея никогда не умрёт.

Приложение «Яндекс-транспорт» промаркировало автобусы, видимо, чтоб Прилепин с Антоновским случайно в один не сели.

Я редко хожу смотреть спортивные состязания вживую, наверное, недостаточно азартен; единственное исключение в последние годы – исторический средневековый бой.

По мощи и зрелищности это лучше любого боевого спорта и лучше любой реконструкции. Если где и живёт поэтика средневековых ристалищ – то именно здесь. Наше обыденное представление о рыцарском турнире, как правило, сводится к поединку двух всадников, но это характерно лишь для позднего Средневековья. Ещё в XII веке бои в группах доминировали, причем проводились и в конном, и в пешем строю.

ИСБ, конечно, не копирование рыцарских развлекух прошлого, это именно что самобытный спорт, совмещающий традиционное оружие и амуницию разных эпох, с техникой современных единоборств. То есть не слепое уподобление, но живое и вдохновенное творчество.

Мощные удары от которых летят искры, тяжелый дух пропотевших поддоспешников, скрежет стали о сталь, суровые небритые лица под забралами. Это всё ИСБ – приходите посмотреть один раз, и потом не пропустите ни одного турнира.

На прикрепленных видео – то, что я кустарно снимал сегодня на прекрасном фестивале «Путь Меча».