Вот опять. Если философ критикует решение от 24 февраля — вменяем, активен, гуманистичен, прекрасен во всех отношениях и вообще — "этот мальчик очень милый, поступает хорошо". Поддерживает решение — трусоват, кринжоват, интеллектуально импотентен, "я такого не хочу вставить даже в книжку". Элементарная логика, какая там философия.

Я с поклонниками немецкой мысли, если что.

https://yangx.top/Philosophytoday/8198

В связи с этим вспомнился один случай.

В 2020 году, в январе, кажется, то есть за пару недель до полномасштабного развертывания пандемии, Европейский университет провел в Маяковке диспут «Материализм против Идеализма». Диспут был хороший, бойкий, а результат у него — донельзя простой. Его, кажется, озвучил Артемий Магун: «Материализм — переиначенный идеализм». То есть формально это не было результатом, победила дружба, все остались при своем мнении, но вот Регев, например, самый убедительный из материалистов, в своей аргументации все время использовал квази-идеалистические термины, типа «сжимание-разжимание», «схождение», ну чуть ли не про эманацию говорил.

Но я не про это хочу рассказать. Где-то посреди диспута один диспутант (кажется, он был из лагеря идеалистов, но не ручаюсь), закатав глаза, произнес следующую фразу: «ну, мы же здесь все левых взглядов придерживаемся, правда?» Вопрос был адресован публике в исключительно риторической интонации.

А потом вот охают, что есть так, как есть. Мы живем, под собою не чуя страны. Помню, помню, что там потом про горца. Ну так и он ведь не то что бы правых взглядов держался.

А помните как все начиналось? Хайдеггер говорит: Язык - дом бытия. И в правду: всякая вещь приходит к существованию через речь, через символ. Это похоже на примитивную магию, но это работает. Киев как центр русского государства начался с того, что Владимир спилил идолы и бросил их в Днепр. А потом туда же плетьми загнали на крещение полян, древлян, кривичей, вятичей. И вышел из Днепря почесывая поротые зады единый уже русский народ. После этого всякое было. Но кресты всегда золотились над нашими городами, а поротые зады прибавляли многим разума и единства. В 2012 году боевые девки из Фемен спилили в Киеве крест. Символическое действие, историческая магия. Сделанное Владимиром Святым в Киеве упразднилось, сила, державшая вместе всех этих несчастных упразднилась. И вот взамен того Владимира пришел этот. Клоун Владимир - гротескное, наоборот перевернутое существо с глумливой жопой вместо лица. Глубина безумия охватившего эту землю абсолютна: можно ли было себе представить зигующих евреев? можно ли было представить себе иудея и армянина спонсирующих неонацистские группы. Все перевернулось, стало наоборот. И потекли реки крови. И древняя русская земля больше не хочет нести на себе всю эту сволочь. Как это исправить? Да просто: Настоящий Владимир , наследник Владимира Святого должен показательно высечь всю эту территорию. Снова должен плетьми загнать всех в Днепр и крестить по новой. Да. А девочка та, что крест пилила удавилась потом в Париже. Последние свои слова написала на стене: «Вы все фейк». Такие дела.

Парменид не случайно сравнивает бытие с шаром. Это очень продуманный, очень ясный образ. Мы не способны увидеть все стороны шара разом, не способны даже представить шар целиком, только помыслить. Всякий раз перед нашими глазами, виртуальными или реальными, предстает только одна сторона шара. Куда ж деваются остальные? «Как куда, — недоумевая, вопрошает разум. — Никуда не деваются, просто отворачиваются от нас, вот мы их и не видим». Но голая чувственность даст несколько иной ответ. «Другие стороны перестают быть, уходят в небытие». Ну как у Беркли: «Существовать — значит восприниматься».

А вот как у Парменида: «Бытие есть, а небытия нет». Когда что-то исчезает из виду, нам кажется, что это что-то ушло в небытие. И наоборот — когда что-то возникает перед нашим взглядом, нам кажется, что оно пришло из небытия. Ну, ладно, можно сказать чуть проще: что оно двигается, переходит из точки А в точку Б. То есть: перестает быть в точке А и становится в точке Б.

Но Парменид ведь и движение отрицает. Движение, строго говоря, возможно только в одном смысле: это переход из небытие в бытие и обратно. Это рождение и гибель. То, чего не было, вдруг стало. Перед нашими глазами не было стороны N шара, была только сторона Z, а тут вдруг появилась сторона N, но сторона Z куда-то исчезла. Все остальное — не движение, а кажимость.

Но почему же движения нет? Потому, что все уже есть. Вдумайтесь в это слово. То, что есть, не нуждается в развитии, раскрытии, перемещении. Оно уже полностью дано. Шар не нуждается в движении, чтобы быть (целостным), он уже таковой. В этом движении нуждаемся мы. Отсюда идеология саморазвития, самосовершенствования и т.д. Раскрой потенциал своей личности, говорят.

То есть движение и все его побратимы — развитие, рождение и гибель, время как таковое — возникают из несовершенства наших чувств, которые не способны объять вещь — а вместе с ней и бытие — во всей целостности. Движение возможно только во времени, или время возможно только благодаря движению — не так важно, суть в том, что если мы вводим понятие вечности, то есть такого странного состояния, где все существует единомоментно, и когда все существует в одной точке, то надобность и в движении, и во времени отпадает, а все стороны шара предстают перед нашими духовными очами разом.

Этому состоянию мешают чувства. Но помимо чувств у нас же есть что-то еще. Например, разум, который как раз и достраивает шар до его целостности всякий раз, когда он предстает перед нашими глазами, так, что мы говорим себе: «я вижу не круглешок, я вижу шар», хотя, строго говоря, вижу-то я именно круглешок, а вот мыслю — шар.

А еще есть любовь. Вспомним, что философия — это любовь к мудрости, или, в данном случае (думаю, это будет вернее) — стремление к мудрости. Еще вернее — стремление к стяжанию целостного взгляда.

Мне очень нравится, как мыслит любовь Данте. Любовь — не бабочки в животе и не все розовое и приятное, любовь — это прежде всего воспитание и рост, зачастую болезненный. Кто-то свяжет таковое понимание с насилием и абьюзом. И у Данте действительно есть такой момент. Поэт учит, что истинная любовь свивает вервья плети, то есть способна наказывать, и наказывать довольно жестоко. Вспомните историю Иова — разве Богом руководит что-то, помимо любви, когда он накладывает на праведника страшные страдания? Вспомните, как Бог описывает Иову все многообразие мира и указывает, что Иов всю эту широту земли единым взглядом обозреть не способен, в глубину моря он не нисходил и Левиафана на узду не ловил, о чем тогда вообще разговор.

Прежде чем сам Данте попадает в рай, он встает перед необходимостью пройти стену огня. Не в метафорическом, а в буквальном смысле. Данте описывает свои страшные мучения, он пишет, что это все равно как если бы он окунулся в расплавленное стекло. Но он проходит. И его глаза распахиваются, наделяются невероятной ясностью взгляда, прямо как у пушкинского пророка отверзлись вещие зеницы. Теперь Данте может видеть божественную правду во всей её полноте.

Если же поэт не прошел бы эту стену огня, он остался бы в своем ветхом состоянии и божественная правда его просто-напросто ослепила бы. Мне кажется, примерно о том же судил Бальтазар, когда писал, что апофатическое рассуждение стоит проводить только в том случае, когда рассуждение катафатическое было доведено до своего последнего предела, в котором богослов становится буквально ослеплен синяием полноты божественной правды. Тогда-то и начинается апофатика, говорение на языках ангельских, «ибо кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом».

Богдан предлагает интересное рассуждение о том, как можно соотнести моральную дилемму вагонетки с нынешней ситуацией. Попробую дать свой комментарий, не уверен, правда, что он будет адекватен поставленной Богданом проблеме.

На занятиях со студентами я часто противопоставляю моральные дилеммы проклятым вопросам. Классический проклятый вопрос принадлежит Гамлету: быть или не быть?

В чем здесь принципиальная разница. С одной стороны, проклятый вопрос сохраняет помянутую Богданом вилку выбора. Есть только два возможных ответа, третьего не дано, увильнуть в ту сторону, что жизнь бесконечно многообразна и всегда способна подкинуть что-то ещё, не получится. Ведь здесь под вопросом находится сама жизнь: быть или не быть.

С другой стороны, проклятый вопрос, в отличие от моральной дилеммы, всегда сочетает в себе абстрактность постановки с конкретностью предпосылок. «Быть или не быть» может задать себе любой человек, но вот решение этого вопроса всегда будет уникальным, поскольку оно опирается на уникальные предпосылки, данными в судьбе конкретной личности. Чего нельзя сказать о моральной дилемме. В случае вагонетки возможны всего две стратегии аргументации: от долга или от пользы. Если же мы захотим расширить моральную дилемму до проклятого вопроса, что вполне возможно, то нам в первую очередь необходимо будет спросить себя, что побуждает нас, как живых личностей, держаться стороны долга или стороны пользы. Но тогда дилемма потеряет все свою чистоту, поскольку она будет предполагает необозримое количество предпосылок.

Так вот я думаю, что вопрос о «смыслах и истоках» спецоперации принадлежит к числу проклятых, или экзистенциальных. Решение о проведении спецоперации — это именно решение быть, а не решение о меньшем зле. На это намекают две риторических фигуры, использованные Путиным. «Украина — анти-Россия» (статья «Об историческом единстве русских и украинцев») и «Они будут продолжать налагать на нас санкции без всякого формального предлога, просто потому, что мы есть и никогда не поступимся своим суверенитетом» (Обращение от 21-го февраля).

Кстати сказать, мне кажется, что во втором случае президент немножко проговорился, поскольку эта фигура речи в равной степени относится и к «нам», и к «ним». Россия в любом случае начала бы спецоперацию, именно потому, что это единственный способ — в данной исторической ситуации — для неё быть. А вот обороты вроде «мы были вынуждены», «у нас не было выбора»— это надстройка, геополитическая аргументация, привинченная задним числом. Отсюда все эти мемы про Лукашенко с указкой.

Поэтому моральная арифметика «меньшего зла» здесь в чистом виде неприменима. Речь идёт не о моральных агентах, а о носителях политической воли (а это уже скорее экзистенциальная категория). Морально-правовое же обоснование будет приписываться по остаточному принципу. Поэтому сейчас так популярна риторика переформатирования глобального миропорядка. Если этот порядок будет переформатирован, то и действия России будет невозможно судить исходя из прежних представлений о международном праве и нормах политической морали. А если нет, то и судить, по большому счету, будет некого.

Мы действительно были вынуждены вступить на Украину, но вынудил нас не Запад, а сама внутренняя логика нашего исторического существования. Вы наверняка видели панслависткие выписки из «Дневника писателя» Достоевского, которые сейчас курсируют по всем телеграм-каналам, поэтому Федора Михайловича я цитировать не буду, да и не симпатична мне, честно признаюсь, эта сторона его взглядов. Лучше Пушкина, «Полтаву»: «Украйна глухо волновалась, давно в ней искра разгоралась. Друзья кровавой старины народной чаяли войны, роптали, требуя кичливо, чтоб гетман узы их расторг, и Карла ждет нетерпеливо их легкомысленный восторг». «Карл» — это Карл XII, шведский король, а «узы», которые надлежало «расторгнуть» — узы России с Украиной.

Во мне, впрочем, все же не угасла надежда, что русской идее «всемирной отзывчивости» суждено быть. Хотя бы потому, что она требует автономии политической воли — то, что сегодня зовут суверенитетом. Проще говоря, Россия только тогда станет Европой, когда сможет войти в круг европейских стран на равных правах. Писал об этом вот здесь на материале Киреевского.

«Отсель грозить мы будем шведу», пишет Пушкин в другой известно поэме, и продолжает: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно». Логика прозрачна: истинно европейской державой мы станем только тогда, когда будет откуда грозить другой европейской державе, когда мы сможем «ногою твердой стать при море». В этом смысле как Пушкин, словами Чаадаева, есть первый национальный (читай — европейский) русский поэт, так и Пётр — первый национальный русский правитель. Именно потому, что грозил шведу, а не из-за бритья бород и пропаганды европейской моды. Вернее, так: одно влекло за собой другое.

В дилемме о вагонетке я всегда придерживался идеи долженствования. И если мы согласимся применить эту аргументацию к сегодняшнему дню, то здесь совсем не очевидно, что России как таковой должно быть. С этим согласна, например, обложка «Новой газеты» от 23 марта. Собственно, и на «проклятый вопрос» тоже не может быть дан однозначный ответ, записанный на чистом листе бумаге.

Возможно, без России в нынешнем ее виде всем было бы легче, и вместо реальной, очень неудобной и противоречивой России надлежит ввести стерильный проект «Россия». Но чтобы разобраться со всем этим, нам следует прежде ответить на другой вопрос, а именно: кто или что обуславливает наше долженствование?

Вдогонку:

Отрывок из пьесы «Гамлет» У. Шекспира
в переводе Б. Пастернака

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

Эти слова подтверждает независимое расследование об украинской пропаганде, которое я скидывал выше, прикрепляю еще раз.

Вывод в последнем абзаце: «With a powerful Russian military fighting alongside DPR and LPR forces, the Ukrainian military’s defeat seems to be imminent unless the United States and NATO directly confront Russian forces, a scenario President Biden has already ruled out. Lobbyists nevertheless persist in their campaign to portray the Ukrainian military as underdogs scoring blow after blow against Russian hordes. In doing so, they help extend the war and continue the carnage».

Я уже писал это, но повторюсь. Желать российской армии чего-либо, кроме победы — безнравственно. Да и просто непрагматично. Очевидно, что РФ не отступится, слишком многое поставлено на кон, само существование нашей страны. Значит, биться будут до последнего. И чем дольше мы ждём победы, тем больше гибнет людей. И с той, и с другой стороны.

А действия в тылу, действительно, могут это победу оттягивать.

"О нас пишут". Кстати, удивительно адекватная заметка. Не все потеряно, русской идее быть!

https://forpost-sz.ru/a/2022-03-27/v-moskve-i-peterburge-zametili-bilbordy-ob-otmene-russkoj-kultury-za-rubezhom

Ну вот. Даст Бог, пропагандисты поубавят самоубийственный пыл. Используя культуру как инструмент борьбы, мы уподобляемся тем, кто эту культуру отменяет.

https://yangx.top/TJournal/55148

Много спорят последнее время про цивилизационную принадлежность России. Одни говорят: кровь, язык, религия, культура – все с европейцами общее, все от одного истока идет, Россия, несомненно, – часть Европы. Им в ответ напоминают, что ни религия (православие), ни язык (евразийский языковой союз), ни культура (тюркские и иранские влияния) такими уж общими не являются, а история так и вообще только и учит нас тому, что Европа – не мы, и жди от нее зла, и, кажется, вновь преподает нам сей урок.

Но ускользает понимание того, что же действительно тут происходит. Всем понятно, что Россия есть нечто иное по отношению к Европе. Вопрос состоит в следующем: насколько сильна эта инаковость? Являемся ли мы другой, особенной Европой или же стоим отдельно, самодержавно? Русские ли мы европейцы или русские евразийцы?

И здесь-то и начинается все дело, вся суть. Вопрос этот, грань этой инаковости видится мне чем-то страшным и невероятно серьезным – чем-то, что можно уловить только в потоке туго зашнурованной образности. Сгиб русско-европейского различия есть дребезжащая от напряжения линия. Это, если угодно, гудящая сингулярность, сотрясаемая вибрациями стягивающейся в себя плотности, и она будто вот-вот схлопнется в неразличимую черноту, в безразличную тяжелую бездну.

А мы – мы, спорящие европеист и евразиец, – стоим на лезвии этой грани.

И как же мы спорим? Ведем вежливую историософскую дискуссию, лениво поигрывая культурологическими кейсами?

Нет, теперь это невозможно. К чему бы привел такой спор? Мы бы зацепились за тот или иной исторический или лингвистический сюжет. Нагромождая тезисы и аргументы мы бы распутывали его и, как это обычно бывает, добрались бы до некой точки, некоего корневого узла образованного нашим диспутом семантического поля.

И вот эту точечку мы бы и обсуждали, мы бы бросались друг в друга фактами, мы бы давились аргументами, пока наконец не поняли:

...это не имеет смысла.

Факт точечки не содержит в себе никакого осмысления, и никакое осмысление из нее не вытекает. Это мы – европеист и евразиец – ее жадно осмысляем, но ведь и все дело в том, что мы уже европеист и евразиец. В точке нет ценностей, в точке нет ни истины, ни красоты, ни добра. Точнее, они есть, но они известны только самой точке, а еще точнее – ее Творцу. Но мы – мы веруем, что именно мы имеем доступ к точке, к точке-самой-по-себе.

И при этом – нас двое…

И вот тут-то, когда кто-то из нас наконец-таки поймет суть происходящего – он просто схватит точечку, даст оппоненту локтем в глаз и убежит.

И победит.

Мы не ведем спора, стоя на лезвии грани инаковости. Мы фехтуем, мы – дуэлянты. Мы оказались в точке, когда вопрос цивилизационной принадлежности России достиг предельного напряжения. Когда все ходы и аргументы исхожены и изучены, когда все выражено так точно, как только возможно, когда осознание проблемы повсеместно и тотально. А значит, хотя и невообразима эта ситуация без оси́явающей наши лбы санкции истинности, – дело здесь совсем в другом.

То, что здесь происходит – называется борьбой. Ибо теперь нам осталось лишь прямое столкновение, война. Кто нахватает больше точечек и у кого крепче локти – тот и победит.

И такой, европейской или евразийской, и будет Россия, ибо дело здесь как раз таки в том, что это сама Россия и решает для себя свой же вопрос.

Только вот где гарантия, что это компьютеризированное и исчисленное до предельной точности «Я» не будет таким же нарративным фантазмом, как и всякий другой фантазм? Видят ли сны электрические овцы? Да и где взять этот предел, персоналистский атом? Ведь Юм ещё показал, что сколько личность не подвергай описанию и самоописанию, до субстанции ты никогда не доберёшься.

Суть-то не в том, чтобы регистрировать факты сознания с хирургической в точностью, а в том, чтобы устанавливать связи между ними. Это и значит — рассказывать истории, «конструировать нарратив». Или создавать миф, — как писал Лосев, — в словах данную чудесную историю личности.

И я лучше с чудом, чем с компьютеризированной бухгалтерией личности.

t.me/unartificialintelligence/207

"Гамлетовский" пост вк ожидаемо собрал много негативных реакций. Литературный критик Антон Осанов сделал там же интересное замечание: "комментарии огласили два главных российских проклятия: в оправдании начальства и в оправдании заграницы".

Я вот выше написал про попытки догнать реальность. Мне кажется, именно эти попытки и возбуждают несогласных — с заграницей ли, с начальством. Очень хочется откатить реальность назад, вернее, вовсе заземлить эту реальность в какой-нибудь комфортной стороне, в safe space. Реальность ревущая, несущаяся на всех парах, дышащая где хочет и не преклоняющаяся ни перед чем — ни перед какой позицией, идеологией, теорией, и уж тем более перед куцым морализаторством — неприемлима (едва ли, конечно, и мне удается таковую реальность запечатлеть, хоть и очень хочется).

Исходный пункт моей мысли прост и даже туп донельзя — реальности надо доверять. Она не обманет. Это мы — обманываться рады, мы с наивной улыбкой пристраиваем беса у себя не плече и сладко зеваем под его колыбельные. Реальность таких трюков не проделывает, она кристально трезва.

Этот тезис имеет свои следствия, в первую очередь — исторические. В истории не бывает ошибок. Зато бывают ошибочные интерпретации, попытки остановить мгновение, сделать его точкой опоры и повернуть время вспять. Так же и реальность не бывает "ирреальна", сюрреалистичность реальности свидетельствует о бедноте нашего концептуального аппарата, тщетно пытающегося эту реальность освоить.

В этом смысле я самый топорный, самый тупой провиденциалист. Если в истории что-то по настоящему случается (а не тянется по инерции от того, что случилось), то это необходимо а) признать и б) осмыслить во всей фактичности случившегося. А закрывать глаза и восклицать — в угоду морали, эстетическому чувству, да чему бы то ни было — "ах, не то, совсем не то, нужно было так да эдак" — ну, это сдача мысли. Уход в небесные замки.

(Я думаю, именно поэтому Бердяев после многих лет сомнений все же признал Октябрьскую революцию и всеми силами жаждал победы Советского Союза над нацисткой Германией. Он верил реальности, верил истории, верил Богу, и, осмелюсь сказать, русскому Богу, который не оставил эту грешную землю даже в самые страшные её минуты, верил, короче, а не о спасении принцесс мечтал).

Здесь, правда, может прозвучать обвинение в конформизме. Мол, не всякую реальность следует принимать, вон даже Гоббс сохранял за народом право на восстание. Но ключевое слово здесь — не право, а народ. А вот от народа-то у нас и принято носы воротить, le moujik дурно ведь пахнет.

Я об этом

https://youtu.be/HW8f6V0beH8

Несколько слов об актуальном понятии, от которого хотят откреститься все — и те, кто за, и те, кто против. На материале "Братьев Карамазовых".

Это эпизод из моего курса "Постметафизические миры Достоевского", недавно прочитанного в "Солнце Севера".

UPD. Перезалил видео с ютуба в телегу.

Над чем долго ломаю голову: как так получилось, что все интеллектуалы поголовно — по крайней мере, самые яркие из них — держатся левых позиций? Когда успели найти неопровержимое доказательство, что левое и либеральное априори лучше правого и консервативного? Что быть citoyen du monde безусловно желательней, чем патриотом? Кто автор этой теоремы, этого дважды два?

Нет, понятно, конечно, что 1968-ой год, красоту которого, как и простоту 2007-го, не вернуть. Но откуда у этого года такие диктаторские полномочия? Почему всякую идею, чью генеалогию можно вести от 68-го, следует считать саму собой разумеющейся? Почему прогресс — безусловен, а релятивизм — абсолютен? Ну вот хоть убей не пойму.

Upd. Даже у нас изначально обозначенную полярность денацификация-декоммунизация (в которой, думается, скрывался и третий член — делиберализация) быстро свернули в пользу левого.

Взгляните на эти светлые лица настоящей русской интеллигенции. Какие смелые! Слава Богу, что вывезли свою святость за пределы страны; нищая Россия её просто не сумела бы вместить.