В конце августа HBO выпустили документалку про Дэвида Чейза, шоураннера «Клана Сопрано». Советую посмотреть ее всем поклонникам, потому что она развеивает иллюзии. В Америке, да и во всем остальном мире, «Клан Сопрано» обрел популярность, потому что зрителей больше всего увлекала сюжетная линия про личную драму Тони Сопрано, то, как он пытался сохранить семью и традиции, несмотря на перемены, конфликт поколений и ад его работы (управление мафиозным кланом в Нью-Джерси), из-за чего у него возникают ментальные проблемы (панические атаки, депрессия), которые, без сомнений, так или иначе знакомы большинству из нас. Но в то же время, признается Чейз, Тони может быть сколь угодно харизматичной и забавной карикатурой на strong and silent type, но в первую очередь он плохой человек. Мафия — это разрушение основ жизни, это умножение зла, и ни одно красивое намерение — даже семья, традиции, дети — не может быть оправданием. В этой документалке много откровений про актеров и режиссеров, и меня поразили две из них. Во-первых, что Джеймс Гандольфини, игравший Тони, не любил своего персонажа и со временем все силнее страдал от алкоголизма, из-за чего съемки сериала нередко срывались, ну и в целом это ударило по его здоровью (он умер рано, в 51 год). Во-вторых, мать Дэвида Чейза (прототип Ливии Сопрано) была жертвой сексуального насилия в детстве, причем в собственной семье, и именно это зло — необъяснимое и потому такое страшное, — становится основным замыслом, который автор, Дэвид Чейз, в него вкладывал. Так что «Клан Сопрано» — он в первую очередь про то, как мы игнорируем собственное зло, оправдывая наше существование красивыми намерениями (семьей, традициями, детьми...). Но в то же время документалка называется Wise guy, потому что Чейз, осознавая всю эту неприятную правду, нашел для себя приемлемую максиму, чтобы жить дальше: «Life ends and death comes, but don’t stop believing».

​​думал, что самый маргинальный роман в моей жизни — это «Торжество похорон» Жана Жене, но нет, нашелся еще один, не менее маргинальный и от того обаятельный, — «Развод» Сьюзен Таубес (вышел осенью на русском в «Подписных изданиях»). Роман 1969 года, сразу после публикации собрал разгромные мизогинные рецензии, авторка, устав от этого ада, бросилась с Лонг-Айленда, спустя несколько дней ее труп опознала лучшая подруга, сама Сьюзен Сонтаг, которая, к слову, тоже был не в восторге от ее романа. Так что же с книгой не так? А все с ней так, просто американские интеллектуалы той поры (о читателях речь даже не идет) были к нему не готовы. Представьте феминистский роман, написанный в стилистике Вирджинии Вульф / Сэмюэла Беккета, но переполненный наркотическим сюрреализмом, да еще с восточно-европейским колоритом, ругательствами на идише и ироничными богословскими диалогами, а также обилием порнографии (к слову, уморительной) и воспоминаниями о Холокосте в Будапеште. Все верно: феминизм, иудаизм, порнография, Холокост, ну и куда все это смешивать? А вот у Таубес получилось. Как именно? Скоро расскажу в рецензии.

​​Провел два дня во Фрайбурге, выступив со скромным докладом в местном университете. Утром, покинув отель, увидел на соседнем здании памятную табличку: что здесь с 1904 по 1905 год жила Марина Цветаева. Пока ее мама лечилась от туберкулеза, она с сестрой жила в католическом пансионе. Судя по воспоминаниям сестры, они не были счастливы во Фрайбурге; в пансионе царил немецкий Ordnung, то есть строгий порядок, к тому же у матери участилось кровохаркание. Но мне Фрайбург — да и в целом южная (католическая) Германия — нравится. Здесь нет гамбургских дождей, берлинского инфантилизма, саксонской угрюмости. Тут много солнца, люди (даже немцы) чаще улыбаются, бездомные слушают Modern Talking и просят подать на траву, готический собор соседствует с тосканскими аркадами на мощеных улицах. Конечно, радуют глаза длинные горные массивы, окружающий город; что-то подобное я видел только в Лорийской долине на севере Армении, хотя в Армении философы не прятались от мира, как во фрайбургском Шварцвальде, в лесах которого жил и работал Хайдеггер. Говорят, к его лесной хижине часто поднимаются итальянские туристы, а труды Хайдеггера, несмотря на «Черные тетради», все еще в академическом обороте, правда, обойти стороной «коричневое» прошлое затворника нельзя; то же самое с Карлом Шмиттом: в Европе его читают и обсуждают по сей день, но, опять же, обойти стороной «всю эту ситуацию», то есть нацистское прошлое, нельзя. Надо называть вещи своими именами и не выделываться, не искать наивных оправданий, короче говоря, не увиливать от правды, даже если эта правда расходится с твоим мировоззрением. Иного пути к свободной и достойной жизни не существует. Я задумался об этом у входа во Фрайбургский университет (основан в 1457 году), заметив на фасаде главного здания выгравированный девиз: die Wahrheit wird euch frei machen — «Истина сделает вас свободными», цитата, которую я наивно приписал какому-нибудь ученому эпохи Возрождения, хотя в действительности она позаимствована из Евангелия от Иоанна (8:32): «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

Два текста на «Горьком» памяти Шамшада Абдуллаева. Первый — Александра Скидана, который знал его лично, далее — мой; рад, что публикация вышла именно такой.

Иногда меня спрашивают: зачем читать фикшн? Ведь существуют ютуб, подкасты, медиа, на крайний случай нон-фикшн. А на фикшн зачем тратить время? Я отвечаю: за тем, что только фикшн позволяет пересмотреть устоявшийся сценарий собственной жизни. Кто вам сказал, что этот сценарий — во-первых, единственный и, во-вторых, правильный? Я в очередной раз задумался об этом, когда писал рецензию на «Баумгартнера» — последний роман Пола Остера, который уже упоминал тут. К слову, это первая рецензия, написанная мной на книгу, которая на русский (пока что?) не переводилась.

​​Дал небольшое интервью Армянскому музею Москвы. В основном говорили про «Демонтаж», замысел книги и так далее. Но вы лучше обратите внимание на фотографии, подобранные редакторами к публикации, — там помимо моей любимой в музее современного искусства Рима (изначально я планировал пойти в фаншоп футбольного клуба «Лацио», но он оказался закрыт, пришлось пойти в музей), есть еще много отличных архивных фотографий. Вот на этой армяне празднуют свадьбу посреди главной площади Еревана — в день объявления независимости (что меня очень рассмешило).

А вечером 22 ноября (через неделю) в Москве состоится обсуждение романа в рамках книжного клуба этого музея. Начало в 19:00, адрес и регистрация на встречу здесь. Я подключусь по зуму из Дрездена.

Красота в большой литературе — это маленькие детали. Перечитывая вступительную главу «Книги воспоминаний» венгерского писателя Петера Надаша (серая немецкая осень перекликается с настроением его книг), я впервые решил перепроверить все адреса берлинских улиц, которые упоминаются в этой главе: Штеффельбауэрштрассе, Штаргардерштрассе, Вёртерплатц и так далее. И если большинство упоминаемых улиц действительно существуют в Берлине, то одна из них — Вёртерплатц — как оказалось, нет. Хотя именно эта улица — самая важная для вступительной главы, потому что там живет ключевой персонаж по имени Мельхиор, который является поэтом. Но поскольку речь идет о немецком языке, то слова — это часто комбинации нескольких слов, и Вёртерплац (Wörterplatz) — это союз двух: собственно, «слова» (Wörter) + «площадь» (Platz). Что, конечно же, так логично и, как мне кажется, красиво: ведь где еще жить поэту, если не на «площади слов»?

Пару недель назад, дочитывая «Развод» Сьюзен Таубес, со мной произошло то, что я больше всего люблю, — еле слышный щелчок. Это когда ты вдруг прозреваешь суть авторского замысла. В ту же ночь, несмотря на поздний час, я принялся перечитывать роман, заново расписывая в рабочем файле его композицию, идеи и ключевые цитаты. Давно, по правде говоря, не переживал ничего подобного, хотя это самое лучше, что может произойти во время чтения. Ну и да, теперь нахваливаю этот роман при любой возможности.

И еще один биографический факт о Таубес, который не вошел в рецензию. Ее, как известно, загнобил рецензент из «Нью-Йорк таймс», указав на то, что она подражает писателям-мужчинам, в том числе Беккету. Но этот рецензент не знал, что одним из тех, кто назвал Таубес гением (правда, из-за другого произведения, но все же), был именно он — Беккет.

https://gorky.media/reviews/kniga-est-kniga/

Сегодня!

Друзья! Предлагаем послушать обсуждение романа «Демонтаж» Арена Ваняна в Армянском музее Москвы.

Вы сможете познакомиться с автором, узнать, как рождаются герои, счастье или достоинство важнее в переломные времена; что такое человек в блокаде, как описать траекторию беды и какова роль культуры в момент исторической катастрофы. Издательство благодарит организатора, Самвела Шахбазяна, и всех участников этого содержательного разговора.

«Демонтаж» в интернет-магазине

​​Слушаю иногда подкасты «Нью-Йоркера», и на днях это был Critics at large. В нем нет ничего выдающегося, просто три миллениала болтают о всякой культурной фигне. Последний выпуск был посвящен поиску комфорта в искусстве, а точнее, эскапизму с помощью искусства в темные времена. И я вдруг поймал себя на мысли, что я не исключение и тоже порой занимаюсь эскапизмом через искусство и, как правило, это сериалы. Например, в ковидные годы это был «Клан Сопрано», который я с удовольствием и не спеша пересмотрел с женой. Дело, видимо, было в том, что хороший (в моем понимании) сериал — как старый приятель: с ним нескучно, он тебя особо не напрягает, в чем-то вы похожи, в чем-то нет, но разные мелочи вас сближают, и это хорошо.

А сейчас таким приятелем-сериалом стал «Коломбо». Да, тот самый из 1970-х. Я начал его смотреть во многом из-за Вима Вендерса, у которого Питер Фальк (гл. актер «Коломбо») играет самого себя в «Небе над Берлином». И, черт возьми, «Коломбо» — это идеальный сериал, чтобы отключиться от действительности на час-полтора. Лучший образец pulp fiction, в котором из эпизода в эпизод никогда ничего не меняется, добро всегда побеждает зло, причем побеждает благодаря одним и тем же методам (ум + мужество + упорство). А главное, сам образ Коломбо — простоватого детектива-семьянина, который прикидывается дурачком, хотя в действительности знает убийцу с самого начала, — по сути, тот самый ангел из «Неба над Берлином», который всегда услышит человека и утешит его, особенно в темные времена.

​​Ты больше не осуждаешь Эрнста Юнгера, чьи оккупационные дневники ты прочитал на одном дыхании прямо перед поездкой в Париж. В очередной вечер ты так устал от академической болтовни на очередной конференции, что отправился в другой конец города. Ты вышел из метро, попал на рождественскую ярмарку, узнал запах каштанов и поднялся к Сакре Кёр. Ты спрятался от туристов и долго смотрел на вечерний Париж. Некоторые города — как люди: ты уязвим перед их красотой. Ты спустился вниз, двое мужчин молча держались за руки, старушка читала на ходу книгу, черные братья толкали стафчик, а ты покинул Монмартр, прошел мимо Северного вокзала, под аркой Сен-Дени, затем по одноименной улице, переполненной барами, туристическими магазинами и секс-шопами, пока не обратил внимание на старенькую готическую церковь. Ты зашел внутрь и сел с краю на последних рядах; шла служба на латинском и французском, и тебя осенило, что близится декабрь, рождество Христова, твой любимый праздник. В церкви присутствовали пенсионеры, мигранты, инвалиды и ты; в конце службы вы поблагодарили друг друга. Из церкви ты вышел обратно на улицу Сен-Дени, спустился к Сите, смотрел на Сену и снова почувствовал уязвимость перед красотой Парижа. Эту уязвимость ты переживал перед книгами или людьми, но перед городом — впервые. Афины, Ереван, Нью-Йорк — ты всегда рад туда вернуться, но только в Париже с тобой происходит что-то особенное. Ты любишь переходить здесь дорогу на красный свет, любишь покупать тут хлеб, любишь смотреть на уставшие лица парижан в вечернем метро. Если любить по-настоящему, то только до конца, то есть на очень интимном уровне души, не боясь собственной уязвимости. И да, Юнгер: тебя перестал волновать тот факт, что в те дни, пока он ходил по светским тусовскам или ресторанам оккупированного Парижа, студентка Сорбонны Элен Берр была вынуждена носить желтую звезду, терять близких и осознавать близость собственной гибели. Ты даже закрыл глаза на то, что они оба встретили конец войны в Германии: Эрнст Юнгер под оккупацией американцев, что не помешало ему превратиться в идола новых консерваторов, а Элен Берр в концлагере, в котором погибла незадолго до освобождения. Ты бесконечно далек как от философских «излучений» Юнгера, так и от этической мужественности Элен, но кое-что объединяет вас троих — это безоговорочная любовь к Парижу, то есть, повторюсь в последний раз, чувство уязвимости перед этой красотой.

Тем временем в прачечной на районе.

Друзья! Вот такая предновогодняя акция от Армянского музея Москвы: надо подписаться на их тг-канал, оставить любой комментарий в посте ниже, и, возможно, вам достанется бесплатно экзмепляр «Демонтажа». А я, когда доберусь до России (рано или поздно), обещаю подписать его.

Сегодня решили разыграть роман «Демонтаж», который не так давно обсуждали в нашем лектории.

Послушать обсуждение

И прочитать интервью

Для участия в розыгрыше необходимо:

— подписаться на наш канал и на канал Арен и книги

— оставить любой комментарий под этим постом

Итоги подведём 15 декабря! Удачи!

Был рад помочь! И еще больше рад читать канал Корги-Комсорги
Дмитрия Козлова, историка ленинградской литературы 1950- 1980-х. У него как раз вышла отличная статья про фотоальбом поэта и филолога Владимира Уфлянда, в котором нашлась эта фотография Бродского в Ереване.

Возможно, с опозданием, но в 2024 году мне стало окончательно ясно, что к середине 2010-х сформировалось глобальное литературное явление, которое олицетворяли молодые писатели, как правило, левых взглядов и самых разных идентичностей, писавшие в основном о насилии: семейном, классовом, гендерном, моральном, государственном и так далее. Их основным литературным методом стал автофикшн, и, благодаря этому, он стал доминирующей литературной формой на рынке серьезной литературы (важно: они не изобрели автофикшн, а популяризировали его). Во Франции лицом этого литературного поколения стал Эдуард Луи, писатель 1992 года рождения, который во второй половине 2010-х опубликовал несколько автофикшн-романов, посвященных разным формам насилия и получивших столь широкую медийную огласку, что Уэльбек со своими порноинициативами смотрится откровенно жалко.

/Подвожу читательские итоги, а точнее, единственный итог./