Классное из ленинских конспектов "Науки логики" Гегеля:
Гегель пишет: "Это тождество, основа явления, составляющая закон, есть его (явления) собственный момент; это та положительная сторона существенности, в силу которой существование есть явление. Закон находится поэтому не по ту сторону явления, а непосредственно наличен в нем; царство законов есть спокойное отображение существующего или являющегося мира..."
Ленин комментирует: "Это замечательно материалистическое и замечательно меткое (словом «ruhige» [спокойное — нем.]) определение. Закон берёт спокойное — и потому закон, всякий закон, узок, неполон, приблизителен."
Гегель пишет: "Это тождество, основа явления, составляющая закон, есть его (явления) собственный момент; это та положительная сторона существенности, в силу которой существование есть явление. Закон находится поэтому не по ту сторону явления, а непосредственно наличен в нем; царство законов есть спокойное отображение существующего или являющегося мира..."
Ленин комментирует: "Это замечательно материалистическое и замечательно меткое (словом «ruhige» [спокойное — нем.]) определение. Закон берёт спокойное — и потому закон, всякий закон, узок, неполон, приблизителен."
Справедливости ради, далее Гегель пишет:
"Явление есть закон, как отрицательное совершенно изменчивое осуществление, движение перехода в противоположное, снятие себя и возврат в единство. Этой стороны беспокойной формы или отрицательности нет в законе; поэтому явление есть относительно закона полнота, ибо оно содержит в себе закон и еще более — именно момент самодвижущейся формы".
В общем, все хорошо было у Ленина с философской хваткой, не зря его так Йоэль Регев любит.
"Явление есть закон, как отрицательное совершенно изменчивое осуществление, движение перехода в противоположное, снятие себя и возврат в единство. Этой стороны беспокойной формы или отрицательности нет в законе; поэтому явление есть относительно закона полнота, ибо оно содержит в себе закон и еще более — именно момент самодвижущейся формы".
В общем, все хорошо было у Ленина с философской хваткой, не зря его так Йоэль Регев любит.
Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей "живой жизни" какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про нее. Ведь мы до того дошли, что настоящую "живую жизнь" чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше. И чего копошимся мы иногда, чего блажим, чего просим? Сами не знаем чего. Hам же будет хуже, если наши блажные просьбы исполнят. Hу, попробуйте, ну, дайте нам, например, побольше самостоятельности, развяжите любому из нас руки, расширьте круг деятельности, ослабьте опеку, и мы... да уверяю же вас: мы тотчас же попросимся опять обратно в опеку. Знаю, что вы, может быть, на меня за это рассердитесь, закричите, ногами затопаете: «Говорите, дескать, про себя одного и про ваши мизеры в подполье, а не смейте говорить: "все мы"». Позвольте, господа, ведь не оправдываюсь же я этим всемством. Что же собственно до меня касается, то ведь я только доводил в моей жизни до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие, и тем утешались, обманывая сами себя. Так что я, пожалуй, еще "живее" вас выхожу. Да взгляните пристальнее! Ведь мы даже не знаем, где и живое-то живет теперь и что оно такое, как называется? Оставьте нас одних, без книжки, и мы тотчас запутаемся, потеряемся, - не будем знать, куда примкнуть, чего придержаться; что любить и что ненавидеть, что уважать и что презирать? Мы даже и человеками-то быть тяготимся, - человеками с настоящим, собственным телом и кровью; стыдимся этого, за позор считаем и норовим быть какими-то небывалыми общечеловеками. Мы мертворожденные, да и рождаемся-то давно уж не от живых отцов, и это нам все более и более нравится. Во вкус входим. Скоро выдумаем рождаться как-нибудь от идеи.
Финал "Записок из подполья".
Финал "Записок из подполья".
Достоевский о главной мысли романа "Идиот" (на стадии раннего замысла и подготовки к написанию): "Столько силы, столько страсти в современном поколении, и ни во что не веруют. Беспредельный идеализм с беспредельным сенсуализмом".
Примерно в том же ключе о замысле "Записок из подполья": "Причина подполья — уничтожение веры в общие правила. «Нет ничего святого». Недоконченные люди (вследствие Петровской реформы вообще) вроде инженера в «Бесах»".
Примерно в том же ключе о замысле "Записок из подполья": "Причина подполья — уничтожение веры в общие правила. «Нет ничего святого». Недоконченные люди (вследствие Петровской реформы вообще) вроде инженера в «Бесах»".
Рождественская история о надежде
Очень меня зацепила эта фотография. В ней хранится целая история.
Бабища справа — молодая, но в усмерть уже пропитая. Пухлые губы, миндалевидный разрез глаз, она явно могла бы быть красивой. Но прогуляла, проблядовала свою красоту, растратила ее на хриплые смешки и отсыревшую кровать с клопами — ну, хоть тепло, спать где есть сегодня, и на том спасибо.
Посередке — наш Шон Коннери, ни дать ни взять. Такой красивый русский мужик, который уехал в город и возвращается в родной поселок лишь затем, чтобы гульнуть-пригубить со старыми друзьями да приударить за легковерной Люськой. Люське-то — три дня счастья! Ведь каков ухажер, из городских, не чета вам, швали. Ну и что, что возрастной, что жена в городе — зато со статью. Но Коннери уезжает обратно, на заработки, приедет не скоро, обещал вспоминать. А греться-то ведь где-то надо...
И самый главный, самый трогательный персонаж — слева. Русский инок, иначе я его назвать не могу. По-детски чистое, наивное, и в этой своей наивности, пожалуй, совершенно ущербное лицо юродивого. Такие встречаются только в наших, русских деревнях. Трутся вокруг громких собраний, щелкают семечками да помалкивают, лишь в робком смехе обнажают свои реденькие зубы. Он напоминает героев картин Нестерова — не собственно своим лицом, но тем незримым светом, что от него исходит.
И спит наш инок тихим сном, и все, что происходит — не иначе как сон его, как мучительная греза, где родная деревня процветает, русский Шон Коннери остался на малой родине, а Люська счастлива своим простым, бабьим счастьем. А для себя ему ничего не надо, и так хорошо.
Очень меня зацепила эта фотография. В ней хранится целая история.
Бабища справа — молодая, но в усмерть уже пропитая. Пухлые губы, миндалевидный разрез глаз, она явно могла бы быть красивой. Но прогуляла, проблядовала свою красоту, растратила ее на хриплые смешки и отсыревшую кровать с клопами — ну, хоть тепло, спать где есть сегодня, и на том спасибо.
Посередке — наш Шон Коннери, ни дать ни взять. Такой красивый русский мужик, который уехал в город и возвращается в родной поселок лишь затем, чтобы гульнуть-пригубить со старыми друзьями да приударить за легковерной Люськой. Люське-то — три дня счастья! Ведь каков ухажер, из городских, не чета вам, швали. Ну и что, что возрастной, что жена в городе — зато со статью. Но Коннери уезжает обратно, на заработки, приедет не скоро, обещал вспоминать. А греться-то ведь где-то надо...
И самый главный, самый трогательный персонаж — слева. Русский инок, иначе я его назвать не могу. По-детски чистое, наивное, и в этой своей наивности, пожалуй, совершенно ущербное лицо юродивого. Такие встречаются только в наших, русских деревнях. Трутся вокруг громких собраний, щелкают семечками да помалкивают, лишь в робком смехе обнажают свои реденькие зубы. Он напоминает героев картин Нестерова — не собственно своим лицом, но тем незримым светом, что от него исходит.
И спит наш инок тихим сном, и все, что происходит — не иначе как сон его, как мучительная греза, где родная деревня процветает, русский Шон Коннери остался на малой родине, а Люська счастлива своим простым, бабьим счастьем. А для себя ему ничего не надо, и так хорошо.
Forwarded from Christian Intellectual Review
CI Review ищет сотрудника
В этом году мы неизбежно оказываемся в центре христианской интеллектуальной жизни:
- закрытые научные конференции,
- забытые теологические, теолого-экономические, философские, эзотерические и т.п. системы, книги, брошюры.
- переводы статей и обзоры научных журналов.
- интеллектуальные радио, подкасты, новостные ресурсы и объединения -
все это мы призваны объединить, предоставить самому широкому кругу читателей, растиражировать и проанализировать.
НО для более эффективной работы нам нужен homo faber, человек деловой, ответственный и, желательно, заинтересованный.
Christian Intellectual Review ищет помощника за определенную плату, которая как и объем работы оговаривается со мной,
Основатель CI Review Илья Дейкун
В этом году мы неизбежно оказываемся в центре христианской интеллектуальной жизни:
- закрытые научные конференции,
- забытые теологические, теолого-экономические, философские, эзотерические и т.п. системы, книги, брошюры.
- переводы статей и обзоры научных журналов.
- интеллектуальные радио, подкасты, новостные ресурсы и объединения -
все это мы призваны объединить, предоставить самому широкому кругу читателей, растиражировать и проанализировать.
НО для более эффективной работы нам нужен homo faber, человек деловой, ответственный и, желательно, заинтересованный.
Christian Intellectual Review ищет помощника за определенную плату, которая как и объем работы оговаривается со мной,
Основатель CI Review Илья Дейкун
В декабре прошлого года я встретился с профессором СПбГУ Игорем Евлампиевым, чтобы поговорить об Анри Бергсоне и концепции «неклассической философии». Оказывается, «неклассическая философия» — это не постмодерн и не шутки про Гегеля, а оформленная интеллектуальная традиция, которая развивалась параллельно «классической философии» едва ли не со времен позднего средневековья.
Евлампиев сводит этот не вполне явный конфликт «классики» и «не-классики» к другому конфликту, существующему внутри сердца европейской культуры — в христианстве. Есть институализированное христианство, исказившее учение Христа, и есть христианство гностическое (не путать с гностицизмом), сосредоточенное внутри главного завета всего Христова учения — завета о единстве человека и Бога. У Бергсона этот завет вытекает в утверждение абсолютного тождества личностного сознания и бытия в его целом (Бог уходит на задний план) — как сказал сам Евлампиев, это есть космизм в его самом правильном понимании.
Это было краткое превью нашего разговора. Подробнее — об абсолюте, динамизме и пороках пространственного мышления — читайте в статье.
https://vk.com/@hungryphil-bergson-ideal-neklassicheskoi-filosofii
Евлампиев сводит этот не вполне явный конфликт «классики» и «не-классики» к другому конфликту, существующему внутри сердца европейской культуры — в христианстве. Есть институализированное христианство, исказившее учение Христа, и есть христианство гностическое (не путать с гностицизмом), сосредоточенное внутри главного завета всего Христова учения — завета о единстве человека и Бога. У Бергсона этот завет вытекает в утверждение абсолютного тождества личностного сознания и бытия в его целом (Бог уходит на задний план) — как сказал сам Евлампиев, это есть космизм в его самом правильном понимании.
Это было краткое превью нашего разговора. Подробнее — об абсолюте, динамизме и пороках пространственного мышления — читайте в статье.
https://vk.com/@hungryphil-bergson-ideal-neklassicheskoi-filosofii
VK
Бергсон. Идеал неклассической философии
Пообщались с профессором Игорем Евлампиевым, автором книги «Анри Бергсон: философия грядущей эпохи», которая недавно вышла в издательстве..
https://yangx.top/eto_b/3398
Как обычно, выскажусь в защиту Федора Михайловича (хотя и согласен с мнением литературоведа Есаулова, что Достоевский в защите не нуждается, он сам прекрасно с этим справится; защищать нужно те идеалы, которые писатель отстаивал).
Прежде всего стоит заметить, что мысль эту Достоевский высказал в личном письме к Н.Д. Фонвизиной. Письмо было написано в конце февраля 1854 года, то есть спустя пару дней после выхода Достоевского с каторги. Понятно, что данная формула — Христос вне истины — есть результат тяжелых 4-летних размышлений Достоевского. На каторге он отказался от своих юношеских идеалов гуманизма и социализма — именно их Достоевский и разумеет в слове «истина», вне которой находится Христос. Социализм и гуманизм истинны, поскольку отвечают самым насущным и понятным запросам человека — свой живот и своя свобода. Здесь нет проблем — одни затруднения, которые нивелируется в ходе неизбежного общественного прогресса.
В художественном творчестве Достоевского эта же мысль встречается у Ставрогина. Причем здесь писатель проводит свой излюбленный прием — собственно ставрогинские слова звучат только в пересказе Шатова, то есть мы не слышим, как их произносит сам Ставрогин: «Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?» Если помните, то же самое происходит и с теорией Раскольникова, которую озвучивает Порфирий Петрович, и с фразой «красота спасет мир», которую сам Мышкин никогда не произносит. Это очень характерно, в этом — вся полифония Достоевского. Чистые и светлые идеи, будучи переданными из вторичных источников, оказываются видоизмененными, опошленными. Но, в то же время, в них возникает проблема. Так истина Христа, интерпретированная социализмом, оказывается вне самого Христа — но только через осознание этого Достоевский и пришел ко Христу. Таким образом, слова Достоевского 1854 года еще не прошли проверку его полифонией — кажется, что все же правильней их брать в контексте «Бесов».
Далее — тот ход мысли, что @eto_b подразумевает под образом «Христа Достоевского», сам Достоевский скорее использовал по отношению к другому члену своей дихотомии. Через созерцание фигуры Христа, полноту которой невозможно загнать в готовую, отчеканенную формулу, Достоевский высвечивает пороки истины светской (социальной, коммунистической, рациональной). Живую истину, которой является Христос, рационалисты-просветители заменили на истину формальную и механическую. То есть сотворили именно Христа-Логоса на свой, комфортный, разумно-осмысленный лад. Солидный Господь для солидных Господ. Христос-истина, в котором нет противоречий, который не задаёт «проклятых вопросов». В то время как действительный Христос в отношении к человеку — это всегда живое созерцание, экзистенциальное напряжение. Быть или не быть? Тварь я дрожащая?..
То есть Достоевский, собственно, высказывает ту же мысль, что и @eto_b. Конечно, Христос и есть истина, «Христос вне истины» — не более чем риторический прием. Люди выдумали себе собственную истину и обернули ее в такие изощренные доказательства, что уж будто бы и отказаться от неё нельзя. В этом — трагедия Раскольникова. Утверждается: люди делятся на Наполеонов и блох, и ничего тут не попишешь, исторический опыт показывает, что так оно и есть. Наукой доказано, что всякому человеку своя шкура дороже (здесь у Достоевского явная критика смитовской политэкономии) — вот она, железобетонная, упрямая, и в то же время понятная и приятная истина, которую Достоевский критикует при помощи Христа.
Как обычно, выскажусь в защиту Федора Михайловича (хотя и согласен с мнением литературоведа Есаулова, что Достоевский в защите не нуждается, он сам прекрасно с этим справится; защищать нужно те идеалы, которые писатель отстаивал).
Прежде всего стоит заметить, что мысль эту Достоевский высказал в личном письме к Н.Д. Фонвизиной. Письмо было написано в конце февраля 1854 года, то есть спустя пару дней после выхода Достоевского с каторги. Понятно, что данная формула — Христос вне истины — есть результат тяжелых 4-летних размышлений Достоевского. На каторге он отказался от своих юношеских идеалов гуманизма и социализма — именно их Достоевский и разумеет в слове «истина», вне которой находится Христос. Социализм и гуманизм истинны, поскольку отвечают самым насущным и понятным запросам человека — свой живот и своя свобода. Здесь нет проблем — одни затруднения, которые нивелируется в ходе неизбежного общественного прогресса.
В художественном творчестве Достоевского эта же мысль встречается у Ставрогина. Причем здесь писатель проводит свой излюбленный прием — собственно ставрогинские слова звучат только в пересказе Шатова, то есть мы не слышим, как их произносит сам Ставрогин: «Не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной?» Если помните, то же самое происходит и с теорией Раскольникова, которую озвучивает Порфирий Петрович, и с фразой «красота спасет мир», которую сам Мышкин никогда не произносит. Это очень характерно, в этом — вся полифония Достоевского. Чистые и светлые идеи, будучи переданными из вторичных источников, оказываются видоизмененными, опошленными. Но, в то же время, в них возникает проблема. Так истина Христа, интерпретированная социализмом, оказывается вне самого Христа — но только через осознание этого Достоевский и пришел ко Христу. Таким образом, слова Достоевского 1854 года еще не прошли проверку его полифонией — кажется, что все же правильней их брать в контексте «Бесов».
Далее — тот ход мысли, что @eto_b подразумевает под образом «Христа Достоевского», сам Достоевский скорее использовал по отношению к другому члену своей дихотомии. Через созерцание фигуры Христа, полноту которой невозможно загнать в готовую, отчеканенную формулу, Достоевский высвечивает пороки истины светской (социальной, коммунистической, рациональной). Живую истину, которой является Христос, рационалисты-просветители заменили на истину формальную и механическую. То есть сотворили именно Христа-Логоса на свой, комфортный, разумно-осмысленный лад. Солидный Господь для солидных Господ. Христос-истина, в котором нет противоречий, который не задаёт «проклятых вопросов». В то время как действительный Христос в отношении к человеку — это всегда живое созерцание, экзистенциальное напряжение. Быть или не быть? Тварь я дрожащая?..
То есть Достоевский, собственно, высказывает ту же мысль, что и @eto_b. Конечно, Христос и есть истина, «Христос вне истины» — не более чем риторический прием. Люди выдумали себе собственную истину и обернули ее в такие изощренные доказательства, что уж будто бы и отказаться от неё нельзя. В этом — трагедия Раскольникова. Утверждается: люди делятся на Наполеонов и блох, и ничего тут не попишешь, исторический опыт показывает, что так оно и есть. Наукой доказано, что всякому человеку своя шкура дороже (здесь у Достоевского явная критика смитовской политэкономии) — вот она, железобетонная, упрямая, и в то же время понятная и приятная истина, которую Достоевский критикует при помощи Христа.
Telegram
Быть
Илья Дейкун спросил, что я думаю по поводу фразы Достоевского: «Если бы кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной». Поделюсь ответом в немного…
Напоследок замечу, что если погрузиться в творчество Достоевского, то там при желании можно действительно обнаружить искажение христианства. Не столь очевидное, как у Толстого, но тем не менее. «Великое пятикнижие» — это не конспект «Точного изложения православной веры» и быть им не может. И в этом смысле Христос Достоевского — именно Христос Достоевского, а не догматический Христос Церкви, единый на потребу. Как и вообще — русский Христос, страдающий и сострадающий. Но конкретно в данной цитате мысль как раз-таки об обратном. Следующим постом прикрепляю статью крупнейшего достоевоведа Тихомирова «О «христологии» Достоевского», там все это расписано куда подробней.
Брюсовская вариация "я художник, я так вижу". Используйте всякий раз, когда захотите оправдать свой произвол:
Дано мне петь, что любо, что нравится мечтам,
А вам — молчать и слушать, вникать в напевы вам!
И что бы не задумал я спеть, — запрета нет,
И будет всё достойно, затем что я поэт!
IN HAC LACRIMARUM VALLE, 1902.
Дано мне петь, что любо, что нравится мечтам,
А вам — молчать и слушать, вникать в напевы вам!
И что бы не задумал я спеть, — запрета нет,
И будет всё достойно, затем что я поэт!
IN HAC LACRIMARUM VALLE, 1902.
Характерно. Молитва начинается со слов смирения: «Имя Тебе Истина, а у нас наши частные правды... И по делам нашим принимаем воздаяние». А заканчивается горделивой монополией площадной правды: «Не оставь тех, кто выйдет на площадь ради справедливости и правды».
https://yangx.top/batluter/666
https://yangx.top/batluter/666
Telegram
Батюшка Лютер
Господи, Боже наш, Царь мира и Владыка вечности, к Тебе прибегаем мы, заблудившиеся Твои дети.
Имя Тебе Истина, а у нас наши частные правды.
Имя Тебе Любовь, а у нас безразличие и дремота.
Имя Тебе милосердие и справедливость, а у нас потакательство или злоба.…
Имя Тебе Истина, а у нас наши частные правды.
Имя Тебе Любовь, а у нас безразличие и дремота.
Имя Тебе милосердие и справедливость, а у нас потакательство или злоба.…
Александр Филиппов:
«Пока что, на сегодня, хотя мб скоро все изменится, я вижу не первое уже поражение политической философии.
Краткий лонгрид эгайн.
------------
И это надо объяснить.
Есть политические активисты и обычные участники событий. Они возбуждены, они по-разному оценивают происходящее, но возбуждение здесь главное. Вебер цитировал Зиммеля, говорившего о стерильном возбуждении русских интеллектуалов, и я цитирую Вебера всякий раз, когда хочу кого-то укусить, но сейчас я не хочу кусаться, а значит, и цитировать не буду. Не считается.
Далее, есть политические аналитики, они могут быть или не быть активистами, не важно. Суждения аналитиков (допустим. что они честны и говорят, как думают) посвящены тому, что "на самом деле". Как известно, на самом деле не всегда так, как кажется, в том числе активисту и простому участнику. Например, участнику кажется, что пришла прорва народу, а вот аналитик сравнивает цифры сегодня и цифры вчера и не так впечатлен. Или активисту кажется, что ролики в сетях были эффективными, а вот аналитик сопоставляет количество просмотров и количество участников. И так далее. Это все нормальные научные вещи, которые могут быть ошибочными, а могут быть правильными, ничего особенного, на то и наука.
Но вот политический философ должен был бы каждое свое суждение о том, как это на самом деле, предварить другим рассуждением: а где нахожусь я сам, тот, который высказывает? Это штука довольно тонкая, потому что ее легко спутать с другой. Другая штука вот какая. Например, некто N, то есть тьфу, некто X, то есть еще раз тьфу. Скажем, некто Полуэкт прикидывает насчет текущих событий, что они могут иметь некий исход, и в этом исходе ему откроется окно возможностей. Потому что всякая движуха -- это новые места, новые ставки и новые перспективы, и странно было бы заниматься политической деятельностью ради человечества, а про себя не подумать. Грубые, материальные интересы, как называл их все тот же Вебер, очень важны. Они важны для того, кто их преследует, но также и для того, кто за ним наблюдает. Мы пытаемся понять, чего это Полуэкт прет на рожон, однако мы гораздо лучше поймем его, если прикинем, каким именно бенефициаром происходящего он может стать в перспективе. Но только это не надо путать с другим важным интересом, который на уровне персональном не обязательно должен быть отличен от грубого и материального, то есть преследовать его, интерес, может все тот же корыстный Полуэкт. Но по сути дело в другом.
И это другое есть дело политической философии, и политическая философия должна была бы побудить Полуэкта или кого еще, хоть бы и Эн с Иксом задать вот какой вопрос:
Что вообще происходит такого, что позволяет мне совершать истинное высказывание? Почему я могу, но не может другой, откуда берется не только та пелена видимости, которая застит другому свет, но также берется и самый свет, который освещает для меня все, как оно есть?
Наивный интеллектуал все списывает на то, что у него дарования, которых нет у других. Еще более наивный интеллектуал подозревает, что у других свет истины застит корыстолюбие, не замечая об себе, что сам такой. Но самый страшный вопрос такой: а почему я знаю, что я знаю истину, а не ту пелену видимости, которая застит истину другим? Как все устроено, что мое политическое пристрастие есть в то же время высказывание или возможность высказывания об истине? От имени какого будущего я говорю о настоящем и -- в третий уже раз! -- почему я знаю это будущее, а другие не знают?
Молчит политическая философия. Этот вопрос не относится к главным вопросам нашего движения.
А жаль».
«Пока что, на сегодня, хотя мб скоро все изменится, я вижу не первое уже поражение политической философии.
Краткий лонгрид эгайн.
------------
И это надо объяснить.
Есть политические активисты и обычные участники событий. Они возбуждены, они по-разному оценивают происходящее, но возбуждение здесь главное. Вебер цитировал Зиммеля, говорившего о стерильном возбуждении русских интеллектуалов, и я цитирую Вебера всякий раз, когда хочу кого-то укусить, но сейчас я не хочу кусаться, а значит, и цитировать не буду. Не считается.
Далее, есть политические аналитики, они могут быть или не быть активистами, не важно. Суждения аналитиков (допустим. что они честны и говорят, как думают) посвящены тому, что "на самом деле". Как известно, на самом деле не всегда так, как кажется, в том числе активисту и простому участнику. Например, участнику кажется, что пришла прорва народу, а вот аналитик сравнивает цифры сегодня и цифры вчера и не так впечатлен. Или активисту кажется, что ролики в сетях были эффективными, а вот аналитик сопоставляет количество просмотров и количество участников. И так далее. Это все нормальные научные вещи, которые могут быть ошибочными, а могут быть правильными, ничего особенного, на то и наука.
Но вот политический философ должен был бы каждое свое суждение о том, как это на самом деле, предварить другим рассуждением: а где нахожусь я сам, тот, который высказывает? Это штука довольно тонкая, потому что ее легко спутать с другой. Другая штука вот какая. Например, некто N, то есть тьфу, некто X, то есть еще раз тьфу. Скажем, некто Полуэкт прикидывает насчет текущих событий, что они могут иметь некий исход, и в этом исходе ему откроется окно возможностей. Потому что всякая движуха -- это новые места, новые ставки и новые перспективы, и странно было бы заниматься политической деятельностью ради человечества, а про себя не подумать. Грубые, материальные интересы, как называл их все тот же Вебер, очень важны. Они важны для того, кто их преследует, но также и для того, кто за ним наблюдает. Мы пытаемся понять, чего это Полуэкт прет на рожон, однако мы гораздо лучше поймем его, если прикинем, каким именно бенефициаром происходящего он может стать в перспективе. Но только это не надо путать с другим важным интересом, который на уровне персональном не обязательно должен быть отличен от грубого и материального, то есть преследовать его, интерес, может все тот же корыстный Полуэкт. Но по сути дело в другом.
И это другое есть дело политической философии, и политическая философия должна была бы побудить Полуэкта или кого еще, хоть бы и Эн с Иксом задать вот какой вопрос:
Что вообще происходит такого, что позволяет мне совершать истинное высказывание? Почему я могу, но не может другой, откуда берется не только та пелена видимости, которая застит другому свет, но также берется и самый свет, который освещает для меня все, как оно есть?
Наивный интеллектуал все списывает на то, что у него дарования, которых нет у других. Еще более наивный интеллектуал подозревает, что у других свет истины застит корыстолюбие, не замечая об себе, что сам такой. Но самый страшный вопрос такой: а почему я знаю, что я знаю истину, а не ту пелену видимости, которая застит истину другим? Как все устроено, что мое политическое пристрастие есть в то же время высказывание или возможность высказывания об истине? От имени какого будущего я говорю о настоящем и -- в третий уже раз! -- почему я знаю это будущее, а другие не знают?
Молчит политическая философия. Этот вопрос не относится к главным вопросам нашего движения.
А жаль».
Facebook
Log in to Facebook
Log in to Facebook to start sharing and connecting with your friends, family and people you know.
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон — теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон — теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Forwarded from Горький
О том, почему знакомство с Достоевским следует начинать с «Братьев Карамазовых», чем необычен этот роман и как в нем описывается путь к спасению человечества, в интервью «Горькому» рассказала ведущий российский достоевист Татьяна Касаткина.
«Но человек не так устроен, говорит Достоевский. Другой — это не существо, занимающее (отнимающее у нас) территорию, которая могла бы быть нашей. Другой — это существо, которое впервые предоставляет нам ту территорию, которой у нас и у мира без него не было бы — территорию своей личности».
https://gorky.media/context/roman-bratya-karamazovy-osoznanno-pisalsya-kak-zaveshhanie/
«Но человек не так устроен, говорит Достоевский. Другой — это не существо, занимающее (отнимающее у нас) территорию, которая могла бы быть нашей. Другой — это существо, которое впервые предоставляет нам ту территорию, которой у нас и у мира без него не было бы — территорию своей личности».
https://gorky.media/context/roman-bratya-karamazovy-osoznanno-pisalsya-kak-zaveshhanie/
«Горький»
«Роман „Братья Карамазовы“ осознанно писался как завещание»
Интервью с ведущим российским достоевистом Татьяной Касаткиной
Сёрен Кьеркегор против теории и практики транс-:
"Ибо рыцарь не противоречит себе самому, а тут определенно есть противоречие: забывать о содержании всей своей жизни и все же оставаться тем же самым. Он не ощущает никакого стремления стать кем-то другим, он не усматривает в этом никакого величия. Одни лишь низшие натуры забывают о самих себе и становятся чем-то новым. Так, бабочка совершенно забывает о том, что была гусеницей; возможно, она способна настолько полно забыть о том, что была бабочкой, что благодаря этому может стать рыбой. Более глубокие натуры никогда не забывают о самих себе и никогда не становятся чем-то иным, чем они есть. Так что рыцарь будет помнить обо всем; однако такое воспоминание есть как раз боль, а между тем в своем бесконечном самоотречении он примирился с наличным существованием".
"Ибо рыцарь не противоречит себе самому, а тут определенно есть противоречие: забывать о содержании всей своей жизни и все же оставаться тем же самым. Он не ощущает никакого стремления стать кем-то другим, он не усматривает в этом никакого величия. Одни лишь низшие натуры забывают о самих себе и становятся чем-то новым. Так, бабочка совершенно забывает о том, что была гусеницей; возможно, она способна настолько полно забыть о том, что была бабочкой, что благодаря этому может стать рыбой. Более глубокие натуры никогда не забывают о самих себе и никогда не становятся чем-то иным, чем они есть. Так что рыцарь будет помнить обо всем; однако такое воспоминание есть как раз боль, а между тем в своем бесконечном самоотречении он примирился с наличным существованием".
Kolodets_N_6-2.pdf
13.2 MB
P.S. Недавно в 6-ом выпуске маргинального электронного журнала Колодец опубликовали мою небольшую статью с критикой трансгуманизма с позиции идеи богочеловечества. Файл с выпуском — в приложении.