÷÷÷
Зябкой ночью выйдешь из вагона -
там бальзам. Он лупит по глазам.
Продадут бутылку самогона,
а московским веры нет слезам.
Быстро пересвистнешься со встречным,
посчитаешь редкие огни. 
Стоит призадуматься о вечном,
проводница стукнет: не усни.
С той гурьбой, что ездила в Саратов, 
больше ни словечка, ни гу-гу.
Как-то пережили демократов.
Либералов отдали врагу. 
Вот земля, как ячневая каша - 
это не какой-нибудь том-ям.
Вся насквозь питательна, вся наша, 
только подгорела по краям.
Пятна за окном, и непонятно,
проезжаем что за города.
Нету денег на билет обратно. 
Жизнью платишь за билет туда.

÷÷÷
Подожду ещё и, может быть,
припаду к людскому многословью:
научите Родину любить,
поделитесь правильной любовью.

Как природу любит дровосек?
Как охотник - зайца и лисицу?
Можно ли любить её при всех,
или лучше с ней уединиться?

Родины красавцы-женихи, 
воздыхатели и ухажёры, 
как мне написать о ней стихи,
чтобы вмиг утихли ваши споры?

Мыслимо ли счастье без потерь?
Сладостна ль свидания минута?
Говорят, кто лёг в её постель,
знают - но умолкли почему-то. 

÷÷÷
Куда депутация трёх королей 
ни разу ещё не носила подарки, 
на станции 47-й километр
в ларьке продавались кубинские марки.
Оттуда идут поезда на Урал,
и в грохоте стыков, и сцепок, и сшибок 
я семьдесят восемь копеек набрал 
и мне протянули коллекцию рыбок.
Ещё я немало монеток отдам
за флоры и фауны великолепье. 
Уже беспощадный Монгол Шуудан
цветные флажки поднимает над степью. 
Бумажные звери устроят разгром 
под карканье пташек бумажного рая.
А станцию нынче зовут "Ипподром",
и я там совсем никогда не бываю.

÷÷÷
Вопрос не стоял про шары и гирлянды,
и что Дед Мороз нам в мешке принесёт. 
Вопрос был другой: Шойгу, где снаряды?
Нельзя нам идти без снарядов вперёд. 

И всё-таки шли, выстилая телами
раздолбанный шлях в изумрудный Бахмут.
Туда, как за чудом, рвались ветераны,
а Элли с Тотошкой пока подождут. 

Отставлен Шойгу, и снарядов побольше. 
С вершины прощального виража
язвит и хохочет Евгений Пригожин:
они понимают язык мятежа!

Бугристый, надкушенный, солоноватый, 
он цвёл по краям федеральных дорог.
Не трогай цветы на могиле солдата -
исходит от них опиатный дымок. 

Заснёшь и услышишь: "Напрасные толки.
В Бахмуте волшебника мы не нашли.
Одни изумрудных бутылок осколки 
искрились в подвале, в кровавой пыли".

Я пробовал это шипучее пойло,
напиток отчаянья и куража.
Надолго запомнило русское поле:
они понимают язык мятежа.

÷÷÷
Мои продажи падают, мои
пропажи непредвиденно растут.
А всё же я укоренился тут:
клюю зерно, и рядом воробьи. 

Я окунул перо в святую Русь, 
но с каждым днём всё бережней нажим. 
Немало смертных ждут, что я заткнусь. 
Мне нравится идея вечно жить.

Мои лепажи впрок заряжены. 
Мои продажи катятся в Аид.
Меня судьба, спокойная на вид,
ведёт на раскалённые рожны. 

÷÷÷
Ах, какие колбасы, какие сыры:
мортаделла, грюйер, горгонзола. 
Мы подгнившие вишенки нежной поры
на просроченном торте позора. 
Ах, какое вино - и шампань, и бургонь -
день за днём наполняло бокалы. 
"Батарея, огонь! Батарея, огонь!" -
оглашает банкетные залы.
И за этот гламур, и за этот аллюр 
в исполнении светской лошадки 
тарахтит пулемёт и взрывается ПТУР
в полыхающей лесопосадке. 
Что ж, отведайте честную пищу богов, 
лейтенанты, гурманы запаса. 
Батарея, огонь! Батарея, огонь!
Красный пунш и горелое мясо.

(04.07.2022)

НАЧАЛО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

Зоя, Зоя, как же сердце мается.
Мне всего-то двадцать лет.
Я хотел бы знать, что ты красавица.
Мне не показали твой портрет.

Сколько мы в изгнании протопали
пыльных вёрст - пешком и на коне.
В позолоченном Константинополе,
может быть, ты помнишь обо мне.

Тщетно я у Господа выпрашивал
ангелов бестрепетную рать.
Я молиться бы хотел по-вашему,
"кирие элейсон" повторять.

Пересохшие речушки-реченьки,
не замочит конь своих копыт.
Я молиться бы хотел по-гречески,
Бог немецкий беспробудно спит.

Не орёл, взмывающий к величию -
ласточка из-под равеннских стрех,
преодолевая безъязычие,
пусть помолится за всех.

÷÷÷
Куда ты с нами? Нам ещё идти
через леса - не стать бы пищей волку. 
Ещё передерёмся по пути, 
завидев кошелёк или кошёлку. 
Ещё измучим брюхо лебедой, 
от спутников припрятывая сальце. 
Ещё за зиму станешь весь седой. 
Зачем ты, парень, с нами увязался?
Ещё возьмём на шею чужака 
и, ошалев от выпивки угрюмой, 
дом подожжём, что срублен на века.
Куда ты с нами? Ты же Бог. Подумай.

÷÷÷
На самом севере Кореи
стоит мой домик на краю.
Я здесь дурачусь и мудрею,
врастая в родину свою.
Здесь к морю тянутся лачуги 
сквозь туристическую спесь,
и лишь подумаешь о друге, 
он тут же явится, и здесь 
два рыболова, ставя сети,
на небе видели семь лун,
как сообщается в газете
"Нодон синмун".

÷÷÷
В мае, на окраине Сибири, 
скинувшись примерно пополам, 
куковали с другом на квартире,
но чего-то не хватало нам.

Позвонила женщина за сорок,
и вошла, и села у окна.
Наблюдало солнце из-за шторок:
Бугульма, брусника, бузина.

Я сказал, что болен Бугульмою. 
Я решил: до дому провожу. 
- Что на свете самое больное,
ты не знаешь; после покажу.

Вот сидит, и стопки леденеют, 
и в бутылках делается лёд. 
Синее, лиловое над нею 
стылое сияние плывёт. 

Больше ничего не говорила
и ни хлеб не тронула, ни соль.
Посидела, улыбнулась мило,
вышла и закрыла за собой.

Только отогрелись мы весною,
и опять поём про ямщика. 
Что на свете самое больное?
Стерва, обманула дурака.

У шахтёра в сердце коногонка 
светится рубиновой звездой. 
Где-то свадьба, и под крики "горько"
чмокает лягушку молодой. 

Не возьмём стеклянного на кассе,
только воду, только лимонад. 
Через год мы встретились в Донбассе,
слышали, что люди говорят.

Над горящей степью, после боя
пролетала женщина одна
и кричала странное такое:
Бугульма, брусника, бузина. 

÷÷÷
Нас настигнет армия любовников
за посёлком или у моста,
вся, от автоматов до половников,
в розовые крашена цвета.
Зачарует надувными танками,
в тисовые рощи уведёт.
С мойрами, гетерами, вакханками
увлечёт в весёлый хоровод.
Наверху кружат не беспилотники -
голуби бросают нам цветы.
На щеках не ссадины, а родинки
девичьей не портят красоты.
Вот она придёт какая армия
вместо той, которая легла,
где завод и станция товарная,
школа и окраина села.
Вот они, полки, в которых заново
ожидают павшего бойца.
Страсти полыхающее зарево,
вальсы и мазурки без конца.
Где покрыты пеплом лесополосы
и зеницы выжжены огнём,
грянет гром божественного голоса:
"Всё прошло. Любитесь вы конём!"
Вот они идут рядами, сонмами.
Хочешь жизнь ещё одну? Лови!
И в стакане - горечь непрощённая,
только растворённая в любви.

СОВРЕМЕННИК

"Я человек системы, но не той,
не коридорной и не кабинетной, 
а той, где не платили за постой 
и радовались воле безбилетной. 

Я изучил систему не вчера,
мы с ней на диких пляжах загорали. 
Меня не раз хайрали любера, 
ловили во дворах за Гоголями. 

Система ниппель, вечно полупьян,
в дороге постоянно без поклажи. 
Выделывали флейта и баян
такие залихватские пассажи. 

Я, человек из множества людей,
не сделался ни лучше, ни правее.
Меж новых дел и старых площадей
я человек системы Москвошвея.

Я отнесён к подвиду "слоупок",
мне по утрам полезны променады. 
Когда эпоха бросила в окоп, 
не той системы у меня гранаты.

Системная ошибка налицо, 
мой цифровой двойник блуждает в дебрях,
и я в суде предстану не истцом - 
ответчиком за всех недосистемных.

Система не выносит слова "нет",
густой смолой затягивает раны.
Откроешь дверь, а там не кабинет,
а чьи-то земляничные поляны."

÷÷÷
Время таяло в безбрежности
упований и обид.
На Майдане Незалежности 
громко ссал поэт Бахыт. 

Я его худую задницу 
заслонял от киевлян, 
чтоб случайно не позарился 
ни Мыкола, ни Богдан.

А потом вернулись к пению 
и дешёвому бухлу. 
Сели, будто привидения, 
тут же, где-то на углу.

Мимо шли себе, балакали 
киевляне во хмелю
и пока ещё гиляками
не грозили москалю.

Нет, одни телячьи нежности, 
поросячий перехрюк. 
На Майдане Незалежности
все найдут себе досуг. 

Ночь стояла така мiсячна, 
всех улавливала в сеть,
и орава многотысячно 
не выкрикивала "геть".

Не было палаток с вуйками 
и кастрюль на голове.
У Бахыта между струйками 
время шло, как муравей.

И никто не чуял манкого, 
не горчащего пока
над Подолом и над Банковой 
сизоватого дымка.

ДВОЙНИК

Когда меня не существует,
мне сердце тешит та фигня,
что есть на свете Саша Ствулин -
чувак, похожий на меня.

У нас обоих в жилах каша
несочетаемых кровей,
но я стреляю лучше Саши,
а Саша бегает живей.

Когда он пишет, я рисую.
Когда он в профиль, я анфас.
Он забивает, я пасую,
но матчи разные у нас.

В тот день, когда меня распяли,
он ехал отдыхать в Мисхор,
а я блаженствовал в серале,
когда всходил он на костёр.

Когда зовут обоих в гости,
я прихожу - его уж нет,
а есть одни обёрток горсти,
что он оставил от конфет.

- Едва не чиркнулись носами!
Вот нитка от его пальто.
К утру он должен быть в Казани.
- А я оттуда только что.

Нигде, ни в жизни, ни по смерти
нам повидаться не дано.
Мы никогда не будем вместе,
но этим мы и заодно.

Не убоишься волн потопа,
легко пойдёшь на смертный бой,
раз есть ещё на свете кто-то
рождённый, чтобы быть тобой.

ПЕТРОВСКИЙ ПОСТ

Предивный негр мне встретился на просеке,
он нёс в авоське молоко и хлеб.
У негра кучерявые волосики,
а сам ажурный, как опора ЛЭП.

Он на ходу читает Достоевского,
где, увлечённый северной ходьбой,
один студент, живущий возле Невского,
вдруг учиняет маленький разбой.

А рядом дача, и на ней стреляется
художник, жизнь не в силах перенесть.
Петровский пост, однако, начинается,
колокола о том разносят весть.

В конце тропинки тонко пахнет морем, и
петровский бот к отплытию готов.
Я видел взлёт космический цикория,
я вынянчил траву-болиголов.

Уже дрозды, вошедши в силу полную,
трещат, как хор отбойных молотков.
Плывёт над лесом солнце из Японии
к лачугам галисийских моряков.

Художник, будь благословен осечками,
вступи сегодня в общество мазил.
Мы станем все смешными человечками,
чтоб ты под вечер нас изобразил.

÷÷÷
Легко укрыться под зонтом
от августовского дождя. 
А правда... правда нынче в том,
что правду вымолвить нельзя.
Она не мать и не сестра, 
она - незваный тёмный гость.
Картофелина из костра: 
возьмёшь - ладонь прожжёт насквозь. 
Она не суть, она не сыть,
сама стремится обмануть. 
Нет, правде надобно остыть
и, может быть, когда-нибудь 
она пред нами, словно месть,
на блюдо ляжет, холодна. 
Тогда её мы станем есть, 
и всё вокруг сожрёт она.

÷÷÷
Эта осень, пышная матрона,
от мужского мира далека,
холодно приветствует с балкона 
квёлые охотничьи войска.
Это керамическое блюдо,
красочного слоя желваки. 
Это в парке тихая запруда, 
белая часовня у реки.
Это дней волнующая убыль,
перекличка лиственных пород:
наш-то отрок всё-таки не умер,
а восстал и вышел из ворот.
Он идёт по мокнущему лугу,
у него под мышкою псалтырь, 
и ему протягивает руку
тучевидный пахарь-богатырь. 
Это все вернулись с синя моря, 
побродив в египетской земле.
Это все живые снова в сборе,
и варенье к чаю на столе.

÷÷÷
Они похоронены где-то под Суджей, 
и русская плачет над ними ветла. 
А правда, хорош черепаховый супчик?
А правда, отменные перепела?
Пока особняк генерала Мазепы 
весельем гудит и звенит хрусталём, 
взлетают и падают наши укрепы 
и враг через балки идёт напролом. 
Они похоронены? Свалены в кучу, 
над ними глумится наёмный поляк. 
Над ними плывут чернозёмные тучи 
и нагло висит неприятельский флаг.
И все эти дни с генералом Иудой 
пирует лихой генерал Валтасар. 
И все эти дни, уповая на чудо,
мы ждём, что рассеется этот кошмар. 
И новые жизни кладутся в копилку:
победа придёт, несмотря ни на что.
И вновь сомелье преподносит бутылку 
какого-то очередного шато. 

÷÷÷
В ночи не крикнет кочет, 
не выглянет звезда. 
Родную землю топчет 
чубатая орда. 
Резвятся поросята, 
везде копытцев след.
Страна наша богата, 
порядка только нет.
Начальнику Генштаба
передают с нуля:
напрыгивает жаба 
на русские поля. 
А с ней ползёт гадюка 
поганить милый край.
Давай же, ну-ка, ну-ка,
паршивцев выбивай. 
Должны достигнуть цели 
за три-четыре дня.
Но тянутся недели -
чёрт не валял коня.
В душе не хватит мата 
сказать про этот бред. 
Страна наша богата, 
порядка только нет.
Глядели, рот разинув, 
ребята из села:
хотя бы сев озимых
успеем без хохла?
Под ливнем мокнет поле,
а пахарь в ПВР.
Хоть к зимнему Николе 
вернёмся, например?
Не знаем всех раскладов, 
там тайна велика.
А всё же выбьем гадов,
как в прошлые века.
Всех змей и скорпионов, 
тарантулов и жаб.
С небес летит трёхтонный
крылатый русский ФАБ.
Разгонит с курских грядок 
разноплеменный сброд.
И, может быть, порядок
в Отечество придёт.

÷÷÷
Им говорят: не покупайте китайцев, 
а они всё покупают и покупают. 
Китайцы ведь за полгода ломаются
и запчастей для них не хватает.

А куда девать боевые и за ранение?
Всё, что положено по контракту, 
не засунешь в задницу, как своё мнение.
Жгут карман, торопятся на растрату.

Вот ещё мысль была: присмотреть участок,
выстроить дом с воротами и забором,
выбрать невесту из местных наташ и настек -
а хватает только на шарабан с мотором.

Одним дают по деньгам, а другим по вере.
Мёртвые сраму не имут, живые своё возьмут.
Geely, Haval, Omoda, Changan и Chery.
Марьинка, Часов Яр, Соледар, Бахмут.

÷÷÷
Мой друг похож на ледокол,
он вам не траулер, не сейнер.
Пока здесь сад вишнёвый цвёл,
он пробивал свой путь на север.

Среди безлюдной красоты
он подчинён своей задаче.
Его подлёдные киты
считают богом, не иначе.

Но так ли он необходим
в высоких северных широтах?
Суда не следуют за ним,
отстали, в порт ушли на отдых.

А он не выбился из сил
и не утратил счёта вёснам.
Войдя в содружество светил,
он стал упорным и несносным.

Вокруг меня друзей полно,
они витийствуют и спорят,
но ледяное полотно
никто ножом своим не вспорет.

И вдруг ломается ледок
и трещинка бежит по лицам,
как будто слышится гудок,
обычно внятный только птицам.

И кто-то вспомнит: был такой,
пил водочку, ругался матом,
а стал как будто ледокол
и бедным сердцем движет атом.