÷÷÷
А у них - выборá, выборá.
А у них - суета до утра.
А Москва - что Москва? - весела:
заснежённые колокола
опрокидывает в синеву
и тому, кто не любит Москву,
сыплет снега за шиворот горсть.
До субботы растает небось.

Снег второй, перед третьим - игра
посерьёзней, чем было вчера,
но ещё не такие снега,
чтоб навечно постель для врага.
Чтобы воздух, как будто кинжал,
острым лезвием в горло въезжал.

Я скажу это снегу не в лесть:
до субботы его можно есть.
Иностранка слепила снежок,
как на завтрак себе пирожок.
Он похож на корейский пянсе
на краю ледяного шоссе.

÷÷÷
Я рождён весёлым балагуром,
у меня улыбку не отнять.
Гражданам опасливым и хмурым
я свои протягиваю пять.

Что ж вы отвернулись, тётя-дядя,
закопались в шубу, как в нору?
Скуке нету места на эстраде,
оттого я путаюсь и вру.

Соловьи, царящие над маем,
не поют в музее восковом.
Я рождён весёлым краснобаем,
трубадуром в стане войсковом.

Тут и там просвистывают ядра,
их руками лучше не лови.
Ради ослепительного кадра
я в чужой позирую крови.

"А когда, когда прольёшь свою-то?" -
спрашивают задние ряды.
Будет мне и грустная минута,
будет и награда за труды.

Где-то ближе к мирному июлю,
когда всех оплачем на миру,
дурочку, заслуженную пулю
встречу, как пропавшую сестру.

÷÷÷
Снег московский выпадает манной,
чище богородицыных риз.
Снег московский, шавками зассáнный,
голубем истоптанный карниз. 

Если ты ворёнок или ворик, 
при Иване или при Петре,
полюбуйся на московский дворик 
перед тем, как дёрнуться в петле. 

Здесь от деревянного порожка 
с тоненькими листиками льда 
не такая длинная дорожка 
в небеса, в геенну, в никуда.

Серый кот нахмурился под лавкой, 
чья-то мать до света поднялась 
и зима выводит курьей лапкой 
на стекле большую букву "Аз".

÷÷÷
Дерзости рассудку вопреки,
дикой страсти, гибельной тоски,
нового неслыханного слова -
этого мы ждём от молодого.

А чего мы ждём от старика?
Ясного, простого языка,
позднего горчайшего прозренья, 
вмиг соединяющего звенья.

Всё-таки он жалок и смешон, 
хоть и много помнит, и заслужен.
Все хотят, чтобы старик ушёл. 
Никому надолго он не нужен.

Ну же, ну же? Выболтал своё,
и катись по лестнице горохом. 
Выставим из дома старичьё,
и поскачем бешеным галопом. 

Пусть себе он топчется внизу,
вслушиваясь в модные музоны, 
и роняет детскую слезу
на пустые чёрные газоны.

÷÷÷
Воевали с Польшей 
сорок лет подряд.
Стали нищи, тощи,
вот такой расклад.

Гордые панове,
сабли, стремена.
Христианской крови
полная Десна. 

Бились не для вида,
вон кругом кресты. 
Это дело ж'ида, 
чёртовы финты. 

Генуя, Антверпен 
слали им деньгу. 
Чуть ещё потерпим, 
надаём врагу.

По кушак увязли 
в палевой земле,
но не ихня Вязьма
и не наш Смоленск. 

Из-за тына панны 
подмигнут не нам,
и небесной манны 
не видать панам.

Падают ребята 
и встают опять, 
чтобы до заката 
с Польшей воевать. 

Из подзольных коек -
снова в свалку рот.
Кто москаль, кто п'оляк,
сам не разберёт. 

И, кресты роняя, 
комкая поля,
дыбится родная
общая земля. 

÷÷÷
Мы не можем быть ассирийцами
больше, чем сами ассирийцы,
чем их цари и царицы
с бронзовыми лицами.

Наш гуталин полирует кожу
хуже, чем их пустынная вакса,
так что покрепче держись за вожжи,
въезжая в пригороды Дамаска.

Мы люди огромной густой идеи,
читали Дугина и Проханова,
а они - кто они? Звездочёты, халдеи,
им это как-то альдебараново.

У них на столе - звёздная карта,
на ней они расписывают пулю.
У них каждая женщина - Астарта:
сожрать сожрёт, а выплюнуть - дулю.

Они в детстве не слушали "Арабески",
им вообще мало что слышно,
но знание трёх слов по-арамейски
в их кругу никогда не бывает лишним.

÷÷÷
Мы не достигли целей СВО,
империя увязла в лесополках.
"Один за всех и все за одного"
мы пишем на шевронах и футболках.

Как будто кровь и слёзы пролились
не за приём в Георгиевском зале,
а за истёртый пафосный девиз
дворовых псов с подбитыми глазами.

Сжигали хлеб и рушили дома
не за лукавство мирных договоров -
за прописные истины Дюма,
картонные фигурки мушкетёров.

Не так уж это мало, оцени,
не медный грош, а целое богатство:
из глины снова сделаться людьми
и не предать нечаянного братства.

÷÷÷
Больше жизни, больше бестолковой 
суеты под новые года.
Вот мы едем в город за обновой, 
вот мы умираем, как вода.

То есть - нет, не полностью, отчасти,
на какой-то отведённый срок.
Вот мы были - горести и страсти,
вот мы стали - белый порошок. 

Вот мы исчезаем в разговорах,
свежим темам место уступив.
Главное, мы превратились в порох. 
Стало быть, однажды будет взрыв.

÷÷÷
Королевские семьи несчастны всегда,
а шахтёрские семьи прекрасны,
а матросские семьи - слеза как вода,
а актёрские огнеопасны.
И когда Санта-Клаус ведёт под уздцы
своего золотого оленя,
он за флотскую милю обходит дворцы,
где копили тоску поколенья.
Он стучится с подарками в двери квартир,
где нехитрые люди ликуют,
и лобастого шкета зовёт "командир",
а девчонку в макушку целует.
Он садится на стул, достаёт из мешка
леденцы, марципаны, конфеты,
изумрудные серьги, цветные шелка,
луки, дротики, шпаги, мушкеты.
И пока на два локтя не скрылась земля
в непролазной холодной извёстке,
подарить успевает модель корабля
сиротинушке в синей матроске.
Он велит, чтобы смех осыпался как снег -
смех над папертью, смех над колонной -
потому что Господь народился для всех,
кроме тех, кто увенчан короной.
Королевские семьи несчастны всегда.
Санта-Клаус летит над домами,
и пылает, как магний, его борода,
предвещая весеннее пламя.

Из книги "Главные слова"

÷÷÷
В годы красного террора
расстреляли дирижёра. 
В годы красного террора
укокошили певца. 
Для апостола в кожанке 
много счастья у цыганки.
В годы красного террора
будем смертны до конца.

Время красного террора 
предстоит ещё не скоро.
Покорила Терпсихора 
просвещённые сердца.
Остроносые ботинки 
и "Щелкунчик" в Мариинке. 
В печке обер-прокурора 
на крови взойдёт маца. 

В мире страшном и прекрасном 
мы задумались о красном. 
Цвет победы и позора 
мы продумаем насквозь.
Больше царского кармина 
в облаченье Арлекина,
и на пальцах балерины 
больше крови запеклось. 

Нотный лист поля накроет,
белый юнкер хрипнет "прозит",
белых шариков из крови
тьма на теннисном столе. 
Звездочёт читает знаки,
но не фарес и не текел -
красный луч и красный факел 
колобродят по стране.

÷÷÷
Всё это я. Это скверик у школы,
на постаменте великий немой.
Это на выборы с песней весёлой 
и с бутербродом обратно домой.

Это фотограф не очень умелый, 
в честь юбилея немножечко пьян,
фотографирует с веткой омелы 
подслеповатую Фанни Каплан. 

Фанни, беги! У столовой завода -
толпы, восставшие с левой ноги.
Пеной квасной заливает свобода
площадь и улицу. Фанни, беги!

Бальдур, беги! Осиянный, кудрявый 
отрок, в которого верили мы.
Дело ли - плавать в окрошке кровавой 
перед лицом великанской зимы?

Прежде, чем вылетит птичка на волю -
Феникс ли, Феликс ли, не разберу. 
Прежде, чем в нашей единственной школе
хриплый звонок позовёт на физру.

÷÷÷
Даниил Александрович здесь, 
он сидит за соседним столом.
Ни к чему нынче княжья спесь, 
он не будет лезть напролом. 
Надо бы накопить сил:
больше денег, земель, людей. 
За столом сидит Даниил, 
у него завтра трудный день.
Место бойкое тут, однако. 
Бармен работает за двоих.
Скидка солидная для баскака, 
но не обижен и мних. 
Рядом компания празднует: 
видно, нездешний люд.
Перед входом привязан 
их двугорбый верблюд.
У каждого бритая голова, 
хоть кием её катай.
В разговоре мелькают слова:
Каракорум, Сарай.
Москва-городок не так уж мал,
если прибавить леса, луга.
Не так уж больно его пинал 
носок татарского сапога.
Вот и тянутся в эту глушь 
гончары, хамовники, скорняки. 
Телеги плещут грязью из луж,
лодки движутся вдоль реки.
А ещё не все ведь пустились в путь,
на подходе менеджер и дизайнер. 
Как бы Москву-то нам растянуть?
Тут нужно княжеское дерзанье. 
Пить, грешить да с роднёй собачиться, 
вот и всё веселие на Руси.
Даниил за пиво расплачивается
и вызывает яндекс-такси.
И пока он под съёмный кров
едет в железном плену,
перед ним встают семь веков,
прозрачны на всю глубину.
Башни из золота из стекла,
как водоросли на дне,
и лифты, будто колокола,
качаются на струне. 
Облака прошил самолёт, 
сработанный из ковра.
Тут ещё столько произойдёт,
событий летит гора. 
Тут будет и третий, и пятый Рим - 
что ты знаешь о первых двух?
А слово дивное "Когалым"
знакомо тебе на слух?
Мы пролетим Живописный мост,
мы крылом взмахнём над рекой.
Перед нами подробная карта звёзд,
не клеймённая ханской тамгой.
Даниил Александрович спит,
ему снится бегущая лань.
У него неприютный быт
и на службе опять дедлайн. 
Будущее работает в нём
ночь за ночью и день за днём. 
Будущее полыхает огнём 
за окном.

÷÷÷
Москва не любит рыцарских турниров,
не слышит зов сигнального рожка.
Железным человечкам на шарнирах
здесь выдавали званье дурака.

Москва не ценит слуг прекрасной дамы
и рыцарям не платит, се ля ви.
Зато она усердно строит храмы,
замешивая известь на крови.

Москва мощна не сталью, а мошною,
в её руке не меч, а колбаса.
Она лелеет слабое, земное,
с молитвой обращаясь в небеса.

Москве присущи квас и кулебяка,
а гордое упрямство не к лицу.
Какой блестящий рыцарь был Шемяка,
но проиграл бессильному слепцу.

Нет, город мой не славен прямотою
ни замыслов, ни улиц, ни речей.
Да я и сам его, наверно, стою,
незлобный балабол и книгочей.

Я научился гнуться, не ломаясь,
побаиваюсь нищих и ментов.
Ложусь пораньше, рано поднимаюсь,
люблю собак, боготворю котов.

Не шевалье, не викинг, не охотник
живую тварь лупить по голове.
Какой ни есть, укромный соработник,
принадлежащий издавна Москве.

Она - мои растоптанные тапки,
в быту строга, на стогнах весела
и никогда не будет делать ставки
на рыцарей Артурова стола.

÷÷÷
За эту книгу чернокнижника
не расплатиться никогда.
В отваре вереска и грыжника
земная кроется беда.

А если хочется небесного,
то пригодится ёж-трава.
Наваришь пива полупресного
и сладковатого едва.

Ведёт тропинка от околицы 
через поваленный забор
туда, где в небо дыроколется 
давно манящий тёмный бор.

Не в этом ли и суть учения, 
чтоб затеряться и пропасть, 
переплавляя отречение
в неотменяемую власть?

Чтобы на свадьбе, на покосе ли
в каком-нибудь из дальних сёл
твои слова невольно бросили,
как травы, в песенный котёл.

÷÷÷
Под кусточком, под мосточком,
посреди лесных болот,
под осиновым листочком
дело Ленина живёт. 

Не гремит, не побеждает 
гидру, мать её лерней. 
Втихаря пережидает,
потому что так верней. 

Ходят кони, едут танки,
слышен с неба птичий крик.
Дело Ленина в землянке 
зреет, словно трутовик.

Вроде скромное такое,
не припомнится на дню,
но рассыплется трухою
и от искры - быть огню.

Ты в краю заледенелом 
не веди учёт обид,
а займись-ка лучше делом,
что само себя творит.

В понедельник ждёт засада,
но суббота к нам добра.
Это - дело Александра,
тут - Ивана, там - Петра.

Кончен век, зарыто тело,
прах развеян, дух утёк.
Сохранится только дело,
как закладка, между строк. 

Ты, оставивший пацанство 
ради щебета в груди,
руку вытяни в пространство, 
покопайся - и найди.

÷÷÷
Наша рота – красивая штука.
День за днём – строевая наука:
аксельбанты, штыки, галуны.
Только б не было, братцы, войны.

Только б вечно при кухне кормиться,
только б на ночь носили девицы
пироги от наивных мамаш
и начальство не гнало на марш.

Бал за балом, рассол за пирушкой,
и записки с ванильной отдушкой,
и любви артиллерия бьёт
после штурма перинных высот.

А пошлют ли на немца, на шведа –
это будет чужая победа,
а конфузия будет своя:
только зряшная порча белья.

Нет, война – некрасивая штука.
Всё услышишь: и «курва», и «сука».
Позабудешь французскую речь,
когда в ухо засвищет картечь.

Не заметишь – очутишься в яме
на балу с дождевыми червями.
Вот вам кружево, вот галуны
и знамёна великой страны.

Кровь и золото, рвота и глина,
четверть друга, врага половина
с орденами и вшами внамес –
и какой в этом наш интерес?

Нет, ребята, отбой, засыпаем,
и плевать, что с утра выступаем.
Как вздохнёт геликон полковой,
так накроет всю жизнь с головой.

(23.02.2021)

÷÷÷
Старый папа умирает в Риме,
никому до папы дела нет.
Все на свете заняты своими
списками лишений и побед.

Здесь одним дожить бы до зарплаты,
а другим - понтовые часы.
А кому-то - доползти до хаты,
дотянуть до лесополосы.

Старый папа харкает грехами,
позабыл священную латынь.
Где-то высоко над облаками
пролетает звёздочка-полынь.

Он за посох держится упрямо,
но судьба отсчитывает дни.
На кого, зачем ты, мама лама,
бросила меня, савахфани?

Доктор не поймёт по-арамейски.
За окном пылает эмпирей.
Тополя дрожат в Красноармейске,
слыша гром родимых батарей.

Проглотив лечебную отраву,
Старый папа мечется в жару.
Ледяным дыханием конклава
подступает смерть к его одру.

÷÷÷
Мы уяснили с детства, что писательство -
нелёгкое святое ремесло.
Но есть отдельный жанр - союзписательство, 
где главное - не слово, а число.

Пока писатель трудится над повестью,
продумывает пьесу и роман,
союзписатель пишет сумму прописью 
и часть её кладёт себе в карман.

Писатели в погоне за сюжетами 
спешат на фронт, в пампасы, в мокрый док!
Союзписатель кормится бюджетами
и далее Ильинки не ходок.

Порой они встречаются на форумах,
здороваются, шляпы приподняв, 
у стендов, привлекательно оформленных, 
на пушкинских и лермонтовских днях.

Как отличить их, по какому ГОСТУ?
Я ошибиться всякий раз боюсь. 
Кто вон из тех двоих - писатель просто,
а кто - с лукавым префиксом "союз"?

÷÷÷
Восьмого марта он пошёл в ларёк.
Наверно, за цветами? За цветами.
Он семенил окольными местами
и думал, как всегда, про рагнарёк.
Он был захвачен гибелью богов,
её отображение в культуре
он представлял в цветной миниатюре,
как это делал, может быть, Ле Гофф.
Толпа богов сгорает в корабле,
а им на смену, в пене или в тине,
из моря поднимаются богини
и вот уже шагают по земле.
Подчас у них знакомое лицо:
хозяйка бань, начальница детсада,
из фитнес-центра юная наяда,
соседка, что служила в ФСО.
С богинями считай что повезло,
есть общие приятели и темы.
А что берём? Конечно, хризантемы,
они зовутся нежно и светло.
Идя обратно с факелом в руке,
он должен оступиться, оглядеться
и тут должно остановиться сердце
и рухнуть вниз в негаданной тоске.
Но ничего такого на версту,
одни богини шествуют по суше.
Его шаги становятся всё глуше,
и он с цветами входит в пустоту.

(2021)

÷÷÷
Хорошо жить в провинции, папа.
Хорошо жить в провинции, мать.
Никуда не взлетать и не падать, 
ни на что не претендовать. 
Пить с друзьями, ходить на поминки,
верховодить в районном ЛИТО.
Обсуждать с мужиками на рынке
недостатки китайских авто.
Провоцировать долгие толки
о своей незаконной любви.
Вся провинция наша на Волге
и немного ещё на Оби.
Кто в провинции глыба и личность,
тот в Москве неприметный пигмей. 
Ломоносовых губит столичность 
и вдобавок лишает корней. 
Я, москвич, перед ними невинен. 
В город мой, сквозь леса и поля,
ковыляют Пожарский и Минин 
и никак не дойдут до Кремля.