Действительно, рыцари были эффективны лишь потому, что с поля боя в силу деградации всего и вся исчезла профессиональная пехота, и им никогда не удалось бы побить античную: ведь, согласно Свечину, «римская пехота никогда не была прорвана и потоптана кавалерийской атакой».

Как только та же идея, из которой в своё время возникла античная фаланга, была имплементирована вновь в мало-мальски приемлемом виде, пресловутый «таранный удар с разгона» ушёл в прошлое, сменившись тактиками и положенными кавалерии: охватом с флангов, ударов в тыл и т.д.

Следует пару слов добавить вообще об эффективности, точнее, отсутствии её, вообще у любой кавалерии, даже куда более дисциплинированной, нежели рыцари, против умелой пехоты, т.е. — факту, известному любому мало-мальски опытному полководцу, но совершенно забытому современными поклонниками «навозных веков»: никогда история человечества не знала победы конников при атаке на такое в лоб, не было таких случаев.

В пеплуме Alexander (2004) при обсуждении будущих манёвров в битве при Гавгамелах (331), соратники и наставники великого македонца возражают его идее прорваться к вражескому центру и нанести удар по самому Дарию: «С каких это пор», вопрошает умудрённый сединами Парменион, «кавалерию используют для прорыва пехотных рядов?», на что Александр напоминает ему о битве при Херонее (338).

Действительно, эта битва — едва ли единственное, что осталось приводить в пример в этом смысле: ведь сложно найти пехоту мощнее знаменитого фиванского Священного отряда, парой десятилетий ранее в ходе Беотийской войны (378-362) успешно громивший самих спартанцев даже несмотря на тех численное превосходство. Он, как считается большинством историков, был полностью истреблён в этой битве конными «компаньонами» (ἑταῖροι) во главе с Александром, несмотря на то, сообщает проф.-клас. Р. Гейбел (2002), что ни один первоисточник такого не упоминает, по-видимому, ориентируясь на то, как во всех последующих битвах действовал великий македонец.

Однако и тогда он не спешил бить пехоту врага в лоб: в 326 г. во время кампании против маллов он в какой-то момент оставил пехоту позадаи, их преследуя конным; согласно Арриану, когда врагим опомнились и «увидели перед собой одних всадников, они повернули и стали храбро биться … Александр … не решился идти в рукопашную без пехоты; конница только наскакивала на врага, гарцуя вокруг».

Что же до Херонеи, то у Плутарха при описании уже павшего «отряда» сказано, что они погибли, «грудью встретив удары македонских копий (σαρίσαις)»: слово, тут употреблённое, «сарисса», может относиться только к копью, которым орудовала македонская фаланга, но никак не конница. Так и была осуществлена победа: σάρισσα попросту в 2-3 раза превосходила длиной δόρυ гоплита.

Итак, заключает Гейбел, с учётом всего сказанного, «наиболее вероятно, что Александр [в этой битве] командовал пехотой … с кавалерией в некоей вспомогательной, но неизвестной роли», и перед нами опять не пример победы конницы над пехотой.

#debily
⬅️⬆️ «Кто такие „средневековые дебилы“?», 11/12 ⤴️➡️

Общий вывод, который из всего сказанного можно сделать, это то, что представления о Средних веках, которых придерживается средний поклонник эпохи, на редкость мифологизированы, начиная с сомнительной историографической картинки и заканчивая заблуждениями и натягиваниями, вызванными зловредной идеологией. Трудно потом их вытряхнуть из простого трудящегося, поскольку помещает их вовнутрь его гораздо более эффективный аппарат, с которым несравнимы усилия тех, кто пытается мифы развенчать.

В какой-то момент упёртость рогом иных поклонников эпохи, не способных принимать какие-либо доводы, даже сподвигла автора этих строк начать характеризовать их не иначе как «средневековыми дебилами», выражение, изначально означавшее типичного обывателя самой этой эпохи. Этимология слова debilis весьма характерна: у древнейших индоевропейцев оно значило «управляемый, послушный, удобный».

Всё верно: историческая правда довольно неудобна для властьимущих, и хотя её никто массово не скрывает, любой, как мы видим, может свершить fact-checking, мало кто это делает, предпочитая глотать готовое, «ведь там уже знающие люди сами всё сверили». Такой послушный, как следствие, действительно оказывается весьма управляемым, всё, как и требуется.

В наши дни термин «Тёмные века», как указывает Ч. Ван Вей III (2016), «подразумевающий падение в варварство, стал политически некорректным», также, как и «Возрождение»: для историков в наши дни все культуры и периоды одинаково хороши, вот и Средние века по их словам-де были не хуже, а просто «иными», — по-видимому, примерно как умственно неполноценных теперь называют «особыми».

Уорд-Перкинс подтверждает то, о чём многие подозревали, когда пишет, что романтизация и идеализация Средних веков вызвано ужасом перед альтернативой, i.e. мрачными и упадочными «навозными веками». Однако объективно, отмечает он, нельзя не характеризовать их как «куда менее сложную структуру», факты тут не оставляют пространства для двух мнений. Они мало кому, впрочем, интересны: он жалуется, что студентов несильно интересует его сложная и комплексная сфера исследований, касающаяся исторической экономики, все эти «скучные выкладки и графики обычно вызывают немного энтузиазма» и лишь отпугивают публику, которая при виде слова «экономика» в названии курса лекций просто испаряется.

Здесь нельзя не вспомнить в чём-то схожее наблюдение Э. Доддса (2003 [1965]), который полагал, что одной из причин триумфа христианства стало то, что оно не требовало по сравнению с неоплатонизмом никакого образования, и потому легко пополняло свои ряды за счёт тех, кого уже Климент насмешливо характеризовал как simpletones, уровень которых никогда бы не позволил им вступить в ряды противоположного лагеря. Так же и тут: «средневековым дебилом» некто становится потому, что здесь не надо думать.

Кроме того, древность чень уж напоминает современность, а это для интеллектуального большинства невероятно скучно, очень уж «материалистично», от чего оно вообще-то планировало сбежать в дебри истории, которой с этой-то целью и занялось. Эскапизма, однако, не происходит, совсем напротив, — оттого-то и предпочитают экзотику, нечто совсем чужеродное, как те же Средние века. При этом, отмечает Уорд-Перкинс, читающий «прекрасно осознаёт, что привлекательным наблюдение делает именно безопасное отдаление от того, что он ни при каких обстоятельствах бы не хотел видеть воплощённым в жизнь», и в конце всякого экскурса поклонник «навозных веков» предпочёл бы вернуться в комфортные условия, напоминающие скорее реалии римского мегаполиса, нежели средневекового города.

Античный мир рухнул в небытие безо всякого особенного предупреждения, обыватели ничего такого не ждали, пишет Уорд-Перкинс, «даже перед самым своим концом римляне были уверены не менее нас с вами, что их мир будет существовать без конца, нимало не изменяясь. Они ошиблись. Было бы мудро не повторять их самодовольства».

#debily
⬅️⬆️ «Кто такие „средневековые дебилы“?», 12/12 ⤴️

Если классически т.н. Средневековье было принято воспринимать временем беспрецедентного упадка, глубочайшей цивилизационной ямы, то с середины прошлого века стала навязываться противоположная точка зрения, окрестившая эту эпоху едва ли не временем «беспрецедентного технологического развития», бесконечно обойдя в этом «упадочную Античность».

Естественно, подобные попытки буквально выдать чёрное за белое уже в 90-ых годах того же века были пресечены, что, в частности, отмечает Э. Уилсон (2002); в наши же дни и вовсе прочно доказано, согласно проф.-клас. И. Моррису (2013: 251), что прежняя точка зрения была ещё и сильнейшим преуменьшением.

Однако научные аргументы никогда не были forte, сильной стороной апологетов эпохи, вовсе не на том стояло изначальное возвеличивание, но покоилось на допущениях, подлоге и ресентименте. Вот и теперь, ничуть не смутившись, поклонники «навозных веков» утверждают нечто в духе, что если Средние века и были мракобесными и отсталыми, то классическая древность как минимум ничуть не лучше.

Касается это, помимо прочего, борьбы с инакомыслием на религиозной почве, пресловутых костров инквизиции, насчёт которых были приложены сверхусилия, чтобы доказать, что тех или практически не было, или они были не так уж жестоки, или не были связаны с церковью, и т.д. и т.п., однако все такие попытки, разумеется, были и остаются лишь подменой понятий, и убеждают лишь самых наивных людей.

Но и тут они нашли выход, попросту заявив, что подобное отношение, i.e. безжалостная борьба с мыслями и рассуждениями, которые подрывают общепринятую картину мироустройства, бросают ей вызов, естественны и нормальны, и были присущи всякому человеческому обществу в любые времена, — ведь та же охота на ведьм практиковалась уже в Вавилоне. Присуща она и Античности тоже — чего стоит одно только осуждение Сократа. И не его одного, таких случаев было немало.

Действительно, как считется, в Афинах на самую широкую ногу практиковались обвинения в ἀσέβεια, «неверии», которые были якобы предъявлены философам Анаксагору, Протагору, Продику, Дамону, Сократу и Аристотелю, а также поэтам Еврипиду и Диагору, скульптору Фидию, гетерам Аспасии и Фрине; насмотревшись на всё это, Демокрит будто бы вовсе решил не ехать в Афины, чтобы и с ним такого не случилось.

Кроме того, книги Протагора были вроде как публично сожжены, а Сократ, Продик, возможно, и Аристотель с Фидием, казнены, а Анаксагор, Протагор, Аристотель, Дамон и Диагор вынуждены были покинуть город. Вот так раз — и это ваша Античность, колыбель свободы мысли, слова и совести? Не очень она и отличной выходит от тех же Средних веков!

Что же, трудно спорить с мыслью, что есть некая «нормальность», которой действительно присуще пресекать всяческое инакомыслие, на тему чего я уже, впрочем, не единожды высказывался: в этом «состоянии по умолчанию» находится любая цивилизация, и его можно охарактеризовать такими понятиями как «азиатская деспотия» или же «Средние века».

#impiety
«Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 1/18 ⤴️➡️

Последние, ergo, оказываются вовсе не вехой именно в истории Европы, логичным шагом в развитии её цивилизации, как считают некоторые, но всё той же базовой ситуацией, в которое легко отбросить вообще всякое общество, той самой посредственностью, серостью и обыденностью, за пределы которой так непросто выйти, это, по Ницше, «то положение, которое занимает большинство».

Уже д.ф.н. А.И. Зайцев (2001) упоминал «всякое, так сказать, нормальное общество», которое «препятствует любому духовному творчеству, не связанному с практической целью, и тем самым тормозит развитие культуры». Таким правит традиция, которая «управляет поведением человека гораздо эффективнее, чем любой тоталитарный режим», учиняя правила и нормы, которые «очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место … диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение … ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы»

Речь идёт о личной свободе, «которой не знали государства Древнего Востока», и заключалась в «беспримерной свободе от давления возникшей еще в дописьменную эпоху и унаследованной от нее структуры общества с ее строгими, часто мелочно регулирующими все стороны жизни предписаниями». Согласно Ницше, «всякое … стадо ощущает исключение, стоящее … над ним … как нечто ему враждебное и вредное», азиатская же деспотия представляет собой диктатуру такого стада, тиранию традиции.

Как он отмечает, в додревние времена «добром» называли прежнее, устоявшее, дедовское, полагали, что «лишь старое остается добрым», тогда как «злым» обозначали «покоряющее, силящееся ниспровергнуть старые межевые знаки и старые формы благочестия». То, что называется «нравственностью», на деле есть, пишет он, «слепое повиновение обычаям, какого бы рода они ни были», требование, чтобы человек «соблюдал предписания, не думая о себе как об индивиде»; «добродетелью считают они то, что делает скромным и ручным», написано в его «Заратустре».

А ведь и Греция когда-то была такой же, представляла собой типичное азиатское царство, ничем не выделявшееся на фоне иных. Наступлению греческих Тёмных веков сопутствовало разрушение «жестких традиционных норм поведения индивидуума, которое началось с крушением микенского мира и продолжилось в ходе полисной революции», что, согласно Зайцеву, «было первым условием культурного переворота», того явления, который сделало греков такими уникальными.

«Греческий полис … предоставлял не только гражданам, но и метекам такую степень личной свободы, которая была немыслима на Древнем Востоке … он до конца своего существования оставался более „открытым обществом“, чем все ранее известные», да и, чего уж там, много более поздние. Там же, где личные свободы «отсутствовали, не имело места участие граждан в общегреческом культурном перевороте», как-то: Спарта.

Вместе с тем, отмечает А.И., «показательно … что Афины, которые мы лучше всего знаем, Афины, в которых процесс распада традиционной идеологии шел куда медленнее, чем в Ионии и наталкивался снова и снова на сильное противодействие, самым ярким примером которого является казнь Сократа, — эти самые Афины вступили на путь культурного переворота не в числе первых и при том так, что долгое время ведущая роль в их культурной жизни принадлежала приезжим»

Так что же, выходит, Афины куда дольше, чем не то, что греческая Малая Азия, но и прочая их периферия, такая, как Южная Италия, оставались в плену азиатской нетерпимости к новому мнению, открытиям, смелым предположениям, попирающим устои? Так оказывается? Этим и вызваны их печально известные, даже пресловутые суды за неверие, вот так всё просто? Наверняка по мере течения времени там всё становилось лучше, и в конце концов афиняне исправились, присоединившись к прочим своим собратьям-грекам на поприще культурной революции?

#impiety
⬅️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 2/18 ⤴️➡️

Такое предположение может показаться логичным, однако будет ошибочным, несомненным детищем не теряющей популярность религии прогрессивизма. В действительности чем дальше — тем отнюдь не обязательно лучше, и те же самые Средние века это отлично демонстрируют.

Да и оные возникли не из ниоткуда, но стали следствием процессов деградации, начавшихся в самой Античности: проблемы со свободой слова и, ergo, мысли, появились уже в эллинистический период, наступивший вследствие завоеваний Александра. Тогда свободомыслие греков сильно пошатнулось, а в римские времена оно и вовсе практически было истреблено: вот и выходит, что не стоит удивляться тому, что уже у римлян не появилось ни одного самостоятельного философа или учёного, да и несамостоятельных было немного, а с принятием христианства совсем всё замирает.

В классический же период мы не видим в Афинах никаких проблем со свободой говорить (παρρησιαζεσθαι, фр. franc-parler, анг. freespeech) и делать (ζην ως βούλεται τις) что угодно, более того, наличие такой свободы подавалось как отличительный признак полиса. Согласно Фукидиду, Никий воздавал хвалу «отечеству, где люди наслаждаются свободой (ἐλεύθεροτατε) и где каждому дана возможность устроить свою частную жизнь независимо», и у него же похожее говорит Перикл: «Подобно тому, как наша политическая жизнь свободна и открыта, таковы же и наши повседневные взаимоотношения; мы не злимся, когда сосед занимается чем-то, что приносит ему удовлетворение … Свободные и терпимые в частной жизни, в публичной сфере мы подчиняемся закону».

Некто Старый Олигарх, политический памфлет которого долгое время считали принадлежащим перу Ксенофонта, и потому именуемого Псевдо-Ксенофонтом, упоминает у себя, что «в Афинах … завели свободу слова даже для рабов в совершенно равной мере со свободными», а Демосфен добавляет, что там «часто … можно увидеть рабов, обладающих большей свободой слова, чем в других полисах у граждан».

Ну и какая же могла идти борьба с инакомыслием в устроенном таким образом обществе? Как отмечает проф.-клас. К. Довер (1976), концепцию παῤῥησία, греческого свободомыслия, невероятно трудно понять тем, кто никогда с ней не сталкивался, в частности, более поздним авторам, которые жили во времена, когда её уже не было.

Далее он умильно пытается сравнить это с тем, как в наши дни схожим образом недопонимают явление «русские и китайцы» и прочие «народы соцлагеря», однако с 70-ых, когда он это писал, многое изменилось, и отличия между первым и прочими мирами в этом плане сгладились, причём далеко не в сторону улучшения ситуации (а может, свободы говорить что угодно в современной РФ ещё будет и поболе). В интернете ок. 20 лет назад всякий был способен ощутить, что есть паррэсия, но сейчас эта лавочка уже закрылась.

Предел дозволенного. Как указывает проф.-клас. Р. Уоллас (1996), такая тотальная свобода была отнюдь не для каждого, — впрочем, если вы подумали, что она существовала только для высших сословий, высокородной аристократии, тогда как простой люд был вынужден терпеть ограничения, вы совсем не знаете греков, и путаете их с каким-то восточным обществом. У них же всё было с точностью до наоборот.

Если рядовым гражданам Афин дозволялось вообще практически всё, что не ставило под угрозу других, то такой из них, кто захотел представлять государство, в ряде вещей должен себя сдерживать, и если чиновник в будущем уже не отвечал строгому критерию, он лишался своего поста. Закон, согласно Эсхину, «требует расследовать поведение не частных лиц (ἰδιωτεύοντας), но государственных деятелей (πολιτευομένους)»; неправда ли, что сейчас действительно всё устроено скорее наоборот, и оттого, похоже, и все беды?

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 3/18 ⤴️➡️

В частности, гражданину не было запрещено заниматься мужской проституцией, однако тогда он мог забыть о карьере публичной личности. Со времён Солона, по Демосфену, «законы не разрешают лицам, ведущим подобный образ жизни, выступать даже с законными предложениями … [нет у них и] права … заниматься политической деятельностью, ведь, как указывает Эсхин, «кто тело свое продал на поругание, тот, по мнению законодателя, легко продаст и общее благо государства». Мудрость древних была велика, и жаль, что мы её почти целиком утратили: ведь сейчас только таких людей и пускают во власть.

В ожидании античной инквизиции. Выходит, что афиняне пресекали только ту деятельность, которая ставила под удар их государство. Быть может, и пресловутые суды за неверие относятся сюда же? Однако, как мы уже выяснили, рядовым гражданам ничего такого высказывать было вовсе не запрещено, и, более того, греков никогда особенно не беспокоила критика дедовской религии.

Первым ею занялся уже Ксенофан Колофонский (вт.п. V в.), а то и сам Гомер, — впрочем, насмешки последнего над богами столь тонки, что чаще всего едва различимы — напротив, написанное им нередко воспринималось той самой греческой религией, и потому критика её была равносильна нападкам именно на Гомера: поэтому-то некий Тимон, как передают Диоген Лаэртский и Секст Эмпирик, именует Ксенофана «бичевателем гомерообмана».

Этот философ активно критиковал антропоморфность греческих богов, за что был любим впоследствии христианскими авторами, которые и сохранили отрывки его мыслей: так, Климент сообщает, что Ксенофана смешило, когда разные народы изображают богов подобными себе, «эфиопы ... черными и с приплюснутыми носами, фракийцы — рыжими и голубоглазыми», от него же мы знаем, что философ полагал, по той же логике, что «если бы руки имели быки и львы или [кони], кони б тогда на коней, а быки на быков бы похожих образы рисовали богов и тела их ваяли».

Таким образом, им высмеивалась сама основа греческих представлений о религии, при всём при этом неизвестно, чтобы он за это подвергался каким-либо репрессиям, напротив, согласно одному из его же отрывков, Ксенофан, которому на тот момент благополучно стукнуло 92, продолжает, не встречая никаких проблем, сочинять свою едкую поэзию.

Далее, от Лисия через Афинея мы знаем о некоем афинском культе, именуемом Κακοδαιμονισταί, «Поклонники Какадемона», «Дурного духа», участники которого никак не были наказаны, при том, что один из них, Кинесий, назван «самым безбожным из всех»; согласно Лисию, все они почти умерли молодыми, однако то была кара богов, человеческой же не последовало. Вот и Платон в течении более 40 лет учил в Академии отрицать множество богов, при этом так и не столкнулся ни с какими проблемами.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 4/18 ⤴️➡️

Всё это и неудивительно, ведь единой религиозной догмы, за нападки на которую можно было подвергнуться каре, древние так и не выработали, да и не стремились к этому, совсем напротив: как пишет дорев. проф. Ф.Ф. Зелинский (1916), книги, подобных Библии или Корану, «каждая строка которых характерна и обязательна для приверженцев соответствующих религий … получились … благодаря наличности … могущественного духовенства … Ни того, ни другого в древнегреческой религии не имелось», а кроме того и «самое понятие „канона“ было в этой области органически противно свободолюбивому духу эллина.

Совершенно правильно отцы церкви называли эллинизм „отцом всех ересей“; слово „ересь“ (αἵρεσις) означает „выбор“, а право выбора было для эллина неотъемлемым признаком умственной свободы»; в Греции, отмечает он, «каждому было вольно признавать правильным то, которое ему было понятнее и доступнее, и на смех были бы подняты те, кто вздумал бы призывать небесные и земные громы на инакомыслящего и [иначе] верующего».

Кроме того, отмечает Довер, культура, о которой идёт речь, регулярно черпала вдохновение для своих великих достижений на Востоке, то есть на постоянной основе заимствовала у чужеродного, враждебного мышления, а что является «сильнейшим мотиватором для кого угодно выработать мысль об относительности всего сущего».

Толкая падающее. На фоне всего этого великолепия тем более разительны те самые афинские суды за неверие. Действительно, если всё было так славно со свободой слова в Афинах, как же они вообще могли произойти?

Что же, всё невероятно просто: они не могли. Тут следует вновь сказать пару слов об источниковедении, дисциплине, которая, как при случае уже отмечалось, способна творить настоящие чудеса с нашими представлениями о былом. Ведь зачастую целый пласт таковых держится буквально на одном непрочном высказывании, мнении с происхождением бесконечно сомнительном, и эта хрупкая подпорка, оказавшись неаутентичной, запросто при удалении обрушивает всё здание.

Для многих сам факт такого сноса оказывается буквально концом времён, ведь ничего, кроме этого здания, они не знали, не понимали даже и того, что здания могут строиться и разрушаться, и это нормальное явление; они, ergo, до конца держатся за него, отказываясь признавать просчёты в конструкции даже когда те делают строение непригодным или даже опасным для жизни. Однако такое воистину, в точности по Ницше, «нужно еще толкнуть», чем мы и займёмся.

Вот и если взглянуть повнимательнее на то, на чём основываются наши представления об афинских судах за неверие, там зачастую оказывается, что всё было сильно не так, нежели это представляется массовому сознанию, и тем свершается очередная критика источников с последующим пересмотром всего эпизода древней истории.

Предсказуемо, неправда ли? Трудно же этому вашему г-ну Боборыкину удержаться от регулярной ревизии и стремления вырываться вновь и вновь за пределы дозволенного, разрешённого, в конечном итоге своих штудий, очевидно, совсем ничего не оставив от того, каким честному, простому рабочему люду, представили в школе классическую древность — а ведь таковский и без этого уже пребывает буквально в параллельной реальности…

И пусть «весь мир верит в это», ведь «чему только не верит весь мир!», я бы, вслед за Ницше, даже сказал, «что этому верит весь мир, есть уже возражение».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 5/18 ⤴️➡️

Как пишет Уоллас, на то, что свидетельства, из которых нам известно об этих уголовных процессах, донельзя сомнительны в плане достоверности, обратили внимание уже в XIX в. Согласно проф.-клас. М. Лефковиц (1981), большая их часть была не более чем продуктом воображения поздних биографов, которые силились доказать, что суд над Сократом был не единственным в своём роде, но всеми правдами и неправдами выводили тенденцию.

Если брать не слухи и молву, но конкретные, твёрдые документы, посвящённые ситуации, а именно юридические записи и протоколы, то, по проф.-клас. Я. Филонику (2013), те из них, что действительно освещают эти дела, по всей видимости, являются поздней подделкой. Как он пишет, «не стоит забыть о том, что многие свидетельства, которые выдаются литературой за „классические“, на деле оказываются подложными, помещёнными в ранние работы александрийскими и прочими исследователями»: у практики подобных подтасовок, уверяет исследователь, долгая и плодотворная история.

Общая тенденция такова, что чем более проходит времени, тем множе биографы выдумывают судов, и если современники V-VI вв. упоминают лишь несколько случаев, то у Диогена Лаэртского (ок. III в. н.э.) или Плутарха (I-II вв. н.э.) их набирается уже немало, — при том, что оба они печально известны крайне неосторожным и некритичным подходом к своим источникам.

Подделки, отмечает Филоник, могли производиться по ряду причин, но основная — стремление добыть громкую сплетню, «жареный факт» любой ценой, ведь биографы ориентировались на аудиторию, примерно соответствующую современным читателям таблоидов о жизнях знаменитостях, а тех интересовали пресловутые «скандалы, интриги, расследования», а не реальные события. Поэтому авторы не стеснялись вырывать факты из контекста, намеренно неверно понимать свои источники, и т.д.

«Множество „биографических“ данных было сочинено … с использованием всех имеющихся под рукой источников, включая те, что основывались на комедиях и речах ораторах, содержащих оскорбления, без применения к тем и другим какого-либо критического подхода, и, похоже, следуя принципу se non è vero, è ben trovato („если это и неправда, то хорошо придумано“)».

В общем и целом, они столь же достоверны, сколь второсортная «желтушная» заштатная газетёнка, раздувающая где-то подслушанный и явно ложный слух об очередной селебрити изо всех своих скромных сил. «Неспособность понять, что есть комедия, зачастую приводило к склонности воспринимать её чем-то вроде журналистского расследования», отмечает Довер.

Как пример, можно привести биографию Еврипида за авторством некоего Сатира (III в.), который сюжет комедии Аристофана Thesmophoriazousae, «Женщины на празднике Фесмофорий» принимает за действительно происходившие события, а там, напомню, женщины города собираются, чтобы погубить Еврипида за то, что он злословит против них в своих произведениях, изображая жестокими, безумными и сексуально невоздержанными, учит мужчин не доверять им.

Впрочем, биографы зачастую и не читали тех авторов, на которых ссылаются, что особенно заметно, пишет Филоник, в случае Диогена Л., а Плутарх, кроме того, печально известен тем, что, помимо склонности к сенсациям, любил морализаторствовать, что было основной темой его сочинений, и, соответственно, принципом, по которым он отбирал материал.

Историческая точность и аккуратность не была, указывает он, сильной стороной, или forte, и Диодора Сицилийского, который также имел склонность к морализму и эпидейктике, нередко выводил выдающихся личностей, которым противопоставлял низкую толпу, и, хотя ему в этом начинании можно посочувствовать, всё же «истина дороже», или, точнее, «долг благочестия — истину чтить выше».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 6/18 ⤴️➡️

Филоник, наконец, заключает, что свидетельства авторов Поздней Античности, касающиеся судов за неверие, чаще всего показывают лишь неспособность их авторов к пониманию политических и социальных реалий классических Афин, и, соответственно, множество таковых, включая даже законы, встречающиеся лишь в поздних источниках, «должны восприниматься со здравым обилием скепсиса, а иной раз и быть характеризованы попросту как подделки».

Топорнее всего источниками освещено дело софиста Продика, который будто бы был осуждён за «развращение молодёжи» и по приговору суда принял яд, то есть во всём повторил судьбу Сократа, что уже подозрительно, поскольку выдумок, приписывавших, не утруждая себя внесением изменений в сюжет, трагический исход учителя Платона другим персоналиям, было немало. В общем, сомнительность всего этого настолько очевидна, что её заметил уже Ф. Велькер в 1833 г., с тех пор она стала общим местом.

Впервые об осуждении Продика сообщает только Суда (X-XI вв.) со ссылкой на схолион к Платону, таким образом, разрыв между событием и первым источником оставляет свыше 15 веков. «Вероятно, Продик всё-таки мог быть казнён, но не афинянами, и не за „неверие“ или „развращение молодёжи“», пишет Довер, «а, например, на Кеосе после войны за то, что сочувствовал Афинам словом и делом», однако всё это остаётся только предположениями (Dover 1976b: 42). В том, что касается Продика, это буквально всё, что можно сказать, ведь даже Платон, симпатизирующий ему явно более других софистов и чаще упоминающий у себя в диалогах, ни слова не говорит о судьбе софиста.


По поводу Аристотеля утверждается, что он своего суда избежал, попросту покинув полис: согласно Оригену, «когда он заметил, что его стараются обвинить как хулителя богов, ввиду некоторых положений его учения, которые считались у афинян безбожными, он оставил Афины и перенес свою школу в Халкиду». Там он, по общему мнению, умер в 62 года от болезни кишечника, что, впрочем, не мешает Диогену Л. писать, что «согласно Евмелу … [Аристотель умер], выпив цикуты в возрасте 70 лет».

По Афинею, за «стихи, сочиненные многоученым Аристотелем в честь Гермия Атарнейского» неким Демофилом «по подстрекательству Эвримедонта [был подан] иск против нечестия (γραφὴ ἀσεβείας) на том основании, что Аристотель-де кощунствовал и ежедневно пел за общими трапезами пеан в честь Гермия». О том же сообщает Лаэрций: «Аристотель … пришлось бежать в Халкиду, оттого что его привлек к суду за бесчестие (γραφὴ ἀσεβείας) иерофант Евримедонт (или Демофил, как утверждает Фаворин) … за тот гимн, который он сочинил в честь … Гермия, так и за следующую надпись на статуе того же Гермия в Дельфах».

В общем, Аристотель будто бы славил этого Гермия, как бога, и за то подвергся преследованиям. В действительности же есть все основания полагать, что вина философа заключалась в том, что он обучал Александра, который как раз незадолго до того умер, и теперь всем, кто в имел отношение к македонской оккупации, это припомнили.

Тут важно, впрочем, другое. Согласно Оригену, Аристотель перед своим побегом сказал близким следующее: «Уйдем из Афин, чтобы не дать повода афинянам повторить преступление, подобное тому, какое они совершили против Сократа, чтобы вторично они не учинили беззаконие против философии». О том же сообщает Элиан: «Аристотель, в страхе перед судом бежав из Афин … [сказал, что] не желает, чтобы сограждане вторично совершили преступление перед философией. Он имел в виду смерть Сократа и грозящую ему самому опасность».

Иначе говоря, у них у обоих выходит, что Аристотель, помимо суда над Сократом, не знает никакого иного, и его собственный случай был бы лишь вторым.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 7/18 ⤴️➡️

Если верить биографии Еврипида, сочинённой Сатиром, поэт был обвинён в неверии (ἀσέβεια) неким Клеоном, тогда как Аристотель в «Риторике» упоминает, что Еврипида обвинил Игиенонт «за то, что он побуждал к клятвопреступлению словами: „Мой язык произнес клятву, но мое сердце не произнесло ее“».

При этом суд, по Аристотелю, касался ἀντίδοσις, тяжб за имущество, и, таким образом, обвинение Еврипида в безбожии было не официальным, но риторическим приёмом, неформальным высказыванием, простой руганью, высказанным его оппонентом. Это всё равно, что перепалку, в которой Вася обозвал Петю «дураком», счесть клиническим диагнозом, надёжным свидетельством умственной неполноценности Пети, и на этом основании внести сей факт в его официальную биографию.

Нет никаких оснований полагать, что поэт был осуждён по этому поводу, этого не говорит даже сам Сатир, ищущий любого повода привести «жареные факты», и, ergo, по Филонику, не вызывает сомнений, что «суд над Еврипидом был очередной выдумкой биографов с развитым воображением».


Про софиста Диагора Цицерон пишет, что он был «про­зван ἄθεος (“без­бож­ник”)» и открыто отвер­га­л богов, согласно оратору Ликургу, «на словах кощунствовал по поводу чужих святынь и праздников». То же сообщает Диодор, добавляя, что Диагора за это обвинили в неверии, и он, боясь гнева народа, бежал из Аттики, после чего афиняне назначили за его голову награду в один талант.

Иосиф Флавий также пишет, что «за поимку Диагора Мелосского была объявлена награда в один талант, потому что тот, как известно, позволил себе насмехаться над их мистериями». В поругании мистерий тут, видимо, и было всё дело, против этого в Афинах даже имелся соответствующий закон.

«Трудно обвинить здесь афинян в антиинтеллектуализме», отмечает Уоллас, ведь Диагор виновен был не в безбожии самом по себе, что было бы его личным делом, но в оскорблении святынь. Когда речь заходит о гонениях той же инквизиции, нередко, а то и почти всегда оказывается, что оное «оскорбление» заключалось именно в отличном мировоззрении: здесь же налицо нарушение общественного порядка, а не высказывание научного, политического или ещё какого плана, но чистое хулиганство.

Кроме того, оскорблена была не самая греческая религия, а очень отдельная от неё неё практика, те самые Элевсинские мистерии, которые, быть может, имели древнее происхождение, и имели немало восточных черт, в числе которых неудивительно встретить и нетерпимость.

Так или иначе, Диагор, похоже, действительно был осуждён за оскорбление чувств верующих, тут у нас мало причин для сомнений. Итак, один есть.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 8/18 ⤴️➡️

Согласно Плутарху, «про­тив Аспа­сии был воз­буж­ден судеб­ный про­цесс по обви­не­нию в нече­стии. Обви­ни­те­лем ее высту­пил коми­че­ский поэт Гер­мипп, кото­рый обви­нял ее еще и в том, что к ней ходят сво­бод­ные жен­щи­ны, кото­рых она при­ни­ма­ет для Перик­ла … Перикл вымо­лил ей поща­ду, очень мно­го слез про­лив за нее во вре­мя раз­би­ра­тель­ства дела, как гово­рит Эсхин, и упро­сив судей». Афиней также упоминает, как «сократик Антисфен пишет, что … Перикл … защищая ее [Аспасию] на суде от обвинения в нечестии … пролил больше слез, чем тогда, когда опасность угрожала его собственной жизни и имуществу».

Судя по всему, Плутарх сочинил уголовное дело на основании выпадов этого самого комика Гермиппа, приняв его буфф за настоящее обвинение… это всё напоминает, пожалуй, как в некоем мультфильме про супергероев инопланетян отпугнули, показав им фильмы с научной фантастикой — поскольку в их культуре ничего такого не имелось, они вообразили увиденное документальной киносъёмкой, и побоялись завоёвывать планету, где столько чуднóго. Вот и во времена Плутарха уже не существовало жанра, способного сочинить такого, чего вовсе никогда не бывало.

Таким образом, Гермипп этот и правда был обвинителем, но только таким, который сочинял памфлеты, а не выступал в суде. Характерно, что сам же Плутарх пишет в другом месте, что комикам не следует доверять, ибо они лживы, «впрочем, разве можно удивляться тем, кто избрал своей профессией зубоскальство, кто считает долгом приносить жертвы завистливой толпе, точно какому злому демону, злословием над выдающимися людьми»; из-за всего этого, указывает он «трудно путём исследования найти истину», которая искажается, «с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой — из угодливости и лести».

Другим источником Плутарха является некий Эсхин Сократик, и на нём же основывается, по-видимому, Афиней. Этот Эсхин, согласно Уолласу, очень любил сочинять истории, в которых люди бросаются в слёзы, а кроме того был заинтересован в выдумке исторических параллелей с тем, что случилось с его учителем, явно жаждал выставить афинскую демократию враждебной для всякого ума; похоже, что у последователей Сократа развился комплекс неполноценности на фоне того, что, забегая вперёд, учитель Платона был единственным, кто оказался осуждён по такому обвинению, и, ergo, не в Афинах была проблема, а в нём самом. А вот если обнаружить тенденцию, тогда, конечно же, всё становится иначе: затем они и выискивали её изо всех сил.

В конечном итоге, отмечает Уоллас, «это все наши источники, касающиеся обвинения Аспасии в нечестии, после изучения которых … нам следует отвергнуть случай как чистую фантазию».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 9/18 ⤴️➡️

Из-за своего особого эстетизма случай с обвинением гетеры Фрины в чём-то знаменит даже более, чем сократов. О нём нам тоже известно из комедии, это «Женщины Эфеса» некоего Посидиппа (III в.), которого цитирует Афиней, и описанная им сцена, по Филонику, очень навряд ли в действительности могла бы происходить в стенах афинского суда: «Тогда никто не мог сравниться с Фриною из нас, гетер. И ты хоть и не видела суда над ней, но слышала, наверное: она казалась пагубою гражданам, и приговор грозил ей казней смертною, но, обойдя весь суд и тронув каждого, она, рыдая, вымолила жизнь себе».

Подобные регулярные упоминания о том, что рыдания и т.п. помогали добиться оправдания, заставили многих невысоко оценивать афинский уголовный процесс, однако в действительности все такие сведения датируются невероятно поздно, тогда как современники, например, Платон в «Апологии», описывают крайне серьёзное действо.

Ещё известнее другой отрывок из Афинея: «Эвфий привлек ее к суду по уголовному обвинению, но суд ее оправдал … защищал Гиперид; так как речь его не имела успеха, и судьи явно склонялись к осуждению, то он, выведя Фрину на видное место, разодрал на ней хитон и обнажил ее грудь, и этим зрелищем придал такую ораторскую силу своим заключительным стенаниям, что судьи ощутили суеверный страх перед этой жрицей и служительницей Афродиты, и поддавшись состраданию, не обрекли ее на казнь».

О том же пишет Псевдо-Плутарх: «Гиперид … был обвинен в безбожии вместе с некой Фриной, еще одной гетерой … говорят, что, когда уже готовились огласить приговор, он вывел ее перед судом, снял с нее одежды, и показал обнаженные груди, которые были столь белы, что ради ее красоты судьи оправдали ее».

Этот сюжет, ставший классическим, вдохновил, кроме прочего, Ж.-Л. Жерома на создание его бессмертной картины, впрочем, ничуть не более историчной, чем та, на которой он изобразил гладиаторские бои: неверна она уже тем, что Фрину если кто и судил, то вовсе не Ареопаг.

Многими случай воображается хрестоматийным проявлением греческого идеала калокагатии (καλοκαγαθία), который часто понимается как склонность древних полагать, что прекрасный человек внешне не может быть дурным внутри. Впрочем, даже если брать эту историю на веру, как раз никакой калакогатии тут и нет, ведь Фрину по сюжету осудили за то, что она, будучи гетерой, позировала для скульптуры богини любви, что есть кощунство; когда же её раздели, судьи, мол, увидели, что она вполне достойна в плане красоты того, чтобы быть моделью для самой Афродиты, оттого и не увидели тут преступления.

Это всё, однако, не существенно, поскольку никакого срывания одежд и проч., по-видимому, попросту не происходило, а тот, кто выдумал эпизод, не понял греческой идиомы, имеющейся и в русском, «рвать на себе одежды», означающей выражение отчаяния или скорби, и интерпретатор, превративший расхожее выражение в будто бы реально случившееся событие, был деревенщиной, не понявшей иносказание.

Сочинения обоих, и Афинея, и Псевдо-Плутарха, наполнены слухами, скандалами и анекдотами, и потому вызывают мало доверия, а эту историю оба, как признаются, обнаружили в сочинении Гермиппа, который любил сочинять истории в квази-историческом сеттинге, i.e., был подобен, вероятно, Александру Дюма или Вальтеру Скотту.

Из подлинных документов можно отметить лишь существовавшую речь «В защиту Фрины» Гиперида, однако она не сохранилась, и, возможно, была написана не для суда, но тренировки, что случалось нередко. Её обнаружение, похоже, и вдохновило Гермиппа сочинить его роман, который он и не пытался выдать за историчный.

По Филонику в итоге выходит, что «даже если суд над Фриной и имел место … включал ли он в себя обвинение в неверии, мы не знаем … крайне необычные его обстоятельства следует воспринимать исключительно как анекдот … во то время как некоторые уголовные дела целиком сочинены поздними биографами, другие действительно имели место, однако все их обстоятельства оказались забыты, и их пришлось выдумывать с нуля».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 10/18 ⤴️➡️

«Про­та­гор из Абде­ры … в свое вре­мя вели­чай­ший из софи­стов», пишет Цицерон, «за то, что в нача­ле сво­ей кни­ги он поме­стил такие сло­ва: “О богах — есть они или их нет — не имею ниче­го ска­зать” … по поста­нов­ле­нию афи­нян был изгнан не толь­ко из горо­да, но и из стра­ны, а кни­ги его были пуб­лич­но сожже­ны»; «Я так думаю, что это заста­ви­ло мно­гих более осто­рож­но выска­зы­вать такие мне­ния, посколь­ку даже сомне­ние не смог­ло избе­жать кары», добавляет он.

О том же пишет Диоген Л.: «[Одно] сочинение он начинает следующим образом: „О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка“. За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». Флавий также упоминает, что «Протагор, если бы вовремя не бежал, был бы схвачен и казнен, потому что осмелился написать о богах нечто несогласное с общепринятым у афинян мнением». У Плутарха упоминается, что в связи с тем, что он занимался исследованием небес, «Протагор был изгнан».

Повторяет историю и Секст Эмпирик, у которого Протагор писал «определенно: „Я не могу сказать о богах, существуют ли они и каковы они. Многое препятствует мне [в этом]“. Когда афиняне по этой причине присудили его к смерти, он бежал и умер, утонув в море. Об этой истории вспоминает Тимон Флиунтский … рассказывая … „Хотели предать огню его книги“».

Тимон (кон. IV-нач. III вв.) этот, как можно заметить, говорит лишь только о том, что афиняне желали сжечь сочинения Протагора, а не то, что они сделали это, и, кроме того, он печально известен, отмечает Уоллас, своей склонностью собирать скандалы и сплетни, а не достоверную информацию. Ещё раньше, перипатетик Аристоксен (IV в.) сообщал, что не всякий афинянин хотел этого, но конкретный Платон, мечтавший сжечь всё, что было написано, но только не Протагором, а Демокритом. Вот так примерно и раздуваются сплетни по принципу испорченного телефона: мысль, которую, скорее всего, достоверно передал Аристоксен, была преувеличена Тимоном, и затем бессовестно искажена поздними авторами.

Что касается временного разрыва, то тут не так всё плохо, как в случае с Продиком, и с момента смерти Протагора до первого упоминания его осуждения Цицероном (I в. до н.э.) проходит «всего» 400 лет. В то же время современники Протагора ничего такого не знают, у Платона о суде над ним нет ни слова, но вместо этого говорится, что «Протагор [смог] больше сорока лет незаметно для всей Эллады портить тех, кто с ним имел дело … умер он, по-моему, лет семидесяти и лет сорок занимался своим искусством. И все это время не покидала его добрая слава, которая живет и по сей день».

Да и сам он в диалоге своего имени сообщает такое: «Хоть я и признаю себя софистом, ничего ужасного со мной не случилось. А занимаюсь я этим делом уже много лет, да и всех-то моих лет уже очень много: нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в отцы».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 11/18 ⤴️➡️

Согласно Лаэрцию, обвинителем Протагора, если такой правда был, явился некий «Пифодор, сын Полизела, один из Четырехсот правителей», который позднее, по Ксенофонту, стал архонтом при Тридцати тиранах, i.e., то был закоренелый олигарх, тогда как сам Протагор был противоположных взглядов, симпатизировал демократии: у Платона он утверждает естественным для «каждого подавать свой голос, потому что политическая добродетель должна быть достоянием всех».

Кроме того, он, согласно Гераклиду, написал конституцию для общегреческой колонии Фурии, а также был советником Перикла, который, как пишет Плутарх, «по словам Ксанфиппа, потратил целый день, рассуждая с Протагором». Таким образом, если какое-то дело против него и имелось, в чём уверенности быть не может, у него, очевидно, была политическая подоплёка, то была борьба партий.

В общем, пишет Филоник, «после изучения свидетельств Поздней Античности и сравнения их с практически современными ему, мы вынуждены заключить … что суд над Протагором и все его обстоятельства крайне сомнительны, очень поздние, почти исключительно анекдотичные, и глубоко противоречащие друг другу.

Что касается сожжения книг, то эта печальная практика, широко практиковавшаяся как новоевропейской инквизицией, так многими прочими азиатскими деспотиями, вовсе не была известна в Афинах, — чего, впрочем, нельзя сказать о Риме. Вот почему именно там впервые сообщают, будто афиняне предали книги Протагора сожжению, и были даже основания считать, что этот факт выдуман впервые Цицероном.

Это и неудивительно, ведь даже во времена их Республики римляне и близко не напоминали афинян в том, что касается свободы слова и мысли, в частности, отмечает Филоник, «не существовало римского эквивалента греческой паррэсии». Как уже отмечалось, у греков лишь простые граждане обладали всей полнотой свободы, чиновники же ограничивались, тогда как в Риме, как и в любом ином диком обществе, всё было наоборот, и «римские политики полагали, что они одни должны иметь право говорить свободно, ведь и политические дебаты осуществлялись в сенате, не в народном собрании».

Если бы сожжение книг или хотя бы осуждение Протагора действительно произошли, об этом бы упоминали не только римляне спустя века, но и его современники, у того же Платона есть немало для этого возможностей, однако он ничего такого не пишет, хотя первый был провёл параллели между этим и случившимся с его обожаемым учителем. Он же в «Апологии» упоминает «книги Анаксагора», повсюду продающиеся свободно, а ведь и Анаксагор будто бы был осуждён за его взгляды, которые были изложены как раз-таки в этих книгах — будь так, они бы первые пошли на растопку, чего Платон не сообщает.

Согласно современному консенсусу, авторы римской эпохи попросту перенесли на афинян нравы, которые наблюдали в своё время, вообразив, что и тогда было так: согласно Филонику, сейчас убедительно доказано, что уничтожение без следа «было римским, а не греческим способом бороться с лицами и группами, которые угрожали социальному порядку».

Так, по сообщению Тацита, в 25 г. н.э. «привлекается к судебной ответственности Кремуций Корд … за то, что в выпущенных им в свет анналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином». В итоге, пишет Тацит, «сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения», однако перед тем Корд, объясняясь, справедливо упоминает, что вот у греков «была безнаказанной не только свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами», и не более того; теперь же родилась цензура.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 12/18 ⤴️➡️

Журн. и фил. И. Стоун (1998) отмечает, что «регулярные изгнания из Рима философов и других греческих деятелей хорошо известны, и было вполне естественным для авторов того времени предполагать, что и древние афиняне были тем же образом подозрительны и нетерпимы». Это ещё более верно для Иосифа Флавия, эллинизированного иудея, народ которого совсем уже не отличался терпимостью в каком-либо виде.

Кроме того, Лаэрций, упоминая глашатаев, которые якобы отобрали у людей книги, по-видимому, самым безбожным образом путает обязанности афинских кериков и таковые у имперских магистратов его времени, воображая, что они были в целом сходны, а это не так (Ibid), отъёмом у населения «запрещённой литературы» в Афинах некому было заниматься, ведь это, как стоит напомнить, было глубоко свободное общество. В общем, подводит итог Филоник, «для классической Греции у нас нет никаких свидетельств уничтожения чьих-либо письменных трудов».

С другой стороны, в III в., когда Тимон сочинил, что афиняне якобы думали о том, чтобы сжечь книги Протагора, похоже, что эта идея уже не была настолько чужеродной для древних, иначе он и не стал бы ничего такого выдумывать. Также и Цицерон вовсе не был свидетелем сжигания книг в Риме, эта практика появилась там уже после него: как сообщает Сенека, первый такой случай произошёл в 8 г. н.э. Так что, быть может, сожжение книг появилось всё-таки в Греции, просто сильно позднее классики, в пользу чего, отмечает Уоллас, есть и пара смутных свидетельств.

Уоллас пишет, что ранее, в ту же классику, от уничтожения книг всё равно не было никакого толку, это нимало не помогло бы с борьбе с философским учением, ведь оное развивалось в основном устно, орально, и «многие философы V в. не написали буквально ни строчки, включая … Сократа», а «в сценах, изображаемых диалогами Платона, мы видим толпу, окружающую философов, чтобы послушать, что они скажут».

Исключениями, которые всё-таки прибегали к письменному выражению своих мыслей, были те, кто не мог выступить лично, изгнанники, например, Фукидид, или же те, кто боялся, что слушатели могут прибегнуть к рукоприкладству, услышав высказанные мысли, как в случае Старого Олигарха. Таким образом, «в ситуации оральной культуры уничтожение книг ещё живущего философа не имело бы никаких последствий».

Сам Платон презирал письменное творчество, Сократ у него заявляет: «Кто думает, что он оставит после себя искусство, в письменах выраженное, а также кто усвоит себе ту мысль, будто из букв он получит для себя нечто ясное и надежное, тот большой простофиля». Также и Аристотель, исключая «Афинскую политию», ничего не писал, но лишь читал лекции, которые лишь впоследствии были преданы бумаге его учениками.

Только к концу века философская культура стала литературной, во многом благодаря росту социального отчуждения вследствие политических проблем. Уже ученик Аристотеля, Аристоксен, к примеру, написал 453 книги. Только с этого момента и появляется какой-либо смысл в библиокластии.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 13/18 ⤴️➡️

Случай Анаксагора почти столь же известен, что и сократов, или, по крайней мере, куда более, чем все остальные: пожалуй, можно сойтись на том, что если какой-то ещё и знаком публике, то это он, если не считать, конечно, Фрину.

Согласно Диогену Л., «Сотион … утверждает, что обвинял его [Анаксагора] Клеон … в нечестии — за то, что он называл солнце глыбой, огненной насквозь, — но так как защитником у него был ученик его Перикл, то наказан он был пеней в пять талантов и изгнанием. Сатир … говорит, что к суду его привлек Фукидид [не тот — Б.], противник Перикла, и не только за нечестие, но и за персидскую измену, а осужден он был заочно и на смерть … Гермипп … рассказывает, что в ожидании казни его бросили в тюрьму … [Когда же Перикл заступился], его отпустили, но он не вынес такой обиды и сам лишил себя жизни. Иероним … пишет, что Перикл привел его в суд таким обессиленным и исхудалым от болезни, что его оправдали более из жалости».

У Плутарха же говорится следующее: «Первым, кто создал чрезвычайно ясное и смелое учение о луне, об ее сиянии и затмениях, был Анаксагор … В те времена не терпели естествоиспытателей и любителей потолковать о делах заоблачных … В них видели людей, которые унижают божественное начало, сводят его к слепым неразумным причинам, к неизъяснимым силам, к неизбежной последовательности событий … Анаксагора Периклу едва удалось освободить из темницы».

Иосиф Флавий сообщает сходное: «Что же касается афинян … [то] всякого, кто произнес о богах вопреки законам хотя бы слово, они наказывали беспощадно … Анаксагор из Клазомен … утверждал, что солнце само по себе есть раскаленная глыба; однако афиняне считали солнце богом, и уже приговорили было Анаксагора к смерти, если бы не всего лишь несколько камушков».

Диодор Сицилийский пишет, что враги Перикла, кроме прочего, «ложно обвинили софиста (sic!) Анаксагора, который был учителем Перикла, в неверии в богов», после чего удивляет читателя неожиданным заявлением: «Перикл … пришёл к выводу, что ему будет выгодно втянуть государство в состояние великой войны, рассчитывая, что город, оказавшись в нужде перед способностями и умениями Перикла, забудет об обвинениях в его адрес», и в том же уверяет Плутарх, согласно которому Перикл, «опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде, что обвинения рассеются и зависть смирится, когда граждане во время великих событий и опасностей вверят отечество ему одному как человеку уважаемому и авторитетному».

Таким образом, выходит, что уж тут-то точно афиняне подвергли преследованиям человека за его научные изыскания, которые противоречили их религиозным верованиям, подобно тому, как это потом вышло с Дж. Бруно и Г. Галилеем. Перед нами — настоящий процесс инквизиции, и тут уж не получится отвертеться от обвинений классической Греции в том, что не так уж она и отлична была от новоевропейских мракобесов. Или что? Впрочем, что это мы. Зная г-на Боборыкина, не вызывает сомнений, что он и тут выкрутится, неправда ли?

Что касается Лаэрция, то он и не пытается из противоречивых версий слепить последовательную картину событий, не пробует он и выбрать наиболее ему понравившийся вариант. Все авторы, на которых он ссылается, были вовсе не современниками события, но авторами III в., а Сатир и Гермипп, кроме того, как мы помним, не отличаются надёжностью, печально известны тем, что использовали комедии как исторические источники.

Впрочем, первым, кто сказал о суде, был Диодор (I в. до н.э.), а пришёл он к своим неожиданным выводам, основываясь на… отрывках из комедий Аристофана «Мир»: «Перикл … чтобы самому не плакать, в город … метнул пожар … раздул войну такую, что у эллинов из глаз полились от дыма слезы» и «Ахарняне»: «Мегарцы … похитили двух девок у Аспасии и тут война всегреческая вспыхнула, три потаскушки были ей причиною».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 14/18 ⤴️➡️

Это не должно удивлять: как пишет Филоник, «не является секретом, что биографы эпохи эллинизма и более поздние черпали сведения из комедий весьма охотно и даже несдержанно», и относится это, по-видимому, и к авторам, мнения которых приводит Диоген Л. Всё потому, что во времена Диодора свободы слова, подобной той, что была в классических Афинах, уже не существовала, и он попросту не понимал, насколько сатира комедиографов могла расходиться с действительности, — это и привело его к громкому и глубоко абсурдному выводу, что Пелопоннесскую войну Перикл начал, чтобы отвлечь своих политических противников.

(Не нужно думать, к слову, что в наши дни стало сильно лучше: тут вспоминается советский учебник истории для 5 класса Коровкина, где автор аргументирует жестокость античного рабства явно юмористическим отрывком из «Лягушек» того же Аристофана.)

Опять же, со времени Анаксимандра до Диодора прошло ок. 400 лет, в то же время почти современный Анаксагору Платон опять же о таком ничего не упоминает, вместо этого в «Апологии» его Сократ, когда слышит обвинения в том, «что он утверждает, что солнце — камень, луна — земля», отвечает: «Не думаешь ли ты, друг мой Мелет, что обвиняешь Анаксагора? … книги Анаксагора Клазоменского кишат подобными рассуждениями … Молодые же люди будто бы узнают от меня то, что можно иной раз узнать, заплатив за это не больше драхмы».

То есть мы видим, что Сократ так возмущён предъявленными ему обвинениями, что требует тогда осудить и Анаксагора: ему неизвестно о том, что Анаксагора и так осудили, Сократ ссылается на его книги, вместо того, чтобы в этот удачный момент упомянуть об уголовном деле, донельзя напоминавшим бы его собственное. Однако это, похоже, очередной поздний дубль суда над Сократом. Также и в Федоне, рассуждая об учении Анаксагора, Сократ и не думает упомянуть о его судьбе, чего стоило ожидать, будь она столь же трагичной.

Тут ещё надо заметить, что софисты вовсе не начали опасаться посещать Афины после всех этих якобы произошедших гонений, и продолжали это делать, а встречали их неизменно с большой помпой, так, приезд Горгия в 427 г. вызвал невероятный восторг. Вот и современный Диодору Цицерон, который составил биографию Анаксагора, ни слова не говорит там об осуждении философа, часто упоминает он и Перикла, но подобные диодоровым характерные подробности насчёт обвинений в его адрес ему неизвестны.

Плутарху же немного причин доверять, ведь, например, он утверждает насчёт Анаксагора, что «сочинение его … считалось не подлежащим огласке и лишь тайно, с осторожностью передавалось из рук в руки отдельными лицами», при том, что согласно «Апологии» его труд продавался в каждой книжной лавке. Он также прискорбно известен тем, что с лёгкостью переписывал традицию, основанную на анекдотах и прочей художественной литературе.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 15/18 ⤴️➡️

Согласно Плутарху, Анаксагор был осуждён по декрету-псифизме (ψήϕισμα) некоего Диопифа, который «внес предложение о том, чтобы люди, не верующие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях (τὰ μετάρσια), были привлекаемы к суду (εἰσαγγελία) как государственные преступники».

В кои-то веки перед нами настоящий юридический документ, впрочем, его историчность оставляет желать лучшего, а точнее, она невероятно сомнительна, а сам он, скорее всего, представляет собой позднюю подделку. Так, небесные явления в V в. ещё не называли μετάρσιος, как сделано в декрете, так их стали именовать лишь потом: типичная ошибка при фабрикации. Далее, Анаксагор покинул Афины ок. 450 г., псифизма же, по Плутарху, выпущена на 20 лет позднее, в 430-ых. Наконец, не считая этого случая, она ни разу не упоминается, несмотря на то, что известно немало ситуаций, в которых её применение было бы уместным.


Плутарх трижды в разных книгах упоминает об остракизме, которому был подвергнут Дамон, философ, рассуждавший о музыке. У него вроде как выходит, что немытая толпа осудила этого мудреца за его выдающиеся личностные качества, в частности, ум; так, он пишет: «Дамон, учитель Перикла, отправился в изгнание за то, что казался согражданам чересчур разумным»; «Народ … всегда с подозрением и страхом относится к их уму, старается унизить их славу и гордость, что проявилось и в осуждении Перикла, и в изгнании Дамона». Кроме того, археологией найдено два черепка-остракона (ὄστρακον) с именем Дамона.

Какого же рода ум у учителя музыки, которым, по Плутарху, «у Перикла был … Дамон» смутил народ афинский? Третий текст Плутарха отвечает на этот вопрос: «Дамон … был, по-видимому, замечательным софистом, но музыкой пользовался лишь как предлогом, чтобы скрывать от народа свои способности … был при Перикле учителем и руководителем в государственных делах … Однако от народа не осталось тайной, что Дамону лира служит лишь прикрытием: как человек, мечтающий о крупных переворотах и сторонник тирании (μεγαλοπράγμων καὶ φιλοτύραννος), он был изгнан посредством остракизма».

Таким образом, тут речь вовсе не идёт о каком-то гонении на интеллектуалов или тем более о судах за неверие, но о политическом процессе, как и в случае с Протагором, причём и он, и Дамон были связанны именно с Периклом. Идущая от Диодора традиция утверждает, что на друзей Перикла шла атака постольку, поскольку на самое его недруги напасть не смели. Мы, однако, пишет Уоллас, видим здесь иное, совсем даже обратное: «в известном смысле афиняне остракировали Дамона, чтобы спасти от него Перикла».

Это оказывается уже не первым делом, где суд всё-таки состоялся, но был стопроцентно политическим, так что ни о какой охоте на ведьм, о предполагаемом античном мракобесии речь не идёт в любом случае.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 16/18 ⤴️➡️

Согласно Диодору, «враги Перикла убедили народ арестовать [знаменитого скульптора] Фидия и выдвинуть в адрес самого Перикла обвинение в краже храмовой собственности»; основывается он опять же на отрывке из «Мира» Аристофана, где у того есть строка: «Начал Фидий злополучный, первый он нанес удар».

Двумя веками спустя Плутарх писал, что «над Фидием тяготела зависть к славе его произведений, особенно за то, что, вырезая на щите сражение с амазонками, он изобразил и себя самого … точно так же он поместил тут и … Перикла … [за это] Фидий был отведен в тюрьму и там умер от болезни … [или же] от яда».

Как и в других таких случаях, современники молчат насчёт обвинения Фидия, в частности, Платон несколько раз упоминает его, но не суд над ним. Однако Аристофанова ремарка явно на чём-то строится, к чему-то, понятному его аудитории, отсылает. Возможно, в чём-то Фидия всё-таки обвинили, однако он вовсе не умер в Афинах, ведь, по Павсанию (II в. н.э.), скульптор закончил свои дни в Элиде, где свои последние годы посвятил работе над статуей Зевса; историк упоминает живших там в его время «потомков Фидия».


Если кто и был осуждён вне всякого сомнения, то это — Сократ, на этот счёт современная философу традиция высказывается весьма исчерпывающе, но, впрочем, мучеником и страдальцем, безвинно пострадавшим за правду, по Филонику, его, похоже, изобразили ученики.

«Апология Сократа», конечно, выставляет всё так, как будто мировая правда пострадала от тупой толпы, однако, указывает Филоник, это произведение вовсе не является надёжным документированием уголовного следствия над Сократом, и должно восприниматься лишь как литературное произведение: «следует спрашивать себя не „правдиво ли Платон описал произошедшее“, но „насколько много он выдумал“», i.e. присочинил-то он без сомнения, и немало, нюанс же не в том, чтобы найти приукрашивания среди преимущественной правды правды, но наоборот, те немногие части, где он не врёт. «Не приходится сомневаться, что диалог этот написан для того, чтобы показать, как „дурной демос“ покарал „хорошего философа“». И это при том, что из той же «Апологии» следует, что Сократа осудили с минимальным перевесом, чуть-чуть ему не хватило для оправдания.

Согласно «Апологии», обвинение заключалось в том, что Сократ «раз­вра­ща­ет моло­дых людей и богов, кото­рых при­зна­ет город, не при­зна­ет, а при­зна­ет дру­гие, новые боже­ст­вен­ные зна­ме­ния». Ага! Попались? Тут-то дело явно было религиозным, и доказать обратное, как ни крути, не получится! Правильно?..

Приходилось даже встречать людей, которые полагали, что Сократа в Афинах осудили некие «церковники», очевидно, воображая, что тогда существовала некая инквизиция, подобная новоевропейской. Однако ничего схожего нет, ведь обвинения в неверии в Афинах разбирал гражданский суд, а подверг наказанию он лишь нескольких человек за почти два века существования государства, причём и эти дела при дальнейшем анатомировании оказываются лишь поводом.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 17/18 ⤴️➡️