Ерундистикой является и попытка Суриковым объяснить такое непростое явление, как «хюбрис». И если начинает он за здравие, верно отмечая, что хюбрис означает попытку выйти за пределы дозволенного, то далее он начинает утверждать, что хюбристом греки посчитали бы любого, кто попытался бы стать, как это называет Суриков, «суперменом», «обожиться». В действительности запрещено такое было только недостойным, но таковыми были не все. Родились людьми и стали богами Геракл, Дионис, братья Диоскуры, и никто из них не стал хюбристом. (Где-то тут становится уже понятно, где именно некоторые почерпнули своё более чем своеобразное понимания термина.)

Наконец, Суриков ещё и знаменитую фразу «познай себя» интерпретирует как предостережение от хюбриса — «познай себя и осознай, что ты просто человек», «знай своё место», полагая, что таким и было первоначальное, «архаическое понимание». Вы можете проштудировать всю античную литературу, всех авторов и специалистов, но я гарантирую, что вы не найдёте нигде больше подобного крайне странного понимания этой фразы. Впервые она встречается у Эсхила, то есть в классическую эру, так что ни о каком «архаическом понимании» говорить просто невозможно.

В общем и целом я крайне не рекомендую к чтению эту книгу. Можно, конечно, сказать, что это вовсе не научная монография, а просто научно-популярная книга, о чём автор честно предупреждает. Но с каких пор научно-популярность означает необходимость писать нечто полностью противоположное действительности или редкостную поверхностность?

Научпоп обычно проще, доходчивее, однако вовсе не менее верен, чем полноценная наука. Здесь, однако, мы видим как раз полную, беспросветную глупость. Лучше прочтите докторскую Жмудя. Там сведения исчерпывающие. Или дождитесь выхода моей собственной статьи, активно на работе Жмудя основывающейся!

⬅️ «Заблуждения Сурикова», 2/2

Крайне распространено убеждение, будто бы древние греки понятия не имели об однонаправленном, линейном времени, и представляли поток событий как нечто замкнутое в круге, обречённое на повторение. По выражению д. рел. А. Пюеша (1951), «для греков ... время течет циклически — по кругу, а не по прямой». «Идея исторического прогресса, движения „от худшего к лучшему“ ... упорно не приживалась в Греции», пишет д.и.н. И.Е. Суриков (2013): «преобладали всегда иные концепции: не прогресс, а либо регресс, постоянная деградация и ухудшение, либо в лучшем случае циклизм ... „вечное возвращение“ к одному и тому же».

«Понятие исторического свершения в эллинском мире не существовало», думал Бердяев. «Греки воспринимали … движение истории как круговорот», «они не могли воспринять исторического процесса, исторического свершения ... Эта цикличность процесса характерна для греческого миросозерцания, оно представляло себе движение истории как круговорот». М. Элиаде полагал, что древние «жили в страхе истории» и не верили в развитие.

Из этого рассуждения часто следовало следующее, о том, что будто бы только в христианстве в оформленном виде впервые появилась идея прогресса во времени, которое, в свою очередь, унаследовало эту мысль от иудеев. Так полагали, скажем, всё те же Бердяев с Элиаде, да и многие иные.

Сама же мысль впервые была высказана Августином Аврелием, который ругал циклизм, обзывая его «мнимыми кругообращениями», изобретенными «ложными и коварными мудрецами», полагая «чуждым вере»: «Христос однажды умер за грехи наши; восстав же, „уже не умирает“ … и мы по воскресении „всегда с Господом будем“».

Некоторые традиционалисты-язычники, а также сочувствующие, пребывающие не в восторге от христианства, основываясь на вышеприведённом допущении, начинают и вовсе поносить идею линейного времени. Д.ф. П. Видаль-Накэ (2001 [1983]), однако, утверждает, что мнение, будто бы грекам было недоступно понимание развития событий во времени, хранит в себе лишь «определенную долю истины».

Как пишет к.и. и д.фил.н. Л.Я. Жмудь (2002), «после исследований Л. Эдельштейна возобладала точка зрения, что Античность была отнюдь не чужда идее прогресса», который они именовали προκοπή, калькой с которого слово progressus и является. За выводы автор критиковался, но лишь потому, что противники признавали только прогрессивисткую идеологию XIX в., тогда как у греков, действительно, всё было куда более сдержанно: Л.Я. упоминает «ограниченность, а иначе говоря — реалистичность античного понимания прогресса», такого рода, который и у новоевропейцев окончательно утвердился лишь после ВФР.

Если же зайти с другой стороны, то оно и вовсе может начать напоминать злую шутку, ведь история Европы как раз в известной степени и напоминает спираль, или цикл: христиане, которые якобы изобрели однонаправленное время, на деле устроили историческому процессу нечто вроде перезагрузки, перезапуска. Речь идёт о том, что европейские Средние века донельзя напоминают описываемую Гомером эпоху феодалов и рыцарей бронзы, греческие Тёмные века: тогда произошёл сброс развития Европы, и ей пришлось начинать сызнова карабкаться на вершину мира.

«Цикл и линия», 1/3 ➡️

Конечно же, с этим наотрез откажутся соглашаться те, кто убеждён, будто развитие мира было сугубо прогрессивным, чисто поступательным, движущимся неуклонно вверх, в первую очередь разнообразных марксистов; таких вместе с Видаль-Накэ хочется спросить, «должны ли мы … отказаться от сопоставления воинских порядков средневекового Запада и гомеровского общества на том основании, что одно из них, по терминологии Маркса и Энгельса, принадлежит к „рабовладельческой“ общественной формации, а другое относится к „феодальному“ периоду?»; это, разумеется, риторический вопрос.

Итак, если бы и было правдой, что только христиане додумались до однонаправленного времени, то применить на практике своё открытие им вовсе не удалось.

На деле уже у Гомера, то бишь «у истоков греческой литературы», пишет Видаль-Накэ, «друг другу противопоставлены два типа времени, в отношении которых уже возможно использовать определения „ощущаемое“ („воспринимаемое чувствами“) и „умопостигаемое“».

Первый тип времени, как нетрудно догадаться, впоследствии вдохновит Гераклита сочинить его мир, где изменяется всё и нет ничего вечного, кроме вечного изменения, а Платона — его измерение кажущихся чувственных копий, подобных теням от костра, которые отбрасывают настоящие предметы. Второй же, напротив, приглянется Пармениду и его реальности, где ничто не изменяется, а также опять же Платону, но на этот раз в контексте его занебесной области вечных и неизменных идей-эйдосов.

Согласно Видалю-Накэ, у Гомера мы видим желание «поведать историю с самого начала», что, однако трудно сделать в мире, где «мы ничего не знаем, молву единую слышим», потому-то поэту и нужен другой, из которого одного только и можно узнать, как было на самом деле. Этот иной мир исследуется не чувствами, а, например, божественным вдохновением, потому-то Гомер и вынужден обращаться к музам, дочерям Мнемосины, или Памяти: «вы вездесущи и знаете всё».

В мире богов, где пребывают эти музы, царят иные законы, и время там скорее условность; всё здесь остаётся неизменным, вечным, а если что и изменяется, то только задним числом; Платон описывает это в «Пармениде» так: изменения возможны только в «странном по своей природе „вдруг“, находясь совершенно вне времени». В «Федоне» он выражает уверенность, что «если бы возникающие противоположности не уравновешивали постоянно одна другую, словно описывая круг, если бы возникновение шло по прямой линии, только в одном направлении … все в конце концов приняло бы один и тот же образ … и возникновение прекратилось бы».

В то же самое время можно без труда отыскать немало примеров понимания линейного времени греками. Так, «Теогония» Гесиода, которая рассуждает о деградации бытия, не знает цикла. Пять веков там сменяют друг друга, и каждый хуже предыдущего, но в конце нет никакого возвращения назад, движение там линейно. Как отмечает Видаль-Накэ, события у Гесиода «разворачиваются в прямолинейном времени … у истории богов есть „направление“»: «преж­де все­го во все­лен­ной Хаос заро­дил­ся, а сле­дом широ­ко­грудая Гея», и т.д.

В том же «Пармениде» Платон рассуждает о времени, которое «идет вперед» и определяется переходом из «прежде» к «потом». Также и в «Теэтете» из утверждения Протагора, что «знание есть ощущение», вытекает, что «все движется». «Все, чему присуще возникновение», подчиняется этому закону, пишет философ в другом месте.

По словам Алкмеона, люди «погибают потому, что не могут соединить начало с концом», i.e. из-за того, что их существование линейно, в отличие от богов, которые пребывают в цикле и потому бессмертны. У Ксенофана «боги отнюдь не открыли смертным всего изначально, но лишь со временем мы изучаем новое», а Сизиф в драме Крития говорит, что «было время, когда жизнь людей была еще неустроенной».

⬅️ «Цикл и линия», 2/3 ➡️

Стоит заметить, что по-настоящему примордиальным, подлинно древнейшим концептом времени, будет не цикл, но полное отсутствие его. Так живут первобытные люди: как выразился Р. Ванейгем (1975), «неодомашненные люди знают только настоящее абсолютно», «примитивные народы не живут воспоминаниями и обычно не интересуются … собственным возрастом», пишет док. ест.н. и антроп. Л. Киприани (1966). Апофозом тут являются индейцы пираха, которые не различают дни в принципе. Только цивилизация создала время.

По мнению Пюеша, греки жили, «придерживаясь идеала умопостигаемости, уподобляющего подлинное и полное бытие тому, что заключено в себе и остается тождественным самому себе; тому, что вечно и неизменно, они полагают движение и становление низшими ступенями реальности, тогда как распознать ее наилучшим образом возможно лишь в стабильной и постоянной форме, в соответствии с законом повторяемости».

Что перед нами, как не описание процесса научного познания? Редкая наука может существовать без этой самой повторяемости, иначе говоря, эксперимента. Познание же того, что находится в вечно изменяющемся мире попросту невозможно, ибо любое знание о нём тут же безнадёжно устаревает; там, как говорил Гераклит, «через мгновение и река иная и сам ты уже другой». Поэтому греки, высоко ценившие исследование, никак не могли не создать концепцию такого времени, где время будто застыло, и предметы повисли в воздухе; только после этого к ним оказалось можно подойти и старательно рассмотреть со всех сторон.

Наука и поныне познаёт, хоть и на конкретном примере, но всегда нечто абстрактное, универсальное, что целиком соответствует учению Аристотеля, который считал, что знание может быть только о ряде вещей, но никак не о единице, в случае которой одно только мнение.

Невероятно наивно также считать, будто концепция циклического времени — это некий пережиток, который сейчас успешно оставлен позади, — или что это вообще следует делать. Так, более других греков циклы любили стоики, которые полагали, что мир время от времени сгорает в великом огне, чтобы возродиться снова; эта концепция ни на йоту не утратила популярности в наши дни, и невероятно часто встречается в научной фантастике. Впрочем, и обычная физика знает теорию, согласно которой Вселенная в конце своего расширения схлопнется обратно, и всё начнётся заново, и так будет повторяться без конца.

Наконец, человеческому разуму, как верно указал уже Фрейд, пребывание в цикле вообще донельзя свойственно. Он склонен превращать получаемый в детстве опыт в шаблоны поведения, паттерны, которые формируют личность. Люди очень часто ведут себя именно так, как обращались с ними, и для того, чтобы вырваться из подобного порочного круга, закрыть гештальт, и служит терапия.

⬅️ «Цикл и линия», 3/3

Фразу «пусть он и глуповат, зато человек хороший» никогда бы не смог сказать Аристотель. Для него это был бы полный абсурд, поскольку ум (νοῦς) он относил к добродетелям, точнее, к их группе, называемой дианоэтическими, или мыслительными (или, может быть, правильнее будет «рациональными», ведь слово διάνοια римляне переводили буквально как ratio). Низкоинтеллектуальный человек, таким образом, был, по Аристотелю, аморальным.

В наши дни всё уже не так. Ум с моралью сейчас связывает совсем мало кто, впрочем, предпосылки возвращения к этому отношению всё же прослеживаются. Пока ещё несмелые, но уже узнаваемые, такие рассуждения встречаются ещё только у некоторых фанатичных сциентистов, таких как, может быть, Э. Юдковский, который в своём произведении клеймит глупцов самым страшным презрением, а в уста своего Марти Сью вкладывает характерные фразы, что «убивать идиотов — одна из его главных радостей», а «неразбериху, творящуюся у людях в головах» предлагает лечить смертью.

Не считая этого весьма неуверенного ещё возрождения, в общем и целом идеал нравственности потерял с античных времён какую-либо связь с интеллектом. Как же так случилось? Что же, причиной стали кое-какие весьма ранние опыты в насаждении эгалитаризма, однако и их хватило для того, чтобы всерьёз навредить.

Интеллектуальную деятельность Аристотель полагал наивысшей из возможных; это, в принципе, вообще очень типовая древнегреческая мысль. Однако умствование, о котором идёт речь, кроме прочего, обязательно должно быть нарочито непрактичным, а если и приносить плоды, то не намеренно. Оно должно осуществляться ради себя самого, не ставя никаких целей, не пытаясь оправдать своё существование. То, что имело применимость, у древних было принято презирать, ибо деятельность такого рода полагалась признаком рабов и прочего трудового народа. Тогда как свободный, богатый и/или знатный мог себе позволить нечто совершенно непрактичное. Свой особый статус он регулярно демонстрировал. Отвлечённое умствование и служило этой цели.

Когда иной раз во время учёбы попадается нечто слишком абстрактное, зачастую хочется спросить, зачем это вообще нужно, как пригодится. Дело в том, что оно и не должно; всё задумано именно таким неприменимым. Само слово «школа» происходит от греческого «схолэ» (σχολή), а этим словом обозначалось как раз то самое вышеописанное отвлечённое, намеренно непрактичное интеллектуальное созерцание. Система образования, идущая от греков, не приемлет в своих рядах простолюдинов, и негодяем был тот, кто заставил их изучать то, что предназначено для одних только праздных аристократов и граждан.

Далеко не каждый мог себе заниматься подобным, и в этом-то и состояла вся идея, в дополнительной прелести от сильнейшей элитарности. Из заведомой невозможности для масс быть поголовно интеллектуалами, однако, следовало то, что и моральными быть многие тоже не могут; как мы помним, Аристотель считал дураков безнравственными. Большинство, ergo, обрекалось не иметь полноценной морали; греков, впрочем, полностью устраивало такое положение дел. Им был чужд эгалитаризм, они вовсе не собирались устраивать уравниловку любого рода. «Многие плохи», как говорил Биант.

«Аморальность глупости», 1/2 ➡️

Б. Рассел отмечает, что по мнению Аристотеля, «высочайшая добродетель – удел немногих», поскольку тесно связана с особым положением такого человека. Он превозносил «общество, которое ... отдает все наилучшее немногим и требует от большинства довольствоваться второстепенным», считал, что «хорошим обществом может быть то, где существует субординация», ибо «невозможно организовать оркестр по принципу — дать каждому то, что будет наилучшим для него как отдельного индивида».

Так мыслили греки в период своего расцвета. Иное мнение появилось в печально известную эпоху эллинизма, когда прежде великая культура постепенно начало гибнуть, отмирать. Школа стоиков отвергла элитаризм в вопросах этики, и захотела, чтобы добродетельными могли быть не немногие, но все или почти все. Подобное же отношение царило и среди наследовавших стоикам христиан.

Однако чтобы нечто стало массовым, оно неизбежно должно стать проще, примитивнее. Только то доступно всем, что находится на уровне самого ничтожного из них. Тут стоит рассказать о том, что случилось с системой образования в России вскоре после большевистского переворота; революционеры мечтали истребить всяческое расслоение, устроив так, чтобы не существовало ни высших, ни низших; и последнего из людей они хотели сделать не просто грамотным, но и, желательно, обладателем диплома о высшем.

Если, как пишет историк С.В. Волков, «интеллектуальный слой дореволюционной России был сравнительно немногочисленным, составляя около 3% населения страны», то «советское время характеризуется быстрым и гипертрофированным ростом его численности, который был прямо связан с целью ... „превращения всех людей в интеллигентов“». Это неизбежно привело к тому, что «интеллектуальный слой, созданный коммунистический режимом, отличался в целом низким качественным уровнем», а «специалисты, подготовленные подобным образом ... не могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными»; наблюдалась «прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как такового».

Схожей судьба была у этики, угодившей в руки эллинистических сект. Рассел указывает, что «стоически-христианская точка зрения предполагает концепцию добродетели, весьма отличную от аристотелевской, поскольку она должна утверждать, что добродетель столь же возможна для раба, как и для его господина», иначе говоря, она должна быть куда более доступной и широко ориентированной.

А поскольку умны все, и даже многие никак не могут, «интеллектуальные добродетели, которые Платон и Аристотель ценят превыше всего, должны быть совершенно вычеркнуты из списка во имя того, чтобы бедные и смиренные могли быть добродетельными, как и все другие». Так и случилось; надо сказать, что подобным образом статистика подделывалась во все времена — чтобы улучшить показатели, занижались требования, и voila: на бумаге оказывалось, что общий уровень изрядно повысился, хотя в действительности ничего не поменялось.

⬅️ «Аморальность глупости», 2/2

Ложная скромность древним была совершенно чужда. Как пишет д.ф.н. А.И. Зайцев (2000), «греки (как и римляне) не считали непозволительным открыто демонстрировать свои заслуги или какие-то другие преимущества (вплоть до красоты), говорить о них во всеуслышание ... Самопрославление мы встречаем у ряда греческих поэтов, в том числе и у писавших по заказу ... [а значит], такого рода заявления не встречали серьезного неодобрения».

Более того, древние даже считали в некотором роде предосудительным стесняться своих достоинств и не выпячивать их, будучи не в силах понять, как и зачем кто-нибудь стал бы скрывать то, что есть в нём выдающегося, и какой вообще смысл в том, чтобы выгодно отличаться, если об этом никто не узнает. Такое поведение даже в некотором роде было неуважением к богам, или хюбрисом: ведь именно боги так высоко одаривают индивид, и не бежать всем рассказывать о подарке высших существ — означало оскорбить их.

Впрочем, разумеется, греки прекрасно осознавали, что существует граница между самопрославлением и пустым бахвальством, и последнее глубоко осуждали. Это было другой крайностью, которую древние также, в полном соответствии со столь уважаемым ими принципом «золотой середины», или софросине (σωφροσύνη). Однако важно понимать, что то, что в наши дни бы сочли самым бесстыдным хвастовством, в древности считалось бы ещё вполне допустимым и даже глубоко желательным поведением.

Эта особенность древних сильнейшим образом контрастировала с нормой поведения, которая утвердилась в мире позднее благодаря христианам, глубоко ценивших такое качество как смирение. Б. Рассел сообщает, что нравственный грек «весьма отличается от христианского святого ... Он должен обладать подлинной гордостью и не принижать своих достоинств». Это, по Расселу, «показывает разницу между языческой и христианской этикой и раскрывает тот смысл, в каком оправдан взгляд Ницше на христианство как на рабскую мораль».

Для христианина достаточно было просто самому осознавать, что обладаешь неким высоким качеством, соответствуешь идеалу, но древние подобным довольствоваться никак не могли. Для античного общества, как пишет Зайцев, была характерна ориентация «на одобрение и порицание, а не на соответствие или несоответствие поступка внутренней системе ценностей».

Наличие добродетели, или арете (ἀρετή), определялось оценкой окружающих, а не жёстко прописанным сводом законов, например, религиозного толка. «В Древней Греции», продолжает А.И., «прежде всего архаическую и классическую эпохи, оценка коллектива, к которому принадлежал человек (и более узкого и более широкого), была важнейшим регулятором поведения индивида во всех его конкретных проявлениях». Итогом высокого мнения со стороны коллектива становилась неувядающая слава, клеос (κλέος), имевшая для греков невероятную, наивысшую ценность. Погоня за ней греков заставляла соревноваться между собой; ещё и поэтому они были склонны во всю глотку кричать о своих успехах.

«Греки и ложная скромность», 1/2 ➡️

«Древнегреческое общество», пишет Зайцев, «принадлежало, во всяком случае от гомеровской до классической эпохи, к категории так называемых компетитивных обществ, в которых важное значение имела установка индивида на то, чтобы превзойти окружающих в достижении своих жизненных целей»; «стремление к αρετή носит отчетливо соревновательный характер, и положение человека определялось в гомеровском обществе не просто соответствием его поведения представлениям об αρετή, но систематически оценивалось в сравнении с аналогичными усилиями и достижениями тех, кто сравним с ним по общественному положению».

И напротив, древние не стеснялись также говорить всё, что думают, о тех, кто не соответствовал высоким требованиям общества. «Естественной оборотной стороной внимания к собственной репутации и стремления к славе является характерная для греков всех эпох склонность к публичному поношению врагов и соперников», продолжает Зайцев, «очернение противника (διαβολή) входило в набор приемов греческой риторики ... [древние] не стеснялись высмеивать потерпевшего поражение или неудачу». Рассел также пишет, что грек, по Аристотелю, «должен презирать всякого, кто заслуживает презрения».

Если греки полагали, что добродетельная жизнь подразумевает активное участие, то начиная с христианских времён, по Расселу, она «заключается скорее в избежании греха, чем в чем-либо положительном». Стремление, таким образом исчезло; всё замерло, словно скованное льдом, и именно такое положение дел стало считаться наиболее приемлемым. Подобное положение дел издревле наблюдалось в других уголках мира; Европа же в этот миг просто перестала отличаться и стала как все на многие века.

Однако в наши дни медленно, но верно происходит возврат к античному идеалу, к нормальному положению дел. Снова становится модным активно, даже дерзко похваляться своими достижениями. Стремление обрести κλέος снова интересует людей. Подобно тому, как Зайцев перечисляет примеры, как греки стремились утвердиться в памяти потомков, делает это и Дейл Карнеги в своей знаменитой книге; однако Карнеги не может привести примеров раньше XIX-XX века. Только тогда болезнь начала постепенно проходить; никак не раньше.

⬅️ «Греки и ложная скромность», 2/2

Меня никак не назовёшь поклонником принятого в обществе модерна отношения к детям как к некоей сверхценности. Этого, честно говоря, мне никогда было не понять, и в душе я во многом (впрочем, не во всём) разделял античный (однако доживший до XIX века) идеал ещё до того, как во всех подробностях с ним ознакомился. Впрочем, я также был готов на компромисс, без которых у традиционализма (как и у любого политического движения, впрочем), разумеется, нет будущего. Компромисс этот заключается в том, что если древние (как, впрочем, и новоевропейцы) считали детей в некотором смысле второсортными, а в наши дни таковыми в известной степени полагают уже взрослых, то я согласен остановиться посередине, на подлинном равенстве.

Это в наши дни, конечно, уже считается недостаточной терпимостью, подобно тому, как встречает отпор движение all lives matter: вовсе нет, отвечают тем, кто так считает, лишь black lives matter. Пресловутая стрелочка не только преспокойно поворачивается, но и просто обязана повернуться, а угнетённые стать угнетателями. Это древнейший и невероятно простой, всем понятный идеал отмщения. В этом-то некоторые и видят ныне справедливость, чем донельзя огорчают пребывающих в занебесной области Платона и прочих греков, считавших ею нечто совсем иное, а именно наличие каждого на своём месте.

Не любитель я, как следствие, и пресловутой педоистерии, и вместо этого абсолютно уверен, что сексуальное насилие в отношении людей всех возрастов должно караться равно сурово (как и римляне, я полагаю, что капитальное наказание, за которое так или иначе лишаешься caput'а, т.е. головы, в общем, смертная казнь, должно быть припасено лишь для немногих статей УК, но изнасилование — как раз одно из таковых).

Это одна из причин, почему деятельность разнообразных «охотники на педофилов» по типу известного (и нежно любимого) в определённых кругах Максима М. не вызывают у меня никакого сочувствия (впрочем, говорят, упомянутый был вовсе даже и не против гетеросексуальной педофилии). Наш мир полон сочувствия к слабым и потому полагает преступления по отношению к тем, кто заведомо беспомощен, особенно предосудительными, но я убеждён, что «падающего надо ещё толкнуть» или как минимум не мешать, и уж точно не одаривать, как это сейчас принято, слабость неким особенным отношением, ибо это только стимулирует её разрастание... В этом, собственно, и состоит причина, почему всё больше становится тех, кто демонстративно оскорбляется, показывая, как же сильно он задет и угнетён, ибо ему тут же бросаются утирать сопли и утешать, а его обидчиков — строго наказывать и ставить в угол. Древние же были мудры, им и в голову не пришло бы себя вести так не то, что с какими-то «лишёнными привилегий» группировками, но даже и с собственными детьми, которых, таким образом, вовсе не поощряли укрепляться в своей слабости, но учили преодолевать её.

Надо сказать, что и этот же самый Максим М. был поклонником того же учения, где учат толкать, и, тем не менее, занимался борьбой с обидчиками слабых, а это указывает на сильнейшую противоречивость его личности... Впрочем, маловероятно, чтобы он глубоко продумывал свои убеждения; по крайней мере, он не производит впечатления личности, которая бы обнаружила и была смущена собственным фрагментарным мышлением и непоследовательностью.

Тем не менее, сегодня я не буду противостоять этому своеобразному новомодному институту, но напротив, в известном смысле поддержу его, обозначив кое-какие его достижения, которые лично сам полагаю значительными. Начать, однако, придётся издалека, сочинив кое-какую иллюстрацию

«Максим М., Элли и дядя Чарли», 1/2 ➡️

В детстве мне, как и многим другим, приходилось читать произведение «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Заглавный герой, чьё имя означает «Безродные иудеи» с характерной внешностью (и верхом на медведе, что, как некоторые считают, является аллюзией на события 1917-ого), мне всегда нравился там более всех прочих: это амбициозный и целеустремлённый человек, завоеватель, обладающий видением единого мира подобно Александру, жаждущий дойти до края мира (впрочем, задача это сильно упрощается тем, сколь мал этот мир). Он далёк от скучного пацифизма, который навязывают Волшебной стране пришедшие к власти друзья Элли, и живёт по заветам Гераклита, полагавшего, что «война есть отец всего». В общем, это персонаж, который двигает сюжет в лучшую сторону.

Хотя я его месте Безродного, конечно, многое сделал бы совсем по-другому, например, покорённых жевунов бы не угнетал, но цивилизовал, даровав им общество мечты. Ведь им ничего не пришлось бы делать для жизни, ибо Безродный обладал несметным количеством никогда не знающих усталости неживых рабов-автоматонов... это ли не воплощённая мечта Солона и Аристотеля?

Но сказать мне хотелось вовсе не об этом. А о том, при каких обстоятельствах Элли отправляется спасать угнетённые Безродным страны и народы. То, что её родители отпустили её на импровизированной тачанке с парусом через пустыню, названную Великой, созданную могущественным колдуном, дабы никому не под силу было её пересечь, ещё полбеды. Всё-таки Элли Избранная, и ей подобные испытания нипочём, а сопротивляться Зову близким героя часто вредно для здоровья (дядя Оуэн и тётя Беру не дадут соврать). Смущает совсем другое. И именно то, о чём как-то не принято было раньше задумываться.

В путь-дорогу Элли отправляется не одна, а с неким дядей-моряком, братом её матери. Этого самого дядю родственники не видели невероятно давно, и считали его погибшим, и тут он появляется на пороге дома как ни в чём ни бывало, желая занять денег для своих авантюр. И вот с этой сомнительной личностью Анна и Джон Смиты без особых сомнений отправляют свою 9-летнюю дочь. Ну да, а что вообще может пойти не так?

В действительности с таким дядей-моряком дочь не только не стоит отправлять в запредельные страны, но и вообще оставлять наедине надолго, даже будь то в соседней комнате. В наши уже хорошо известно, что до 80% случаев сексуального насилия над детьми совершается именно такими вот дядями, дедушками и прочими добрыми родственниками.

Которые зачастую милейшие люди в одной ситуации, но, подобно демоническим эфорам в «300» Снайдера (не имеют ничего общего с тем, как выглядели спартанские эфоры на самом деле, разумеется), нередко «имеют потребности мужчин и души чернее ночи». А моряки и вовсе совсем уж малоразборчивы в выборе своих партнёров. В результате мы имеем пренеприятнейшее комбо в лице дядюшки Чарли...

Конечно, можно, по обыкновению, сказать, что в советские времена, когда писалась эта книга, «люди были добрее», «ничего такого ещё не было», и только в 90-ые все вдруг резко испортились, став сексуально невоздержанными. Однако это будет неправдой. Разумеется, сексуальное насилие над детьми их родственниками существовало во все времена, просто долго время это не проговаривалось и не осознавалось. А в Совдепии предсказуемо попросту замалчивалось, подобно тому, как там делали вид, что не существует в СССР никаких серийных маньяков, и быть не может.

Игнорирование реальности в обоих случаях приводило к появлению особо выдающихся образцов, таких, как печально известный Гражданин Икс. Совдепии же долгое время принадлежал и антирекорд касаемо самой молодой в мире роженицы. Ей стала 6-летняя девочка Елизавета Пантуева, за которой часто оставляли присматривать её деда-моряка, очень любившего «играть» с ней в не слишком детские игры. Нечто подобное с невероятно высокой вероятностью могло ждать и Элли, существуй она не в сказке, а в нашей суровой реальности.

В общем, я бы лично не отпустил Элли с подобным типом, на пушечный выстрел этого морячка бы к ней бы не подпустил. А вы?

⬅️ «Максим М., Элли и дядя Чарли», 2/2

Начало того, что называют европейской цивилизацией, принято помещать в Древней Греции. Почему выбор остановился именно на ней? Логично предположить, что именно тогда и там, никак не раньше или где-либо ещё, появляются, образуются те характерные особенности, что выделяют и отличают это образование от всех прочих, которым оно противопоставляется, то есть всех неевропейских, незападных.

Дело никак не может быть в одной географии; так, микенская, и уж тем более крито-минойская Греция, которые располагались всё там же, никакого цивилизационного отношения к Европе не имеют. Кроме того, классическая Греция чисто географически ещё и несколько больший уклон имела в Азию — если очень древняя, бронзовая Греция только стремилась к завоеванию первых территорий в Азии, о чём нам рассказывает Илиада, то культура более новой Греции спервоначалу наиболее активно творилась именно в колониях малоазийского побережья, в Ионии.

Так что же случилось? Какие именно изменения произошли с греками, начиная с момента, когда завершился гомеровский век и наступил периода ранней архаики, что стал возможен пафосный разговор о рождении Европы? Доктор исторических наук А.И. Зайцев пишет, что характерным в ту эпоху было «появление … небывалых политических форм», в основе которых лежало неведомое прежде «институционализированное участие гражданского коллектива в решении государственных дел»; также начались «попытки решения коренных вопросов государственного устройства, опираясь на принцип целесообразности», случилось «возникновение науки и философии … [а также] художественной литературы, качественно отличной от фольклора и от долитературных форм письменной словесности».

По словам А.И., в это время свершился «культурный переворот, сравнимый по значению для всего человечества с европейским Возрождением». Впрочем, как нетрудно заметить по самому названию, это самое Возрождение было лишь возвращением к греческим начинаниям, восстановлением естественного для Европы состояния; это было Возрождение в первую очередь способа мышления, утерянного за времена стагнации и увядания, известного как Средние века. То был период, когда Европа перестала хоть как-то выделяться на общем фоне, пережила ориентализацию и впала в ничтожность; Возрождение же вернуло её на вершину мира, которую она с тех пор прочно занимает.

Вот и Зайцев полагает, что «пути развития только что вставшей на ноги греческой науки были в основном сходны с тем, как двинулась затем вперед наука Нового времени»; «различие заключается … в том, что греки самостоятельно сделали гигантский шаг вперед по сравнению со знаниями, умениями и культурой дописьменных народов и народов Древнего Востока, в то время как Ренессанс и Новое время возродили и развили те принципиальные успехи, которых достигли греки ... дистанция от эпоса о Гильгамеше до, скажем, „Антигоны“ Софокла длиннее, чем от „Антигоны“ до „Войны и мира“».

#racewar
«Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 1/13 ⤴️➡️

Тут уместно и даже необходимо припомнить, что в наши дни существует определённая тенденция оправдывать Средние века, всеми силами доказывая, что не такой уж и упадочной эта эпоха и была; мы, однако, убеждаемся, что подобная апологетика основана на чём угодно, но только не на фактах. Склонность некоторыми именно Средневековье устанавливать началом европейской цивилизации ошибочна как раз потому, что эта эпоха была как раз-таки лишена характерных для Европы особенностей мышления, культуры, структуры общества и всякого подобного.

В действительности Средние века были как раз временем, когда Европа перестала быть собой, потеряв свою цивилизационную идентичность и перестав отличаться от прочего мира. Она стала такой же, как и все; лишь Возрождение и успехи в Новом времени вернули её на вершину мира.

Застой и затишье, присущие средневековой ситуации, являются нормой и состоянием по умолчанию; контрольной группой, если хотите, тогда как бурное развитие культуры встречается нечасто, является уникальным и неестественным, и потому вызывает желание обнаружить свои причины. Любопытно при этом, что подобным же образом, согласно д.и.н. С.В. Волкову, человеческое общество устроено и на других уровнях; так, он отдельно писал, что термин «быдло» в его речи «не ругательство, а констатация совершенно естественного, „исходного“ состояния абсолютного большинства населения, так что нельзя сказать, что принадлежать к нему „хорошо“ или „плохо“. Это — нормально, а вот отличие и представляет собой те некоторые проценты лиц, мнения и поведение которых и составляет обычно предмет обсуждений».

Действительно, Античность, в частности, греческая древность в этом смысле оказывается даже очень отлична, и потому вызывает такое неравнодушие и восхищение, тогда как возвеличивание Средних веков напоминает, быть может, тех, кто в наши дни склонен предпочитать гений посредственности или даже умственной отсталости — последнюю он превозносит и ставит выше, чем достижения выдающегося человека, которого объявляет заносчивым и неприятным, и всячески принижает.

Итак, Средние века — это типичность, «недоделанность», выражаясь термином Ницше, и поэтому возвращение в него не должно удивлять, ибо вселенная вообще стремится истребить гений и всё выдающееся; вызывать вопросы должно то, как же случилось Европе пробудиться от этого состояния; иначе говоря, никто не интересуется, почему великая масса обывателей влачит ничтожное состояние, но всех интересует секрет успеха немногих счастливчиков, которые приковывают всеобщее внимание.

Как пишет Зайцев, «вполне естественно, что необходимость поисков какого-то объяснения культурного переворота в Древней Греции ощущается едва ли не всеми, кто занимался этим кругом проблем». Итак, истоки этого «греческого чуда» пытались обнаружить многие; как видно по самому названию, поиски эти оказывались во многом бесплодными, что заставляло кое-кого полагать причины рождения известной нам Греции, и, как следствие, европейской цивилизации, околомистическими, сверхъестественными — чудом.

Однако Греция вовсе не родилась, подобно Афине, внезапно из головы Зевса (впрочем, и у этого события были вполне конкретные предпосылки). Здесь-то мы и подходим вплотную к тематике нашего сегодняшнего разговора. «Среди предлагаемых объяснений „греческого чуда“», сообщает А.И., «мы часто встречаемся со ссылками на особую, исключительную одаренность греков». Речь идёт ни много, ни мало, но об их расовом превосходстве, особой силе их генофонда. Рассмотрим же несколько мыслей на этот счёт .

#racewar
⬅️ «Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 2/13 ⤴️➡️

Прежде чем продолжить разговор о том, может ли расовое объяснение «греческого чуда» иметь место, можно вспомнить, что и в наши дни упадок уже современной Греции кое-кто пытается объяснить в том же самом духе, заявляя, будто всё дело в активном смешивании греков с турками, которое произошло за время оккупации страны Османской империей; в результате от тех самых греков как будто бы ничего не осталось. Перед нами типичное всеупрощающее расовое объяснение, симпатичное многим своей кажущейся наглядной очевидностью.

На деле же турок было так мало, что они не имели никаких шансов оставить заметный след в греческом генофонде. Напротив, это от них самих мало что осталось, и те, кто в наши дни называется турками, зачастую этнически оказывается всё теми же греками.

Тут уместно упомянуть случай турецкого националиста, который дошёл до того, что решился сделать ДНК-тест — только чтобы обнаружить, что генетически является на 80% греком, и, таким образом, турок он почти исключительно в плане культуры, i.e. воспитания, среды — но не происхождения, не крови. Он такой был не один, пострадавших было столько, что в Турции возмущённые клиенты, разочарованные в своих гаплогруппах, даже призывали к бойкоту компании-изготовителя тестов.

Исследование от 2011 года также показывает, что генетический состав Малой Азии практически не изменился со времён Византии, а материал, который турки принесли с собой, практически растворился и составляет не более 1/5 от популяции в самом лучшем случае.

Таким образом, те самые греки никуда не делись, если, конечно, говорить об этническом составе. Упадок же, таким образом, состоит вовсе не в утере греческим генофондом неких особых качеств вследствие смешивания, нужно искать другую причину.

Впрочем, нужно ли так далеко ходить? Ведь нет никаких сомнений в том, что, например, всё та же Византия, или ВРИ, была населена теми же самыми греками, что дали миру великую классическую культуру. И всё же сама она не породила ни одного выдающегося учёного или философа, занимаясь исключительно попытками сохранить античное наследие; тогда, по меткому выражению К. Шнайдера, «инвентарная опись заменила познание».

Виной подобных изменений, судя по всему, была гибель образованного сословия, которое к концу VI века совершенно растворилось в общей массе населения; причиной того, как полагает проф. ист. П. Браун, была война на истребление христианской церкви с враждебной ей секулярной элитой, в т.ч. интеллектуальной, в массе своей языческой. Побочным эффектом победы церкви и стало «отупение» Византии, культурный уровень которой катастрофически упал, и она больше не могла считаться сколько-нибудь «позднеантичным» обществом, став всецело средневековым. Однако, опять же, никаких существенных изменений в этническом составе империи не наступало, случились лишь культурные.

Впрочем, и в случае Византии мы видим вовсе не первый момент, когда замедлилось, готовясь совсем остановиться, культурное процветание Греции. Впервые стремительный её галоп обнаружил склонность спотыкаться уже в эпоху эллинизма, время, когда, по Зайцеву, «можно … говорить о застое культуры», который наступает где-то между нач. IV и сер. III вв. до н.э. По А.И., например, в это время «исчезают великие имена в скульптуре и живописи», случается «перемена к худшему в эллинистической поэзии», а в философии «вплоть до неоплатонизма, т.е. в течение 500 лет, не возникает никакого нового направления».

#racewar
⬅️⬆️ «Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 3/13 ⤴️➡️

В чём же истинная причина случившегося? Возможно, виной всему завоевания Александра Великого, вследствие чего греки вдруг оказались владыками почти всего известного им света, после чего активно начали смешиваться с местными и так растеряли свои врождённые преимущества? Однако упадок, о котором идёт речь, начинается ещё до того, как нога первого македонского воина пересекает реку Граник.

Всё дело оказывается, опять же, не в крови, но в культуре. А.И. считает, что «решающую роль в угасании „греческого чуда“ сыграла утрата веры в человека, который с помощью собственных усилий способен достигнуть того, что в принципе для него достижимо. Иными словами, греки … в архаическую и классическую эпоху смотрели на конкретные условия повседневной жизни с большой долей оптимизма … В эллинистическую эпоху от этой ограниченно оптимистической установки осталось очень мало. Многое указывает на иссякание этой веры в собственные силы».

Тогда-то постепенно и наметилось возвращение к той норме, которая характерна для любого человеческого сообщества, потеря греческой уникальности; посредственность постепенно охватывала древность. Мы говорим обо всём этом в том числе и потому, что, как заметил Зайцев, «установить, что именно препятствовало раскрытию творческих сил греков постклассического периода, означает в то же время и выяснить, отчего в более ранние эпохи эти силы могли быть раскрепощены». Ибо, как уже говорилось, следует спрашивать не почему звезда Греции закатилась, а как так вышло, что она вообще расцвела, ведь «ненормальным» было как раз появление столь выдающейся цивилизации, тогда как серость и застой как раз являются состояниями по умолчанию.

В эпоху эллинизма постепенно сходит на нет склонность греков бросать вызов устоям, делать громкие предположения, столь характерные уже для первого учёного и философа Фалеса. Снова распространяется робость, скованность разума. Невероятно возрастает и роль авторитета, которую неопифагорейцы довели до абсурда, лучшим аргументом в любом споре сделав фразу «сам сказал», апеллирующей к их великому учителю, сам который при этом никогда не счёл такой «довод» за доказательство. Проходит время, и они становятся сектой, которую трудно отличить от восточной. Так постепенно вырисовывается весьма незавидный облик грядущей эпохи. Обычность постепенно охватывает древность, и она перестаёт отличаться от окружающего мира.

Стоиков больше беспокоило, как сформировать «правильное», а не истинное мироощущение; Зайцев пишет, что «Сенеку, кажется, больше всего заботит, как бы не повредить философии, набравшись лишних знаний, и такой взгляд на вещи, очевидно, постепенно сделался господствующим в эпоху эллинизма». И хотя стоики, как отмечал уже Бертран Рассел, были более любой другой философской школы представлены иностранцами, влияние последних не следует преувеличивать, поскольку, как он же указывает, «их этика … изменилась очень мало», а именно её мы сейчас и рассматриваем; создали же её сами греки, а вовсе не приезжие .

#racewar
⬅️⬆️ «Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 4/13 ⤴️➡️

XIX в. был веком германского шовинизма, вызванного успехами соответствующих народов — английского и немецкого. Он выразился, в частности, созданием индоевропейского языкового концепта, он же индогерманский или арийский; из этого корня, как считается и поныне, возникли все прочие языки, в том числе и греческий.

Теперь немцы, первым из которых стал в 1825 г. К.О. Мюллер, смогли утвердить «взгляд, согласно которому греческая цивилизация была продуктом indogermanisches Volkstum»; эта убеждённость, пишет Старр, «распространилась далеко …и встречалась … в учёных работах по всей Европе».

Теми самыми нордидами, согласно этой концепции, были греки-дорийцы; именно их вторжение, как утверждалось, «столь укрепило нордический дух Греции, что та стала способна достичь своих высот»; им приписывалось изобретение многого столь характерного для Греции, в т.ч. обработки железа, рубящих мечей, застёгивающейся на плече одежды, домов-мегаронов, трупосожжения.

«Однако чем больше становилось свидетельств и выше тщательность в работе с хронологией, тем яснее становилось, что ни одно из этих нововведений не приходится на кон. II тыс. до н.э.», пишет Старр, — а значит, и не могло быть связано с дорийцами. Когда же раскопки Шлимана после 1870 открыли бронзовую Грецию, дорийцы и вовсе оказались разрушителями цивилизации, в качестве кого воспринимаются и поныне; тут ещё и оказалось возможно проследить паттерн, ведь германцы аналогично разрушили Рим, что тут же немцам и припомнили.

Дорийское вторжение, пишет Старр, согласно археологии, привело к изменениям, которые «могут быть характеризованы лишь как дегенеративные»; весьма ироничный эпитет в контексте расовых теорий. Он уверен, что «если какую эпоху Греции и можно назвать отсталой ... то именно ту, что наступила по вине дорийцев», которые «были варварами, вторгшимися в куда более цивилизованные земли, где совсем добили и без того шаткую … структурузанимались грабежами и убийцами … [и] лишь на самом базовом уровне … перенимали культурные особенности прежних». Вовсе не с дорийцами оказалась связана протогеометрическая керамика, первый признак той самой Греции: самые ранние её находки обнаружены в Аттике, том единственном месте, откуда дорийцы не смогли изгнать местных.

Но самое главное то, что дорийцы от прочих греков отличались всё-таки не кровью, а языком, да и вовсе диалектом его: ergo, никакой свежей струи в генофонд привнести не могли при всём желании. Итак, следует согласиться со Старром, что «сильной стороной этой теории точно не являются факты и доказательства», а «греческий гений отнюдь не был даром диких лесов индоевропейской Европы».

Другие, например, Г. Гюнтер (1927), считали, что из нордидов состояли не все греки, но лишь их высшие сословия; он полагал, что упадок, «конец Греции и Рима отмечен тем, что … [их] нордическая кровь иссякла», при этом она «лучше всего сохранилась среди афинской знати, звпатрядов; по его мнению, «такова судьба всех народов, в которых по мере их развития исчезал нордический элемент».

Однако, как указывает Старр, для Греции мы не знаем «эпохи, для которой было бы доказано отличие высших классов от населения по признаку расы», он называет это мнение «чистой бессмыслицей, основывающейся на обиходном расизме, а вовсе не … доказательствах».

Надо казать, что уже к к. XIX в. старания нордицистов найти своих предков стоящими за успехами Античности, да и вообще любых великих народов, в том числе русских, порядком утомили публику. Стало очевидным, что теории эти состоят лишь из немецкого шовинизма, особенно неуёмного из-за комплексов неполноценности их авторов, вызванных тем, что их народ влачил жалкое и незавидное существование тогда, когда древние творили великие дела — в своё время раскопки Гиммлера, который находил лишь ничтожные соломенные хаты на месте стоянок древних германцев, доводили до истерики Гитлера, кричавшего, что ему стыдно глядеть в глаза Муссолини, потомку римлян.

#racewar
⬅️⬆️ «Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 5/13 ⤴️➡️

Только в 1901 г. впервые была громогласно высказана мысль, сейчас кажущаяся вполне очевидной: тогда Дж. Серджи заявил, что «дух классических цивилизаций … был не арийским, но средиземноморским. Арийцы … были дикарями … и не могли дать начало греко-римской цивилизации». Серджи, впрочем, полагал, в свою очередь, что это его раса, сотворившая все великие государства древности, от Месопотамии до Рима, была высшей; он не пошёл дальше, не отказался совсем от концепта.

В наши дни, надо, к прискорбию, заметить, дискурс всё ещё живее всех живых. Как среди широких масс, так и германских традиционалистов, есть немало тех, кто убеждён, будто древние греки и римляне были нордидами, голубоглазыми, белокожими блондинами. Поскольку такие отрицают научное познание, их не убедить исследованиями расового состава.

Однако и тут есть средство: ведь в своих сочинениях сами древние отнюдь не описывали себя подобными «нордической мечте», совсем напротив, о народах с таким цветом волос и тела они отзывались с великим презрением; впрочем, ничуть не выше они мнения о совсем чёрных народностях, полагая, что рецепт успеха и здесь заключается в умеренности, и сюда древние смогли поместить свой знаменитый идеал σωφροσύνη, золотую середину.

Так, Маврикий в «Стратегиконе» пишет, что «светловолосые народы … Проявляют непослушание по отношению к своим предводителям, всякие необходимые и нужные военные хитрости и меры безопасности считают бесполезными, игнорируют правильный боевой порядок», «они корыстолюбивы, их легко подкупить. Им губительны лишения и невзгоды … в тягость жара, холод, дождь, нехватка съестных припасов, особенно вина, затягивание сражения … На фланги и тыл их боевого порядка совершить нападение несложно, потому что они недостаточно заботятся о патрулях и других мерах безопасности. Их легко разбить, обратившись в притворное бегство, а затем внезапно вновь обратившись против них. Часто им приносят вред ночные нападения силами токсотов, поскольку они размещаются лагерем неупорядоченно».

Фронтин в «Стратегемах» описывает случай, когда спартанец Агесилай приучил своих воинов не бояться персов, когда «выставил их обнаженными перед солдатами, чтобы их дряблые белые тела вызвали презрение», тогда как тиран Сиракуз по имени Гелон, продолжает он, отобрал из карфагенских пленников «отличавшихся чрезвычайной чернотой, и вывел их обнаженными перед всем войском, чтобы убедить его, что эти враги достойны презрения». Аристотель же писал, что «те, кто слишком черны, являются трусами, как египтяне и эфиопы. Однако и чрезмерно белые также есть трусы — например, женщины. Сложение же, отражающее смелость, есть нечто среднее».

Ветрувий, наконец, полагал, что у северных народов «ум, охлажденный влагою ... цепенеет», а у «полуденных … мужество вытянуто солнцем». При этом каждому из этих двоих не удаётся реализовать своё преимущество, ибо его губит недостаток, и, например, те, «которые родятся в холодных странах» хотя и смелы, но «из-за медлительности своего ума ... не обладая изворотливостью, препятствуют этим своим замыслам». Наконец, он делает вывод, что «чрезвычайно уравновешен в обоих отношениях» один только «народ римский» благодаря «правильно расположенными в центре мира пределами», которым он владеет, куда «божественный ум поместил государство … для того, чтобы он получил власть над земным кругом».

В общем, само предание, i.e. традиция говорит, что нордидами древние, мягко говоря, себя не считали — а ведь сильнее аргумента и быть не может.

#racewar
⬅️⬆️ Расплетая греческую ДНК: могла ли прич иной успехов древних быть их «нордическая» кровь? 6/13 ⤴️➡️

Ж.-А. Гобино полагал, что «высшие расы» теряют присущую их крови силу, разбавляя её связями с более низкими народностями; он считал, что греки, будучи теми самыми «арийцам», прибывшим в Грецию откуда-то с севера, медленно, но верно теряют свою силу, смешиваясь с аборигенами, являвшихся «семитами»; он писал: «своим порокам греки … обязаны семитской части своей крови»., и постепенно их «арийский дух … уступил натиску чудовищных ханаанских принципов».

Однако автохтонное, догреческое население Эгеиды ни к каким семитам отношения не имело; «антропологическое изучение останков населения Древней Греции», пишет Зайцев, «указывает на присутствие в Греции и до появления греков около XIX в. до н. э., и впоследствии всех основных подтипов европеоидной расы».

Некоторые ещё и делают шаг вперёд, воображая, будто евреи не только в курсе своей «расовой неполноценности», но и активно эксплуатируют это своё качество, путём намеренного смешивания ослабляя прочие народы (кажется, они обзывают это явление «тактика пурим» или вроде того).

Это мнение наивно до невозможности: евреи как раз паталогически опасаются смешаться с другими народами; так, когда психолог Г. Тамарин попросил израильских школьников оценить приемлемость поведения евреев в Библии, когда те «предали заклятию всё, что в городе, и мужей и жен, и молодых и старых … [все истребили] мечом», 66% детей сочло, что «сыны Израилевы» поступили верно, ведь «если бы они ... никого бы не убили, то могло случиться, что сыны Израилевы были бы ассимилированы гоями», и нужно это было, «чтобы колена Израилевы не смешались с ними и не научились дурному».

В общем, много кто убеждён, что «чистота расы» важна, чтобы защитить её от предполагаемого пагубного влияния, скрытого в генофонде прочих, не таких выдающихся народностей.

Однако наука так и не обнаружила данных, которые бы уверенно демонстрировали наличие объективных отличий между человеческими расами, исключая, конечно, чисто фенотипические. Все исследования, которые якобы показывают подобные тенденции, оказываются невероятно ангажированными; к примеру, печально известен этим психолог Р. Линн, который, сравнивая средний IQ между расами, данные для чернокожей популяции ничтоже сумняшеся собрал у группы умственно отсталых детей из Испании.

Зайцев напоминает, что «решение вопроса о том, доказаны ли такие различия, относится к сфере компетенции психологов и специалистов по генетике человека, а они отвечают на это отрицательно. Значительные различия в интеллектуальном уровне, обнаруживаемые у представителей различных рас, пока они живут в исторически сложившихся и резко отличных друг от друга культурных окружениях, буквально тают на глазах, когда подрастают новые поколения, выросшие … в сходных условиях».

#racewar
⬅️⬆️ Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их «нордическая» кровь? 7/13 ⤴️➡️

Д.ф.н. Л.Я. Жмудь, ученик Зайцева, также указывает, что предполагаемые различия между расами на деле следует отнести к сфере образования; он пишет, что «результаты исследований, проведенных как у нас в стране, так и за рубежом, ... [показывают, что] решающим фактором, изменяющим характер познавательного процесса, является школьное образование, основанное на письменном языке. Даже самый краткий период школьного обучения достаточен, чтобы взрослый человек, испытывавший ранее значительные трудности в решении формально-логических задач и отчетливой вербализиции своих знаний при помощи общих понятий, сделал на этом пути значительные успехи».

Если бы основной причиной культурного возвышения греков были хотя бы некоторые их расовые особенности, то «греческое чудо» стартовало бы вскоре после того, как греческий генофонд внезапно активно пополнился благодаря некоему пришлому субстрату.

Активное смешение с окружающими народами, однако, было присуще древним во все времена; «население Греции», указывает А.И., «начиная с микенской эпохи, характеризуется необычной антропологической гетерогенностью»; таким образом, эта особенность сохранялась у греков как во времена бронзы, когда они не представляли из себя ничего выдающегося, так и впоследствии, когда это уже было не так.

Оставшись этнически прежними, или, точнее, продолжая столь же активно пополнять генофонд своего народа, греки в самый ранний свой период нимало не отличались от своих соседей; Зайцев подчёркивает, что «у нас нет решительно никаких оснований предполагать какие-то радикальные отличия в культуре греков вплоть до IX в. до н. э. от соответствующих им по уровню развития народов Древнего Востока. Лишь так называемая геометрическая эпоха знаменует начало специфической эволюции Греции».

Зайцев пишет, что «греки появились на Балканском полуострове, на территории будущей Греции, в начале II тысячелетия до н. э. Более тысячи лет прошло с этого момента до эпохи, которую мы называем временем культурного переворота». Итак, «рассматриваемая гипотеза не объясняет, почему особенности генотипа греков проявились отчетливо лишь через тысячу лет после их появления на Балканском полуострове».

#racewar
⬅️⬆️ Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их «нордическая» кровь? 8/13 ⤴️➡️

Против расовой теории в любом её виде, по Зайцеву, говорит и «распределение культурной активности среди различных греческих племен и полисов. С одной стороны», подчёркивает он, «ведущую роль в „греческом чуде“ сыграли сильно смешавшиеся с негреческим населением Малой Азии ионийцы, с другой стороны, афиняне, судя по всему, значительно меньше подвергшиеся смешению»; действительно, как пишет, например, Р. Виппер, «Аттика славилась исстари между всеми областями Греции тем, что убереглась от завоевания, и что её жители были автохтонами», тогда как, по Геродоту, «было даже очень глу­по утвер­ждать, что … ази­ат­ские ионяне чисто­кров­нее … осталь­ных»; эти ионяне, по его словам, смешивались «со многими племенами».

В то же время спартанцы, «которые, как и афиняне, могут считаться относительно чистыми греками, почти вовсе не приняли участия в культурном перевороте», а вот их дорийские собратья из Малой Азии и Великой Греции внесли в него свой посильный вклад.

«В духовной жизни Эллады», продолжает Зайцев, «почти не принимают активного участия жители центральных районов Северной Греции и аркадяне Пелопоннеса, для которых у нас нет оснований предполагать существенное нарушение первоначальной племенной чистоты. Между тем», напоминает он, «рассматриваемая гипотеза предполагает положительную корреляцию чистоты греческого происхождения и успехов на духовном поприще».

В осуществлении «греческого чуда» активно участвовали деятели, имевшие смешанное происхождение. К примеру, этническая принадлежность Фалеса издревле является предметом жарких дискуссий; Геродот полагал его «дальним потомком финикийцев», а Климент — «финикийцем по рождению», того же мнения Диоген Л.

Как пишет доктор философских наук И.Д. Рожанский, «древним грекам это утверждение не казалось ни парадоксальным, ни в какой бы то ни было степени скандальным»; иное отношение было присуще «германским филологам конца прошлого и начала нынешнего столетия», которых крайне смущала мысль о том, что отец философии и науки мог быть семитом. Рожанский далее упоминает сверхусилия Э. Целлера и Г. Дильса, которые те приложили для того, чтобы доказать, что никаким финикийцем Фалес отнюдь не был.

Однако кроме Фалеса, были и другие; одним из греческих «семи мудрецов» был скиф Анахарсис, по матери был фракийцем философ Антисфен, а Геродот по отцу — карийцем, Архилох не скрывал, что был сыном рабыни (что почти стопроцентно означает, что она не была гречанкой), Эзоп же сам был рабом — фригийцем либо фракийцем. То же происхождение имела мать Фемистокла, Фукидид был правнуком фракийского царя; наконец, Демосфен происходил от скифов по матери .

#racewar
⬅️⬆️ Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их «нордическая» кровь? 9/13 ⤴️➡️

Тут, однако, необходимо своевременно вспомнить, что уже всё тот же Гобино был уверен, что как раз в этом активном смешении и мог быть скрыт секрет успеха греков; он писал, что «Греция обязана своей славой арийскому элементу, объединившемуся с семитской кровью». По Зайцеву же такие «столь же неубедительные попытки в диаметрально противоположном направлении» лишь подчёркивают «произвольность построений, выводящих греческую культуру из расовых особенностей».

Как верно замечает А.И., «генетика человека не обнаружила до сих пор ни особо благоприятных, ни особо неблагоприятных результатов скрещивания каких-то человеческих рас. Наоборот, имеются прямые указания на то, что умственное развитие гибридов зависит от условий, в которых они растут, так что теоретическая основа отсутствует и у данного варианта биологического объяснения»..

Впрочем, он тут же уточняет, что «повышенная жизнедеятельность гибридов доказана для многих видов растительного и животного мира … Однако механизм этого явления, названного гетерозисом, биологам не вполне ясен, так что мы можем опираться … только на некоторые эмпирические обобщения … в отношении возможного влияния гетерозиса на культурный взрыв в Греции мы не получаем от биологов и психологов каких-то положительных данных».

Важно помнить, что активные случаи расового смешения, или экзогамии, случались на протяжении истории далеко не единожды, однако никогда не приводили к чему-либо, сопоставимому с «греческим чудом», «так что гетерозис как фактор, стимулирующий культурный процесс, во всяком случае, должен отступить на задний план». В конечном итоге даже антрополог Л. Энжел, наиболее убеждённый адепт мнения, что именно гетерозис стал ключевым фактором успеха древних, «пришел к выводу о том, что духовное взаимообогащение среди самих греков было важнее для расцвета культуры, чем генетическая гетерогенность».

Учитывая всё вышесказанное, можно с уверенностью сказать, что страх людей определённых взглядов перед явлением миксгенации, также называемой метисацией или расовым смешением, имеет под собой мало оснований. Естественно, никакого «вырождения» при потерей расой её «чистоты» не происходит. Напротив, как уже отмечалось, гибридизация, напротив, делает особи более жизнеспособными, а многочисленные примеры великих греков, бывших метисами, от унаследованного напрямую от нордицистов дискурса о «расовой смерти» не оставляют и камня на камне.

Хотя объяснение при помощи гетерозиса и внушает лично мне некоторую симпатию, его влияние само по себе, как верно отмечал Зайцев, следует признать крайне незначительным, как, впрочем, и всякие прочие такого рода. «В общем», заключает А.И., «ни один из вариантов биологического объяснения особой роли греков в истории человечества не оказывается удовлетворительным».

Сюда же можно отнести разнообразные объяснения, апеллирующие к климату. «Для нас существенно то», сообщает по этому поводу Зайцев, «что сходная динамика культурной эволюции в ряде городов от Милета до Тарента, находившихся в существенно различных климатических условиях, и резкие различия между находившимися в сходных климатических условиях полисами, например, между Афинами и Мегарами, делают [такую] гипотезу … невероятной». «В ответ на ссылки на благоприятное географическое положение», продолжает А.И., «я напомню только, что этот постоянный фактор не пригоден для объяснения быстро набравшего силы подъема и столь же быстрого спада уже в эллинистическую эпоху» .

#racewar
⬅️⬆️ «Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их „нордическая“ кровь?», 10/13 ⤴️➡️

Так что же, раз не раса, стало причиной культурных достижений древних? Почему, спрашивает Зайцев, «только в Греции возникла наука … именно в Греции был преодолен тип мышления, препятствовавший возникновению науки где бы то ни было в ином месте в эпоху не только древности, но и Средних веков, в течение еще двух тысячелетий после греческого чуда»?

Нордицисты правы разве что в том, что без дорийского вторжения никакой Греции бы не было: чтобы последняя могла появиться, микенская цивилизация, которая целиком принадлежала Азии, сперва должна была умереть; убийцами же её были именно дорийцы. Микенская керамика, отличавшаяся, по Старру, «скучностью и однообразием», хорошо демонстрировала то, что мир бронзовой Греции был «слишком завязан на внешние ролевые модели, чтобы когда-либо выработать независимое мировоззрение». Только разрыв с Востоком позволил грекам перестать быть типовым азиатским государством и создать что-то совершенно другое. Но, опять же, дело тут было совсем не в изменившейся крови.

Зайцев пишет, что среди причин были «следовавшие друг за другом крушение микенских государств и дорийское переселение, затем многочисленные волны колонизации, в результате которых имело место массовое переселение людей, разрушение племенных общностей и создание новых общин»; всё это привело к распаду традиционного уклада, который во все времена и не давал развиваться культуре.

Именно смерть этих «сковывающих индивидуальную инициативу норм жизни в складывающихся греческих полисах было одной из важнейших предпосылок рассматриваемого нами культурного переворота. В огромном большинстве дописьменных и догосударственных обществ такого рода традиционные нормы очень жестки: они определяют еще при рождении ребенка его будущее место в обществе, в общественном разделении труда, предписывают ему характер его будущей семьи, диктуют взгляды на мир, на себе подобных и на сверхъестественные силы. Отклонение от этих норм немедленно ставит нарушителя перед угрозой утраты связей с обществом или даже прямой расправы, так что все такие отклонения возможны лишь как исключение».

По Зайцеву, «всякое, так сказать, нормальное общество препятствует любому духовному творчеству, не связанному с практической целью, и тем самым тормозит развитие культуры. По этой причине расцвет культуры происходит редко, и именно поэтому его следует всякий раз объяснять временным ослаблением системы … В Греции это ослабление должно было наступить после разрушения микенской цивилизации».

В микенские времена описываемые выше особенности были верны и для греков, что позволяет отнести ту цивилизацию к Азии, как мы и поступили в начале статьи. И только в греческие «Тёмные века» всё меняется. А.И. пишет, что «уже гомеровские поэмы резко отличаются от эпоса всех других народов и заключают в себе бесспорные следы того, что греческая культура к моменту их создания уже встала на путь особого развития … искусство так называемой геометрической эпохи, в отличие от микенского искусства, уже демонстрирует в зародыше специфические черты будущего греческого искусства классической эпохи».

Действительно, дело оказывается именно в разрушении традиции. Зайцев указывает на прямую корреляцию: «при сопоставлении быстроты разрушения традиционного уклада со степенью участия тех или иных греческих государств в культурном перевороте мы получаем … весьма определенную картину соответствия … Афины, которые мы лучше всего знаем, Афины, в которых процесс распада традиционной идеологии шел куда медленнее, чем в Ионии и наталкивался … на … противодействие … эти самые Афины вступили на путь культурного переворота не в числе первых и при том так, что долгое время ведущая роль в их культурной жизни принадлежала приезжим» .

#racewar
⬅️⬆️ Расплетая греческую ДНК: могла ли причиной успехов древних быть их «нордическая» кровь? 11/13 ⤴️➡️