÷÷÷
Звёзды зимние горят
над тропинкой вдоль оврага.
Кто шагает дружно в ряд?
Камень, ножницы, бумага.
Вязнут валенки в снегу,
интервал четыре шага.
"Всё, я больше не могу", -
камню говорит бумага.
Блещут ножниц лезвия
звёздным светом отражённым.
От окраины жилья
тянет мясом пережжённым.
Нет, бумага, не хандри,
мы несём себя в подарок.
Нас должно быть ровно три.
Пусть запишут без помарок
в дневники, календари:
«Ночью, без огня, без флага
к нам пешком пришли цари -
Камень, Ножницы, Бумага».

(2020)

ЗА ИИСУСА

Там он был еврей за Иисуса,
года три убил на ерунду.
Трапезу из рыбы и кускуса
сочинял, как шутку, на ходу.

Десять пар сносил за Иисусом
башмаков на горе всей родни,
словно бык, слепнями перекусан,
но хвалимы были и они.

Вел учет доходов и расходов,
твердо урезонивал братву,
а потом очнулся от походов
и увидел снежную Москву.

В офисе продаж бесцельно маясь,
каждый день имеет бледный вид.
Скорбный путь из Кунцева в Эммаус
в навигатор накрепко забит.

Блюз поет комариком в отеле,
огоньки горят на Рождество,
ловкий шеф готовит папарделли,
только это всё не для него.

Для него - расстриженный Джордано,
утонув в бумагах, как тапир,
пишет из бетонного зиндана
свой трактат о множестве шапир.

(2016)

ПРУДЫ

Я нашарил оранжевый шарик зимы,
он не жжётся, но светит тепло.
Он упруго отскакивает от земли,
на лету выпуская крыло.

Вот он рыжей лисой развернулся в дугу
и с собакой мотает круги.
Вот он медной монетой блестит на снегу,
подбери его и сбереги.

Где студентов и панков гудит мошкара
и пожатьем грозит Грибоед,
одинокий повстанец, не евший с утра,
в пожилую шинельку одет.

Пуховая Лолита пятнадцати лет
к нему тянет язык-леденец,
и запястье ему замыкает в браслет,
и вдоль пруда ведет под венец.

А на Чистом пруду, на вечернем пруду
лёд лимонный звенит тетивой,
и, как детские губы, измазан в меду,
и расчерчен тюрьмой теневой.

А седой Грибоед, деревянных теней
неуклюже ломая узор,
то крадётся за ним, то крадётся за ней,
не решаясь начать разговор.

(2010)

÷÷÷

Я бродил среди вишен и груш,
где Владимир Сергеевич Бушин
забывает досаду и грусть
и природный покой не нарушен.

Я без страха шагал по следам,
что оставили местные звери,
а когда я тянулся к плодам,
от меня не шарахались ветви.

Что за слива во рту? Мирабель,
кисловатая фея компота.
Что за город вдали? Коктебель,
и над ним разлетались пилоты.

Над поляной шумел водопад,
на закате сходились к избушкам
кроткий волк, и ручной леопард,
и Владимир Сергеевич Бушин.

Я видал, их кормили с руки
чёрным хлебом прошедшего века
леденящие взгляд старики
в ослепительно-белых доспехах.

(2019)

÷÷÷
По субботам ругался с женой,
пиво пил, пидарасил квартиру.
Был огромный, как шкаф платяной.
А вчера он погиб за Пальмиру.

Будто в школьный учебник вошёл
по истории древнего мира.
На обложке сияет Пальмира
с синей надписью "Вовка — козёл".

(2017)

÷÷÷
Отныне я простой и добрый,
совсем себе не на уме.
Вооружился некой домброй 
и восседаю на кошме. 

Пою про подвиги дедóвы, 
родную волю без конца,
гнев Зевса и костёр Дидоны 
и дух степного чабреца. 

Чужих имён иерогл'и‌фы
ветра повытерли с камней.
Мы скифы? Да, пожалуй, скифы.
Не знаю, надо ли точней.

Но знаю точно, что не надо
метаться на исходе дня,
когда последний из отряда
разведчик сядет у огня.

И у пустынного затона 
звучит струна на берегу,
неся бесстрастно, монотонно
проклятье и позор врагу.

÷÷÷
Петербург - желтовато-болотный, 
Ленинград - голубой, ледяной.
Колоннады уходят поротно, 
Ленинград остаётся со мной.

Между баром и баром прогулка, 
теплота коммунальных пенат.
Но сквозь пенье сирен Петербурга 
я всё больше люблю Ленинград. 

Его станций остывшие вены,
одинокий трамвай в никуда.
Его гладкие гулкие стены
из прозрачного невского льда.

Где в ночи вывозили баржами
неизбывные залежи бед.
Петербург, я тебя обожаю, 
но люблю в тебе то, чего нет.

Так наследники любят медали, 
что загнали барыге за грош.
Так мы плачем, когда потеряли.
Так мы просим, чего не найдёшь.

(2023)

÷÷÷
павел живёт на окраине рима
в охристой многоэтажке
раньше по утрам бегал в парке
теперь просто гуляет
по субботам обед у марио
с дюжиной воображаемых
родственников

павел перебирает бумаги
пачка паспортов
среди них попадаются настоящие
корочка военного пенсионера
а вот и фото
на золотистом верблюде
возле какой-то башни
на горных лыжах
на фоне горящей деревни
в ресторане с розовым осьминогом

павел вспоминает
бесконечные переходы
через линию фронта
свидания в грязных подвалах
горькие споры
беспокойные сны
в полицейских участках
побеги погони на драндулетах

павел видел весь мир
но никогда не видел своего босса
получил только одно сообщение
зачем ты гонишь меня
зачем ты гонишь
перечитывает его в телефоне
и не помнит что это значит
зачем ты гонишь
но тогда он кажется верно
понял эту шифровку

иоанн живёт на аляске
в доме брошенном рыбаками
у него есть консервы ракетница
и бочка бензина
да и не первая уже зимовка

он спит в обнимку с медведем
слушает песню морского
зверя левиафана
слушает все частоты

роботы говорят
захватили мир
но это не совсем правда
есть ещё точки сопротивления
может быть и в пельменной
в новосибирске

любовь говорят умерла
а вот это пожалуй верно
но остались участки света
снег пустота паутина
небо как пропасть ока
око как пропасть слова

поэтому мы начинаем
снова

(12.01.2022)

÷÷÷
Россия велика для великанов.
Тут надобна гигантская рука,
чтобы её в оправе океанов
всю очертить. Россия велика.

Для карликов Россия - маломерка:
на кухоньке два шага от стола
до плинтуса - и узенькая дверка
в прихожую. Россия так мала!

По этой ослепительной вселенной
и в этой неказистой тесноте
блуждает человек обыкновенный
и не находит меры по себе.

(Из книги "День святого Валентина")

÷÷÷
Пока мы тут от безделья ноем, 
обозревая пейзаж неброский,
в белом плаще с кровавым подбоем 
рубит белых кровавый Подвойский. 
Не перекладывает бумажки, 
не пишет письма в журнал, газету. 
Никто не уйдёт от его шашки, 
на его войне невиновных нету.
Это похоже на месть за годы,
в пропасть шагнувшие мимо цели.
Так утверждают себя законы
не революции, а похмелья. 
И на решётке автомобиля 
его душа голосит, распята,
летя над Невским и над Сибирью,
что смысл бессмертья и есть расплата.

÷÷÷
Освободили город братьев,
а никаких в нём братьев нет.
Кирпич, бетон перелопатив, 
напрасно ждём от них привет.

Не полюбуется брательник 
на тех, кто выполнил приказ.
Сегодня снова понедельник,
а воскресенье не про нас.

Вот кто-то вылез из-под спуда,
как будто ищет путь домой.
- Ты кто, браток или иуда?
- Отстань, не видишь, он немой.

Заткнулись варежки орудий,
мы отстояли нашу честь
и появились просто люди,
которым нужно просто есть.

Сначала каша и мивина, 
потом померимся, братва,
чья глупость более невинна,
чья гордость более права.

÷÷÷
Ты знаешь их как Гога и Магога,
в быту у них иные имена.
На вид они потрёпаны немного,
и на груди чужие ордена.

Они идут от самого вокзала 
на Чистые, где век не убран снег,
и дудочку, тяжёлую, как шпала,
за ними тащат десять человек.

Ты видишь их в затерянной кофейне:
один дудит, а друг его поёт.
Где публику найти благоговейней, 
чем их уютный маленький народ?

Ты лучше знаешь эти катакомбы,
чем почву чернозёмную кроты.
Когда-нибудь им здесь подарят бомбу. 
Пока несут конфеты и цветы.

Наш город, что насквозь велосипеден, 
и застеклён, и зрению открыт,
подземными ходами весь изъеден 
и над незримой пропастью стоит.

Пятьсот рублей - пока ещё немного -
ты платишь на афише точка ру,
чтоб вновь услышать Гога и Магога,
давно забывших, как их звать в миру.

М&М

Мастер и Маргарита – молодые прозаики,
чуть за сорок.
Живут одни, практически не шумят.

Между собой разделились так:
он пишет все нечетные страницы, она – все четные.

Мастер бегает по утрам.
Варит кофе, пьет его с ледяной водой.
Потом запирается, маргаритиной шалью
завязывает глаза, бродит по комнате
между клавиатурами стеллажей
и настукивает лист за листом
по клавишам книжных корешков.

Лист за листом, разноцветные, все в прожилках,
будто вызревают на ветвях небесного дерева
и падают ему в руки, пробивая
перекрытия четырех этажей.
Каждый второй лист Мастер комкает и выбрасывает.

В обед он выносит мусорное ведро
и встречает соседа, героя Афгана.

- Небось, трудно творить в соавторстве? – спрашивает сосед.
- А другого выхода нет, - отвечает Мастер. –
Четной страницы мне ни за что не осилить.

А Маргарита свои страницы раскатывает скалкой,
выпекает на сковородке, ноздрастые, душные.
Черновики стирает в стиральной машине,
беловики развешивает на балконе,
разглаживает утюгом и кладет аккуратной стопкой.

Покончив с этим, она ведет гулять
их общего жирного лабрадора.
- Рикки, Рикки! – рыщет за ним по кустам.
Земное Гольяново цветет под ее стопой,
и Гольяново небесное сверкает хрустальной чашей.

У подъезда ее окликает соседка,
женщина из салона бьюти:
- Ритк, а ты одна сочинять не пробовала?

- Пару раз попыталась, но эти нечетные страницы!
С ними одно мученье, тут нужен Мастер.

Вечером они встречаются на кухне.
Спорят до хрипоты о способах переноса
слов, застрявших между четными и нечетными.
Пьют вино, вспоминают со смехом
разных мертвецов и предателей.
А после ложатся летать во сне.

Так они побывали во многих странах,
жгли костры на Огненной Земле,
удирали, не заплатив,
из мишленовских ресторанов.

Сказать по правде, Мастер и Маргарита –
литературные негры своей собаки.
Животное выпустило уже пять книг,
его последний роман получил пару премий
и спас издательство от банкротства.

Будете в книжном, гляньте ради любопытства.
Ричард Шкуро. «Мои печальные случки».

(2016)

÷÷÷
"Завтра день святого Валентина",
говорит Людмиле Валентина,
девушка из города Клинцы,
все соседи были ей отцы.

Валя в мать, а Люда не шалавка,
на затылке чопорный пучок.
Люда - фея сырного прилавка,
а у Вали - свёкла да лучок.

Всё на свете движется любовью:
очередь к кассирше Фатиме,
ад и рай, Москва и Подмосковье,
и сердечко пишется в уме.

Мужики с утра проходят мимо,
в тот отдел, где водка и Джим Бим.
Валентин, позор и гордость Рима,
попросил не занимать за ним.

(13.02.2019)

÷÷÷
Пролюбил зарядное устройство 
в забайкальском городе Чите, 
и с тех пор сильнее беспокойство:
вдруг чего забуду в суете?

Полдесятка шапок трикотажных 
я оставил в аэропортах. 
Мелочей неважных или важных
возрастает убыль на счетах.

А на фронте счёт иным потерям, 
и не человек ведёт его. 
От того, в какие цифры верим,
не зависит ровно ничего.

Не к кому подкатывать с вопросом,
весь вопрос теперь, как выстрел, сжат.
Сколько их погибло под Авдосом, 
не ответит гвардии сержант. 

Оборвал рассказ на половине,
не позвал ни друга, ни врача.
Сколько же мы братьев пролюбили,
а любовь всё так же горяча.

Все свои, все наши, все родные, 
от какой бы пули ни легли.
Все меняют формулу России 
и вошли в состав её земли.

÷÷÷
Если притвориться кирпичом, 
то проснёшься в двадцать новом веке, 
где в хоккей с оранжевым мячом 
русские играют, как ацтеки.
Рыжий мячик, в воздухе шурша, 
говорит: присматривайся к знакам.
Жизнь твоя не стоит ни гроша,
если ты её не ставишь на кон.
Что за квиддич, милый мой москвич?
Мы волчок раскрутим ураганом, 
и летит оранжевый кирпич,
брошенный дворовым хулиганом. 
Сквозь леса, луга и времена,
сквозь дожди из жидкого металла,
чтоб на нём кремлёвская стена
зиждилась - и снова устояла.

÷÷÷
Девочка садится на слона,
уезжает в гости к медвежонку. 
Целый день и целая весна
вслед за ней пускаются вдогонку.

Девочка опять сидит одна
и играет в старые игрушки. 
А в окно таращится война 
с колтуном колючим на макушке. 

Плюшевые лапы и хвосты
временем потрёпаны - не жалко.
Кто-то сбросил мячик с высоты,
во дворе сработала сигналка.

Там игра недетская идёт,
каждый хочет быть в полуфинале.
Пропустили, но сравняли счёт, 
и опять кого-то потеряли. 

Там идёт недетская игра,
не берут в компанию девчонок. 
Послезавтра, с самого утра
на войну уходит медвежонок.

÷÷÷

Есть на свете румынские немцы.
Встарь, бывало, идёшь по степи -
никуда от них было не деться.
А теперь их не видно почти.

Отцвели их садовые розы,
покосился ухоженный тын.
По привычке окликнешь: "Геноссе!" -
обернётся обычный румын.

Бескоровье теперь, безлошадье,
древний орднунг рассыпался в прах,
и тяжёлый венец Семиградья
кривобоко лежит на горах.

Трансильванские синие выси, 
лист зелёный да мёд золотой. 
Только немцы, видать, разбрелися, 
точно байки с седой бородой.

Удалая немецкая пьянка, 
сумасшедшие скачки в ночи.
Виорика, Марица, Марьянка,
где вы нынче? Кричи - не кричи.

Одиноко еврею в Лаосе 
и удмурту в Мали - маета. 
По привычке окликнешь: "Геноссе!"
Что ответит тебе пустота?

АИСТ

Это Аист. У него перебито крыло.
В остальном ему, считай, повезло:
всё в порядке и всё на месте. 
А Седой - он был совсем молодой,
просто у него позывной "Седой" -
тот на днях оказался двести. 

Двести - это означает лишь,
что с ним больше не поговоришь, 
не покроешь погоду матом. 
Это не диагноз и не порок,
это на том свете наш номерок,
чтобы все по своим палатам. 

Аиста пускают в аэроплан,
хотя он вообще-то заметно пьян 
и крылом едва волочит поклажу. 
Он знает одно: ему надо в Читу. 
И таких, как он, на этом борту
каждый пятый или четвёртый даже. 

Вот они летят над ночной страной,
называют друг другу свой позывной.
Не заметишь, как ночь растает.
И какой тут сон? Так, бред наяву.
Аист кричит: я там всех порву. 
Сам порвусь, но и их не станет.

Много чего высказав сгоряча, 
он сопит возле моего плеча, 
я пишу о нём в телефоне.
Нам ещё рановато в солдатский рай,
нас с тобою, друг, Забайкальский край
принимает в свои ладони. 

÷÷÷
Каждый немец - это голова,
знает все природные секреты. 
Немец любит длинные слова,
а судьба - короткие ответы. 
Достоевский - это в самый раз.
Карамазов - это то, что надо.
Много интересного припас 
русский Бог, податель снегопада.
Немец любит вольные края,
непереводимые равнины. 
У него гармоника своя,
он её достанет из штанины. 
Протекает рыжая вода 
мимо лодки, выброшенной наземь. 
Вьётся дым от песенки туда,
где налёг на вёсла Стенька Разин.
У него трофейный пулемёт,
в сундуке персидские монеты,
и на все вопросы он даёт 
быстрые короткие ответы.

÷÷÷
Когда ни пробудиться, ни уснуть,
и ночь редеет, как морская дымка,
уходит капитан в далёкий путь
с поверхности потрёпанного снимка.
Он уплывёт за тридевять земель,
и там его, наверное, оставит 
тот город, заигравшийся в Марсель,
где все месье отчаянно картавят. 
Где так тягуч и сладостен закат 
и так ехидны пухлые принцессы. 
Где в шапито, помимо клоунад, 
проводятся судебные процессы.
Поджав губу и шляпу заломив, 
идёт по пляжу будущий повстанец. 
Я вру слова и позабыл мотив,
но всё же приглашаю вас на танец.
Зачем же капитана мучит грусть?
Скажите, он всегда такой неловкий?
Ещё чуть-чуть, и сердце, как арбуз,
распорет ножик яростной торговки. 
Он в темноте платаны обнимал,
он час курил у берега родного.
Шелкóвицы кровавый карнавал,
прощай, прощай - а значит, здравствуй снова.
А значит, всё обрушится опять -
весь говор, гомон - плетью водопадов.
И шхуна превращается в кровать,
а девушка идёт на звон дукатов. 
Но он не успокоится, пока 
не ступит на просоленные доски 
на пристани иного городка, 
не ведая ни слова по-японски.